Роза Мира — диалог культур и культура диалога

Интересно, что вначале моё определение корпоративного подхода к истине как сектантского духа внутри православной традиции ты, Вадим, назвал слишком категорическим и сказал, что дело не в сектантстве, но в аскетическо-монашеском доминировании над творческим духом. Теперь и ты пришёл к тому же определению — дело прежде всего именно в сектантском духе, где бы и как бы он себя ни выражал.

Да, дело в сектантском духе. (И в аскетическо-монашеском доминировании тоже.) Я тебя, впрочем, понимал и тогда, когда у нас шел об этом разговор (было это три с половиной года назад). А спорил больше потому, что если принять твое определение сектантского духа в Церкви, то... собственно, непонятно когда в истории православной церкви был иной дух, помимо корпоративного. Но в таком случае надлежит признать, что все православие восточного, византийского обряда - одна большая секта...

Три с половиной года назад у меня еще оставались какие-то последние надежды на некое чудесное обновление РПЦ, сейчас таких надежд нет. Поэтому надо честно сказать самому себе: сектантский, корпоративный, антивселенский и антисоборный дух был в церкви с самого начала. Как только церковная организация возникла, так и этот дух возник. И существовал все эти века, паразитируя на живом творческом Богооткровении, выдавая себя за "Вселенскую, Соборную и апостольскую Церковь". Увы.

Вадим, так можно впасть в другую крайность. В мистический анархизм, например.

Можно. И немало таких, кто впал в противоположную крайность. Как и сто с небольшим лет назад, когда бывшие поповские дети и недоучившиеся семинаристы впадали в крайность революции. Но мне, слава Богу, несвойственны крайности. Это не какая-то там наработанная мной добродетель, это черта моего характера. Что касается отношения моего к православию, церкви - да, я сейчас стал дальше от воцерковления, чем был в момент своего появления в Замке. В Замок я пришел на волне спада своей несостоявшейся воцерковленности. Сейчас я немного отошел от церковности, но не от веры - от церковности. При этом я сохранил свое общение с некоторыми священниками православной церкви. Особенно с одним. От него я услышал много чего нелицеприятного по поводу церковно-епархиальной жизни. И когда позже мне попался сайт "Ахилла", и я на нем стал читать все эти анонимные письма батюшек, благочинных и т.д., для меня эти письма не стали "информационной бомбой", после которой остается только бежать в мистические анархисты. Все это было известно. И моя несостоявшаяся воцерковленность не убавилась и не прибавилась. Но... несмотря на свой некоторый отход от церковной ограды, я с интересом слежу за современными церковными событиями. И вот тут мой небольшой отход от церковной ограды сыграл некоторую положительную роль. Он просто позволил мне спокойно признать то, что я видел и раньше, но не мог признать. Слишком довлела тогда в моем сознании церковная ограда. Теперь же, немного от нее отойдя, можно спокойно себе сказать: да, в нашей церкви имеет место такая-то и такая-то проблема... Конечно же, в качестве реакции на "открывшуюся бездну греха на месте святом" можно потерять веру, стать агностиком, мистическим анархистом. Но подобная реакция на "церковную наготу" мне видится какой-то детской, незрелой, подростково-бунтарской. Ведь если я признаю, например, сектантский, корпоративный дух в церкви (и помимо этого еще есть немало темных пятен) - это еще совсем не значит, что церковь закончилась. Церковь движется к "Гибельной Щели" человеческой истории. И сколько раз уже казалось, что церковь закончилась, но всякий раз Церковь, как птица Феникс, воскрешалась из пепла и продолжала свой исторический путь дальше.

Неизбежность появления церковной организации в истории влекла за собою и неизбежность появления сектантского духа внутри организации.

Естественно. Я как раз и понимаю это КАК ИСТОРИЧЕСКУЮ НЕИЗБЕЖНОСТЬ. (Вряд ли из меня получится мистический анархист .)

Победа Иосифа Волоцкого над Нилом Сорским ознаменовала победу того духа, что мы называем сектантским.

А с чего все начиналось? С вопроса: может ли церковь Христова иметь крупные монастырские владения, как у мирских князей. Нил Сорский был против, Иосиф Волоцкий - за. Чем Иосиф Волоцкий аргументировал свое "за"? Мол, церковь должна иметь средства, чтобы вести активную просветительскую деятельность, издавать книги, просвещать народ и влиять своим авторитетом на князей. Ибо если церковь будет бедной, кто из сильных мира сего будет с ней, церковью, говорить... Роковая ошибка! "Иосифляне" победили, и церковь закрепила за собой крупные земельные владения и сделалась таким же феодалом, как и другие мирские правители. (А крепостные крестьяне при монастырях - еще та тема!) В итоге произошло какое-то роковое, буквально на метафизическом уровне единение церковной верхушки и мирской власти. Именно отсюда идут основные беды РПЦ. И основная критика священноначалия РПЦ проистекает отсюда же.

Более того, за признанием христианства как государственной религии Константином тоже чувствуется Высшая воля.

Согласен. Дополнение небольшое - Константин еще не сделал христианство государственным. Он его только разрешил и, скажем, осветил своим императорским вниманием (например, первый Вселенский Собор собрался во многом благодаря желанию императора). Полностью же государственной религией христианство становится уже при Юстиниане в 6 веке. Именно тогда начались гонения на язычников, уничтожение статуй, храмов. Вчерашние гонимые стали гонителями. Но, в противном случае, не стань христианство государственной религией (а в случае с западной церковью и самим государством) - трудно сказать, дожила ли бы  тогда вера в Христа до наших дней.

Вот этому Духу и противостоит сейчас дух сектантский, а его ярость и внешнее торжество говорит об его слабости и скором поражении.

Дай Бог!

В нынешнем году повод для продолжения темы весьма весомый: столетие с окончания "синодального периода" в истории Русской Православной Церкви и восстановления в ней патриаршества. И хотя тема не историческая, без некоторых экскурсов в историю здесь всё же не обойтись, иначе будет трудно понять суть критических оценок современного церковного положения дел.

Для начала - одна из таких оценок:
"От полноты свободы течение наших дел, христианских, превратилось в медленное и вялое. Мы начали друг другу завидовать, друг с другом ссориться и при случае поражать один другого стрелами слова едва ли не так же, как и оружием. Предстоятели начали нападать на предстоятелей, массы христиан возмущаться против масс, постыдное лицемерие и притворство достигли высшей степени зла".

Звучит весьма по-современному? Однако это не из нынешнего 21 века, а из истории ранней Церкви, ибо написано ещё Евсевием Кессарийским и касалось ситуации конца 3-го века от Р.Х., как раз перед очередной волной антихристианских гонений, учинённых римским императором-язычником Диоклетианом. Аналогичные оценки можно найти и из более ранних, и из более поздних периодов церковной истории, даже у Святых Отцов. Да и как иначе, если, к примеру, преемник Григория Богослова на Константинопольской кафедре, придворный чиновник Нектарий, в один и тот же день был и крещён, и возведён во все степени священства, а на следующий день хиротонисан во епископы. Прямо во время Второго Вселенского Собора, который пожелал видеть Нектария епископом (вот тут и выяснилось, что он хотя уже сед, а даже ещё не крещён) и который завершился под его председательством как Константинопольского патриарха. Тот самый Собор, где, согласно свидетельству Григория Богослова, "трещали как стадо сорок и ожесточились как рой ос, собравшийся в одну кучу", после чего он и сделал для себя вывод: "Соборы и синоды я приветствую издали, ибо знаю, как они ужасны. Никогда более нога моя не ступит в это собрание журавлей и гусей".

Но вот что знаменательно: вместе с тем это и тот самый Вселенский Собор, где был принят Никео-Царьградский Символ Веры, а Нектарий причислен к лику святых так же, как и Григорий Богослов, так же как и сменивший Нектария на Константинопольской патриаршей кафедре Иоанн Златоуст, так же, как противник Иоанна Златоуста, сменивший его на кафедре, архиепископ Арсакий, родной брат всё того же Нектария...

Пожалуй, достаточно всего лишь этих двух наглядных примеров - из периода гонимой Церкви и из периода Церкви "государственной", - чтобы задаться вопросом: не была ли и тогда Церковь в кризисе? А если взять также другие примеры, коим несть числа (даже всего лишь из восточно-христианских, про западных пап и про западный клир вообще молчу), то вопрос напрашивается уже несколько по-другому: имелся ли вообще в истории Церкви хоть один период, когда она в кризисе не была? Разве что в апостольские времена? Но достаточно почитать "Деяния апостолов" и послания апостолов, как становится ясным: хватало и той порой своих внутрицерковных коллизий. А если заглянуть ещё раньше? Вот Иисус Христос провозгласил Петру: "Я говорю тебе: ты - Пётр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют её" (Мф. 16:18). Но прошло не столь уж много времени, и... "Иисус сказал ему: истинно говорю тебе, что в эту ночь, прежде нежели пропоёт петух, трижды отречёшься от Меня. Говорит Ему Пётр: хотя бы надлежало мне и умереть с Тобою, не отрекусь от Тебя. Подобное говорили и все ученики" (Мф.26:34-35) И что же? "...И вдруг запел петух. И вспомнил Пётр слово, сказанное ему Иисусом: прежде нежели пропоёт петух, трижды отречёшься от Меня. И выйдя вон, плакал горько" (Мф. 26:74-75). Ещё и Церковь земная едва созидается, а первый её кризис уже налицо. И каждый раз с тех пор: и сказано, и забыл, и согрешил, и вспомнил, и плакал горько... Всегда. Неизбывно. Постоянный кризис (=разделение, решение, исход), постоянный катарсис (=очищение, оздоровление, возвышение). Что ещё человек может принести Богу, если Сам Бог не нуждается ни в чём? Плоды своих трудов, физических или интеллектуальных? Результаты своего творчества? Однако, положа руку на сердце, не такая уж это и жертва с нашей стороны, скорее наоборот. "Жертва Богу дух сокрушен; сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит" (Пс. 50:18-19) - повторяем мы перед каждым Святым Причастием. Вот и ответ на вопрос. Главное творчество наше - gnothi seauton: в осознании собственных грехов, кои совершаем ежедневно, ежечасно, ежеминутно. И в покаянии. И в искреннем стремлении больше не совершать. И в любви к Богу и к ближним, ибо без Бога и без любви человек - ничто. Ведь даже будучи членом Церкви Христовой так легко впадает в грех. Всё это, да, кризис. Глубокий кризис. Но если хоть на миг окажется (или даже покажется), что кризиса нет, что земная Церковь столь удачно вписалась сама в себя и в окружающий мир, что все в восторге - значит, врата адовы начинают одолевать всерьёз.

Есть небесная Церковь - торжествующая, есть земная Церковь - сражающаяся, и всё это одна Церковь - мистическое Тело Христово, Глава которой Сам Иисус Христос. Не две Церкви - небесная и земная - а единая Святая, Соборная и Апостольская Церковь. И те, кто в ней пока лишь в своей земной жизни, являют собой сообщество (или, точнее, семью) грешников, чающих спасения, утешения и содействия Духа Святого, объединённых любовью к Богу, ко Святой Троице, к Господу и Спасителю Иисусу Христу и находящихся через Него в евхаристическом общении и во взаимной любви. По крайней мере, именно так должно быть, и лишь собственными силами, без помощи Божией, ни для какого человека в полной мере сие недостижимо. Поэтому Святые Тайны, литургия, таинство Евхаристии - вот центр, средоточие всей церковной жизни. И именно потому (особенно хотелось бы подчеркнуть ещё раз) что земная Церковь состоит сплошь из грешников (от них же первый есмь аз) - будь то хоть епископ, хоть иерей, хоть диакон, хоть обычный прихожанин. Разница между ними, пожалуй, лишь в одном: "От всякого, кому дано много, много и потребуется, и кому много вверено, с того больше взыщут" (Лк. 12:48). Но так или иначе все мы приносим в земную Церковь свои грехи. Врата ада не где-то далеко и вне - они внутри каждого человека в его земной жизни, внутри каждого члена Церкви. И в этом постоянный кризис каждого, кто воцерковлён, каждого верного - лишь внешние могут питать иллюзию, что свободны от подобных проблем и поглядывать свысока на земную Церковь с её недостатками или, наоборот (хотя это оборотная сторона той же медали), ждать от неё какого-то идейного да социального руководства, нового подъёма философского творчества да сплочения общества вокруг христианских культурных ценностей, а то и "сплочения нации", и прочего в том же мирском духе. Но Церковь обращена прежде всего не к обществу, не к классам и не к "массам", а к каждой конкретной, уникальной, неповторимой человеческой личности. Всё прочее, все социальные и культурные явления да процессы имеют значение лишь постольку, поскольку влияют на личность - способствуют спасению или увлекают к погибели. Только когда в Церкви так или иначе забывают об этом, наступает и такой кризис, который оборачивается потом очень тяжёлым катарсисом.

Взять хотя бы известные события столетней давности, главными участниками которых в массе своей оказались православные христиане - как "низы", так и "верхи". Для так называемой Февральской революции 1917 года не было никаких весомых объективных предпосылок, что признавал даже Ленин. Сам он находился далеко за границей, большевиками в Петрограде вообще не пахло, как и другими революционными партиями (типа эсеров, анархо-коммунистов и т.п.) - всех их февральские события застали врасплох. Петроградский гарнизон в подавляющем большинстве состоял из запасных частей, а потому практически небоеспособных. Да и объединяло этих "запасников" единственное: желание подольше оставаться в тылу и не попасть на фронт. А у самих петроградских "народных масс" единственной серьёзной претензией было, чтобы хлебные очереди стали покороче. Маловато для революции. Но работали бесовские факторы субъективного свойства: тогдашней российской "элите" захотелось самой порулить, без царя. Не только светской, но и церковной, почему с самого начала беспорядков (во многом ещё локальных) Священный Синод молчал, как будто это его не касается. Когда же 26 февраля верные правительству войска (не очень многочисленные, но действительно боеспособные) рассеяли толпы и восстановили в северной столице относительный порядок, наступил решающий момент. Именно тогда католическая церковь выпустила краткое, но весьма определённое обращение к своей пастве: каждый, кто примкнёт к революционному движению, будет отлучён от Святых Таинств. И это подействовало: как отмечал заместитель обер-прокурора Синода Н.Д. Жевахов, ни один католик не принял участия в дальнейших трагических событиях. Однако 26 февраля, когда Жевахов предложил выступить с обращением к православной пастве, у церковных иерархов, членов Синода, отклика это не нашло. А когда на следующий день, 27 февраля, с  предложением осудить революционное движение выступил сам обер-прокурор Н.П. Раев, Синод его предложение отклонил. Результат известен: сначала 27-го взбунтовались всего несколько сотен человек, учебная команда одного из запасных батальонов, а к вечеру уже был разгромлен Арсенал, десятки тысяч винтовок оказались в руках гражданских, да и десятки тысяч солдат запасных частей "перешли на сторону революции". И пошло-поехало: всеми правдами и неправдами "элита" уломала Николая отречься от престола, при Временном правительстве в войсках вошли в обиход солдатские комитеты, были ликвидированы военно-полевые суды, отменена обязательность выполнения приказов (и всё это в условиях мировой войны!), полное крушение государства стало неизбежным, как и последующее его восстановление через жёсткую диктатуру - "красную" или "белую", но одинаково жестокую. Ну, а у Церкви то же Временное правительство первым делом отобрало все церковно-приходские школы, пошла "чистка" церковного руководства (вплоть до арестов архиереев), на местах явочным порядком начались захваты церковной собственности... Впрочем, сие было только началом того, что потом куда масштабнее продолжили большевики.

А предшествовало всему этому едва ли не целое столетие героизации смутьянов всех мастей. Начиная с декабристов, которые первыми заложили традицию подлости и лжи (обманом выведя солдат на Сенатскую площадь и обманом увлекшие их в ещё более кровавое восстание Черниговского полка) - ту гибельную традицию, которой потом руководствовались все российские "революционные" силы (от террористов-народовольцев до "радикальных реформаторов" 90-х годов прошлого века). И целое столетие, вплоть до февральского переворота 1917 года, мишенью самых изощрённых атак была прежде всего Церковь, от которой "просвещённое общество" настойчиво добивалось лишь одного: стать "ближе к народу", стать "более демократичной", стать "более терпимой" ("толерантной", как сказали бы сейчас), стать "более свободной", стать "более творческой"... Словом, стать более мирской - хотя нет для Церкви более гибельной опасности, чем обмирщение. Был изобретён и главный приём (эффективный, надо сказать) - противопоставление "церковного народа" ("носителя духа") и "церковных иерархов" ("гасителей духа"), с тотальным "обличением" последних (разница лишь, что тогда писали про митрополичьи кареты, а сейчас про митрополичьи иномарки). Тем паче, что конкретных примеров хватало, как хватало их всегда, во все века. Но тем показательней в этой связи судьба протоиерея Валентина Свенцицкого (1881-1931), в которой, как в капле воды, отразилась главная духовная коллизия той эпохи.

К сожалению, ныне он не очень широко известен. Хотя обладал не только великолепным литературным талантом, но был оригинальным мыслителем, оказавшим большое влияние на Эрна, Бердяева и Ильина (некоторые из их ключевых идей были почти буквально позаимствованы у Свенцицкого). Но самое интересное - эволюция взглядов на Церковь: начиная с искренней критики её "тёмных сторон" и с искреннего желания реформировать, сделать "по-настоящему духовной" - до обретения столь же искреннего и твёрдого убеждения, что не в критике церковных недостатков и не в реформах главное дело, а совсем-совсем в другом. К первому этапу, пришедшемуся на революционную смуту 1905-1907 годов и послереволюционные годы, относится, в частности, организация "Христианского братства борьбы" и фантастическая (не только по жанру, как его определил сам Свенцицкий, но и по литературному мастерству) повесть "Второе распятие Христа". До сих пор по силе воздействия она превосходит, пожалуй, все современные "обличения" диакона Андрея Кураева вместе взятые. А во второй половине жизни (где рубежом стал сентябрь 1917-го, когда Свенцицкий был рукоположен в иереи) особое место занимают его проповеди, произнесённые как настоятелем московского храма святителя Николая Чудотворца на Ильинке. И вот проповедь от 26 июня 1927 года, которая напрямую посвящена обсуждаемой теме (дерзну привести целиком - лучше Валентина Свенцицкого мне всё равно не сказать):

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Память всех святых и память русских святых обращает нас к догмату о святости Церкви: там вспоминаются святые мученики за веру – здесь вспоминаются подвижники, пещеры, дремучие непроходимые леса, но всё это – единый дух подвига и служения Христу.
И думается, какое же великое милосердие Божие, какое утверждение веры, какая крепость духа должны быть у нас, верующих христиан, когда в нашей Церкви содержится вся та великая благодать, которая ниспосылала силы для всех этих подвигов и трудов, и как должен чувствовать себя верующий христианин не одиноким в миру, когда для него всё это, живущее в Церкви, живёт и поныне, когда в Церкви для него всё живое есть, когда весь этот сонм святых составляет часть той Церкви, к которой принадлежит и он.
Сколько должно быть постоянной радости в сердце верующего христианина, сознающего себя членом Церкви!
Но при этом возникают в сердце человеческом и искушения. Как всегда, враг подстерегает нас при самых хороших, при самых возвышенных чувствованиях, так и в этом чувстве нашем враг находит повод и возможность для соблазнения нас.
В нашей личной жизни этот враг, когда мы с благоговением рассматриваем высоту христианского учения, соблазняет мыслью, что мы живём совершенно не так, и потому всё то, чему мы учимся и что мы хотим назвать своей верой, – всё это где-то далеко, отвлечённо для нас, а наша жизнь нисколько не исправляется.
И когда приходят на исповедь, с какой-то безнадёжностью говорят: «Грехи всё те же».
И так ходят и год, и два, и три – грехи всё те же. И кажется человеку, что это какое-то неисчерпаемое, бесконечное и ненужное дело – исповедь одних и тех же грехов. А в отношении Церкви и её святости, всех тех сокровищ благодати, которые в ней содержатся, эта же мысль претворяется в иную соблазнительную мысль: что Святая Церковь, в которой спасались угодники Божий, где-то далеко от нас, а вот наша-то Церковь – в ней вот что, вот что...
И как бы тускнеет образ истинной святости Церкви. Но всё это соблазн.
Да, грехи мы исповедуем до последнего нашего издыхания всё одни и те же. Если взять требник и по нему начать отвечать на вопросы о грехах, не много найдётся вопросов, на которые добросовестно и искренно отвечая, ответил бы христианин: «Нет, не грешен».
Но значит ли это, что он не двигается по пути совершенствования? И что значит совершенствоваться, что значит делать плодотворную работу?
Это опасно, когда человек сам начинает замечать своё совершенствование. Наше совершенствование прежде всего состоит в том, что мы по-новому начинаем относиться к греху, по-новому начинаем в нём каяться.
«Несть человек, иже не согрешит» (2 Пар. 6:36). Но как разнообразно в нашей собственной жизни, в разные её моменты, наше покаяние и наше отношение ко греху. Сколько мы видим слёз на исповеди о грехах, содеянных 20–30, а иной раз и 50 лет тому назад. Вот какой путь прошла человеческая душа!
Через 50 лет жизни вдруг начинает делаться нестерпимо стыдно за какой-то как будто давно забытый грех.
Наша душа всё время очищается этим покаянием и двигается по благодати Божией в таинстве Евхаристии к некоему устроению духовному.
Скажут: «Эти плоды духа так мало дают для нас утешения». А разве не ничтожны наши труды?
Но всё же, если мы оглянемся на жизнь верующего христианина и жизнь безбожников, то мы усмотрим существеннейшую разницу вот в этом отношении нашем ко греховности нашей жизни.
А святость Церкви? Могут ли затемнить её церковные недостатки?
Ведь церковные недостатки – это явление не нашего времени, они были всегда.
Достаточно вспомнить слова св. Григория Богослова, который говорил: «Погибла вера в Бога». Достаточно вспомнить слова св. Иоанна Златоустого, который в беседе на послания к Коринфянам говорил: «У нас в Церкви осталось много лишь хороших воспоминаний, что и раньше и ныне собирались для песнопений, но раньше, когда собирались для песнопений, было единомыслие, но теперь едва ли найдёшь хотя бы одного человека, который был бы твоим единомышленником. И раньше говорили мир, а теперь только вражда».
Ведь это всё говорилось тогда, когда ещё были живы некоторые отцы Никейского Собора, когда только что почил Афанасий Великий, когда были ещё живы Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоустый.
Но что это значит?
Это значит только то, что Церковь земная имеет много недостатков, которые есть результат слабостей и немощей человеческих.
Могут ли поколебать святость Церкви прегрешения отдельных людей? Какой соблазн, какое величайшее неразумие говорить, что я ухожу из Церкви, потому что встретился с недостойным пастырем, что я не буду больше веровать в Церковь, потому что пришлось пережить тяжкое личное впечатление от того или иного носителя благодати.
Святость Церкви не в этом заключается – она заключается в таинствах, в святости благодати Божией, во всём том добром, что сия благодать сделала с душами человеческими; она заключается в том сонме святых, которые спасены сей благодатию, она заключается в каждом истинно добром движении нашей души.
Это светлое и святое составляет святость Церкви. А грехи наши – болезни наши, они есть немощи греховные, которые мы омываем и исцеляем в этой Святой Церкви Христовой.
Вот потому как в личной нашей жизни да не смущает нас лукавая мысль о ненужности наших трудов, когда мы чувствуем немощь грехов наших, так да не смущается в нас и наша вера в святость Церкви, когда мы видим те или иные недостатки в земной Церкви.
Наше сознание грехов не уныние должно вызывать в нас, а лишь ещё большее и большее старание совершать работу Господню. Сознание недостатков церковной жизни должно влечь за собою не отхождение от Святой Церкви, а ещё большую к ней любовь и желание служить на пользу церковную.
Аминь.
https://azbyka.ru/otechnik/Valentin_Sventsitskij/propovedi/

Юрий, спасибо за такой развёрнутый и страстный (в хорошем смысле) текст в защиту Церкви! Я не знаю, прочитали ли Вы тему целиком или отреагировали больше на её название и некоторые выдержки из дискуссии (по диагонали), но эта тема совсем не посвящена критике Церкви.

Тема посвящена глубоким духовным (именно духовным) проблемам: религиозному оправданию человеческого творчества, в первую очередь. Является ли культурное творчество только душевным делом или духовной практикой? Остаётся ли единственным главным делом для христианина «спасение ради спасения» и очищение от греха, только нравственный путь? Или путь творчества, точнее — Богосотворчества, может быть принят Церковью как её, Церкви, долженствование перед Богом? Продолжается ли Откровение? Продолжает ли оставаться аскетически-монашеский взгляд на мир, светскую культуру и спасение единственным магистральным путём для Церкви? Может ли православная Церковь принять в себя великое духовное богатство русской культуры и религиозной философии, или оно так и будет оставаться за оградой Церкви, как нечто мирское? И т.д.

На Главной странице портала — в цитатах и вводном тексте — мы обозначили самое-самое главное, что считаем смыслом этого коллективного творческого пространства и его оправданием. Может ли Церковь принять эти смыслы и эти цели как не враждебные ей и более того необходимые? Вот, пожалуй, центральный вопрос настоящей темы. А критиковать и обличать какие-то грехи Церкви у нас нет не только желания (желание-то как раз есть: грех осуждения свойствен человеческой природе), но ни малейшего права.

Кризис Церкви — это трагедия разделения светской культуры и религиозно-церковной жизни. И причины такого разделения вовсе не в атеизме, обмирщении и т.п. — они гораздо глубже. Возможно ли преодоление этого разделения? Возможен ли возврат к средневековой целостности на новом качественном уровне?

Но ведь тогда и в данном случае получается то же мышление и тот же алгоритм, ибо и тут весь мир поделён на сектора, по крайней мере на два: на носителей "сектантского мышления" и на носителей некоего "не-сектантского".

Нет, не получается. Это другой алгоритм, не цифровой (нолик-единичка), но аналоговый. Можно ведь продолжить логическую цепочку и довести её до утверждения, что разделение на добро и зло — то же «сектантское мышление».

У меня же не говорится о носителях сектантского мышления, но о самом его типе и о состоянии души, способствующем развитию такого типа мышления. В той или иной степени каждый человек подвержен искушению сектантского мышления. Поставил в определённую ячейку явление или другого человека — и всё с ним ясно. Любовь прежде видит личность («ты»), а уже потом идеологические одёжки. Сектантское видение — это видение одёжок, объективация и классификация. Такое мышление приводит к отчуждению и угасанию любви. И в этом смысле такой тип мышления является злом. Бороться же надо со злом, а не со злыми (прежде всего в самом себе). Никакого обличения носителей сектантского мышления у меня вроде бы нет — есть попытка вывести на свет сам тип такого мышления и показать, в чём его грех.

Человек своими силами вообще от своих грехов очиститься не может - не может спастись ни помыслами, ни делами своими, какой бы нравственный образ жизни ни вёл.

Этого вроде бы никто здесь и не оспаривает. Вопрос: что считать грехом, ересью, тёмными силами и т.д. Это касается не только человеческого творчества, но и духов природы.

И что значит для Церкви "принять в себя великое духовное богатство русской культуры и религиозной философии"? Как будто есть некая единая и неделимая "русская религиозная философия" - ну да ладно, это уже несколько другой вопрос. А вот о том, что значит "принять в себя"... Включить в догматику или в литургическую гимнографию? Такая постановка вопроса была бы абсурдной. Учитывать в богословии? Так никто из богословов её и не отбрасывает. Вообще, Церковь может принять любые смыслы и цели "как не враждебные ей", если они не враждебны человеку, не ведут к его погибели - ни в этой жизни, ни в будущей. И в любом случае никогда не уклоняется от диалога.

Есть русская религиозная философия, как и русская классическая литература, русская музыка и т.д. Об единстве и неделимости речи не было.
Принять в себя — значит принять как неотъемлемую часть духовной жизни человека, а не только душевной. И не оставлять эту часть за оградой церкви. Не объявлять душевновредными многие и многие явления в русской культуре. Диалога, к сожалению, пока тоже нет: ни в одном православном книжном магазине не встретишь ни Бердяева, ни Вл. Соловьёва, ни даже о. Александра Меня! Я уже не говорю о Данииле Андрееве — он вообще объявлен чуть ли не одержимым бесами. Хотя от Церкви его никто не отлучал. Что касается литургической гимнографии, то вряд ли можно найти весомые причины, по которым гениальные и глубоко религиозные поэты не могли бы творчески обогащать и тексты церковных ритуалов. А то, что внутри церкви давно нет такого творческого горения, как в те века, когда творились тексты церковных гимнов и канонов, это очень и очень тревожный знак. Одним охранением традиции не проживёшь — буквально: традиция начнёт охлаждаться и умирать.

Но коль уж разделение имеет место быть, наиболее оптимален такой вариант взаимодействия, как диалог.

Вопрос в том, считать ли этот разрыв и по существу отсутствие диалога трагедией, и не только для мира, но и для Церкви. К сожалению, со стороны церкви разрыв со светской культурой как трагедия для самой Церкви не воспринимается. Во всём обвиняются материалисты, атеисты, большевики, интеллигенты, либералы и т.п. Но это уже следствие, а не причина. И угроза обмирщения тут ни при чём. Возврат же в лоно Церкви светской культуры предполагается исключительно односторонний, никаких принципиальных изменений в своём отношении к культуре со стороны церкви пока не видно, к немалому нашему горю. Был великий шанс в конце 80-х. Но то движение, которое символизировал собой Александр Мень, оказалось отвергнуто (это мягко говоря). Ни о каком религиозном осмыслении и благословении человеческого творчества как духовной практики речи нет — сам вопрос такой в церкви не ставится. И я не уверен, что причина здесь в том, что на то нет Божьей воли...

Слишком много страха в нынешней церкви. Страх вызывает любое движение духа, любое творческое начало. И этот страх становится подавляющим психологическим фоном. И это тоже очень и очень тревожный симптом.

Конечно, это моё сугубо личное мнение, но подобные классификации людей по "типам мышления" (где одни "типы" заведомо выше, а другие заведомо ниже) как-то мне не по душе.

Юрий, так же можно сказать, что любое разделение на добро и зло ведёт к классификации людей на добрых и злых. И добрые чувства заведомо выше, что из того следует? Что люди классифицируются на щедрых и жадных, на завистливых и бескорыстных, на искренних и лживых? Кем классифицируются? Тем, кто зависть назвал завистью, а жадность жадностью, что ли? Точно так же, как чувства, можно называть своими именами и типы мышления, способствующие любви или отчуждающие людей друг от друга. Если моё определение «сектантское» Вас не устраивает, можно попробовать подобрать другое, более точное слово. Я исходил из слова «сектор» с одной стороны, а с другой — это принадлежность некоему коллективу, имеющему свою жёсткую идеологию. Это вполне узнаваемый тип мышления. Делать вид, что его нет, не имеет смысла. Этот тип есть, и он как ничто другое враждебен любым формам диалога. Я считаю это злом. Особенно в конце гуманистической эры. Сейчас от способности разных систем к творческому диалогу воистину зависит судьба мира. И Церкви тоже.

Но в любом случае "классифицировать" можно дела, а не людей по "типам душ" или "типам мышления". Чужая душа - потёмки, и лишь самому человеку да Господу ведомо, что в ней и как в ней.

Юрий, если нетрудно, приведите, пожалуйста, хотя бы одно моё высказывание, из которого бы следовало (пусть не прямо, но косвенно), что я классифицирую людей по «типам душ» или «типам мышления». Я не людей классифицирую, а попробовал обрисовать определённый тип мышления, имеющий свои узнаваемые черты и свои плоды для личности (и это плоды разрушительные).

С таким же успехом можно любую, например, Вашу фразу, где Вы говорите о добре и зле, довести до тезиса, что, мол, Вы классифицируете людей на добрых и злых. А потом обыграть этот тезис, что, мол, только Господу ведомы души человеческие и никто не может классифицировать людей по чувствам. И т.д., и т.п. Стоит произнести любое слово, характеризующее то или иное состояние души (например, жадность, зависть и т.п.) — и дальше можно выстроить логическую цепочку, из которой следует, что автор высказывания классифицирует людей, осуждает злых, отделяет их от добрых, т.е. берёт на себя роль Бога. Повторяю: абсолютно любое высказывание, где хоть одно чувство названо по имени, можно довести логически до такого вывода. Вопрос: зачем?

Хотя "любое движение духа, любое творческое начало" - это слишком абстрактно. Что конкретно Вы имеете в виду под этим? Хотя бы один конкретный пример?

В форумном посте невозможно каждый свой тезис расшифровывать и подтверждать конкретными примерами. Для этого нужно писать многотомный трактат. Я не готов написать не то чтобы трактат, но даже добротную статью, посвящённую проблематике взаимоотношений церкви и культуры в конце гуманистической эры. Исхожу только из своих личных наблюдений и своего опыта воцерковления в начале 90-х (неудачного опыта). Скорее всего, 90% ответственности за неудачу лежит на мне и моих грехах, которые мне оказались  слишком дороги. Но есть и 10%, и они общие для многих потянувшихся в церковь в те времена и потом (порою мучительно) отторгавшихся современной православной средой. Я говорю только об общих тенденциях, которые вижу. Ни на какую объективность и тем более социальный анализ не претендую. М.б., Вадим продолжит наш диалог: у него намного богаче опыт общения с церковными людьми, чем у меня.

Что же касается проблематики творчества (церковь и культура), половой любви (церковь и пол) или отношения к природе, то об этом немало сказано. Есть глубокие работы и на нашем портале (например, книги Ф.Н. Козырева).

Аскетически-монашеский уклон, который был оправдан в первые века становления христианства, в конце средневековья привёл к эмансипации светской культуры, а затем к появлению безрелигиозной цивилизации. В конце безрелигиозной эры нельзя оставаться на позиции святых отцов, живших на совершенно другом историческом и культурном этапе, боровшихся с язычеством как с бесовством, видевших в духах природы только бесов и считавших греческий пантеон демонами, и т.д., и т.п.

Вопросы религиозного оправдания творчества, одухотворения природы, половой любви, взаимоотношения с иными религиозными ликами не могут быть разрешены только цитатами из святых отцов и призывами исполнять таинства, молиться и каяться. На эти вопросы должны из лона церкви исходить ответы, понятные ищущим искренним душам.

Александр Мень первый из церковнослужителей на новом этапе жизни церкви (конец советской эпохи) стал разговаривать с людьми на доступном языке с одной стороны, а с другой — на языке высокой русской культуры и философии, ни в чём не проигрывая лучшим её представителям. Это налаживание мостов для диалога культуры и церкви я и называю «великим шансом». Можно иронизировать над моими словами, если разрыв между культурой и церковью не считать страшной трагедией, чреватой духовной смертью для миллионов и миллионов душ.

Убийство о. Александра Меня стало рубежом, выбором, после которого изменился интегральный вектор в становлении диалога современного православия и культуры. Можно ничего этого не видеть или не говорить об этом. Но сейчас мы вернулись примерно в то же состояние взаимоотношений церкви и культуры, в каком пребывала Россия в начале 20-го века. Если вновь не состоится творческий диалог, который принесёт ощутимые и благие плоды, то всё может закончиться очередной катастрофой. Пока же я вижу, что возвращение в дореволюционное состояние воспринимается церковью чуть ли не как победа и радость — и ничего больше не нужно: пусть всё будет как тогда, в старые добрые времена, только патриаршество нужно оставить. Осталось ещё вернуть сословное разделение в общество (это разделение уже состоялось по факту, но его хорошо бы узаконить), а в идеале — и царя-батюшку. И всё будет по-старому, чинно, благородно. А ведь то состояние церкви и общества было состоянием тяжёлой духовной болезни...

сторонники такого тезиса сами обрубают возможность диалога с "церковниками" - носителями "сектантского духа". И тем самым рискуют в конце концов сами замкнуться в некую "секту"

В секту замыкаются не носители, но мысли в голове. Носителями «сектантского духа» могут быть либералы, атеисты, церковники, родонисты, члены союза писателей, академики, депутаты, журналисты — стоит разделить мир на сектора, на своих и чужих, а дальше уже дело техники. Как правило, это неосознанный процесс: тип мышления меняется постепенно, когда уходят пугающие открытые вопросы и вместо них появляются готовые ответы, подтверждаемые цитатами и разделяемые твоим окружением. Причём отклонение от этих ответов чревато остракизмом и потерей духовного успокоения. Вот этот страх одиночества и преображается в страх перед собственным мнением (по Достоевскому). Такой тип мышления я и называю «сектантским», и к сектологии это имеет не больше отношения, чем к психологии, богословию, философии и поэзии. Отследить в себе проявления «сектантского мышления» можно в любом коллективе, если этот коллектив даёт тебе столь чаемое душой избавление от духовного одиночества и успокоение в истинной системе мировоззрения. Сектантское мышление — это обезьяна соборности.

Вот уже в третий раз вынужден повторить тот же вопрос: кем "отвергнуто"?

Я не знаю, кем. Что вижу, то пою: из православных книжных магазинов буквально в одночасье исчезли книги А. Меня (и многих других русских философов, кроме Ильина и Леонтьева). Я знаю, например, священника, который любит (хотя и не без критики)  Даниила Андреева, но сказать об этом (тем более публично) не может, не потеряв места. Есть множество подобных примеров, характеризующих общий вектор движения, всё больше отдаляющий церковь от творческого духа и превращающий её вновь в государственно-идеологический орган. Конечно, разные направления внутри современного православия действуют, но мальстрим уже налицо. В конце 80-х, начале 90-х была совсем другая атмосфера в церкви. Этого невозможно не чувствовать, мне кажется. А главное, всё плотнее и плотнее становится атмосфера страха, делается подавляющей. И это совсем не «страх Божий», и вовсе не антирелигиозной или античеловечной антикультуре он противостоит.

У меня был личный опыт немного понаблюдать жизнь клира изнутри (в своё время я помогал М. Вороткову проводить косметический ремонт куполов и стен одного из соборов в Петербурге; кстати, на аватарке Вороткова фото как раз оттуда — высотные работы). Меня шокировала именно атмосфера, которую я со времён службы в СА нигде не встречал: раболепное чинопочитание, жесточайшая субординация. Такую атмосферу ни с чем не спутаешь. Тягостное ощущение. Но если в казарме это выглядит естественным, то в христианской церкви — ... не подберу слова. Мне было страшно это видеть, и очень горько.

В конце 80-х, начале 90-х была совсем другая атмосфера в церкви. Этого невозможно не чувствовать, мне кажется.

Совершенно верно. Я хорошо помню эту атмосферу. Как раз в это время крестился. Мне, может, и заметнее, так как я уехал в 1992 г. и как бы сохранил память об этой атмосфере. А потом те же самые люди стали петь совсем другие песни. Само понятие о политкорректности в Церкви было в то время другим. Батюшки позволяли себе гораздо больше экуменизма. Тут много факторов: (1) поиск контактов с государством и выход на дореволюционную позицию (2) Сами люди, которые шли в духовенство в Советское время, были другие - понятно, какие качества были тогда нужны.