Протомонада
До сих пор, для обозначения наименьшей дискретной пространственно-вещественной субстанции, мной использовалось составное слово проточастица, где основную семантическую нагрузку несёт термин частица, являющийся, фактически, синонимом номинатива материя. Вообще-то, в философском дискурсе, обращение к какому-либо смыслополагающему понятию предполагает раскрытие, как минимум, двух аспектов. Во-первых, актуальной дефиниции понятия. И, во-вторых, его историко-философскую критическую экспликацию, хотя бы в общих чертах. Имеется в виду хронология и обстоятельства изменения содержательной стороны используемого понятия; в данном конкретном случае – изменение представлений о первоначальных нередуцируемых ингредиентах многообразия материальных феноменов. Как мог заметить внимательный читатель, в отношении термина частица, а также производного от него термина проточастица, и первый, и второй обозначенные аспекты автором были опущены. Почему? Потому что, как выясняется, если обратиться к истории философии, какое-либо существенное движение в экзистенциальной герменевтике понятия материя попросту отсутствует. Сложилась удивительная ситуация, когда наличная предметность, наглядно представимая и чувственно ощутимая, которая всегда находилась ближе всего к человеку, и которая, казалось бы, в онтологическом плане должна быть представлена наиболее многогранно, в действительности репрезентирована слабо, или даже ущербно. Содержательная экспликация материи находится, ни больше – ни меньше, в зачаточном состоянии. Несмотря на кажущиеся успехи естествознания в целом, и физики элементарных частиц, в частности. Где с некоторых пор даже по количественному составу открытых частиц нет единого мнения. Не складывающееся в систему многообразие постоянно пополняемого списка вновь открываемых то ли частиц, то ли не совсем частиц, лишь частный случай общего для физики методологического кризиса. Который представителями научного сообщества, в своём абсолютном большинстве, ещё не осознан как часть общего мировоззренческого кризиса, обусловленного возобладавшей сциентистской, суть материалистической, парадигмой. В силу инерции мышления считается, что происходит не более чем накопление фактов в рамках раз и навсегда открывшейся материалистической истины, и что, как это действительно бывало в Новое время, эклектичная эмпирика сложится во всеобъемлющую физическую Теорию. И только среди наиболее вдумчивых учёных обнаруживается пока ещё робкий скепсис в отношении базовых подходов, формирующих методологию науки. Они замечают, например, несообразный разрыв между эйнштейновской теорией относительности, точнее двух теорий – специальной и общей, с квантовой механикой и безуспешность попыток объединить их. Или парадоксальный дуализм корпускулярно-волновых абстракций. И множество других несуразностей. Но по-прежнему не оставляют попыток разрешить их на путях бесконечной материалистически-атомистической редукции.
Что касается понятийной специализации – частица. В философских коннотациях, не говоря уже о естественнонаучных, она давно уже утеряла иные предикации, помимо сугубо материалистических; в онтологическом плане – весьма поверхностных. Историческая же эволюция представлений о материи исчерпывается несколькими типами, по существу, архаичных репрезентаций. Например, такой, где вещественное разнообразие полагалось комбинацией ограниченного числа, чаще всего четырех, наглядно представимых субстратов. Наподобие следующих: земля, вода, огонь и воздух. Или что-то в этом роде. Далее можно отметить дуалистическую субстанциональную концепцию, ограничивающуюся механистическим противопоставлением духовного формообразующего начала и изначально данного бесформенного субстрата. Ещё Гегелем была отмечена, и вполне справедливо, наивная софистическая безосновательность этой «демиургической» концепции. Хотя сам Гегель с его абсолютным метафизическим идеализмом с содержательной стороны мало что привнёс в понимание вещного мира. В конце концов, возобладала атомистическая концепция. В ней, в её современном виде, по существу, вообще упразднен метафизический план в понимании природы. Атрибуция материи способностью бесконечной делимости – суть вульгарный материализм, где сам человек не более чем природная вещь – набор атомов. Для вульгарного материализма не существует сущностного вопрошания, духовное сведено к утилитарно понимаемому психологизму. В приведённом ранее первичном наброске содержательной дифференциации минимальной дискретной пространственной субстанции, как динамически специфицированной духовной эссенции, использовался термин проточастица. Однако, как следует из микро-экскурса в историю трансформации понятия материя, указанный термин неразрывно связан с сугубо материалистическим взглядом на феномены природы и, фактически, противоположен семантически конституируемому в настоящем исследовании духовному концепту природы. Исходящего из онтологического умозрения, что вещество, уже на самом элементарном, первичном структурообразующем уровне, – не инертный субстрат-частица, неким чудесным образом впитывающий в себя энергию. Если согласиться с такой точкой зрения, то генезис энергии, в свою очередь, становится неопределённым и проблематичным. Энергетичность имманентна духовной корпускуле как её овнешняющий, физический аспект. Дух, как чистое экзистенциальное движение, энергетичен сам по себе, и другим его невозможно помыслить. Обращение к «традиционному» термину проточастица было лишь временной мерой, обусловленной возможными вербальными затруднениями, которые могли бы возникнуть, если бы сразу, без предварительного дефинирующего различения, было бы употреблено новое, фактически противоположное по смыслу понятие. Теперь же, когда такое различение обозначено, созрели условия для переобозначения. То, что ранее обозначалось как проточастица, далее будет именоваться протомонадой. Материальность со всеми присущими ей определениями, в первую очередь как налично являющаяся, есть специфическая духовная акциденция, обусловленная присущим Духу динамизмом. Так называемые материальные объекты, как эмерджентные совокупности протомонад, конституируются как одухотворенные. Материя духовна. Не в переносном смысле, а в самом прямом, буквальном.
Если в термине протомонада опустить приставку прото, отсылающую к первичной дискретной ступени не только материальной, но, как становится ясно, и духовной иерархии, то обнаруживается знакомый из истории мысли номинатив монада. Отказ от языковых нововведений и обращение к понятию, семантические опорные моменты которого уже сформулированы, суть свидетельство, что автор не пребывает в наивной иллюзии, будто бы ему принадлежит приоритет в открытии абсолютно неизвестного ранее онтологического смысла. Авторские претензии более скромные – объединить синтетически, с максимальной конкретностью, современный экзистенциальный опыт с известными, исключительно отвлечёнными, интуициями в отношении первооснов одухотворённой материи. Но, если всё же актуализировать вопрос приоритетности идеи, так или иначе, репрезентируемой в понятии монада, то, если не углубляться в очень далёкую европейскую историю философии, связанную с древнегреческими и раннехристианскими философами, у которых также можно отыскать зачатки представлений о духовных началах Вселенной, существенные смыслы, вкладываемые в понятие монада, достаточно определенно сформулировали два выдающихся мыслителя. Вначале Джордано Бруно, в сочинении «О причине, начале и едином», и позднее Готфрид Вильгельм Лейбниц. Последнего, судя даже по названию его философского сочинения – «Монадология», где он артикулировал понятие монады, можно по праву считать основоположником «теории» монад. И хотя имя Лейбница вписано в историю философии, а также математики, физики и прочая, прочая, и он не нуждается в чьём-либо покровительстве, следует констатировать, что его философская система незаслуженно находится на периферии философского поля. Или, в лучшем случае, стоит особняком. И, как представляется, воспринимается как своеобразный метафизический изыск, не имеющий какого-то развития и перспектив. Незаурядные предвосхищения, к сожалению, редко когда оцениваются современниками. И даже потомками далеко не сразу. Притом, что Лейбниц не только современник Исаака Ньютона, но и равная ему по значимости фигура и как математик, и как философ. Мною также не сразу в полной мере была оценена гениальность прозрения Лейбница о монадах. Монадологическая метафизика приоткрылась мне в новом свете на путях снятия диалектических противоречий и паралогизмов вкупе с положительным онтологическим опытом последних трёх столетий, где немалая роль принадлежит иллюстративной функции естествознания, чего были лишены и Джордано Бруно и Лейбниц. Лейбницевский концепт о монадах сформулирован в самом общем виде. Без содержательной герменевтики, в частности, простейших монад, и в более узком аспекте, без физической экспликации простейших монад; последние по смыслу соответствуют протомонадам. Одна из задач настоящего исследования состоит в раскрытии содержательной экзистенциальной конкретики протомонад.
