Вчера я высказался кратко (не было времени на подробный ответ). Но текст Юрия Бухарова весьма содержателен и нуждается, на мой взгляд, в более развёрнутом ответе.
Юрий построил свой текст на сквозном утверждении о недостаточности знаний, о недостаточности веры в Бога и о голословности своих оппонентов. Не считаю нужным доказывать обратное, приведу только три характерных примера:
Как видим, тот "символ веры", который Достоевский себе сложил тридцати лет от роду в пору самых страшных жизненных мучений - это ещё символ не столько веры, сколько "жажда верить", как сам он глубоко и совершенно точно подметил. "Хотелось бы оставаться со Христом", несмотря ни на что - вот та первая ступень спасительности, которую находит в жизни человек.
Этот символ веры Достоевского Владимир Соловьёв считал центральным для творчества Достоевского и на этом символе веры построил свои опровержения диалектики Великого инквизитора.
Замечу, что под «истиной» у Достоевского подразумевается вовсе не Бог, которому противоречит образ Христа, но та или иная человеческая концепция, что-то логически убедительно доказавшая (например, что Христос вне истины). Поэтому символ веры Достоевского никак не может быть показателем недостаточности веры в Бога, но наоборот — показателем любви ко Христу, живого чувства Христа. От такого чувства и такой любви никак нельзя провалиться в бесовщину или атеизм. Построенная Вами, Юрий, литературоведческая концепция мне представляется менее убедительной, чем концепция Соловьёва, хотя в обеих фигурирует одна и та же центральная идея (символ веры Достоевского).
Ну, опять чисто голословное утверждение с приписыванием своих взглядов другим. Приведите хотя бы одну соответствующую цитату из Александра Меня.
Это и была почти дословная цитата. Мысль об ответственности христиан, а не атеистов за исторические катастрофы Александр Мень высказывал неоднократно. В т.ч. и об ответственности православной церкви за отпадение от христианской традиции русского народа в 19-20 в.в. Обвинять в этом атеистическую интеллигенцию А. Мень считал недостойным для христианина. В т.ч. и потому что это борьба со следствиями, а не с причиной. А причина одна — отход от Духа Христова в самой исторической церкви, обуславливающий и разрыв церкви и культуры. Эти мысли можно подтвердить десятками цитат из книг и лекций отца Александра. Собственно, эти мысли и стали причиной его убийства.
Насчёт того, что религиозная русская философия "серебряного века" порождена прежде всего творчеством Достоевского - это явное преувеличение. Даже философия Владимира Соловьёва имеет гораздо более сложные истоки, в том числе западные. Не говоря уже о многих других, включая Бердяева, исходные философские интуиции которого во многом чужды идеям Достоевского.
Мысль, что русская философия порождена творчеством Достоевского, это мысль Бердяева, высказанная им неоднократно. У меня здесь тоже была почти дословная цитата. О чуждости философских интуиций Бердяева Достоевскому — улыбнуло: более близких по духу мыслителей я в нашей культуре не знаю.
Приводить текстологические справки, указывать номер страницы, место и год издания не считаю
уместным. Для форумного формата выяснения позиций с привлечением развёрнутых цитат и подтверждением ими любого высказанного тезиса есть
жанровое несоответствие. Напоминаю, что обе стороны находятся в интерактивном
суде времени, а не в суде юридическом или научном, то есть —
здесь нужна краткость и важен
дух и смысл текста, а не его буква и соотнесение её с документально подтверждёнными источниками.
Теперь о других ключевых тезисах.
Дело не в "одной фразе", а в самой идее и в её логике (что сотворённая Богом свобода изначально содержала в себе возможность отрицательного ответа Богу, т.е. возможность зла) - к этой идее и относится вопрос "так просто?" Можно написать хоть тысячу томов (да они и написаны уже), но если в основе будет эта слишком простая идея, то все тысячи томов со всей их навороченной сложностью опровержимы одной фразой Ивана Карамазова. Острее всего чувствовал это, пожалуй, Бердяев, и не только в русской, а и во всей мировой философии.
Свобода изначально содержит в себе весь спектр возможностей. Философия свободы — сложнейшая, ничего «такого простого» ни в высказанной мною идее, ни в её логике не содержится. Собственно, эта идея и есть идея Бердяева, никаких противоречий и упрощений. Определённые расхождения у меня есть с идеей Бердяева о несотворённой свободе и первоначальной бездне ничто. Но не с самой сущностью свободы.
Свобода совести и свобода творчества — это христианское Откровение о творении, которое не сопрягается с некоторыми чертами ветхозаветного Бога. Это те «камни преткновения», которые вызвали разделение Церкви в истории на церковь и культуру. И преодолены они могут быть только встречным движением и внутренним осмыслением и одухотворением (и там, и там). Здесь мы выходим уже за проблему теодицеи, хотя разрешить её без философии свободы и философии творчества невозможно.
Идея же о том, что зло есть отсутствие добра и входит в замысел Бога, являясь актом Его милосердия или нашего воспитания, как раз и представляется слишком простой, слишком человеческой, а не наоборот. На этой идее (абсолютного единства книг Ветхого Завета) основана вера, что послушание — главная добродетель. Как раз идея послушания является иррациональной причиной для удержания в образе Бога властных и жестоких черт. Такой образ Бога просто необходим, и потому так ревностно отстаивается: на нём и строится вся идея о спасительности для души послушания. Не свободы совести и творчества, но именно послушания. И всё, что встаёт на пути послушания, объявляется гордыней. (Впрочем, мы выходим за рамки темы. Это разговор для «Пути к Гибельной щели».)
Здесь всё тот же Чаадаев, только иными словами.
Чаадаев первого философического письма и Чаадаев в целом, в его других письмах, — это два разных Чаадаева. Первое письмо — во многом провокационное. Настоящий Чаадаев — мистик, пламенно верящий в духовную миссию России как мало кто в то время, а может, и вообще никто. Проводить параллель между Чаадаевым (первого письма) и Даниилом Андреевым можно, как любую произвольную параллель, только смысла особого в такой параллели я не вижу. Разве что — оба мистики, размышляющие о судьбе России и пророчествующие о её великом будущем.
А сам серебряный век - это период, начавшийся с петровской поры. Но до осознания этого наша светская культура ещё не дозрела и дозреет не скоро (а может, не дозреет никогда).
У культуры нет единого осознания: есть разные течения, направления, творческие сообщества. Но есть и Дух, и Душа, они и определяют интегральный вектор движения и делают культурный лик — Ликом.
А какой век тогда был золотым, если послепетровский — серебряный? И кто сказал, что после серебряного — медный или железный, а не новый золотой? Если имеется в виду допетровское единство культуры и церкви, то это единство догуманистическое, оно общее для всех христианских культур средних веков. В России процесс расхождения церкви и культуры начался позже, чем на Западе. Считать средневековье золотым веком, а гуманистические культуры — серебряным (и т.д. на понижение), можно, конечно. Но расцвет великих культур произошёл именно в гуманистическую эру, а не в средние века. Это двойственный процесс. И он касается не только культуры, но и церкви. Много чего осознать предстоит и церкви.
То есть, человек сначала сам определяет свой духовный и нравственный вектор во всей его мирской жизненной конкретике, а уж потом на этом основании в сердце своём делается главный выбор между тем или иным образом Бога, которые предварительно сам же и "располовинил" по своему образу и подобию.
В том-то и дело. Это итоговая мысль. Вопрос совести.
Кто-то «располовинил», а кто-то, наоборот, сочетал несочетаемое духовно и нравственно. Не о возвышенной небесной правде, недоступной человеческому разумению, но о слишком земной, слишком человеческой — речь. И тогда не «располовинил», получается, но очистил подлинник от посторонних примесей, затемняющих и снижающих образ Бога.
Выходит, и Александру Меню, говоря Вашими словами, "внутренне дороги черты бога-ревнителя, мстителя и самодержца, насылающего страдания и попускающего зло"?
Инквизиция основывала на Евангелии спасительность для души грешника телесных страданий. Буква на то и буква, что её можно повернуть и так, и эдак. Александр Мень дал мне, как никто другой, такое понимание Ветхого Завета, какое не стало для меня духовным противоречием с Новым Заветом. Приведённая Вами цитата — в том числе. Видимо, один и тот же текст мы читаем разными глазами, и потому находим в нём подтверждения разных идей. Что совсем не ново, даже типично.
Вообще, так называемое "хождение в народ" в этой связи нанесло русскому народу колоссальный вред, но это был бы разговор особый.
Не меньший вред нанесло невежество духовенства, запрет на чтение Библии (вообще отсутствие её печатных версий для мирян).
На вершинах своих русская культура никогда не была атеистической, даже в советское время. И кроме народников-атеистов была ещё та традиция, которая позже оформилась в программный сборник «Вехи». Но к призывам веховцев официальная церковность осталась так же глуха, как и к предупреждениям о надвигающейся катастрофе. В которой потом церковь обвинила кого угодно, но только не себя (что противоречит христианству по духу, кстати).
В русле же концепции о попущении Богом зла и пользе насылаемых Им душеспасительных катастроф уместнее было бы для церкви поискать причины в себе и катастрофы 1917-го, а не считать её виновниками разночинную интеллигенцию и другие происки антихристовы. Вразумила ли попущенная Богом катастрофа? Что-то изменилось и было переосмыслено церковью? Или просто хочется вернуться в досоветское время, но с сохранением патриаршества? Где та глубокая работа духа и мысли, какую мы видим в русской философии и литературе, осмысляющих произошедшее с Россией в 20-м веке? Ничего, кроме обвинений разных «бесов» (разумеется, это всё проклятая интеллигенция). Если не считать Александра Меня, конечно. Но его взгляды не стали типичными для церкви и остаются уделом маргиналов, «либеральных меневцев». (Впрочем, этот разговор тоже уже не относится напрямую к вопросу теодицеи и настоящей темы.)