Онтологический принцип генетического родства
Позволю себе такую дерзость, не спрашивая соизволения у именитых авторитетов современности от философии, зачислю, пусть и с некоторым опозданием, не от меня зависящим, величайшего американского писателя и поэта XIX-го века Эдгара Алана По в величайшие же натурфилософы, отныне и вовеки. Желая выразить пиетет и дружественные чувства, во-первых, и для стилистического разнообразия, во-вторых, в настоящей работе оного корифея пера в подходящих случаях буду именовать просто Аланом. Знаменитый американский литератор, кроме уже имеющихся посмертных «регалий», которыми он отмечен читающими потомками, достоин ещё одной. Чтобы его изображение, утверждаю это без всяких натяжек, висело в галерее философов в одном ряду с бессмертными Платоном, Аристотелем и другими персоналиями, символизирующими торжество разума. Дабы такое соседство недвусмысленно указывало бы обратившему внимание на портрет самородка из Нового Света, какого уровня мыслитель взирает на него. Причиной, подвигнувшей меня попытаться своими слабыми силами подправить устоявшуюся в столетиях иерархическую пирамиду мудрецов в пользу Эдгара По, послужило знакомство с эссе «Эврика», его последним произведением, опубликованным незадолго до трагической смерти автора. Небольшим по объему текстом, но настолько плотным по мысли и неожиданным по перспективам развития, что аксиологическая значимость его, как представляется, много выше иных многостраничных трактатов. По – «гений открытия», по меткому определению Константина Бальмонта, без сомнения осознавал степень своего новаторства во взгляде на Божественную Вселенную, что представлено в его поэме в прозе, таков подзаголовок «Эврики». Это явствует сразу, из начальных абзацев:
«Я вознамерился говорить о Физической, Метафизической, и Математической - о Вещественной и Духовной Вселенной: о ее Сущности, ее Происхождении, ее Сотворении, ее Настоящем Состоянии, и Участи ее. Я буду при этом настолько отважен, что призову на суд заключения, и таким образом, действительно подвергну сомнению прозорливость людей величайших и наиболее справедливо почитаемых.
В самом начале да будет мне позволено возвестить - не теорему, которую я надеюсь доказать, ибо, что бы ни утверждали математики, нет, в этом мире по крайнее мере, такой вещи как доказательство; но руководящую мысль, которую, на протяжении этой книги, я буду беспрерывно пытаться внушить.
Мое общее предложение таково: В Начальном Единстве Первого Существа заключается Вторичная Причина Всего и Всех, с Зародышем их Неизбежного Уничтожения».
Те наши современники – апологеты эпохи торжествующей науки и техники, что восторгаются «могущественной магией правдоподобия», захватывающей читателя «Эврики», истолковывают её автора, к сожалению, поверхностно и примитивно. Они низводят создателя «Опыта о Вещественной и Духовной Вселенной», так звучит ещё один подзаголовок книги, до провозвестника Теории Большого Взрыва. Теории, которую разделяют большинство нынешних астрофизиков, несомненно полезной, но парадигмальная лексика которой в онтологическом плане вторична и весьма далека от смыслополагающей лексики Эдгара По. К слову, наиболее глубокомысленные представители ученого мира отдают себе отчет, что смысл термина взрыв в названии теории весьма условен. Незадачливых почитателей таланта Алана удивляет его, наиболее подходящие здесь слова, прозорливая удачливость. Они, по-видимому, полагают, в глубине души, что прозрение По не более чем совпадение.
– Ну, а как же иначе, – рассуждают они? – Да, образное мышление По богатейшее, художественное воображение безграничное, выразительность слова редчайшая. Но наука – «дама» строгая, обусловленная исключительно логикой объективной действительности, и весьма далёкая от поэтических фантазий. А то, что Алан предугадал магистральное направление научной мысли, похоже, случайность. От случайности никто не застрахован. Не принимать же всерьёз ссылки на божественную сопричастность к вещам прозаическим, точнее, физическим, которые, даже если Бог и есть, никак не проявляют своего отношения к нему.
Будучи поклонником таланта Алана, надеюсь, весьма иного рода, чем отмеченные выше, я нахожу в его «Опыте…» множество онтологических пластов, содержательная экспликация которых, во-первых, уже даёт и обосновывает ряд конкретных натурфилософских ответов, в том числе, имеющих непосредственное отношение к научному знанию. И, во-вторых, предваряет дискурсивные линии, развитие которых обнадеживает еще большими результатами. В контексте проводимого собственного исследования, я не раз вынужден буду обращаться к цитированию поэмы. При этом, должен признаться, Ваш покорный слуга испытывал мучительные терзания в опасении, с одной стороны, злоупотребить цитированием, а с другой, опустить или неполно изложить позиции, которые, несомненно, не могут быть рассматриваемы, как в приоритетном, так и в обзорном ракурсах, вне связи с именем Эдгара По. Итак, последуем за ним:
«С таким уразумением я ныне утверждаю, что некий взгляд внутрь, совершенно неудержимый, хотя неизъяснимый, понуждает меня к заключению, что то, что Бог первоначально создал, что то Вещество, которое, силою своего Воления, он сделал из своего духа, или из Ничего, не могло быть ничем иным, кроме Вещества в его предельно постижимом состоянии. – Чего? – Простоты!
Это будет единственным безусловным допущением моего рассуждения. Я употребляю слово "допущение" в его повседневном смысле; однако же, я утверждаю, что даже это мое первоначальное предположение очень-очень далеко на самом деле от того, чтобы быть действительно простым допущением. Ничто никогда не было более достоверно - никакое человеческое заключение никогда, в действительности, не было более правильно, более строго выведено, - но увы! поступательный ход вывода находится за пределами человеческого рассмотрения - во всяком случае, за пределами выразимости на человеческом языке.
Попытаемся теперь постичь, чем должно было быть Вещество, когда оно находилось или если оно находилось в своем безусловном крайнем состоянии Простоты. Здесь рассудок тотчас улетает к Бесчастичности - к некоторой частице - к одной частице - к частице одного рода - одного свойства - одной природы - одной величины - одной формы - к некоторой частице, поэтому, "без формы и пустоты" - к частице положительно, частице во всех точках, - к частице абсолютно единственной, самоотдельной, нераздельной и не неделимой только потому, что Он, который создал ее силой своей Воли, может бесконечно менее энергическим проявлением той же самой Воли, само собою разумеющимся образом, разделить ее.
Итак, Единство есть все, что я предрешаю относительно первично созданного Вещества; но я предлагаю показать, что это Единство есть основа изобильно достаточная для того, чтобы объяснить устроение, существующие явления и явно неизбежное уничтожение, по крайней мере, вещественной Вселенной.
Волением в бытие первичная частица довершила деяние или, более точно, представление Мироздания. Мы обратимся теперь к конечной цели, для которой, как нам надо предположить, Частица созидала - то есть, к конечной цели, насколько наши соображения еще могут делать нас способными видеть ее, - к построению Вселенной из нее, Частицы.
Это построение осуществилось через понуждение первично и потому правильно Единого в неправильное состояние Многих. Действие такого свойства включает в себя противодействие. Рассеяние из Единства включает в себя как условие устремление к возвращению в Единство - устремление неискоренимое, пока оно не удовлетворено. Но об этом я буду говорить более подробно позднее.
Допущение безусловного Единства в первичной Частице включает допущение бесконечной делимости. Итак, предположим, что Частица лишь не целиком истощена рассеянием в Пространство. Из одной частицы, как из центра, предположим, сферически излучается по всем направлениям - на безмерные, но еще определенные расстояния в первоначально пустом пространстве - известное, невыразимо большое, однако же, ограниченное число невообразимых, однако же, не бесконечно малых атомов.
Теперь, когда эти атомы так рассеяны, или после того как они рассеяны, какие условия их возможно нам - не предположить, но вывести из рассмотрения как их источника, так и свойства замысла явного в их рассеянии? Так как Единство их источник и отличие от Единства есть свойство замысла, явленное в их рассеянии, мы уполномочены предположить, что это свойство, по крайней мере, общим образом сохраняется через весь замысел и образует часть самого замысла - то есть мы будем уполномочены помыслить беспрерывные отличия, во всех отношениях, от единичности и простоты происхождения».
Главное, но не единственное, умозрение автора «Эврики», основанное на видимой множественности вещественных частиц и их устремленности в первоначальную «изобильную» простоту из «неправильных» состояний, что эксплицируется в ньютоновском законе притяжения, состоит в выводе о фундаментальном «родстве» всех частиц в состоянии их предельно возможной расщепленности. Из чего с необходимостью заключается об имевшем место во мраке времен их общем прародителе – проточастице. И хотя свидетельствующий источник интуитивной природы, в его убеждающей очевидности Алан нисколько не сомневается, как если бы он сам своими глазами видел и божественное сотворение первой универсальной частицы, и последующие её деления и излучения из неё дочерних частиц. «Наведения и выведения» Алана выглядят одновременно и чудесными, с одной стороны, и обыденно естественными, с другой, ничуть не ассоциируясь с невообразимой магией. Дело в том, что По апеллирует к некой внутренней реальности, не называемой понятийно, но достоверность которой ощущается как онтологическая подлинность. К аналогичному выводу, о единичной проточастице, обусловившей множественность в вещественной Вселенной и саму вещественную Вселенную, как таковую, автор этих строк пришел своим путем, при помощи рационализирующего дискурса, обозначившего латентные грани сообразности, которую Эдгар По схватил целостно своей незаурядной художественной интуицией, которая, по существу, есть редко встречающееся субъектное, но не субъективное, чувствилище подлинности, позволяющее в едином духовном акте проникать в суть вещей, что бы там не говорили безнадежные объективисты типа Карла Поппера. А то, что квинтэссенции обеих результатов совпадают, позволяет надеяться, что выбранный мной ход мысли правильный. Используемая ниже аналитика представляет собой частный аспект критики языка, а точнее – реконструкцию диалектики понятия множественность. Как уже отмечалось мною в другом месте, язык – это гнозис. Язык – атрибут онтологии и символически, всем своим существом, репрезентирует текущий антропный опыт бытия. Между подлинностью бытия и языком нет разрыва, но в языке есть символическая сокровенность, к которой необходимы ключи. Язык аккумулирует опыт человека-микрокосма, погруженного в Логос макрокосма и постигающего его Истину в беспрерывном познавательном расширении своих горизонтов – «Я есмь путь…». Следует добавить, что имеющая хождение физическая Теория Большого Взрыва, в соответствии с которой, в той, или иной, степени удовлетворительности, находит объяснение видимая причинно-следственная динамика формирования Вселенной из некого компактного средоточия, как обосновывающий довод имеет вторичное значение. Скорее не как аргумент, а как наглядная демонстрация внутренней сообразности, раскрываемой предлагаемым дискурсом. Внешняя перцептивная картина, рисуемая данной теорией, как и в любой другой научной дисциплине, включая сопутствующие математические описания, привычно именуемая «объективная», лишь некое обозначение подлинной реальности, недоступной в глубине своей научной методологии. Совершенно неслучайно мною тщательно избегаются терминологические штампы, включающие определение «объективный». Семантика этого определения путана и, в конечном счете, бессодержательна.
Понятие множественность, в какой бы конкретизирующей лексике оно не употреблялось, в отношении частиц вещества, людей или, например, звёзд, есть противоположение единичному факту – вещественной частице, человеку, звезде. Рождение и закрепление в устойчивом употреблении обозначения чего-либо во множественном числе обусловлено кристаллизацией конкретного вида общезначимого духовного опыта, является суть интерсубъективной апперцепцией. То есть опытом, в котором суммированы индивидуальные репрезентации в их временной динамике, что обеспечивает новое специфическое экзистенциальное качество, как результат некого многомерного пространственно-временного интегрирования. Причем признаки, по которым отдельные феномены относят к определенной множественности, в общем случае не поддаются финитным перечислению и счету, а потому верификация конкретного феномена как принадлежащего данной множественности, опять же, в общем случае, неформализуема. Так, любой из нас, вопрошая первого встречного, как пройти туда-то и туда-то, не сомневается, что обращается к человеку, а не к существу иной природы. Хотя, исходя из формальной логики, вполне резонно усомниться, с кем мы имеем дело, человеком или «неведомой зверушкой». При этом если попытаться сформулировать, на основании каких особенностей было осуществлено причисление отдельного незнакомого человека к роду людей, то, сколько бы ни продолжался процесс уточнения, всегда найдется контраргумент, в соответствии с которым те, или иные существа, можно также считать людьми. Это справедливо и для огромного числа так называемых объектов, относимых к неживой природе. Уже на данном этапе изложения я упраздняю сложившееся противопоставление объекта и субъекта, обозначая как существо и то, и другое. Указанное упразднение, конечно, не произвольное самоуправство, а имеющее здравое обоснование, которое будет предъявлено в своё время путем углубления рассуждений в выбранном ключе. Надо отдавать себе отчет, что одновременно с вербальной констатацией уникальной множественности, параллельно нетематическим образом, дифференцируется определенного рода целокупность, где отдельные феномены, составляющие её, при неком континууме модусных различий нисходят к единому генетическому источнику. Иначе, протосуществу, положившему начало и послужившему началом множественности подобных существ, прибавившего бытие новой специфической целокупностью. Где определение генетический следует понимать не в узко биологической трактовке, а в семантически расширительной. Действительно, если бы множественные существа, верифицируемые как специфическая целокупность, не состояли бы в генетическом родстве, а представляли собой независимые атомарные факты, то онтологическое сходство между ними нельзя было бы объяснить иначе, как чудом. Следует добавить, что затруднительность формальной верификации родственных существ указывает на их внутреннюю иерархичность, в отличие от рационализируемых множеств, изучаемых физико-математическими науками, улавливающими поверхностно-вторичные закономерности. В то время как для субъектного логоса имманентна способность схватывания целостной сквозной сообразности вербально конституированных целокупностей.
В дальнейшем я более подробно остановлюсь на содержательном представлении вещественной проточастицы. Пока же уделю некоторое внимание значимости, в первую очередь для научного познания, артикулированного выше «закона генетического родства множественных существ», если коротко, просто «закона», определяющего, как принцип, существование любой множественности. Другая формулировка «закона»: экзистенция множественных существ, связанных генетическим родством, есть онтологический принцип, где единичность лишь начальная акцидентная фаза нового рода эссенции. Но прежде короткая ремарка касательно аксиологической оценки самое себя современной науки в лице её институциональных представительств и самоощущения своего места в иерархии знания академической философией. Сегодняшняя наука уверовала в свою самодостаточность, независимость от знаний мистического и философского. Последнему, скорее по инерции, чем по необходимости, академическая и университетская среда ещё попустительствуют. Хотя подавляющее большинство профессуры пользы для развития непосредственно научного знания от философов не видит, причем самоценность другого знания фактически не признается и, если быть последовательным до конца, никакого другого знания с их точки зрения не существует. Конечно, если быть справедливым до конца, большая доля вины за такое положение лежит на самих академических философах, многие из которых и сами сомневаются в какой-либо практической отдаче от философии. А своё философствование полагают одной из отраслей науки. Наскребаемые ими по сусекам темы исследований, это – либо какая-то проблематика из истории философии, где «перемываются кости» чьих-либо философем прошлого; либо частные аспекты гуманитарной или математической дисциплин, имеющих весьма отдаленное отношение к философии. Попытаемся взглянуть на науку в сослагательной ретроспективе, хотя бы на отдельных примерах и в общих чертах представить, как бы она могла развиваться, если бы ощущала свою подчинённость онтологическим принципам, лишь в частном аспекте – в соответствии с разбираемым «законом», формулировка которого и ему подобных, надо помнить, – вне компетенции науки, как таковой. Так, из утверждения об акцидентности единичных существ, как модификации конституируемого принципа, приходим к положению: если обнаружено одно специфического рода существо, дифференцируемое от существ другого рода, то уже один этот факт предполагает наличие других подобных существ. Если бы это положение учитывалось бы коперниками и кеплерами прошлого, то к ним значительно раньше пришло бы осознание, что, например, Солнце – не уникальное небесное тело, а существуют множество других солнц, и они связаны с каким-то единым порождающим источником, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Другой пример. В настоящее время, в результате относительно дорогостоящих глобальных исследований почти достоверно установлено, что генотипы всех людей планеты нисходят к единичному геному какого-то далекого нашего пращура. Так что на поверку получается, что библейская легенда об Адаме – не такая уж и легенда. А полученный результат для философски «подкованного» ученого был бы прогнозируем и вполне ожидаем.
– Хорошо, – скажет въедливый оппонент, – подобрать примеры, зная «прикуп», может любой; насколько универсален предлагаемый «закон» покажет дальнейший опыт.
И автор готов с этим согласиться. И даже указать конкретную «проверочную» проблематику, занимающую астрофизиков, по которой пока нет окончательной ясности – рождения новых звезд, которые имеют место быть. Так вот, не будучи специалистом, тем не менее, утверждаю, что звезды рождаются другими звездами. В данном месте некий ироничный «объективный» материалист может позволить себе съязвить следующим образом:
– А от кого рождаются, уж не от Духа ли Святого?
И при этом даже не заподозрить, насколько он близок к истине. Ищите звезду! Такова в данном случае рекомендация общего плана, что есть подражание известному детективному слогану. Чем скорее наука избавится от гордыни исключительности в торном пути познания и чем раньше придет к осознанию вторичности научных законов и своего места в иерархиях онтологических ценностей, тем грандиознее будут успехи самой науки.
