Извините, вклинюсь в дискуссию, с последнего сообщения
Добро пожаловать в наши пенаты,
Сергей! Не стоит извинений, запрыгивать на корму нашего «философского парохода» на ходу никому не возбраняется, а тем более профессионалам, которым мы всегда рады. При необходимости даже протянем руку, дабы уберечь от последствий опрометчивых скептических заключений, которые случаются и с профессионалами. По мере сил ума и сами стараемся быть чуткими к различным мнениям и не упорствовать там, где нет аргументов, кроме гордыни стоять на своем. Сразу обращаюсь к заключительной части Вашего поста, поскольку, если мы придем к консенсусу в этой части, то и все предыдущие частные уточнения и замечания снимутся автоматически.
Далее Роман пишет: «Но Кант не отказывается от предустановленной позиции, что вещи существуют, а не только кажутся. Но доказать это не в силах. Генезис самой возможности вещей являться субъекту остался им не понятым». Меня всегда умиляют подобные тычки великих мыслителей, как будто Роман в силах доказать, что вещи существуют, и в отличие от Канта понимает «генезис возможности вещей являться субъекту». Если в силах и понимает, то интересно было бы познакомиться с такими доказательствами.
Как это не покажется странным, смею утверждать, что, кажется, понимаю этот самый «генезис возможности вещей являться субъекту» и готов показать это. Подчеркиваю, показать. Так как назвать это доказательством в привычном смысле этого слова нельзя, поскольку, без выхода за пределы «голой», точнее аналитической, логики, здесь не обойтись. И выход этот заключается в различении подлинности, сиречь реальности, феномена, который я обозначил новым синтетическим понятием –
субстанциональная диффузия. Опять же, подчеркиваю, не умозрительно сконструировал, а различил, выявил. Если быть ещё точнее, или честнее, реальность, которую различил и ярко описал Даниил Андреев в «Розе Мира». Но по прочтении этого описания, оно было воспринято как что-то знакомое, узнаваемое, пережитое, хотя и не так ярко. При этом в момент прочтения никоим образом философски не осмысливалось, хотя нет, «осмысливалось», но эстетически, если вообще так можно выразиться. И только гораздо позднее, по размышлении о кантовской «вещи в себе», пришло осознание – осенение, что это и есть то, недостающее звено, потянув за которое, преодолевается кантовский паралогизм, или, как Вы уточняете, «трансцендентальный паралогизм». Хотя не вижу какой-то положительной значимости в этом уточнении. Логическая ошибка, она, прошу прощения за жаргон, и в Африке – логическая ошибка. И, следовательно, свидетельствует о каком-то упущении или заблуждении. Но не умаляет величественности мыслителя Канта, к которому я отношусь с редким пиететом, о чем не раз заявлял ранее в этой ветке. В предположении, что буду понятым, обнадеживает то, что Вы,
Сергей, кажется, готовы не замыкаться в рамках, раз и навсегда выбранной догматической философской традиции. По крайней мере, декларируете это.
Для этого нужны новые синкретические методы, соединяющие в себе вершины ЛОГИКИ и вершины экзистенциально-мистического ДУХОЧУВСТВОВАНИЯ.
Но…
Проблема в трудности вербализации пограничной области
Замечание Ярослава совершенно справедливо.
Сергей, так как Вы присоединились «с последнего сообщения», поэтому не исключаю, что и то немногое, сказанное о
субстанциональной диффузии в посте #49, Вам не знакомо. Если это так, то обращаю на это Ваше внимание, ну, а выводы из этого факта, если он имел место быть, Вы сделаете сами. Кроме того, уже на данном этапе, вне зависимости от результатов обмена мнениями о предмете дискуссии, хочу отметить положительное воздействие Вашего «допроса с пристрастием». Это стимулировало меня более обстоятельно остановиться на понятии
субстанциональной диффузии. Первоначально я хотел ограничиться тем минимумом, что представлен в посте #49, полагая, что заинтересованным и проницательным «философским умом» буду понят. Но теперь, с очевидностью, мне ясно, что этого совершенно недостаточно. Поэтому дальнейший дискурс не только и не столько обращен к Вам,
Сергей, сколько является продолжением изложения существа артикулированного ранее понятия.
Генезис чувственности – узнавание «вещей» посредством субстанциональной диффузии
Современный человек, озабоченный насущными проблемами и делами и считающий их, конечно же, самыми важными и серьезными, а потому приоритетными, не склонен попусту разбрасываться временем, и это правильно. Поскольку в наше время, впрочем, как было и во все времена, есть немало желающих покуситься на чужое время, а время, как известно, правда не всем, буквально самое драгоценное достояние. Вот такой гимн времени. Поэтому читателю, прежде чем причаститься к дискурсу о нечто, не обладающему очевидной наглядностью, наверное, хотелось бы лишний раз убедиться со слов очевидца в реальности «предмета», о котором мы намерены вести речь, и намерены делать далеко идущие выводы из факта его действительности. Хотя, как показывает опыт, убедить неверующего Фому, не дав ему «вложить перста в раны от гвоздей», задача весьма непростая. И тем не менее. Поэтому начнём с обширной цитаты из трактата «Роза Мира» Даниила Андреева, который и есть тот самый «очевидец». Затраты, того самого, драгоценного времени на сие лирико-поэтическое отступление, как представляется, окупятся сторицей. Ну, а кому не чужда «всякая художественность», найдет в этом некоторое отдохновение.
«Швырнув на траву тяжёлый рюкзак и сбрасывая на ходу немудрящую одежду, я вошёл в воду по грудь. И когда горячее тело погрузилось в эту прохладную влагу, а зыбь теней и солнечного света задрожала на моих плечах и лице, я почувствовал, что какое-то невидимое существо, не знаю из чего сотканное, охватывает мою душу с такой безгрешной радостью, с такой смеющейся весёлостью, как будто она давно меня любила и давно ждала. Она была вся как бы тончайшей душой этой реки, – вся струящаяся, вся трепещущая, вся ласкающая, вся состоящая из прохлады и света, беззаботного смеха и нежности, из радости и любви. И когда, после долгого пребывания моего тела в её теле, а моей души – в её душе, я лёг, закрыв глаза, на берегу под тенью развесистых деревьев, я чувствовал, что сердце моё так освежено, так омыто, так чисто, так блаженно, как могло бы оно быть когда-то в первые дни творения, на заре времён. И я понял, что происшедшее со мной было на этот раз не обыкновенным купанием, а настоящим омовением в самом высшем смысле этого слова.
…
Нельзя, конечно, заранее определить длительность этапов этого познания: сроки зависят от многих обстоятельств, объективных и личных. Но рано или поздно наступит первый день: внезапно ощутишь всю Природу так, как если бы это был первый день творения и земля блаженствовала в райской красоте. Это может случиться ночью у костра или днём среди ржаного поля, вечером на тёплых ступеньках крылечка или утром на росистом лугу, но содержание этого часа будет везде одно и то же: головокружительная радость первого космического прозрения. Нет, это ещё не означает, что внутреннее зрение раскрылось: ничего, кроме привычного ландшафта, ещё не увидишь, но его многослойность и насыщенность духом переживешь всем существом. Тому, кто прошёл сквозь это первое прозрение, стихиали станут ещё доступнее; он будет всё чаще слышать какими-то, не имеющими названия в языке, способностями души повседневную близость этих дивных существ. Но суть «первого прозрения» уже в другом, высшем. Оно относится не к трансфизическому познанию только, но и к тому, для которого мне не удалось найти иного названия, кроме старинного слова «вселенский». В специальной литературе этот род состояний освещался многими авторами. Уильям Джемс называет его прорывом космического сознания. По-видимому, оно может обладать весьма различной окраской у различных людей, но переживание космической гармонии остаётся его сутью. Методика, которую я описал в этой главе, способна, в известной мере, приблизить эту минуту, но не следует надеяться, что такие радости станут частыми гостями дома нашей души. С другой стороны, состояние это может охватить душу и безо всякой сознательной подготовки: такой случай описывает, например, в своих «Воспоминаниях» Рабиндранат Тагор.
Легко может статься, что человек, не раз испытавший среди Природы чувство всеобщей гармонии, подумает, что это и есть то, о чём я говорю. О, нет. Прорыв космического сознания – событие колоссального субъективного значения, каких в жизни одного человека может быть весьма ограниченное число. Оно приходит внезапно. Это – не настроение, не наслаждение, не счастье, это даже не потрясающая радость, – это нечто большее. Потрясающее действие будет оказывать не оно само, а скорее воспоминание о нём; само же оно исполнено такого блаженства, что правильнее говорить в связи с ним не о потрясении, а о просветлении.
Состояние это заключается в том, что Вселенная – не Земля только, а именно Вселенная – открывается как бы в своём высшем плане, в той божественной духовности, которая её пронизывает и объемлет, снимая все мучительные вопросы о страдании, борьбе и зле.
…
И когда луна вступила в круг моего зрения, бесшумно передвигаясь за узорно-узкой листвой развесистых ветвей ракиты, начались те часы, которые остаются едва ли не прекраснейшими в моей жизни. Тихо дыша, откинувшись навзничь на охапку сена, я слышал, как Нерусса струится не позади, в нескольких шагах за мною, но как бы сквозь мою собственную душу. Это было первым необычайным. Торжественно и бесшумно в поток, струившийся сквозь меня, влилось всё, что было на земле, и всё, что могло быть на небе. В блаженстве, едва переносимом для человеческого сердца, я чувствовал так, будто стройные сферы, медлительно вращаясь, плыли во всемирном хороводе, но сквозь меня; и всё, что я мог помыслить или вообразить, охватывалось ликующим единством. Эти древние леса и прозрачные реки, люди, спящие у костров, и другие люди – народы близких и дальних стран, утренние города и шумные улицы, храмы со священными изображениями, моря, неустанно покачивающиеся, и степи с колышущейся травой – действительно всё было во мне тою ночью, и я был во всём. Я лежал с закрытыми глазами. И прекрасные, совсем не такие, какие мы видим всегда, белые звёзды, большие и цветущие, тоже плыли со всей мировой рекой, как белые водяные лилии. Хотя солнца не виделось, было так, словно и оно тоже текло где-то вблизи от моего кругозора. Но не его сиянием, а светом иным, никогда мною не виданным, пронизано было всё это, – всё, плывшее сквозь меня и в то же время баюкавшее меня, как дитя в колыбели, со всеутоляющей любовью.
Пытаясь выразить словами переживания, подобные этому, видишь отчётливее, чем когда бы то ни было, нищету языка. Сколько раз пытался я средствами поэзии и художественной прозы передать другим то, что совершилось со мною в ту ночь. И знаю, что любая моя попытка, в том числе и вот эта, никогда не даст понять другому человеку ни истинного значения этого события моей жизни, ни масштабов его, ни глубины». [Д.Андреев. «Роза Мира», Кн.II. О метаисторическом и трансфизическом методах познания, Гл.2. Немного о трансфизическом методе].
Итак, в качестве исходного посыла наших рассуждений о
субстанциональной диффузии, которую мы наделяем статусом фундаментального атрибута онтологической действительности, принято конституирование двух реальностей, являющихся следствием трансцендентного события – начала времён, аналитическое доказательство которого было дано ранее. А именно, первоматерии (субстрата), обладающей имманентным свойством структурирования, как субстанциональной основы наличных (предметных) сущностей, и монад, точнее, первомонад, экзистенциальных сущих, как субстанциональной основы волящих эксплицирующихся субъектов познания. Предпосылкой же объективации атрибута, определяемого пока еще смутным недифференцированным понятием
субстанциональная диффузия, послужила эмпирическая чувственная данность, которая до сих пор воспринималась как акциденция, а не онтологически существенное. Само конституирование двух реальностей, как представляется, не требует здесь особых развернутых разъяснений, поскольку уже, как минимум, трёхтысячелетний опыт философской мысли выделяет и подтверждает неживое и живое как наглядно объективируемые разнородные подлинности. Поэтому мы можем позволить себе сослаться на этот опыт и отослать читателя к нему в той его части, что согласуется с нашими, претендующими на целостность и согласованность, представлениями. Тем более что в отношении монады нами уже были сделаны определённые высказывания и, по мере исследования, далее, они будут дополнены содержательными суждениями.
Придадим нашему рассмотрению наглядность, что, надеюсь, сделает более доступным восприятие качественных, принципиальных моментов. Само собой разумеется, что предлагаемая наглядная модель отражает лишь внешнюю сторону события и не претендует не только на всестороннюю полноту, но даже близкую аналогию, так же, как механическая модель солнечной системы с солнцем-лампочкой в центре не дает представления о внутренних силах, действующих в ней. Представим элемент первоматерии как пористую поролоновую губку, для определённости, имеющую форму правильной четырёхгранной пирамиды. А первомонаду, как некое однородное жидкостное, но единое, образование, опять же, для определенности, имеющее такой же объём, что и упомянутая первоматериальная поролоновая пирамида. Для большей реалистичности поместим все это в невесомость, как транслируют ее с борта космического корабля. Где все незакрепленные предметы, включая жидкие, «плавают», отправленные в непредсказуемое будущее «первородными» хаотическими силами. Событийная же ткань сводится к тому, что первомонады, движимые «познавательными» интенциями, проникают в существо элементов первоматерии и сканируют его с предельной точностью, определяемой внутренней природой обеих субстанций. О побудительной силе «познавательных» интенций, знакомых нам по всему живому, включая человека, пока мы никак не высказываемся. Кроме указания их связи с сущностью времени, как такового. И было это на заре времен.
В привязке к нашей примитивной, но наглядной модели, сказанное выше интерпретируется незамысловато просто. Жидкостное образование-первомонада, с той же естественностью, как это происходит с обычной губкой и водой, известными любой домохозяйке, проникнув в первоматериальную «поролоновую пирамиду», в своей внутренней форме повторило все «нутряные» пустотные нюансы последней, что и составляет исчерпывающее знание о ней. Мы выиграем в наглядности еще, если допустим, что жидкостное образование-первомонада, затвердело, как гель или лед, исторгнув при этом из себя первоматерию,
у-чинившую – при-чинившую ей «беспокойство», ставшую
при-чиной её нового состояния. А оставленный первоматерией информационный
след, след-ствие, в виде «пузырьков», как это можно наблюдать во льду, остался впечатанным «навсегда», вечным в-
печат-лением. Это было первичное, знание-чувство, несущие в себе
образ внешнего мира, так сказать, начальное «
образ-ование» первозданной монады. И началом со-бытиЯ двух первоподлинностей. При очередной последующей «встрече» с «поролоновой пирамидой», последняя может быть принята первомонадой в своё «лоно». И, так как «копия-инверсия» – «антиматерия» там уже имеется, узнана. Знать нечто, это значит, встречаясь с ним,
у-знавать это нечто. Как
знак-омое, из-
вест-ное, подающее о себе
весть. Между прочим, может быть недалеко от истины утверждение, что первомонада и есть та таинственная антиматерия, без всяких кавычек.
Первоматерия сообразно внутренним свойствам и меняющимся условиям, предопределяемым действием первичных физических сил, из элементарных форм структурировалась в более сложные. Если обратиться к нашей модели, то первый этап структурирования можно представить как объединение, под действием актуальных в данный момент внутренних сил, некоторого небольшого числа элементов первоматерии, например трёх, в новое пространственное образование. Образно можно представить его, например, как три пирамиды, сходящиеся вершинами в одной точке, этакая «снежинка». И опять, между прочим, может быть недалека от истины гипотеза, что наше трёхмерное пространство потому и трёхмерно, что
простейшее структурированное материальное образование, которое послужило основой других структур, содержит именно три первоэлемента. Но не будем отнимать хлеб у физико-математиков, пусть, если захотят, забирают идею в разработку. А мы вернёмся к нашим баранам. В новых условиях, «
знак-омясь» и вступая в «связь» с
оно – простейшим материальным образованием, первоманада не могла по-
знать её полностью «в одно касание», поскольку не могла принять её в себя целиком. Первомонада могла вобрать в себя лишь часть
Оно.
Оно являлось лишь одной из своих частей. И это было первичной, и пока единственной, перцепцией-чувством. И хотя
оно из события своего
по-явления не могло быть
у-знано, но
явление с абсолютной достоверностью свидетельствовало о наличии «
вещи». Поскольку
явление, как таковое, возможно лишь в силу того, что имеется
образ части являемого, оставленный ранее.
Оно делает
за-явление, объ-явление о своем присутствии, высказывается об этом. И познающий
верит за-явлению, что
оно «есмь». Как говорится, верит, как самому себе.
Явление – это есть уже достоверное знание о части вещи, пусть и небольшой. Поэтому сомневаться в существовании самой вещи не приходится. Генезис возможности вещи являться и быть познанной состоит в уже имеющемся знании о её частях. Познание же вещи в целом осуществляется через логос, имеющий временной характер.
