Почему опыт СССР относится не только к прошлому?
Продолжу тему следующим тезисом: в тех сторонах жизни, в которых советская модель ближе христианству, чем модель капиталистических демократий, находятся ключевые смыслы, позволяющие использовать опыт советского периода как помощь для перехода в посткапиталистическую и, не побоюсь этого страшного слова, постдемократическую формацию.
О негативных сторонах советского строя написано огромное количество работ. Да, разоблачение зла в прошлом – это бесценный отрицательный опыт, просветляющий в нашей памяти само пережитое зло и тем позволяющий избежать его повторения. Но есть ли в советском прошлом не только отрицательный, но и положительный опыт, который может послужить строительным смыслом будущему мира?
Так, в чём же идеология СССР ближе христианству, чем идеология неолиберализма? Как говорилось выше – это
приоритет общего над личным, целого над частным. Да, этот приоритет можно наполнить разным содержанием, включая тёмное и злое. Но если нет самого такого безусловного приоритета, то и об его содержимом не может идти речи. Вот в идеологии неолиберализма и нет постановки такого вопроса, равно как и нет понятия «греха», а значит нет и понятия «спасения». Советский же приоритет общего над личным, пусть неявно, но покоится на глубоко христианской идее, что «спастись можно только всем вместе». Да, спасение понимается исключительно в посюстороннем смысле, в светлом будущем, чисто человеческими силами, что снижает и даже искажает христианский идеал, но не отменяет его совсем, как в неолиберализме. Коммунистический идеал и есть спасение всех, меньшее его не устраивает. И в этом своём максимализме коммунистический идеал намного ближе христианскому нравственному идеалу, чем неолиберальный эгоцентризм.
Устремлённость в будущее в коммунистической идее тоже из христианской закваски: «чаю жизни будущего века». Христианство устремлено в будущее – верою во Второе Пришествие Спасителя. Устремлён в будущее был и советский проект. Христианство не может успокоиться на ведущей идее капиталистической демократии: «хорошо устроиться в этом мире, здесь и сейчас». И только когда коммунистический идеал начал остывать, и захотелось «хорошо устроиться сейчас», советский проект стал всё более уязвим и в итоге разрушился. Эта подмена главного волевого вектора от «жизни будущего века» на «хорошо устроиться в нынешней жизни» и стала первопричиной резкого роста энтропии советского общества. Соответственно этой смене
вектора времени изменился на противоположный и
главный структурирующий советский приоритет общего над личным. Остальные причины падения советского строя, включая экономические и внешнеполитические, вторичны по отношению к
подмене главного вектора и главного приоритета. И этот вектор, и этот приоритет общие с христианством у СССР, и они же прямо противоположны в неолиберализме.
Более того, угасание устремлённости в будущее и рост желания хорошо устроиться в этом мире гибельны для христианской церкви и христианской цивилизации в целом. Это чётко прослеживается в истории: рост одного влечёт упадок другого. И в этой пропорции советский проект и христианство находятся вместе и на противоположной чаще от главной волевой и идейной пропорции неолиберализма. Что хорошо для одного (советского или христианского), то для другого смерть. Как и наоборот. Потому в перспективе
коммунистическая и христианская идеи принципиально совместимы, а капиталистическая (неолиберальная) – нет, и тоже принципиально: рост одной идёт за счёт угашения другой, и никак иначе.
Третий существеннейший момент, сближающий советский и христианский нравственный идеал, – это
концентрация на человеке как таковом, а не на его имущественном цензе. И даже
сама постановка вопроса о «новом человеке» является показателем этой близости. В неолиберальной идее такая постановка вопроса немыслима. Наоборот, культ эгоизма,
цементирующий человека в его несовершенной нравственной природе, является смыслонесущим в капиталистической системе.
Можно перечислить ещё целый ряд нравственных черт, равно культивируемых как в коммунистической, так и в христианской идее и третируемых до полного исчезновения в идее неолиберальной. Это жертвенность (положить жизнь за други своя; ср. сам погибай, а товарища выручай), культ нестяжательства и даже интернационализм. Эти черты тоже
принципиально несовместимы с культом конкуренции и материальной прибыли, как в личном, так и в национальном смысле. И неслучайно такую тьму, как нацизм, породила именно капиталистическая демократия, а не СССР. Равно как и неслучайно противостояние не на жизнь, а на смерть нацизма и коммунизма.
Все бы эти мои рассуждения имели теперь только теоретический характер, ибо относились исключительно к прошлому, которое можно оценивать и так, и эдак. Если бы Маркс, к ужасу неолиберальной идеи, не оказался прав, предсказав неизбежный конец капитализма как формации при охвате ею всей Планеты. Дальнейшее расширение рынка, разделения труда и рост спроса невозможны. Это экономическая, так сказать объективная, причина конца (ей верят больше).
На мой взгляд, первопричина – это нравственная и духовная противоположность капитализма и христианства, коренящаяся в первичных установках воли. Поэтому должно умереть либо то, либо другое. Христианство умереть не может, следовательно умирать придётся капитализму. Но такие «субъективные факторы» мало кого убеждают, а вот марксистские доводы оказались нагляднее – конец капитализма заложен в самой его экономической модели. Владимир Соловьёв, к слову, считал, что нравственный закон первичней законов экономических. И с этой точки зрения тоже у капитализма нет шансов. Эта формация могла существовать только в краткий, относительно исторической перспективы, безрелигиозный этап развития.
Не буду больше приводить аргументов в пользу конечности капитализма. На мой взгляд, конец капитализма не только неизбежен, но уже вовсю свершается. А вот неизбежен ли коммунизм или что воспоследует? – вопрос открытый. И он скоро станет насущным. И тогда человек, как ему свойственно, начнёт искать ответы в прошлом, то есть анализировать альтернативные модели, когда-либо существовавшие, примерять что-то из них для настоящего. Вот тогда и пригодится опыт СССР. Тогда он из прошлого перейдёт в творчество будущего.
А творить придётся не одну экономическую модель. Дело в том, что
демократия как политическая система может существовать только в капиталистической экономике. Античная демократия (откуда пошло само слово и формальная процедура) никакой демократией, в нынешнем понимании, не была. Это была процедура принятия решений элитой общества, саму же элиту никто и никогда не избирал. Да и малое число граждан в полисах позволяло опираться не столько на процедуру, сколько на личные связи. То же относится, с некоторыми оговорками, и к римской демократии, и к новгородскому вече, и т.п. Современная демократия – порождение капиталистической модели, и неизбежно умрёт вместе с ней. Это две стороны одной медали, не существующие по отдельности.
Я упущу рассуждения о манипулятивной демократии, которой стала политическая система капитализма в его последней, завершающей стадии (власть финансистов, неолиберализм и т.п.) Об этом уже много и много кем было сказано. В данном же ключе меня интересуют два момента: космический (природный) и наследственный (клановость).
В органических структурах – природа вообще и человеческая культура в частности – никакой демократии не встречается. Никто не избирает гениев. Никакие виды живых существ не появляются и не творятся демократически. Ни в одной мифологии, включая мифологию Даниила Андреева, ни один из высших миров космоса не является демократической структурой. Никто не избирает и не переизбирает демиургов и ангелов. Не было никакой демократии и в христианстве – как новой общности: никто не избирал апостолов, святых и праведников, на которых и держится духовная христианская общность. Получается, что
демократическое устройство общества – это атрибут исключительно безрелигиозного этапа развития, а следовательно, внекосмического и антиприродного (другим безрелигиозный этап не бывает). И совершенно неслучайно, что, охватив всю планету, капитализм и его политическая система (демократия) неизбежно стали враждебными Природе (биосфере в целом). Глобальный экологический кризис в конце капиталистической эпохи так же закономерен и неизбежен, как и кризис экономический. И из того, и из другого кризиса в рамках капиталистической модели выхода нет.
Капитализм, как и демократия, стоит на двух столпах:
конкуренции и количественном критерии. Аналог конкуренции можно встретить только в низшей природе, но в Природе – как целом – нет никакой конкуренции, как нет конкуренции и в культуре. Горы не конкурируют с лесами, моря с облаками, гении с гениями, планеты со звёздами и т.д. Нет ни в природе, ни в культуре самодовлеющего количественного критерия, подменяющего собою уникальное качество. Убери оба столпа (дополни их другими, чтобы перестали быть несущими) – и капитализм, и демократия переродятся во что-то иное. Будет ли это «иное» христианской или антихристовой природы – зависит от духовного содержимого тех смыслонесущих столпов, на которые в глобальном человечестве перенесётся волевой и нравственный центр тяжести – вместо тотальной конкуренции и универсального количественного критерия.
Внутренний же, цементирующий структуру капиталистической демократии постулат – это
наследственное право собственности. Это общее право для всех формаций, перенесённое в капиталистическую. Наследственность скрепляет не только экономическую, но и политическую структуру – через имущественный ценз, финансовые возможности – и формирует кланы, элитные группы, никакими демократическими выборами не сменяемые (даже если представить эти выборы идеально прямыми и честными, чего в реальном социуме быть не может по определению).
Наследственное право противоречит христианскому нравственному идеалу, и не только как самодовлеющее родовое начало, но и как подмена реальностью мира сего высшей реальности мира горнего. Если бы священство наследовалось в христианской церкви, как наследуется экономическая собственность, то христианская церковь перестала существовать. Если бы в культуре наследовалось дарование, то культура через несколько поколений стала человеконенавистнической.
Сейчас я выскажу тезис, который, наверное, вызовет отторжение ещё большее, чем предыдущие.
Отсутствие родового наследования в экономической и политической областях сближает СССР и христианский идеал как ничто другое. Именно в родовом наследовании заложена первопричина всех революций, то есть – семя смерти государственной структуры. Побудительной силой русских революций 20-го века (как его начала, так и конца) стало право наследования. В начале века – это сословность, которая и привела к краху Российской империи, став главным тормозом её экономической модернизации с одной стороны и главным общественным раздражающим фактором – с другой. И в конце века именно желание передавать свой социальный (политический и экономический) статус по наследству послужило главным внутренним двигателем у властной элиты для совершения ею буржуазной контрреволюции. Интересно ещё то, что в социалистическом лагере выжили лишь те страны, которые начали наследовать по родовому принципу политическую власть (КНДР, Куба) или экономическую (Китай).
Наследование и есть продлённое в детях желание – лично хорошо устроиться в этом мире, – противоположное христианскому нравственному идеалу в самой его глубинной сути. Возможна ли жизнеспособная экономическая и политическая модель, основанная не на праве наследования, а на разделении личной (где это право есть) и частной собственности (где этого права нет), а также на исключении наследования (клановости, сословности) в политической жизни? Опыт такой модели даёт только короткая, но богатая историческая жизнь СССР, несмотря на все его недостатки и тёмные стороны.
К безусловному злу советского строя можно отнести государственную идеологию атеизма, насаждавшуюся как религиозная догма. Но само разделение церкви и государства было безусловным добром, очищением, благом для христианства. И второе может перевесить первое – в перспективе, когда атеизм начнёт духовно и философски проигрывать христианскому мировосприятию, а церковь, отделённая от государства, предстанет творчески обновлённой и очистившейся от кесарева духа. С учётом того авторитета и веса в жизни людей, каким в СССР была наделена русская классическая литература, такую метаморфозу – возвращение в церковь человека через внутреннее христианство – исключать нельзя. К сожалению, этот процесс был прерван на полпути. И ещё большой вопрос, что лучше для торжества христианского духа: такое разделение государственного атеизма и церкви, как было в СССР, или такие «христианские государства», как западные демократии конца 20-го – начала 21-го века? Да и нынешнее положение православной церкви, обласканной государством (лишённом какой-либо высшей идеи буквально онтологически), вызывает немалые сомнения: а лучше ли так-то?..
Никакому оправданию не подлежит ни красный террор, ни ужасы коллективизации, ни сталинские репрессии. Да вот нет в человеческой истории ни одной государственности без таких тёмных периодов. Немало было их и в докоммунистической России. И государственная модель, и модель экономическая, и идеология – это не Ленин, не Сталин, не одни их преступления, – но
сама направленность народного духа, сама его идейная заряженность. Неужели лучше отсутствие общей высшей идеи и направленности в будущее?
Если бы человек мог успокоиться на той короткой мысли (хорошо устроиться), что предлагает (вернее, навязывает) ему капиталистическая модель, то не было бы и нужды у человека ни в каком христианстве. Человека бы вполне устраивала его нынешняя природа, при наличии материального достатка, разумеется. Не эту ли ненужность христианского недовольства собою и христианской устремлённости в будущее и призвана внушить человеку прежде всего идеология неолиберализма?
Государство и его идеология есть такая же смесь добра и зла, как и все феномены материального мира. И государственные системы познаются в сравнении. Прежде всего – каким в них становится сам человек, нравственно, умственно; к чему он стремится, чем живёт, чем дышит, как строит отношения с другими, с миром и с природой. Всё остальное вторично. Одним из онтологических свойств нашего (падшего) мира является неразделимость в материальной жизни добра и зла. При необходимости различения их духовно, в материальной жизни окончательное разделение добра и зла приведёт к смерти этого мира. К его преображению в Новое Небо и Новую Землю, если этот акт окончательного разделения добра и зла совершит Богочеловек. Или к провалу в небытие – если попробует это сделать сам человек. Вернее – человекобог.
Выбор меньшего из зол – это выбор б
ольшего добра (там где меньше зла – добра больше). А зло и добро для христианина измеряются степенью близости или далёкости от христианского нравственного идеала того или иного феномена, включая экономические и политические. И во многих сущностных смыслах советский строй был ближе нравственному христианскому идеалу, нежели капиталистическая формация (тем более в её завершающей неолиберальной стадии). А в некоторых ключевых моментах неолиберализм враждебен христианству, а потому несовместим с ним в одном общественном организме. Я имею в виду не церковь как институт, а сам христианский нравственный идеал внутри человека, без чего любой церковный организм выродится в свою инфернальную карикатуру.
Парадоксом нашего времени является ещё то, что необратимая информационная глобализация человечества, казалось бы, должная способствовать экономической и политической глобализации, становится катализатором запуска тех внутренних экономических, а вслед за ними и политических противоречий, что ведут к разрушению капиталистической экономической и сопутствующей ей демократической моделей. И так как разрушение обеих будет происходить в информационно едином человечестве, то и поиск альтернативы становится всеобщим. Что не исключает возникновения (и даже способствует, как ни странно) нескольких паритетных моделей, но существующих в едином информационном пространстве. И опыт СССР как модели, устремлённой в будущее, отдающей приоритет общему над личным, сконцентрированной на человеке, а не на его имущественном цензе, исключающей наследственное право в экономической и политической сферах, может существенно обогатить новую посткапиталистическую эпоху. Равно как и анализ неудачи проекта СССР и его проигрыша неолиберальному нравственному примитиву.
