Роза Мира — диалог культур и культура диалога

Сложилась удивительная ситуация, когда наличная предметность, наглядно представимая и чувственно ощутимая,  которая всегда находилась ближе всего к человеку, и которая, казалось бы, в онтологическом плане должна быть представлена наиболее многогранно, в действительности репрезентирована слабо, или даже ущербно. Содержательная экспликация материи находится, ни больше – ни меньше, в зачаточном состоянии.

Эта "удивительная ситуация" смахивает на железобетонную закономерность: всё, что ближе всего к человеку и дано в непосредственном опыте, всё, что кажется наиболее очевидным, простым и в то же время фундаментальным и всеобъемлющим, практически не поддаётся описанию и с огромным трудом осмысляется вообще - и философией, и наукой, и религией. Материя, время, пространство - самые близкие нам физические реальности и самые таинственные и непонятые по сей день. И самое непонятое и таинственное - наша душа, наше "я". Мы вообще хуже всего понимаем то, что нам ближе и важнее всего. И это хорошо.

Рационализм и позже материализм решил разрубить этот "гордиев узел" радикально, сведя все сложнейшие вопросы бытия к примитиву и вынеся за скобки как несуществующее всё духовное (душу, "я", Бога). Однако, споткнулся о те же фундаментальные и элементарные понятия: материя, время, пространство.

Самое поразительное, что научное познание, поставившее во главу угла критерий истины как эмпирический опыт, натолкнулось на ту же стену - на первичные фундаментальные понятия-аксиомы, никаким опытом и не опровергаемые, и не утверждаемые. Проще говоря: в основании любой научной теории лежит вера, которая и наделяет первичную аксиому властью. Но самое поразительное, что изменение установки веры и вследствие - первичной аксиоматики, ведёт к изменению опытных результатов, подтверждающих эту аксиоматику. Оказалось, что в основании любой физической и математической теории лежит не опыт, но вера. И вера определяет результаты опыта.

Это, наверное, самое потрясающее открытие, которое ещё только предстоит сделать науке (пока она упирается, но всё неубедительней). Ещё проще: экспериментальные результаты, оказывается, напрямую зависят от веры субъекта, проводящего эксперимент. Особенно это наглядно в той части материального мира, которую этот субъект признаёт живой. В той же, которую он считает мёртвой, эксперименты вроде бы не зависят от его субъективной веры. Но только потому, что эта вера наделяет объект экспериментирования свойствами мёртвой материи, лишает его присущей субъекту свободы воли.

Как-то удаётся пока эту веру оберегать введением в физические теории статистической вероятности. Но это, как мне представляется, не более чем заплаты на том рубище, что уже трещит по швам. И сквозь эти швы всё убедительнее просвечивает реальность, которая должна изменить сами основы и научного мировоззрения, и критерии эксперимента. Как только изменится первичная установка веры в то, что исследуемый объект имеет свойства мёртвой материи (если таковая вообще существует, а не является абстракцией, наделённой властью установкой веры), так сразу же и радикальнейшим образом изменятся все результаты экспериментов. Мёртвое оживёт: объект станет субъектом. Эксперимент - диалогом. Это и будет то Чудо, что откроет нам новая наука, уже не мыслимая в отрыве от религии, мистики и экзистенциальной философии.

И филологический аспект. В языке существуют такие же первичные, фундаментальные и самые близкие нам, казалось бы, и самые очевидные понятия, как: душа, любовь, жизнь, смерть, истина, ложь, добро, зло и т.д. Вербализировать эти первичные слова-смыслы при помощи других слов (более низкого порядка) и раскрыть через определения - совершенно невозможно. Это дурная бесконечность.

Раскрываются эти первичные смыслы в нашем сознании только двумя путями:
1. Глубинным экзистенциальным опытом (верой), не поддающимся вербализации в принципе.
2. Многообразием связей с другими словами (уже поддающимися определениям) в бесчисленных контекстах: философских, художественных, религиозных и даже научных. (Хотя наука до сих пор не верит в то, что создаёт лишь дополнительные контексты, а не исследует и отражает объективную картину мира.)

Создавать такие живые ( = истинные) контексты, в которых за счёт взаимосвязей раскрываются первичные смыслы "больших слов", и является, на мой взгляд, задачей не только искусства, но и религии, и философии, и науки. Сама же попытка дать определение "большим словам" вне конкретного контекста и общее для всех контекстов обречена, как обречена попытка создать общую непротиворечивую и объективную картину мира, универсальную систему понятий, обязательную для всех бесчисленных контекстов и проекций истины. Это невозможно потому, что сама Истина не объект, но Субъект, обладающий творческой свободой. Впрочем, это уже несколько другая тема...

Генезис способности агрегирования протомонад в сложные материальные структуры

Самым общим, в некотором смысле, физикалистским атрибутом, конституируемым из совокупного онтологического опыта, является внутренний метафизический эссенциальный динамизм протомонады, «оживляющий» её как существующую – как экзистирующую. Заслугой Лейбница явилось то, что он наиболее внятно, чем кто-либо до него, артикулировал «активное» субстанциональное начало монад, как их важнейшее имманентное свойство. От себя добавлю, что благодаря этой внутренней активности манифестируется природный феноменологический аспект монад, и она же обуславливает «диалогическую» согласованность и взаимодействие с внешним миром, что означает существенное критическое переосмысление лейбницевского, так называемого, принципа предустановленной гармонии. К сожалению, Лейбниц ограничился лишь всеобщей и отвлеченной динамической атрибуцией монад. Он не придал должного значения тому, что конкретизация внутреннего субстанционального движения по аналогии с перцептивно-представимыми формами движения физических тел позволяет уяснить способность агрегирования  протомонад (монад) в сложные материальные структуры. Позволяет интерпретировать эту способность в кинематической (геометрической) терминологии. Именно через математически формализуемую дифференциацию динамизма проясняется пространственно-физический аспект экзистенции протомонад и, что онтологически существенно, их способность агрегирования. Генезис этой способности рассмотрим более обстоятельно. Внутреннее протомонадное эссенциальное движение уже было мной специфицировано выше как циклоидальное. Что де-факто  уже есть первый и семантически важнейший момент формализации, позволяющий содержательно эксплицировать центральный аспект онтологии протяженной материи, для начала – посредством двух идеальных взаимообусловленных кинематических (геометрических) понятий; для их обозначения используем номинативы фокус и симметрия (асимметрия). Действительно, конкретизируя формообразующее движение внутренней протомонадной эссенции как циклоидальное (вращательное), автоматически, неявным образом, но с необходимостью, подразумеваются, по крайней мере, две предикации. А именно: пространственного места (фокуса), в окрестности которого происходит циклическое движение «метафизической точки», и обобщённой характеристики относительного расположения (асимметрии) траектории движения и фокуса. Указанных интеллигибельных различений уже достаточно, чтобы сформулировать центральное натурфилософское утверждение. Его можно представить в следующем виде:
 Площадь поверхности (объём) пространственной протомонадной фигуры, формируемой траекторией циклоидального движения внутренней духовной эссенции протомонады, с необходимостью предопределяется асимметрией фигуры (траектории) относительно фокуса и находится в отношении (пропорциональна) со степенью (количественной мерой)  асимметрии. Кроме того, степень асимметрии также характеризует меру интенции протомонады к агрегированию с подобными ей образованиями  в той же количественной направленности, в которой предопределяется площадь поверхности (объём) протомонады. Где минимальная величина обозначенной площади и соответствующая ей минимальная мера интенции к агрегированию имеют место при абсолютной симметрии (отсутствии асимметрии).

Большинство людей испытывают идиосинкразию от витиеватых формулировок, подобных только что  приведённой и рассчитанной на ту редкую породу «буквоедов», предпочитающих, и это весьма похвально, дискурсивную строгость. Которая не всегда сочетается с легкостью стиля. Как представляется, не всякий читатель «доползет» до середины представленного непосредственно выше текстового абзаца, в котором обозначены существенные акценты, служащие «достаточным основанием» дальнейших рассуждений и  способствующие восприятию материала в целом. А так как автору, несмотря на вербальные затруднения, всё же хотелось бы быть понятым максимально широким кругом «философов по жизни», в том числе теми, которым претит сухой философический язык, попробую передать смысл сформулированного утверждения простыми, насколько это возможно, словами, не особенно заботясь об артикуляции сопутствующих формальных условий, оставляемых «за кадром». В новой редакции оное утверждение может звучать так. Чем асимметричнее относительно фокуса пространственная форма протомонады, тем в большей степени ей свойственно стремление к «взаимодействию» с другими протомонадами и образованию целостных материальных структур (агрегатов). Помимо этого, рост асимметрии формы протомонады сопровождается одновременным изменением (увеличением) площади её поверхности (объёма), что наряду с асимметрией обуславливает способность протомонады к агрегированию. При абсолютной симметрии протомонады её способность к агрегированию утрачивается. 

Довеском к представленному разъяснению может служить следующая образная аналогия, или, скорее, наглядный макет. Всем знакомы, наверное, детские игры–пазлы. Когда из отдельных плоских фрагментов с выпуклостями и вогнутостями по периметру необходимо собрать известную картинку. В положительном итоге этого увлекательного занятия получается не только некоторое связное изображение, но и определённая структурированная «механическая» целостность, обусловленная характерной для соседних фрагментов, составляющих собранное  изображение, сцепленностью, возникающей благодаря совпадению контуров взаимосоответствующих выпуклостей и вогнутостей. Умозрительно можно представить себе пазлы из симметричных фрагментов, квадратных например. Но, как легко догадаться, от любого незначительного случайного воздействия собранная картинка рассыплется в первоначальное хаотическое состояние. Отдавая должное наглядности предложенной иллюстрации декларируемого посыла об асимметрии, как необходимой атрибуции способности агрегирования, я отдаю себе отчёт, что она, конечно же, весьма условна. Хотя бы потому, что статична. Тем не менее, определённую положительную дефинитную функцию она, надеюсь, выполнила. Как должно быть ясно из приведённого иллюстративного разъяснения, именно симметричные по форме фрагменты выступают аналогом-макетом «идеальной» симметричной протомонады, окончательно утрачивающей способность агрегирования в силу собственной симметричности. Симметрия – не случайное и инертное в онтологическом плане, как может показаться кому-то, понятие. Она атрибутивно характеризует наличную форму существования, как предельное идеализационное  противопоставление, в специфической форме заключающее в себе всеобщий диалектический закон наличной экзистенции. И в силу этого же закона эта форма имманентно предполагает и заключает в себе антитезу – множественную асимметрию, как другую противоположность, посредством которой конституируется множественность наличных объектов. Конечно же, обращение к квадрату в образном макете, призванном наглядно проиллюстрировать значимость симметрии, обусловлено своеобразием предложенной аналогии. И не более. Действительно же идеальной симметричной фигурой в трёхмерном пространстве является шар. Уже древние в своих интуициях обращали внимание на шарообразную форму, как на некую пространственную всеобщность, заключающую в себе все онтологические потенции предметной наличности. Современная математика языком геометрических и кинематических конструкций подтверждает уникальную «оптимальность» шара. В частности, как единственной формы, имеющей минимально возможную площадь поверхности при, так называемых, непрерывных деформациях. Шар предстаёт как универсальная пространственная единичность, потенциально заключающая в себе все возможные трехмерные пространственные формы и «отталкивающая» их, выражаясь гегелевским языком, как свои антитезы. Презумпционный ответ на вопрос одного из моих коллег по «философскому цеху» о «протоформе», то есть пространственной форме протомонад, пребывающих в неагрегированном состоянии, в свете озвученных аргументов представляется обоснованным. Форма этих протомонад – шарообразная.

Естественнонаучной дисциплиной, предоставляющей немалое число аналогий, иллюстрирующих проявления асимметрии (симметрии) как субстанционального атрибута способности агрегирования является химия. Точнее, та её часть, пограничная с квантовой физикой, где в квантомеханических определениях разъясняются и классифицируются типы химических реакций. Которые обусловлены, как установлено теоретическими моделями и в ходе специально поставленных экспериментов, траекториями движения электронов в атомах химических элементов; или, в терминологии учебников и научно-популярной  литературы – формой электронных облаков, при этом также используется понятие орбиталь. Следует оговориться, что популяризаторы квантомеханических реальностей сами испытывают затруднения в отыскании аналогий из макромира для иллюстрации явлений микромира в привычных для обыденного опыта представлениях. И не в последнюю очередь потому, что изначально в значительной степени отталкиваются от математических абстракций, целью которых является, главным образом, создание удовлетворительных инженерных методик расчета с целью практического использования. Вследствие этого наглядно-иллюстративная функция познавательного процесса утрачивается, или отображается весьма смутно или произвольно. Что не так безобидно, как может показаться, так как дальнейшая дифференциация природного существа становится проблематичной из-за отрыва от содержательной стороны гносеологического объекта. Итак, если задаться целью, выделить какую-то обобщающую спецификацию, просвечивающую на заднем плане среди классификационно-различимых классов физических феноменов, таких как электричество, магнетизм или механистические энергетические определения, посредством которых непосредственно интерпретируется химическая активность, то окажется, что указанной спецификацией, как нетрудно догадаться, является асимметрия. Только определенным образом номинируемая и артикулируемая. Причем упомянутые физические феномены сами проявлены и являются таковыми в силу внутренней асимметрии природных существ, представляющих эти феномены. Развернутое раскрытие проблематики обусловленности различения классов физических феноменов их субстанциональной асимметрией слишком обширная тема, в которую я не имею возможности углубляться и ждущая своего исследователя-систематизатора. Мне лишь остаётся упредить возможные обструкционистские выпады в свой адрес со стороны многочисленных апологетов сциентизма из научной среды, регламентирующих в значительной степени деятельность научного сообщества. Напомнив им, что отказавшись по факту от метафизики, они полностью лишили сами себя каких-либо аргументов и оснований в дискурсе о генезисе природы и, соответственно, генезисе естественнонаучных законов. Как известно, современной наукой в таком ракурсе вопрос вообще не ставится, так как никакого иного начала, кроме исключительно начала эмпирического физического факта, не признается. Но поскольку непризнание чего-то, это сугубо личное дело каждого и никоим образом  не опровергает непризнанной действительности, а неимение обоснованного суждения о рассматриваемом предмете кроме сакраментального «не верю» не предполагает, надеюсь, его огульного отрицания, то  Ваш покорный слуга рассчитывает хотя бы на заинтересованное и уважительное отношение. Не более. Остальное во власти времени.

Разберём пример-аналог физико-химической природы, иллюстрирующий тезис о внутренней асимметрии протомонады, как предпосылке способности агрегирования. Вернее, диалектически противоположный, но существенный в онтологическом плане, акцидентный случай, демонстрирующий утрату этой способности вследствие внутренней симметрии. Предлагаемый пример использован мною также для онтологического углубления понятия симметрии, поскольку сугубо пространственный её ракурс, сам по себе, как  некая статичная идеальная проекция внутреннего субстанционального циклоидального динамизма, вторичен. В том числе в репрезентирующем аспекте, поскольку не отражает в полной мере и непосредственности связующих экзистенциальных интенций, порождающих агрегирование. Итак, от преамбулы к сути. Речь идет о репрезентативной модели второго по порядку химического элемента таблицы Менделеева, рассматриваемой в упомянутом выше разделе химии, – об атоме Гелия. Из соответствующей литературы мы узнаем, что Гелий – бесцветный газ без запаха и вкуса, а определение инертный характеризует его как предельно  химически неактивный элемент, то есть не склонный вступать в химические реакции как с атомами других элементов, так и с какими-либо веществами-молекулами вообще. И объясняются эта чрезвычайно низкая химическая агрегируемость особенностями строения атома Гелия. Его ядро окружено двумя так называемыми электронными облаками, создаваемыми движением двух электронов, причем оба облака имеют, акцентирую этот момент, шарообразную (симметричную) пространственную форму. Как известно, направленность циклоидального движения электронов, как и спецификация направленности движения всех элементарных частиц вообще, характеризуется в квантомеханической терминологии модусами понятия спин. Наиболее распространенной, «нормальной» модификацией атома Гелия является такая, где направленность спинов (направленность движения) электронов взаимно противоположная. Условно говоря, по часовой стрелке и против. Причем суммарный спин обоих электронов равен нулю. Именно эта характеристика предопределяет свойства данного химического элемента как образца химической инертности – как менее всего склонного к агрегированию на атомно-молекулярном уровне. Что и позволяет рассматривать атом Гелия как наиболее подходящий аналог протомонады. Логика смысловой конкретизации вынуждает меня экспансировать понятие спин из физико-химической сферы в натурфилософскую. Что обусловлено необходимостью уточненного отражения онтологической картины, связанной с внутренним движением протомонады. Необходимость номинатива, специфицирующего движение, незримо заложена уже в самом его различении, как такового. Так как движение имманентно предполагает дифференциацию его направленности – движение куда. Итак, в дальнейшем изложении семантическая предикация симметрии будет подразумевать не только аспект определенного пространственного гармонического равновесия, но и векторного (направленностного). Углубленное толкование понятий симметрии-асимметрии, которые учитывают расширительную семантику, уместно дополнить соответствующим означающим определением – спин-пространственная.

Спин-пространственная симметрия презумпционно рассматривается мной как некоторая универсальная природно-онтологическая характеристика в некотором смысле «завершенного» и устойчивого места-пространства. Подтверждение чему обнаруживается в природных существах на разных масштабах. От микромира до макрокосма. Типическим макро-примером является картина звездного неба и всей обозримой, в том числе новейшим научным инструментарием, Вселенной. Уже древними было замечено, что плотность объектов звездного неба в среднем одинаковая.  Этот факт-загадка, как один из центральных, предопределяет направление мысли и в современных космологических теориях. А также является первейшей контроверзой  против той или иной теории-модели. Причём обоснованность практически всех этих моделей, в большей или меньшей степени, в плане согласованности с указанной эмпирической данностью, весьма уязвима. С некоторых пор мало кем оспаривается онтологическая данность, что Вселенная динамична как в локальных измерениях, так и в глобальных. Соразмерно этому вполне естественным выглядит умозрительный, на первых порах, посыл-требование базисных субстанционально-динамических предпосылок, обуславливающих гармонизирующее начало, как всеобщей необходимости природного бытия, и эксплицирующихся в природе в форме симметрии. Фундаментальность движительного «симметрирующего» фактора в поддержании и созидании пространственной симметрии открывается созерцательному взгляду сквозным онтологическим замыслом на всех уровнях природной иерархии, поэтому он отнесен мной к основным проекциям эксплицирующейся здесь парадигмы. Опыт квантомеханических репрезентаций микромира также свидетельствует об этом. Нетрудно заметить, если принять в расчет сделанное выше углубление понятия симметрии, что одиночная протомонада, как пространственно симметричный (шарообразный) материально-физический феномен, в аспекте заложенных интенций к агрегированию не полностью инертна. А, если так можно выразиться, лишь наполовину. Поскольку спиновой, то есть, направленностный аспект её внутреннего циклоидального движения внутри неё не компенсирован. Данное обстоятельство, с учетом обозначенной парадигмальной проекции, приводит своей внутренней логикой к следующему онтологическому заключению. Творение определённой протомонады, как акцидентного модуса духовной эссенции, осуществляемое в неком едином бытийном космогоническом акте, с необходимостью предполагает творение в том же акте её динамической антитезы – «зеркальной» протомонады, имеющей  противоположный спин. Только в этом случае симметрия части, в данном случае включающей две «зеркальные» протомонады, при полной свободе всех данных ей внутренних интенций, не нарушает глобальную симметрию Целого. В этом месте авторской прихотью хотелось бы привести закадровый монолог из бельгийского фильма «Вне времени» (оригинальное название: The Lovers) режиссера Ролана Жоффе, в котором артикулируется некая квинтэссенция художественного замысла фильма. «Все, что мы называем реальностью, состоит из крошечных частиц энергии, и когда две частицы встречаются, одна начинает вращаться по часовой стрелке, а другая — против. И если вы разделите эти две эти частицы под призмой Вселенной, под призмой времени, и потом измените вращение одной, вращение другой частицы тоже изменится, мгновенно, — связь сквозь пространство и время». Воспроизведённое в текстовом виде «аудио-приложение» к указанному фильму  не несёт здесь какой-либо обосновывающей функции. И приведено лишь по причине обращающего на себя внимание удивительного смыслового синхронизма данного художественно-эзотерического созерцания, или некоторой его части, и настоящих дискурсивных выкладок. Как минимум, это тоже может служить предметом для размышления. 
(продолжение следует)

Насколько это потеря для Вас, как автора, и насколько мой философский уровень и интерес показательны для оценки существенности и множественности вашей гипотетической читательской убыли (или прибыли), предоставляю оценить Вам.

Ну, что тут скажешь? Каждого своего читателя (если во Вселенной таковые имеются ) я люблю, уважаю и прочее в том же духе. И менее всего хотел бы потерять, может быть, самого прилежного из них. Если Бог подскажет, как проторить более «удобоваримые» стилистические пути, то я обязательно к нему прислушаюсь. Не в качестве оправдания, а объективности ради только замечу, что читать тех же философских классиков, Канта, Гегеля, Хайдеггера для меня было, порой, настоящим испытанием – восхождением на Монблан. Не знаю кому как, а для меня их стиль тоже «не подарок». Может, все же, в значительной степени сам «предмет» таков. Полагаю, что даже если бы мне «открылась» тайна какого-то идеального стиля, все равно, философия (особенно на стыке с естествознанием) была, да и будет, наверное, всегда, интересна очень узкому кругу. Без глубинной мотивации осваивать такое «чтиво» действительно проблематично. Я отдаю себе в этом отчет. Сказанное, конечно, не оправдывает действительные огрехи стиля, которых не может не быть.

Вспомнился анекдот из книги знаменитого английского физика Стивена Хокинга «Краткая история времени» (http://tululu.org/read53563/1/). Привожу его в моем вольном пересказе.
Встречаются два самых известных современных знатока Теории относительности Эйнштейна, американец и англичанин. Американец, приветствуя своего английского коллегу, говорит:
– Недавно прочитал высказывание одного журналиста, освещающего научные достижения. Так он утверждает, что Теорию относительности Эйнштейна понимали до конца всего три человека в Мире.
 Англичанин: – А кто третий?

Генезис способности агрегирования протомонад в сложные материальные структуры
(продолжение; начало в постинге #154)

Обращение к модели атома Гелия было обусловлено в первую голову необходимостью содержательного углубления понятия симметрии. И только во вторую – как аналогу протомонады. Модель иллюстрирует утрату способности агрегирования в двух аспектах репрезентации симметрии: пространственной и динамико-спиновой. В плане же первичного акцента именно на аналогию, той же физико-химической природы, то замечательным во всех отношениях подобием протомонады является первый по порядку химический элемент таблицы Менделеева – Водород. В общем-то, этого и следовало ожидать. Поскольку, как и протомонада, атом Водорода как бы зачинает определенную, наличного порядка, различенную специфическую множественность, элементы которой служат базисом более сложных агрегированных структур, изучаемых Химией. Коренное отличие предложенного аналога от самой протомонады состоит в том, что последняя представляет собой предельное феноменологическое явление в  редуцируемой иерархии природных существ. И отличие это не только количественное и качественное, но, в определенном смысле, и метафизическое. Электронное облако атома Водорода в «типовом» состоянии имеет шарообразную форму, то есть у Водорода,  как химического элемента, в виду симметричности пространственной формы, обеспечено необходимое условие «предрасположенности» к химической инертности, но это условие – недостаточное, если будет позволено употребить известную математическую коннотацию, так как суммарная спиновая характеристика изолированного атома отлична от нуля. Спин единственного электрона не компенсирован, как не компенсирован направленностный фактор единичной протомонады, что и делает её феноменологически подобной атому Водорода.

У читателя, пытающегося вникнуть в представленную автором содержательную дифференциацию внутренней активности протомонады, может возникнуть ощущение избыточной и неоправданной детализации её специфицированных модусов. Что, как может показаться, влечёт подмену натурфилософского предмета на естественнонаучный. Однако это не так. Степень детализации обусловлена исключительно необходимым уровнем, что впоследствии позволит обоснованно и в целостной сообразности интерпретировать многие космологические феномены и, так называемые, законы природы, установленные естествознанием. Например, закон Всемирного тяготения. Формальным признаком того, что у настоящего исследования свои, отличные от естествознания подходы и цели, служит используемый репрезентирующий язык. Язык науки – преимущественно математический. Это данность многовекового опыта развития естествознания. Философский же язык, и натурфилософский в частности, дискурсивный – открытый и неограниченный в своих смыслоразличительных возможностях. В отличие от математического, ограниченного в своих потенциях представления онтологических семантик, что проистекает из его генезиса. Математические абстракции генетически «заточены» на представление природных явлений – феноменов. В данной же работе приоритетен не математический язык, а естественно-дискурсивный, где существенную роль играют аналогии. Здесь уместно отметить также следующее обстоятельство. Многими упускается из виду, что опыт естествознания, в общем-то, как и любой другой, нельзя рассматривать как только сугубо специфическое, замкнутое знание, отданное полностью на откуп естествоиспытателю, и не несущее общезначимой гносеологической нагрузки. Представляется, что открывающаяся умозрению за конкретным феноменологическим явлением и посредством его онтологическая панорама аксиологически более значима, чем сам по себе естественнонаучный факт, ценность которого измеряется в современной науке только через утилитарно-прагматическую призму. В силу сложившихся междисциплинарных барьеров и отсутствию внятно артикулированных объединяющих  концептов, что характерно для сциентистской науки, не признающей над собой никаких, в том числе, философских иерархий, обозначенная панорама остается вне поля зрения  ученых. Она для них не существует, что закономерно вытекает из парадигмы сциентизма. Весь мир видится лишь эклектической смесью феноменологических явлений, не имеющих ценностной шкалы. И именно натурфилософия, в значительной степени в своей метафизической части, способна и должна взять на себя концептуально-объединяющую роль. Что возможно, конечно, в условиях освобождения научного мышления от приобретенного в последние три столетия снобизма. Проблема осложняется ещё и тем, что в науке сложилась порочная практика, когда математика, изначально возникшая и развиваемая как способ формального представления физических феноменов, превратилась у ученых мужей в некую самостоятельную самодовлеющую якобы реальность. Эта математическая псевдореальность, оторвавшаяся от действительной физической реальности, уводит ученого, не замечающего этой метаморфозы, в мир математических галлюцинаций. А «птичий» язык математических символов, непонятный непосвящённым в научную корпорацию, ограждает членов этой корпорации от критических оценок извне.

Асимметрия – лишь необходимое условие возможности объединения протомонад в сложные пространственно-физические структуры. И констатирование этого условия ещё недостаточно для уяснения механизма образования и устойчивого существования сложных физических структур. Природа сил, поддерживающих агрегаты, состоящие из асимметричных протомонад, в устойчивом состоянии, пока ещё не представлена. Обнаружение и различение этих сил прояснит заодно, почему обозначенное необходимое условие – асимметрия выступает в качестве такового. Для достижения наглядности в дальнейших разъяснениях, а потребность в них ещё не исчерпана, прибегну, опять же, к соответствующим моделям-аналогиям. Ранее уже отмечалось, что Химия содержит множество модельных примеров агрегирующихся в более сложные структуры химических элементов, которые могут быть использованы в качестве очень близких аналогий «несимметричных» протомонад. Последние, как было продекларировано, подобно своим химическим аналогам, приобретают, способность агрегирования. Замечательность аналогов из знакомой каждому школьнику естественнонаучной дисциплины обусловлена ещё тем, что в них обнаруживаются и сопутствующие асимметрии, но не в меньшей степени значимые для проявления способности агрегирования атрибуты. Речь идет о сравнительно большем объёме асимметричных и, соответственно, «склонных» к агрегированию элементов, по сравнению с инертными (симметричными). Что свойственно и асимметричным протомонадам, как это было определено ранее. Больший пространственный объём асимметричных протомонад, в сравнении с симметричными, проявляется как обуславливающая асимметрию атрибуция. Или, точнее будет определить их как взаимообусловленные атрибуты. После панегирика химическим аналогиям читатель ожидает, наверное, что дальнейшее разъяснение имманентных протомонаде свойств, сопровождающих агрегирование, будет продолжено с их использованием. Однако автор отдает себе отчет, что далеко не каждому, кого интересует онтология природы и её натурфилософская экспликация, близки, понятны и естественны физико-химические репрезентации. Разве что профессионалам в соответствующей области, которые при случае, надеюсь, подтвердят верность, пусть и представленных весьма лаконично и поверхностно, эмпирических фактов. Поэтому, несмотря на привлекательность химических аналогий, заключительная, в некотором смысле, интегральная содержательная картина, в которой иллюстрируется агрегирующее взаимодействие протомонад во  взаимообусловленности основных сил и условий, будет иметь вид мысленного «механистического» эксперимента.

Представим герметичную ёмкость, например, большую запечатанную стеклянную банку, заполненную максимально плотно драже («мелкие конфеты округлой формы, покрытые глянцевой защитной оболочкой или с сахарной шлифованной поверхностью» – Википедия). То есть, свободного места в нашей условной стеклянной банке нет, что является существенным из необходимых условий, ко всем ранее обозначенным, обуславливающим агрегирование. Каждая из конфет-драже в этом мысленном эксперименте выполняет функцию аналога протомонады. Почему бы и нет? Если даже в лирической поэзии, например у Ларисы Рубальской, не возбраняется обращаться к такой, казалось бы, утилитарной вещи, как драже:

Придумайте сюжет о нежности и лете,
Где смятая трава и пламя васильков.
Рассыпанным драже закатятся в столетье
Напрасные слова, напрасная любовь.

Теперь представим, что в силу каких-либо причин несколько рядом расположенных драже, две или более, в отличие от остальных – почти шарообразных, которых значительное большинство, приняли некоторую несимметричную форму, например, напоминающую эллипсоид, и при этом ещё и разбухли, то есть увеличились в объеме. Помимо этого, их оболочки в наиболее удалённых от фокуса (бывшего центра шара) областях размякли, как это действительно бывает при длительном нахождении конфет в тепле. Съедобные драже в случае нагревания наблюдаемо не увеличиваются в объёме, но, на то, он и мысленный эксперимент, чтобы допустить какие-то условные свойства. Хотя не нужно обладать недюжинной фантазией, чтобы представить драже из каких-либо иных ингредиентов, пусть и несъедобных, которые заметно увеличиваются в объёме при нагревании. Нетрудно догадаться, что расположенные рядом асимметричные драже вминаются друг в друга своими размягчёнными частями; в той или иной мере, в зависимости от степени разбухания и, соответственно, размягчения. Поскольку, как мы помним по условиям настоящего мысленного эксперимента, наша стеклянная банка с драже изначально заполнена «под завязку». И увеличение пространственного объема некоторыми драже возможно только при их одновременном «диффундировании» друг в друга. Тем более, что для этого актуализируются необходимые условия. «Диффундированные» друг в друга драже образуют, таким образом, устойчивую «структуру», поскольку испытывают перманентное давление окружающих одиночных драже – некое подобие шариков, обладающих свойством почти абсолютной упругости, как эта характеристика даётся в механике. Из представленной модели следует важный вывод-утверждение. Сила-первопричина, вынуждающая асимметричные протомонады агрегировать и удерживающая в устойчивом состоянии так называемую материю – агрегированные асимметричные протомонады, обусловлена давлением окружающих одиночных протомонад, составляющих в совокупности, как таковые, то, что принято именовать пространством. Пространство есть непрерывное множество одиночных протомонад – дискретных нередуцируемых пространственно-физических элементов, существо каждой из  которых образовано внутренним циклоидальным движением духовной эссенции.

Вдумчивый читатель в представленной непосредственно выше репрезентирующей модели  наверняка заметил «узкое место» – стеклянная банка. Последняя, по существу, выполняет функцию границы того, что дефинировано как пространство, причем не условной границы, а некоего подлинного ограничения, без которого модель рассыплется, в прямом и переносном смысле. И в связи с этим от вдумчивого читателя уместен вопрос: аналогией чего является стеклянная банка? Автору есть что сказать по этому поводу. Однако к рассмотрению этого аспекта целесообразно обратиться позднее, когда на базе предложенных эвристик, центральным и связующим звеном которых служит экспликация понятия протомонады, будут интерпретированы известные космологические феномены, не имеющие до сих пор удовлетворительного объяснения в рамках астрофизики. Где выявленные каузальные связи между упомянутыми феноменами и авторскими умозрительными репрезентациями протомонады будут использованы для перевода статуса этих репрезентаций, из презумпционного в доказанный, или, по крайней мере, имеющих достаточное обоснование. На данном же этапе «стеклянную банку» полагаем семантически необходимой презумпционной метафизической реальностью, требующей своей отдельной дискурсивной экспликации.

Хотел бы ещё раз уточнить один момент, чтобы упредить возможное недопонимание. Артикулируя упреки к представителям современной (сциентистской) науки, моя претензия к ним состоит не в том, что ими используется язык математики и, соответственно, её язык абстрактных символов. Не дай Бог быть понятым так превратно.  Отрицать важнейшую роль математики (и соответственно её языка символов, развивающегося по своим законам) в естествознании я не собираюсь. А если бы собрался, то это свидетельствовало бы о полном непонимании предмета. Речь идет о том, что язык математизированного естествознания слабо коммуницирует с естественным языком (по вине ученых). И это является причиной обособления и, как следствие, с одной стороны отрыва ученого  от исследуемой реальности, с другой стороны затруднительности «внешней» критики.

Роман, а не является ли этот «грех» («птичий» язык) и этот способ защиты от «критических оценок извне» аналогичным и для современной академической философии?

Для начала ещё раз (эту мысль я уже озвучивал ранее в другом контексте) выскажусь по поводу того, что мы оба именуем «современной академической философией». Ярослав, из того, как Вами поставлен вопрос, у меня складывается впечатление, что мы говорим о несколько разных вещах. Вы как бы констатируете, что есть некая «академическая философия», и все бы ничего, да вот язык у неё какой-то не такой, а «птичий». По крайней мере, я так воспринимаю Вашу «озабоченность». Чтобы контрастнее обозначить свою точку зрения, выскажусь в категоричной форме, хотя понимаю, что в любом категоричном правиле есть исключения, и не одно. И тем не менее. «Академическая философия» это вообще не философия. Львиную долю проблематик, представляемых «академическими философами», отнести к философии можно лишь с большой натяжкой. Это суждение у меня подкреплено и личным опытом общения с оными.

В 2014 году, желая хотя бы чуть-чуть развеять своё «философское одиночество», я некоторое время посещал философские семинары, проводимые на философском факультете Томского государственного университета (ТГУ). Благо, как я узнал из объявлений на сайте ТГУ,  приглашались все желающие. Напомню, что ТГУ не самое последнее учебно-научное учреждение, в Сибири это один из первейших классических университетов. Круг рассматриваемых вопросов, которые занимают тамошних профессиональных философов, примерно следующий: политологические, социологические, языкознание, история философии (в значительной степени западной, 20-го века). Какого-то именно философского осмысления, выводящего за рамки научно-гуманитарной дисциплины, на этих семинарах не было. Особняком стоят темы истории философии. Но это, опять же, «обсасывание» зарубежных «состарившихся» философем.

Придите на любую философскую кафедру любого университета или философского института академии наук и спросите у сотрудников, как называется деятельность, которой они занимаются. И вам ответят – научная работа. То же записано в так называемых планах – план научной работы. Эта лексика говорит сама за себя. «Академические философы», в своем подавляющем большинстве, относят себя к научным работникам. И это действительно так, я с ними согласен (не вдаваясь в нюансы об уровне этой работы). Но философия и наука, как она сложилась на сегодня, не одно и то же. Можно и более определенно сформулировать – философия это не наука (хотя и познавательная деятельность), в этом моменте, насколько мне известно, мы солидарны. Это отдельная тема, требующая более пространного раскрытия. Здесь же позволю себе только сослаться на  Бердяева. Поэтому, на мой взгляд, то, что Вы называете «птичьим» языком «академической философии», которая философией как таковой не является, правильней квалифицировать как научно-гуманитарный профессиональный язык, носители которого по недоразумению «записали» себя в философы. И предназначен этот язык для внутреннего употребления, по аналогии с профессиональным языком физика, химика и пр. Последних же мы не упрекаем за использование специфической лексики для внутрипрофессиональной коммуникации и не требуем от них отказа от него.

Но проблема этим не исчерпывается. Действительно, внутри философии сложились и продолжают складываться специфические лексика и приемы изложения. И поскольку философские проблематики самые разнообразные, граничащие и с богословием, и с естествознанием, историософские и пр., то и «сублексики» тоже могут сильно различаться. Где-то несильно отличаясь от привычного литературного языка, а где-то приобретая очень специфическую форму, с заимствованиями из бурно развивающихся сфер, трудно воспринимаемую неподготовленным читателем, и которую тоже условно можно обозначить – «птичьей». Но одно дело, когда «птичесть» искусственная, а другое – когда она обусловлена как влиянием новых, бурно развивающихся сфер, так и стремлением более строго отразить некоторые нюансы смыслов, которые «вобраны» в себя специфической, сугубо философской терминологией. Я, например, отдаю себе отчет, что мои тексты, опираясь на чисто внешние признаки «птичести», можно также характеризовать соответственно. И в отдельных местах, действительно, их, без ущерба для замысла, можно подработать и «упростить». Но, большей частью, отказаться от того, что может показаться «птичестью», для меня не представляется возможным.

Как Вы думаете: это тенденция или временные ответвления от единого ствола, и о чём эта тенденция (если это тенденция) говорит?

Вопрос этот обширнейший. И с ходу дать однозначные ответы не возьмусь. Работы (произведения) упомянутых Вами персоналий уже стали классикой. Но какими бы положительными эпитетами их не характеризовать, эта классика своего времени, ушедшего. А в одну воду, как гласит известная мудрость, дважды войти невозможно. Наше время другое. И, соответственно, тот же философский язык должен будет интегрировать новый опыт. Опыт новых знаний, в том числе современной науки, со всеми её плюсами и минусами. И новый духовно-мистический опыт. Что из этого выйдет, покажет время.

Пишу в ветке, якобы подло удалённой (со слов её бывшего автора). Выскажусь кратко по поводу только одного образа, навязываемого им теперь новой аудитории: проф. Преображенского и Шарикова. И не потому что меня так это уж сильно задело (хотя любая несправедливость задевает), а потому что здесь видна одна типичная причина ненависти некоторых авторов к редактору. Это одна лишь из ряда причин нравственной и духовной метаморфозы, которой мы стали свидетелями, и далеко не самая главная, но её типичность и повторяемость нуждаются в том, чтобы вывести их на свет. Раз уж сам оскорблённый автор затеял такое разбирательство. (Так как причина находится исключительно в литературной плоскости, она не сможет стать мистическим генератором вражды.)

Называя меня Шариковым, а себя идентифицируя с профессором, автор забыл сказать, что его тексты приводились в порядок (стилистически и грамматически) этим Шариковым. В личной переписке, чтобы не задевать авторскую гордость. Но стоило мне один раз публично выступить с невинной критикой чрезмерно-наукообразного стиля последних текстов "профессора" (см. здесь выше, другой критики и не было), как это послужило спусковым крючком для такой ненависти и таких оскорблений, какие я не мог предположить даже близко во внутреннем арсенале интеллигентного с виду человека.

Указывая теперь место Шарикову: "молчать и слушать, молчать и слушать!" - профессор забывает добавить: "и безропотно выполнять свою работу по приведению его текстов в удобочитаемое состояние и в соответствие с нормами русского языка". Вместо доказательства того, что я сейчас не лгу: предлагаю просто сравнить стиль и уровень грамотности текстов "профессора" до его прихода в Замок с текстами здесь, а также - с теми, что теперь появляются из-под его пера без вмешательства Шарикова.

Замечу: что все мои правки (ну, кроме исправления школьных ошибок в синтаксисе и орфографии) носили исключительно добровольный и рекомендательный характер. И правки принимались автором, потому что делали его тексты действительно лучше. Такую работу я считаю одной из редакторских обязанностей, никак её не афиширую, и проводится она со многими авторами. Большинство из них принимают такую помощь с благодарностью. Но бывают исключения, когда, принимая помощь, автор начинает внутри себя копить обиду, на мой взгляд, совершенно надуманную. Я никому в психологи не нанимался, но воспринимать редакторскую помощь как ущемление своего достоинства - это неправильно и глупо.

И в качестве уточнений:
1) Трижды уже, если я не ошибаюсь, "профессором" упомянутая "дама бальзаковского возраста" является следствием не только странного представления об интеллигентности и достоинстве мужчины, но и простым незнанием того, что это выражение означает и откуда оно пошло. А пошло оно от романа Бальзака "Тридцатилетняя женщина".

2) Упомянутая ни к селу ни к городу почившая МАИСУ является такой же "академией", как тысячи подобных контор в 90-е годы. К тому же МАИСУ никогда не имела даже своего сайта (это легко проверить по архивам Гугла); не имеет ни юридического, ни физического адреса. Цена "академикам" МАИСУ такая же, как и "философу", не умеющему писать по-русски на уровне средней школы.

3) Наших авторов и меня лично "профессор" уличил в отсутствии серьёзных публикаций в печати. Замечу, что единственная публикация самого "профессора" была в журнале С. Борчикова, с которым мы сотрудничали и вели около года авторский раздел. Этот раздел, к слову, "профессор" предложил потом вычистить от текстов ушедшего Борчикова и передать г-ну Ахтырскому.

Надеюсь, моих уточнений достаточно, чтобы немного усомниться в соответствии действительности всех остальных разоблачений нашего бывшего коллеги. Что же касается их стиля и вразумительности, то пусть тот, кому интересна истина, а не возможность полюбоваться на очередные склоки, сам сделает сравнительные выводы.

Эта "удивительная ситуация" смахивает на железобетонную закономерность: всё, что ближе всего к человеку и дано в непосредственном опыте, всё, что кажется наиболее очевидным, простым и в то же время фундаментальным и всеобъемлющим, практически не поддаётся описанию и с огромным трудом осмысляется вообще - и философией, и наукой, и религией.

Вот отличная мысль. Эразм в свое время написал Похвалу Глупости вдохновляясь чем-то родственным. Кто сейчас на такое способен? Я пытался начать что-то именно на этой основе, но пока ушел недалеко. Не знаю, можно ли вообще решить проблему осмысления непосредственного опыта, оставаясь в рамках серьезного дискурса.