Любое явление, любой феномен, даже любое слово человеческое имеет, как минимум, два основных вектора: к бытию или к небытию. Несмотря на многосторонность смыслов, можно сосредотачиваться на одном из этих векторов по преимуществу. И то, и то будет правдой... Ни для мифа, ни для эзотерики невозможно дать исчерпывающего определения. В зависимости от меры принятия или непринятия мистической реальности человек наполняет разным смыслом и миф.
На мой взгляд, к семантическим полям вообще применимо скорее понятие тензора, нежели понятие вектора (если использовать математическую терминологию). Два вектора (к бытию и к небытию) - лишь частный случай. И суть в том, что любое слово разом имеет оба вектора, а также множество других. Но они отнюдь не равноправны, не равнозначны и не равноистинны. То же, если эксплицировать семантические поля через бесконечные ряды.
Взять в этой связи такой пример из истории философии. Известно, что весьма многое в исследовании сути мифологического сделал Шеллинг (что высоко было оценено даже Бердяевым). В частности, им затрагивался и аспект, условно говоря, вектора к бытию и вектора к небытию. Во "Введении к наброску системы натурфилософии" положение о том, что "
устойчивое пребывание... следует мыслить в каждый момент уничтоженным и в каждый момент вновь воспроизведённым" Шеллинг основывал на ряде Гранди:
1 - 1 + 1 - 1 + 1 -..., который по тем временам воспринимался весьма таинственным. Ведь, с одной стороны, если брать в смысле телескопического ряда, то различной расстановкой скобок можно получить в качестве суммы этого бесконечного ряда и
0, и
1 (и даже любое целое число, но этого во времена Шеллинга ещё не знали). А с другой стороны, если брать в смысле расходящейся геометрической прогрессии, то его чезаровская сумма равна
1/2. Шеллинг придерживался последнего значения (суммы по Чезаре), делая из этого далеко идущие выводы (в том числе насчёт "
никогда не снимаемой двойственности" и т.п.). Однако его оппоненты с не меньшим основанием могли считать суммой кто
0, кто
1. Значит ли, что все они были правы? Нет, ибо, как потом выяснилось, ряд Гранди - расходящийся, а потому вообще не имеет суммы. Ещё более наглядно выступает аналогичная ситуация в случае условно сходящихся бесконечных рядов, где суммирование разными способами (посредством разной расстановки скобок) с равным успехом давало любой результат из бесконечного множества. И так продолжалось, пока Риман не доказал соответствующую теорему, из коей следует, что принцип "от перемены мест слагаемых сумма не меняется" универсален для конечных последовательностей, а в случае бесконечных рядов универсальности не имеет. Проще говоря, бесконечные условно сходящиеся ряды нельзя суммировать любыми способами, какие заблагорассудятся, и при этом считать допустимым любой результат.
Это к тому, что символ, как конституирующий элемент мифа, тоже ведь характеризуется семантической бесконечностью (о чём немало говорилось ещё Лосевым), а потому аналогичен бесконечным рядам (как математическим, так и логическим - например, которые в фрактальной логике). Но в любом случае имеется смысловая определённость, определённые смысловые градации, иначе нет самого смысла. То есть, речь как раз о том, чтобы учитывать всю сложность, как она есть (насколько она известна), не упрощая, но вместе с тем понимая, что сложность - не хаос, где одинаково равноценны и равнозначны все состояния (ибо при такой одинаковости все они равно нулевые). Хотя одна из черт современности состоит в тенденции преднамеренного ухода от любой определённости - на том основании, что ничему невозможно дать исчерпывающего определения. Как будто кто-то этого не понимает и требует именно каких-то исчерпывающих определений.
Исчерпывающим образом человек вообще ничего не может определить, но это не значит, что не может определять что-либо согластно их собственным определённостям. Миф, как онтологический аспект мира, так же имеет собственную определённость, отличную от иных определённостей (выражаемых посредством художественных образов, научных теорий, философских систем и т.д.), а потому вполне определим посредством человеческих познавательных способностей. И таковых определений достаточно, чтобы отличать миф от того, что мифом не является. Да и мифологический язык - отнюдь не высший язык культуры. Например, мистическое уже сверх-мифологично, оно вообще невыразимо словами, невыразимо и через мифологемы. Можно сколь угодно много написать о мистическом, но само мистическое словами выразить невозможно. Только язык музыки в какой-то степени приближается к такой возможности, будучи высшим языком искусства (как математика - высший язык науки, а бессловесная молитва - высший язык религии). Ведь музыка тоже онтологична по своей природе, что понимали уже древние пифагорейцы. Потому Лосев высказывал такую мысль: "
Мир - Музыка". И это тоже верно (даже более верно, чем сказать: "Мир - это Миф"), но тоже всего лишь один из аспектов мира.
Словом, мне представляется неправомерным сводить всё духовное в мире к какому-либо одному его типу, а все языки культуры сводить к какому-то одному языку. Будь то даже язык Мифа. И сам мир духовно многомерен, и языки культуры многообразны - соответственно онтологической многомерности мира. Вплоть до того рубежа, где уже не духовное, а Духовное, не от мира сего, и где любой язык для человека становится излишним.
Даже сейчас в православии евхаристическая молитва о пресуществлении - тайная, её не публикуют.
Этот момент не совсем понял: что тайного в Анафоре, которая публикуется в любом Служебнике и отнюдь не является запретной для мирян? Наоборот, считается, что все верующие должны знать. Разница лишь в обрядовых нюансах: в древней Церкви читалось громко, а ныне принято читать тихо. Но само по себе ничего тайного (в смысле запретного для непосвящённых) в таинствосовершительных молитвах Православия нет.
По поводу термина ЭЗОТЕРИЧЕСКОЕ. Как участник прошлогодней конференции на тему эзотеризма в искусстве, могу сказать, что никакого точного определения этого термина нет. Лично я склонен понимать эзотерическое как "не для всех открытое", так как это и есть буквальное значение этого слова. В этом смысле я и формулировал "Эзотерическое христианство Александра Иванова", что было для меня почти синонимом следующего названия "Внутреннее христианство Александра Иванова".
Да, в том и дело, что слово становится термином только тогда, когда обретает однозначное предметное и смысловое значение. Термин и полисемия - две вещи несовместные. Поэтому в обиходе слово "эзотерическое" бытует просто как слово, имея своим ближайшим значением - "
предназначенный только для посвященных или специалистов; тайный, скрытый (противоп.: экзотерический)"
https://slovar.cc/rus/efremova-slovo/1195806.html (примерно то же и в любом другом словаре). В своей работе "Эзотерическое христианство и художественный язык Александра Иванова" Вы использовали его с опорой на этимологию (esoterikos - внутренний), и тем самым использовали вполне определённо (включая термин "эзотерическое христианство" как "внутреннее христианство"). Так что тут никаких смысловых коллизий не возникает. Хотя, вероятно, в подобных случаях можно использовать и термин "эндотерическое" (от древнегреческого endoterikos - внутренний, что тоже противополагалось "экзотерическому"). Именно так, пожалуй, можно охарактеризовать библейские эскизы Иванова. Тем более, что сам он к ним относился как к внутреннему делу, если можно так выразиться, своего творчества - тоже "
не для всех открытое", но с несколько иной смысловой коннотацией, чем у слова "эзотерическое". Последнее ведь ещё и в эллинские времена обрело то переносное значение ("тайное", "только для посвящённых), которое бытует поныне. Как термин слово "эндотерическое" ныне тоже используется нередко (и оно тоже является антонимом к "экзотерическому"), хотя гораздо менее употребимо, чем слово "эзотерическое".
Кстати, и в этой Вашей работе (и не только) привлекает акцент на взаимосвязь с протестантизмом. И это особенно интересно. На мой взгляд, традиционно у нас как-то больше обращают внимание на католическое влияние (оно в 19 веке, через Киевскую духовную академию, было достаточно сильным - и на богословие, и на религиозное искусство). А затем (сначала через Чаадаева, затем через Владимира Соловьёва) сказалось и на русской религиозной философии. С протестантизмом всё гораздо сложнее: здесь речь скорее о взаимовлиянии, о взаиморефлексии. Та же книга Иоганна Арндта "Об истинном христианстве", действительно, была почти настольной во времена Александра Иванова. Но интересно, что сам Арндт за неё лютеранскими теологами поначалу был обвинён в ереси, а в России, наоборот, наиболее интересно,
как именно его книга получила широкое распространение. Это один из тех случаев синодального периода Русской Православной Церкви, когда церковная позиция довольно-таки радикально разошлась с позицией властей. Верховная власть книгу запрещала (как инославную, сначала в 1743-м, затем и при Екатерине Второй), а архиереи всячески поддерживали её издания, даже вопреки высочайшим запретам (по принципу: закон, что столб - перепрыгнуть нельзя, а обойти можно). Полное приятие продолжилось и в 20 веке. Даже в 1974-м при издании в Зарубежной Русской Православной Церкви (а уж её в симпатиях к инославию никак не упрекнуть) в предисловии книга Арндта характеризовалась чётко и недвусмысленно: "
Настоящее сочинение является строго православным во всех своих частях и в каждой строке". Не случайно и святитель Тихон Задонский одно из главных своих творений тоже озаглавил "Об истинном христианстве", а в частных письмах рекомендовал читать книгу Арндта (хотя тогда она в России была как раз запрещена).
И ещё один момент, насчёт отмечавшегося парадокса: "
Первым серьезным исследователем веры Иванова был В. С. Зуммер. Он выяснил, что композиционная система библейских эскизов подчинялась логике немецкого богослова Давида Штрауса в его труде «Жизнь Иисуса». Получался парадокс. Ведь Штраус доказывал, что Евангелие – это миф. Если Иванов воспринял его скептицизм, то откуда взялось одухотворенное вдохновение библейских эскизов? Зуммер остановился в недоумении перед этой загадкой. Ему осталось непонятным, как «мертвое слово Штраусовской книги претворилось в трепетную лучащуюся плоть композиций Иванова». После Зуммера влиянием Штрауса на Иванова занимались мало, так что вопрос все еще актуален". Любопытно, но в истории нашей культуры этому парадоксу есть ещё одна параллель. Когда Михаил Булгаков работал над "Мастером и Маргаритой", он для создания образа Иешуа Га-Ноцри (и вообще для исторического колорита) использовал, в частности, книгу Фаррара "Жизнь Иисуса Христа" - которая (и сам Фаррар этого не скрывал) была написана как бы в антитезу и "Жизни Иисуса" Штрауса, и "Жизни Иисуса" Ренана. Тем не менее булгаковский Иешуа не имеет с Иисусом Евангелий (и Фаррара, следовавшего Евангелиям) почти ничего общего. Зато появился новый художественный язык, специфический именно для этого произведения Булгакова. Так и в случае Александра Иванова. Сам Штраус впервые широко и систематически применил к христианской истории понятие "миф" в смысле мифического (а не только мифологического) - противополагая "
действительную историю жизни Иисуса" и её "
мнимое изображение", через "
призму" спонтанных "
бессознательных измышлений" последователей, которые выводили сверхъестественные моменты жизни Иисуса из мессианских пророчеств и других ветхозаветных посылок. Но вместе с тем книга Штрауса содержит довольно-таки детально проработанный исторический очерк земной жизни Иисуса Христа. Это и было использовано Ивановым, оставляя "мифическое" на совести Штрауса. Быть может, конечно, и в данном случае дело обстоит более сложно, нежели сказано мной. Всё же у Штрауса понимание мифа не сводилось только к мифическому (ибо философски он во многом стоял на гегелевской точке зрения, согласно которой сакральные мифы по-своему тоже утверждают истину). Но в любом случае то обстоятельство, что в своём творчестве Александр Иванов использовал во многом чуждую ему по духу книгу Штрауса - пожалуй, не парадокс, а пример реального осуществления диалога различных культур, различных мировоззренческих систем. Похоже, что такой диалог культур возможен только как именно внутриличностный, как внутренний, эндотерический диалог - без чего невозможен и диалог внешний, экзотерический.
Мне кажется, правильней было бы разговор о эзотерических системах и возможностях диалога с традиционной наукой и религией - отделить в отдельную ветку.
Действительно, в этой ветке такой разговор был бы излишним. Но я имел в виду не саму тему, а всего лишь как пример бытующего словоупотребления. Например, выражение "традиционная наука" тоже не столь очевидно в смысловом плане, хотя используется частенько (в том числе в синонимических выражениях, типа "официальная наука" и т.п.). А выражение "нетрадиционная наука" вообще обросло уже длинным синонимическим рядом, где и выражение "паранаука", и выражение "лженаука", и т.п. (своеобразный случай такой синонимии, что вплоть до антонимии). Но что значит "нетрадиционная" применительно к науке? Если отрицание той фундаментальной парадигмы, которая только и делает науку наукой, то это уже просто не наука (а искусство, например). Если же "не" относится к более частным моментам, то вся наука сплошь нетрадиционна, ибо каждое научное открытие волей-неволей нарушает традиции тех или иных научных школ, научных направлений и даже традиции тех или иных способов научного осмысления и т.д., да и сами открытия зачастую возможны лишь на основе нестандартных подходов. Аналогично применительно к расхожему употреблению слова "
эзотерическое". Его можно использовать и как термин (заранее определив соответствующим образом). Но... Совершенно верно: "
Иное дело сами учения, претендующие на некую "эзотеричность". И "эзотерические практики". Тут все сложнее".
