Роза Мира — диалог культур и культура диалога

Я не совсем понял Вас, Юрий: ошибки исторического характера (а они, безусловно, в "Розе Мира" есть) ставят под сомнение что - сами контакты как источники информации? Или то, что эти контакты не являлись контактами с потусторонними силами? Здесь возможны два логических вывода:
1. Потусторонние источники информации либо не обладали подлинной картиной человеческой истории, либо намеренно вводили "контактёра" в заблуждение. Следовательно, вряд ли эти силы являются светлыми.
2. Источники информации не являются потусторонними силами вообще. Это только собственное воображение автора "Розы Мира"; ну, и какие-то отельные гениальные мистическо-интуитивные прозрения. Андреев исходит из собственного, яркого поэтического воображения, которое, в целом, посюсторонне. И это доказывается тем, что в своих исторических, космологическо-научных взглядах Андреев остается сыном своей эпохи.

Каюсь, это я неточно выразился насчёт контактов (потому вышло, что они как бы и были, и не были). Точнее было бы назвать, как называл сам Даниил Андреев - озарениями,  странствиями, сообщениями и т.д. Если он пишет, что они были, значит были. Но поскольку самому доводилось бывать в ИСС, то малость знаю, что это такое. Формы могут быть самыми разными (вместе с тем устойчивыми), и субъективные ощущения тоже. Причём, реальность их такова, что от реальной реальности не отличить ничем, разве что некоторой чрезмерной яркостью и как бы сочностью. Однако это преимущественно именно формы, а вот откуда берётся их содержание, то это непростой вопрос. Единственное, к какому выводу пришёл, что не из реального общения с некими духами (хотя, бывало, и в форме духов). Но и не только собственное воображение, что-то большее, чем оно. Правда, специально и систематически этим не занимался, тем паче полторы тысячи ночей (слава Богу, не в тюрьме же). Да и не гений - ни по интеллекту, ни по прочим качествам. А Даниил Андреев был гением (хоть и затасканное слово, но иного не подберу) художественных и смысловых прозрений, для меня это бесспорно. Поэтому в этом отношении мне его до конца, пожалуй, не понять. Оно вообще-то творчество есть творение "из ничего" (в чём полностью согласен с Бердяевым), и даже в более простых случаях сам не знаешь, откуда что берётся. А у него, ко всему прочему, ещё и в экстремальных обстоятельствах. В жутко экстремальных. Поэтому, по всем признакам, это и не Божье Откровение, но и не какие-то лукавые наваждения. И сколько ни размышлял над этим, иного объяснения, кроме того, какое дал протоиерей Валентин Дронов, не нахожу. А кроме того можно при желании назвать это духовидением какого-то особого рода - но это скорее не объяснение, а лишь видимость его по известному рецепту: "Коль скоро недочёт в понятиях случится, Их можно словом заменить". Слово "умозрение" тоже не очень подходит (как раз с этим, а также с дискурсивной, логической обработкой, у Даниила Андреева чаще всего и встречаются проблемы). Возможно, в этом случае мы имеем крайне редкое явление действительно архаически-мифологического мышления (о чём косвенно свидетельствует и множество различных имён собственных в "Розе Мира") - но у современного человека, с громадной эрудицией и сознанием двадцатого века. Потому и сам Даниил Андреев описывает, к примеру, свой метаисторический метод трёхчленно: озарение - созерцание - осмысление. И на каждом из этих этапов возможно то, что у них в переписке с супругой называлось  "подменой". Отсюда и фактические ошибки, и сочетание действительного с желаемым, и логическая (и даже паралогическая) подгонка различных образно-символических моментов там, где образно-символической связи не хватало. Но за это упрекать Даниила Андреева было бы всё равно, что упрекать Пушкина за обилие грамматических рифм, за пристрастие к четырёхстопному ямбу или за полное отсутствие рифм дактилических - у него и без последующих новаторских ноу-хау очень даже гармонично. Ну и, конечно, каждый человек - сын своей эпохи и современной ему культуры, а также вольный или невольный последователь тех или иных традиций, иногда даже диаметрально противоположных. Так что если и действовали там какие-то потусторонние силы, помимо милосердия Божьего, то разве только в том смысле, что подлинное творчество - оно само по себе не от мира сего.

Даниил Андреев оставался "дитём своего времени" и в своих эволюционистских, космогонических воззрениях. Тут тоже можно много чего обсудить. Теории эволюции никто не отменял, конечно, но все оказалось несколько сложнее. Модель эволюционного развития (от меньшего к большему; от менее духовного, к более духовному) для меня сейчас далеко не универсальна. Я рассматриваю эту модель как часть более глобальной циклической системы; по которой цивилизации рождаются, взрослеют, стареют и погибают. И все, чем мы так гордимся, наш технический прогресс - все это было, тот же технический прогресс иных человечеств, все это было в веках, бывших прежде нас. Как сказал Соломон - нет ничего нового под Солнцем, вот, скажешь, это новое, а это уже было... Впрочем понимать это буквально тоже нельзя. В каждом новом цикле, новом витке спирали развития, всегда есть что-то НОВОЕ.

В связи с эволюцией в "Розе Мира" есть интересный фрагмент, где Даниил Андреев выстраивает своего рода иерархию ценности живых существ - по принципу, напоминающему трудовую теорию стоимости (тем паче, что в начале прошлого века вместо "стоимость"  употребляли "ценность").  Вроде бы, влияние марксизма, но... После того, как наука дошла до исследования негэнтропийных процессов, этот фрагмент воспринимается уже несколько по-другому.

Хотя есть и оборотная сторона медали: его разделение абсолютной ценности личности и вместе с тем - относительной ценности: "Именно в том факте, что личность содержит единоприродные с Божеством способности творчества и любви, заключена ее абсолютная ценность. Относительная же ее ценность зависит от стадии ее восходящего пути, от суммы усилий - ее собственных и Провиденциальных, - затраченных на достижение ею этой стадии, и от того, в какой степени она эти способности богосотворчества и любви выявляет в жизни". Это, кстати, тоже один из пунктов существенного расхождения с Бердяевым. А в основе - опять-таки разное понимание Боговоплощения. Ведь антропология напрямую зависит от теологии: как люди понимают Бога, так понимают и человека. Если Иисус Христос, как человек, есть воплощение Планетарного Логоса, монады, а не Самого Бога, то и разные люди суть воплощения самых разных монад: одни - собственно человеческих, другие - даймонов и т.п. И получается в конечном итоге принципиальное неравенство людей, неравенство по самой природе монад. Мне такая идея представляется крайне сомнительной, если не сказать больше.

Противоречие данное легко разрешается, если допустим такую малость, как человеческую свободу и право художника на свое, личностное восприятие Вести. Собственно, так оно, Откровение, обычно и нисходит к человеку. ВЕСТЬ ОТТУДА - И ПОНИМАНИЕ ЭТОЙ ВЕСТИ ВЕСТНИКОМ. В Розе Мира главное - это новое Откровение Вечной Женственности. Её Весть - центр "Розы Мира", если как на концепцию на "Розу" смотреть.

Насчёт противоречия выше уже сказал, и в принципе мысль та же, на мой взгляд. Вообще, любой творец (художник, поэт, философ и т. д.) - вестник. Однако вестники ведь тоже бывают разными. Как и само творчество. Как отмечал и Даниил Андреев, "последние века западных культур, столь богатые проявлениями гениальности во всех областях искусства, в науке и в философии, научили нас многому. Научили они нас и благоговейному отношению к человеческому творчеству, и уважению к человеческому труду. Но безрелигиозный дух этих веков способствовал в этом вопросе как раз тому, чего боялись старинные религии: человеку-творцу сделалась свойственной гордыня своим творческим даром, как если бы самый этот дар он создал в себе сам". А что касается откровения Вечной Женственности, то за 10 лет до начала "Розы Мира" (с 1939-го) в Англии стала выходить часть за частью "Космическая трилогия" Клайва Льюиса. Там тоже символически описываются три мира - падший мир Земли, менее падший мир Марса и избежавший грехопадения мир Венеры. Вернее, помимо названия самих планет, есть и названия их... чуть было не сказал "брамфатур". Там тоже действуют (и тоже в пространствах разных измерений), типа, свои Планетарные Логосы (только зовут их Уарсами),  светлые и падшие эльдилы, а также хроссы, серони, хнау, сорны, пфифльтригги и прочие подобные существа разных миров. И тоже светлые эльдилы и иже с ними работают над просветлением материальных законов (падшие, наоборот, утяжеляют), животных стремятся поднять до разумного состояния и т.п., что встречается и в "Розе Мира" (хотя, судя по всему, Даниил Андреев совершенно ничего об этих книгах не знал). Наиболее интересна, на мой взгляд, вторая книга трилогии - "Переландра" (по названию "брамфатуры", так сказать, Венеры): в нём описывается, как  тамошней "Еве" (Королеве) удалось устоять перед дьявольским искушением. А в финале - один из эпизодов, где главный герой Рэнсом, который с Земли (Тулкандры), встречается с эльдилами Переландры и Малакандры (Марса). И, в частности, так передаётся его рассказ об этом:

"Пока Рэнсом глядел только на них, он видел, что они мчатся к нему со сверхъестественной скоростью; переведя взгляд, он понял, что они стоят на месте. Заблуждение это отчасти объяснялось тем, что длинные сверкающие волосы отлетали назад, словно их отбросил сильный встречный ветер, но если ветер и был, то какой-то особый, ибо лепестки цветов не шевельнулись. Стояли тела не совсем вертикально, не под прямым углом, а Рэнсому казалось (как мне показалось на Земле), что косо, под углом легла им под ноги Переландра. Он вспомнил, как Уарса говорил ему: «Я здесь не в том же смысле, что ты». Эльдилы в самом деле двигались, но не по отношению к нему. Пока он на этой планете, она, конечно, — его мир, неподвижный, даже единственный, а вот для них она движется в глубине небес. В своей системе движения они должны мчаться вперед, чтобы устоять на месте. Если б они стояли тихо, их отбросило бы и вращенье планеты, и ее движение вокруг Солнца.
   Рэнсом говорил, что их тела были белыми, а выше плеч начиналось разноцветное сияние, заливало лицо и шею и окружало голову, словно перья или нимб. Он сказал мне, что помнит эти цвета, то есть узнал бы их, если бы вновь увидел, но никаким усилием памяти не может их представить. Те немногие, с кем мы могли это обсудить, дают одно и то же объяснение: вероятно, сверхъестественные существа, являясь нам, воздействуют не на сетчатку глаза, а напрямую возбуждают зрительные центры мозга. Если это так, вполне возможно, мы испытываем именно то, что видели бы, если бы воспринимали цвета, выходящие за пределы спектра. Плюмаж или нимб у эльдилов был разный. Малакандра сиял холодным утренним светом с металлическим оттенком, чистым и ясным. У Переландры сияние было мягкое, теплое, напоминавшее, скажем, о пышном букете цветов.
   Рэнсома удивили их лица — очень уж были они непохожи на привычных «ангелов». В них не было той сложности, изменчивости, того намека на скрытые возможности, которые так притягивают нас в человеческом лице. Они не менялись, и выражение их было так отчетливо, что он с трудом на них смотрел. В этом смысле они были примитивны, неестественны, как очень древние греческие статуэтки. Рэнсом не знал, что означает такое выражение лица, и решил наконец, что это милосердие. Но оно было до удивления, до ужаса непохоже на здешнее милосердие, наше, которое рождается из чувства или спешит выразиться в нем. Здесь не было даже следа того, что чувствовали хоть миллионы лет назад, даже зародыша того, что почувствуют в самом далеком будущем. Чистая, духовная, умная любовь сияла на этих лицах и просто била в глаза, как обнаженный свет. Это было так не похоже на земную любовь, что могло показаться жестокостью.
   Оба тела были обнажены. Половых признаков не было — ни первичных, ни вторичных. Казалось бы, это неудивительно — но почему тогда они все же разные? Рэнсом снова и снова пытался — и не смог сказать, в чем же именно эта разница; но она была. Он сравнивал Малакандру с ритмом, а Переландру — с мелодией. Он говорил, что Малакандра похож на тонический стих, а Переландра — на силлабический. В руках Малакандры ему мерещилось копье, руки Переландры были раскрыты ладонями к нему. По-моему, это ничего не объясняет. Во всяком случае, Рэнсом узнал, что такое род. Люди часто гадают, почему во многих языках неодушевленные предметы различаются по роду. Почему утес — мужского рода, а гора — женского? Рэнсом сказал мне, что это не чисто грамматическое явление, зависящее от формы слова, и не распространение наших полов на неодушевленный мир. Наши предки говорили об утесе «он» не потому, что приписали ему мужские признаки. Все было наоборот: род — первичная реальность, пол — вторичная. Полярность, присущая всему сотворенному миру, проявляется в органической жизни как пол, но это лишь одно из многих ее проявлений. Мужской и женский род — это не поблекший пол, напротив, пол животных — слабое отражение той, основной полярности. Роль в размножении, слабость, сила лишь отчасти отражают — а отчасти и заслоняют ее. Все это Рэнсом увидел собственными глазами. Оба существа перед нимбыли бесполы. Но Малакандра, без всяких сомнений, был мужского рода (не пола!), Переландра — женского. Малакандра как бы стоял во всеоружии на страже своего древнегомира, вечно бодрствуя, вглядываясь туда, откуда однажды пришла гибель. «Взгляд как у моряка, — говорил мне Рэнсом. — Ну, понимаете… глаза устали смотреть вдаль. А у Переландры глаза глядели сюда, вот сюда, в ее собственный мир волн, и лепета, и ветра, мир жизни, парящей в воздухе, мягко опускавшейся на мшистые камни, выпадавшей вросе, поднимавшейся с туманами к солнцу. На Марсе и леса были каменные, на Венере сама земля плыла». Рэнсом уже не называл их Малакандрой и Переландрой, он вспомнил их земные имена. Все больше дивясь, он повторял: «Глаза мои видели Марса и Венеру, Ареса и Афродиту». Он спросил их, как узнали о них древние поэты Земли. Откуда услышали дети Адама, что Марс был воином, Афродита родилась из пены морской? Ведь Враг захватил Землю еще до начала человеческой истории. Богам там нечего было делать. Откуда же мы знаем о них? Они отвечали, что знание приходит на Землю кружным путем и через многих посредников. Космос — не только пространство, но и разум. Вселенная едина, это — сеть, где каждый разум соединен со всеми, цепочка вестей, где нет и не может быть секретов, разве что Малельдил строго прикажет хранить тайну. Конечно, проходя по цепи, вести искажаются, но не пропадают. В разуме падшего эльдила, захватившего нашу Землю, по-прежнему жива память о прежних товарищах. Само вещество нашего мира хранит общую память — она таится в пещерах, звенит в воздухе. Музы на самом деле есть. Легчайший вздох, говорил Вергилий, достигает грядущих поколений. Основания нашей мифологии прочнее, чем мы думаем, и все же она очень и очень далека от правды. Тут Рэнсом и понял, почему мифология — именно такая: ведь искры небесной силы и красоты падают в болото грязи и глупости. Он мучительно покраснел — ему стало стыдно за людей, когда он взглянул на подлинного Марса и подлинную Венеру и вспомнил, что рассказывают о них на Земле. Вдруг сомнение коснулось его.
   — Вижу ли я вас такими, какие вы есть?
   — Только Малельдил видит Свое создание как оно есть, — ответил Марс.
   — А как вы видите друг друга? — спросил Рэнсом.
   — Твоему разуму не вместить ответа, — сказали они.
   — Значит, мне открыта лишь видимость? Вы совсем не такие?
   — Все, что дано тебе, лишь видимость. Ты знаешь только видимость, а не солнце, не камень, не собственное тело. То, что ты видишь сейчас, так же подлинно, как и все остальное.
   — Но ведь… вы только что появлялись в других обликах.
   — Нет. Это были просто неудачные попытки.
   — Я не понимаю, — настаивал Рэнсом. — То, что я видел раньше, все эти глаза и колеса — истинней вот этого?
   — В твоем вопросе нет смысла, — сказал Марс. — Ты видишь камень, если не слишком далеко от него и ваши скорости не слишком различны. Но что ты увидишь, если камень кинут тебе в глаз?
   — Я почувствую боль и увижу какие-то пятна, — ответил Рэнсом. — Но я не назову их камнем.
   — Однако это камень воздействует на твой глаз. Вот и все. Просто сейчас мы на правильном расстоянии.
   — А вначале вы были ближе?
   — Я не о том.
   — И все же, Малакандра, — продолжал Рэнсом, — я думал, что твой обычный облик — тот слабый свет, который я видел в твоем мире. Что же это было?
   — Этого хватало, чтобы нам говорить с тобой. Больше ничего и не требовалось, не требуется и сейчас. Но мы хотим почтить Короля. Слабый свет — в мире твоих чувств эхоили отголосок облика, в котором мы обычно являемся друг другу или старшим эльдилам.
   В этот миг Рэнсом услышал за спиной странный шум — беспорядочные, торопливые звуки ворвались в молчание гор и перебили чистые голоса богов приветливым шумом животной жизни. Рэнсом оглянулся. Бегом и ползком, скача и прыгая, катясь, скользя, шурша, словом — всеми мыслимыми способами, в долину ворвались бесчисленные звери и птицы всех размеров и расцветок. Двигались они попарно, самец и самка, играя друг с другом, гоняясь друг за другом, забираясь друг другу на спину, проползая под брюхом, хватая за хвост. Пылающие перья, золоченые клювы, лоснящиеся спины, влажные глаза, красные пещеры разинутых пастей, заросли хвостов окружили его со всех сторон.
   «Ноев ковчег, — подумал он и добавил уже всерьез: — А впрочем, ковчег здесь не потребуется».
   Почти оглушительно зазвучала ликующая песнь четырех поющих созданий. Переландра отгоняла животных и птиц на одну сторону озера, другая сторона оставалась пустой,если не считать белого саркофага. Рэнсом не совсем понимал, говорит ли она что-то, и вообще замечают ли ее все эти твари. Может быть, ее отношения с ними гораздо тоньше, совсем иные, чем между такими же тварями и Королевой. Оба эльдила перешли сюда, к нему. И они, и Рэнсом, и все твари глядели теперь в одну сторону. Все обретало какой-то строгий лад — на самом берегу стояли эльдилы; между ними, чуть позади, сидел среди цветов Рэнсом; дальше, сидя по-собачьи, пели поющие создания, возвещая радость всем, кто имеет уши; а уж за ними расположились остальные. Все это уже походило на торжественную церемонию. Ждать было нелегко, и по глупой человеческой привычке Рэнсом спросил, просто так, ни для чего:
   — Как же они успеют вернуться отсюда до ночи?
   Никто не ответил. Ему и не нужен был ответ. Он откуда-то знал, что эта земля и не была запретной, а единственная цель запрета на другие земли — привести Короля с Королевой сюда, к назначенному им престолу. Вместо ответа боги сказали: «Молчи».
   Глаза его так привыкли к мягкому свету Переландры, что он уже не отличал его от яркого земного дня. Поэтому он с изумлением увидел, как горы на той стороне долины потемнели, словно за ними начиналась наша, земная заря. Через мгновение по земле пролегли четко очерченные тени, длинные, как тени раннего утра, и у каждой твари, у каждой горы, у каждого цветка появилась темная и светлая сторона. Свет поднимался по склону горы, свет заполнял долину. Тени исчезли. Воцарился дневной свет, идущий неведомо откуда. Рэнсом узнал и запомнил, как свет покоится на святыне, но не исходит от нее. Свет достиг совершенства и замер, покойно, как король на престоле, как вино в кубке. Он наполнил цветущую чашу долины, он наполнил все и осветил святая святых, самый рай в двух лицах. Двое шли рука об руку. Сияя, как изумруды (блеск не мешал смотреть), — они вышли из прохода между двумя горами и застыли на мгновение. Мужчина поднял руку, приветствуя подданных, как царь, и благословляя их, как жрец. Они прошли еще несколько шагов, остановились по ту сторону озера, и боги опустились на колени, сгибая высокие тела перед маленькими фигурками Короля и Королевы".

Остаётся добавить, что Малельдил здесь - Бог, Творец Вселенной. Точнее, Льюис имеет в виду  христианскую Пресвятую Троицу: Бога Отца (Малельдил Древний), Бога Сына (Малельдил Юный), воплощавшегося на Земле как Иисус Христос, и Святого Духа (Малельдил Третий), а сам автор - известный филолог и христианский писатель, друг Дж. Р. Р. Толкина, автор "Хроник Нарнии", "Писем Баламута", а также работ "Просто христианство", "Размышления о псалмах" и т.д. В плане того, что в нашей религиозной философии называется откровением Вечной Женственности, здесь, как видим, тоже есть, и даже не замкнуто только на аспекте пола. Ну, а в целом как расценивать? Тоже как вестничество? По моему разумению, да - тоже миф, к тому же в некоторых моментах весьма сходный с андреевским. Хотя Льюис, вроде, никогда и нигде не писал, что общался с кем-то из какого-нибудь Синклита. Но это значит, как полагаю, лишь то, что формы его художественно-смысловых озарений-прозрений были другими.

Юрий, Вы используете один и тот же приём: берётся некий тезис-аксиома, например: «у Даниила Андреева нет Богочеловека» или «Христос у Андреева есть воплощение Планетарного Логоса», — далее эти формулы повторяются из поста в пост как нечто само собою разумеющееся и не вызывающее ни у кого сомнений, а обоснованные опровержения этих формул на предмет их соответствия андреевскому тексту либо игнорируются (как и не было), либо сводятся к неким «выпадам», сделанным якобы в «некорректной форме».
Далее, как тоже само собой разумеющееся и не нуждающееся в доказательствах, повторяется, что «Андреев вольно обращался с догматами» и т.п. А все доводы, показывающие сомнительность такого вывода, либо по-прежнему игнорируются...

Ярослав, в этом отношении я всего лишь выполняю Вашу настойчивую просьбу:

Я несколько раз просил взять паузу, дать мне время привести свои аргументы...

В данный момент в разделе "Объявления" значится: "6 июля  Ответ на вторую главу критики Юрия Бухарова «Розы Мира» (продолжение следует)», автор: Ярослав Таран". Поэтому подожду, когда все продолжения закончатся, чтобы не отвлекать Вас от их систематического изложения реакцией на те или иные отдельные моменты. Там уже сейчас есть весьма и весьма интересные мысли, но, повторяю, не касаюсь их по Вашей же просьбе. Пока не касаюсь. Но и потом буду рассматривать не с целью опровержения, а для осмысления. Естественно, что в других постах привожу свои аргументы в подтверждение и в развитие своих тезисов. Естественно также, что с моими тезисами и аргументами Вы во многом не согласны, в основном даже очень не согласны. Но это Ваше восприятие, поэтому сожалею, но тут уж ничего поделать не могу.

Я не буду больше настаивать на переносе отсюда постов, напрямую не касающихся проблематики Богочеловека и Троицы, но потом просто вынесу в отдельную тему свои тексты, чтобы существовали на форуме хотя бы две равноценных версии, а не одна

В этом был бы смысл, на мой взгляд. Более того, было бы даже целесообразным, ибо Ваша версия интересна. Одного только не пойму: почему вынесение тех или иных текстов в отдельную тему должно обязательно сопровождаться их удалением из другой темы, где эти тексты первоначально зародились и появились на свет. Они ведь вплетены в ткань общего обсуждения. Гипертекстовые возможности виртуального пространства позволяют быть одному и тому же тексту как заглавным в своей теме, так и элементом темы, из которой эти тексты переносятся.

И уж коль затронуты, так сказать, оргмоменты, есть ещё один. В том же разделе объявлений почему-то по-прежнему значится название: «Богочеловек в философии Николая Бердяева и мифологии „Розы Мира“ Даниила Андреева (критика и осмысление с позиций православного богословия)». Ведь, вроде бы, давно уже обговорили, что у меня рассмотрение идёт не с богословских позиций, а с философских (что значится и в подзаголовке заглавной статьи темы).

Сравнивать «Розу Мира» можно с разными системами, как богословскими, так и философскими, но при этом сравнении желательно понимать, что сама «Роза Мира» не является ни той, ни другой, хотя и содержит в себе и ту, и другую составляющие, но ими не исчерпывается и не в них заключается её главное духовное и культурное содержание.

Тоже мог бы перечислить многое из того, что, на мой взгляд, было бы желательно понимать при рассмотрении "Розы Мира". Кое-что уже и называл, в том числе, что желательно понимать общий социокультурный контекст, в котором эта книга Даниилом Андреевым была написана, желательно понимать, что она не являет собой нечто исключительно исключительное, чему ещё и имени нет, желательно понимать, что в ней Даниил Андреев раскрыл всю свою концепцию с надлежащей полнотой, изложил её исчерпывающе, чётко и общедоступно (его собственные слова), и т.д. и т.п. Но это моё понимание: кто-то согласится, кто-то не согласится, но никого ни к чему оно не обязывает.

Довести до примитива и затем высмеять можно любую идею. Тут ничего ни сложного, ни нового нет, дело нехитрое.

Без комментариев.

Новый жанр «Розы Мира», как культурного феномена, ещё не осмыслен, поэтому не выработана и адекватная методология, позволяющая понять язык этого жанра, его смысл и его взаимосвязи с другими жанрами. И пока мы наблюдаем либо попытку вынести из культуры творчество Андреева как что-то исключительное и высшее (это родонизм во всех его различных формах), либо попытку прописать «Розу Мира» в уже известную культурологическую или философскую нишу и рассмотреть феномен с точки зрения уже устоявшихся системных подходов. Вторая попытка не более адекватна предмету, чем первая.

Опять-таки, это только на Ваш взгляд. Мне не представляется особо важным отыскивать (или создавать) какую-либо нишу, в которую "Розу Мира" стоило бы прописать по параметрам языков, жанров или культурных феноменов. Хотя немного странно: если ещё не выработана адекватная методология, позволяющая понять язык "Розы Мира", то и Ваши опровержения моих тезисов, выходит, тоже не основаны на адекватной методологии. С какой стати тогда заявлять:

У Андреева, во-первых, даймоны тоже человечество. А во-вторых, у Андреева нет и близко идеи о монадах первого и второго сорта применительно к человечеству. Монада — это дух, Высшее Я, к которому вообще неприменимы категории «выше», «ниже» и т.д.
У Андреева речь идёт только о возрасте монад или о плодах их творчества. Сравниваются имеющиеся на сегодняшний день плоды творчества, а не ценность самих монад (даже сама постановка такого вопроса уже нестерпимо карикатурна).

Такое прочтение ничуть не лучше любых других. Тем паче, что у Даниила Андреева мироустройство всё-таки иерархично. Это динамическая иерархия, но всё же иерархия. Речь не "о монадах первого и второго сорта" (это уже Ваша терминологическая придумка), а о том, что люди могут быть и инкарнациями собственно человеческих монад, и инкарнациями титанов, и инкарнациями монад стихиалей. Не говоря о таких людях, которые в "Розе Мира" называются даже не людьми, а человекоорудиями.

Но и сами собственно человеческие монады (т.е. монады нашего человечества) подразделяются на принципиально различные большинство и меньшинство. Даниил Андреев пишет об этом чётко, без всякой двусмысленности: "Среди многочисленных слоев Шаданакара есть многомерный мир, где пребывают человеческие монады - неделимые и бессмертные духовные единицы, высшие Я людей. Творимые Богом и только Богом, а некоторые (немногие) таинственно рождаемые Им, они входят в Шаданакар, облекаясь наитончайшей материей, - ее правильнее было бы назвать энергией: это - субстанция, пронизывающая весь Шаданакар; каждый индивидуальный дух, вступая в нашу брамфатуру, неизбежно ею облекается. Мир, в котором пребывают наши монады, носит имя Ирольн". Как видим, и среди наших монад есть сотворённые (большинство), а есть рождённые (меньшинство). И речь вовсе не о возрасте монад или о плодах их творчества, а о генезисе, т.е. о различии по самой природе происхождения.

Вот все такие градации людей мне представляются совершенно неприемлемыми.

ни в одну из существующих систем мировоззрения и методологий «Теория Времени» Козырева не укладывается и не может быть внутри этой системы и при помощи её методологии описана и понята. Для осмысления феномена необходим какой-то другой, внесистемный подход и язык. То же и с «Розой Мира» Андреева. Этот другой подход и язык ещё только-только зарождается, ещё сама необходимость его не стала очевидной для культурного сообщества.

По этому поводу мне как-то уже доводилось высказываться. Могу лишь добавить, что в моём понимании Николай Александрович прежде всего был учёным, а не поэтом-мифотворцем, как Даниил Леонидович. Поэтому "Роза Мира" Андреева и причинная механика Козырева - это всё-таки вещи, которые сопоставлять трудно. Но что-то мне подсказывает (насколько знаком с  работами Козырева), что и в собственно научной сфере его главные идеи будут по-настоящему востребованы. Конечно, я не физик, поэтому не могу судить в конкретно-физическом плане, но в плане логико-онтологическом причинная механика, можно сказать, почти безупречна (в той мере, в какой это возможно).

Ну, а относительно того, что для осмысления феномена "Розы Мира" необходим какой-то другой, внесистемный подход и язык, и что этот другой подход и язык ещё только-только зарождается, то чего же говорить о том, чего ещё нет. Невозможно использовать подход и говорить на языке, которые пока не существуют. Поэтому всем нам приходится использовать то, что уже есть - и в плане подхода, и в плане языка. Быть может, в таких обсуждениях что-то новое и выработается.

О христологическом догмате и пропасти между Богом и человеком

Если брать основной христологический догмат (совершенный Бог - совершенный Человек - Богочеловек - Единородный Небесному Отцу), думаю, вряд ли так мыслили самые первые христиане. Самые первые христиане во многом оставались еще иудеями. Они проповедовали Благую Весть (Евангелие), но и они же продолжали исполнять и обряды иудейской религии. Первые христиане еще продолжали жить внутри иудейской традиции. И воспринимались внешним миром (вплоть до нероновских гонений 64-68 годов первого века) именно как необычная секта внутри иудаизма. А в иудаизме нет таких понятий как Богочеловек или Бог-Сын. Для иудея в высшей степени кощунственно представлять, будто Всевышний, Яхве,, воплотился в бренном человеческом теле.

Если бы первые христиане стали проповедовать распятого и Воскресшего Мессию как Богочеловека, их бы просто не поняли.

Их и не поняли - в смысле не приняли. И вместе с тем очень хорошо поняли - поняли, что Иисус Христос единородным Сыном Божьим называл Себя в буквальном смысле, а не в каком-то переносном или аллегорическом. Отсюда, например, такой Его диалог с фарисеями: "Когда же собрались фарисеи, Иисус спросил их: чтo вы думаете о Христе? чей Он сын? Говорят Ему: Давидов. Говорит им: кaк же Давид, по вдохновению, называет Его Господом, когда говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня, доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих? Итак, если Давид называет Его Господом, как же Он сын ему? И никто не мог отвечать Ему ни слова; и с того дня никто уже не смел спрашивать Его" (Мф. 22:41-46). Ведь дело в том, что по иудейским понятиям Мессия должен быть человеком из рода Давида - но Иисус Христос указал им на нечто из псалма (Пс 109:1) того же Давида, где говорится гораздо большее: Христос - Бог. И иудеи не нашли, что на это возразить - и мысль о Боговоплощении была для них неприемлема, но и оспаривать Давида тоже было неприемлемо. В другой раз вообще взялись за камни, когда Иисус сказал им с предельной ясностью: "Авраам, отец ваш, рад был увидеть день Мой; и увидел и возрадовался. На это сказали Ему Иудеи: Тебе нет еще пятидесяти лет, – и Ты видел Авраама? Иисус сказал им: истинно, истинно говорю вам: прежде нежели был Авраам, Я есмь. Тогда взяли каменья, чтобы бросить на Него; но Иисус скрылся и вышел из храма, пройдя посреди них, и пошел далее" (Ин. 8:56-58). А до этого в трудном положении по этому же поводу оказались и апостолы, где лишь Пётр смог прозреть Истину: "Придя же в страны Кесарии Филипповой, Иисус спрашивал учеников Своих: за кого люди почитают Меня, Сына Человеческого? Они сказали: одни за Иоанна Крестителя, другие за Илию, а иные за Иеремию, или за одного из пророков. Он говорит им: а вы за кого почитаете Меня? Симон же Петр, отвечая, сказал: Ты - Христос, Сын Бога Живаго. Тогда Иисус сказал ему в ответ: блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, Сущий на небесах; и Я говорю тебе: ты - Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее; и дам тебе ключи Царства Небесного: и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах" (Мф. 16:13-19). Наконец, если допустить, что Сам Иисус Христос не считал Себя воплотившимся Богом, Богочеловеком, то тогда становится необъяснимым, за что же Его осудили. Мессией мог по тем временам назвать себя любой (как, например, Шимон Бар-Кохба сотню лет спустя) - само по себе это не являлось преступлением. Тем паче, что Иисус Христос соответствовал и формальным, так сказать, параметрам (из рода Давида и т.д.), и возможности Свои продемонстрировал весьма убедительно. Потому-то при вхождении в Иерусалим народ встречал Его, как Мессию. А потом тот же народ кричал: "распни!". Что изменилось за эти несколько дней? Изменилось главное: Иисус Христос открыто признал Себя Богочеловеком - Сыном Божьим в буквальном значении этого слова. На суде в синедрионе Христос сначала молчал в ответ на все обвинения, да они и не находили должного обоснования. Пока Ему не был задан прямой вопрос - в такой форме, что не ответить Он уже не мог: "И первосвященник сказал Ему: заклинаю Тебя Богом живым, скажи нам, Ты ли Христос, Сын Божий? Иисус говорит ему: ты сказал; даже сказываю вам: отныне yзрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных. Тогда первосвященник разодрал одежды свои и сказал: Он богохульствует! на чтo еще нам свидетелей? вот, теперь вы слышали богохульство Его! как вам кажется? Они же сказали в ответ: повинен смерти" (Мф. 26:63-66). А ведь ещё и до этого Иисус Христос заявлял о Своём праве прощать грехи (что по иудейским понятиям мог только Бог), а тут уж совсем прямое и открытое признание Себя Богом.

А вот когда первые христиане стали знакомиться с эллинской философской мыслью (это начало происходить где-то со второй половины первого века и шло весь второй и третий века), вот тогда и стало понемногу выкристаллизовываться понятие Богочеловека, верней: сперва Логоса, а уже затем - Богочеловека.

Евангелие от Иоанна - одно из самых глубоких свидетельств о Христе - писалось позже остальных Евангелий. Время написания - конец первого века. Любимый ученик Христа уже очень стар... Именно в этом Евангелии утверждается (гораздо сильнее, чем в остальных трех) Божественность Христа. На помощь Иоанну приходит греческая философия, приходит нужное слово - Логос. Скорее всего, по мере усвоения этого греческого термина, ранними христианами и стала уясняться Божественная природа Христа, Его загадочные слова о том, что Он и Отец - одно, Отец в Нем и Он в Отце.

Греческая философия, конечно, потом использовалась Святыми Отцами при формулировке богословских положений. Хотя не только она (если вспомнить ещё и сирийскую традицию, и традицию латинскую). Правда, дискуссионным остаётся вопрос, кто чем больше пользовался: христианство идеями неоплатонизма или наоборот. К тому же есть ещё ряд обстоятельств:

Во-первых, и Сам Иисус Христос весьма недвусмысленно указывал, Кто Он есть (о чём говорилось выше).

Во-вторых, современник Христа иудейско-эллинский философ Филон Александрийский как раз заимствовал понятие Логоса из античной философии, но это отнюдь не привело его к выводу, что Логос - Богочеловек. Никаким философским, логическим образом невозможно было сделать вывод, что Логос - Бог, и что Он воплотился в человеке. Это было просто немыслимо ни с иудейской, ни с эллинской точки зрения: для первых - скандал, для вторых - глупость (если взять буквальный перевод 1 Кор. 1:20-25).

В-третьих, Евангелие от Иоанна хотя и было написано по-гречески, но отнюдь не на классическом (литературном, как сказали бы сейчас) языке философов, а на простонародном койне. Поэтому у него слово "Логос" отнюдь не из философского лексикона.

В-четвёртых, исследования показывают, что Иоанн, наоборот, мыслил не по-гречески, а по-арамейски. Об этом, кстати, писал и Александр Мень, как и о возрасте апостола: "Высказывалось сомнение, мог ли Иоанн в таком преклонном возрасте создать столь совершенное произведение. Но если вспомнить, что Софокл закончил своего "Эдипа в Колоне" в 89 лет, Тициан работал над картиной "Снятие с креста" 97-летним старцем, а Гете написал лучшие сцены второй части "Фауста" в 83 года, то это возражение отпадает. Евангелие от Иоанна по стилю отличается от синоптических. Образ Христа в нем несколько иной, чем у Матфея, Марка и Луки. Это, однако, не умаляет достоверности книги, а только указывает на личные свойства автора... У Иоанна больше, чем у синоптиков, подчеркивается, что Христос - Сын Божий, пришедший с Небес, но в то же время именно Иоанн едва ли не чаще других евангелистов оттеняет Его человеческую природу, говоря о смирении Иисуса перед Отцом, Его дружеских чувствах, усталости, скорби, слезах... Иоанн чаще синоптических авторов останавливается на свидетельстве Иисуса о Себе. В отношении к Нему евангелист употребляет слово Логос, хорошо известное в античной философии. Эта особенность IV Евангелия дала повод критикам считать, что автором его был греческий писатель, близкий к идеям гностицизма. Однако впоследствии стала очевидна связь учения о Логосе с иудейским понятием Слова как формы Богоявления. Филологи установили, что Евангелие от Иоанна - произведение человека, если не писавшего, то по крайней мере думавшего по-арамейски. Местами оно кажется просто переводом с этого языка. В отличие от синоптиков, Иоанн цитирует Ветхий Завет не по Септуагинте, а дает перевод с еврейского и с арамейского таргумов" ("Сын Человеческий").

И в конце концов, как бы то ни было, догматы - это уже экспликация имплицитного, осмысление веры, дискурсивно-символическое выражение, а сама вера изначально оставалась той же. И с самых первых лет своего бытия Церковь жила верой, что Иисус Христос был одновременно Богом и Человеком, и поныне  Православная Церковь стоит на том, что Иисус Христос есть Бог и Человек, единосущный Отцу по Божеству и нам по человечеству. Без факта Боговоплощения - без того, что именно Бог Сын воплотился в человеке - христианство вообще теряет свой главный смысл. Даже если допустить, что первоначально оно существовало только как секта иудаизма (хотя исторически это не совсем так, и уже при Нероне верховная римская власть хорошо различала христиан и иудеев), то всё равно без Боговоплощения существование такой секты было бы необъяснимым. Ибо тогда секты в иудаизме, во-первых, не считались чем-то экстраординарным (саддукеи тоже были сектой, но занимали весьма почётное место), а во-вторых, формировались не по принципу приверженности какому-то человеку, а по вероучительным основаниям. На то и был расчёт противников Христа, что Его Богочеловечества они не признавали, считали просто человеком, а коль не станет человека - не станет и проблемы: ученики да последователи разбегутся, и всё утихнет (как бывало уже не раз). В этом оказалась их главная ошибка, свидетельством чему вся последующая история вот уже без малого двух тысяч лет.

Кстати, в 14 стихе первой главы Евангелия от Иоанна и содержится как раз наш "камень преткновения":

И Слово стало плотию и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу как Единородного от Отца.

Остается лишь разобраться в действительном или мнимом противоречии между: "слово стало плотию" и "Бог не воплощается, а выражает Себя в Христе посредством Своего Слова. Именно в этом смысле Христос есть воистину Слово Божие."

Камень или не камень, но преткновений немало, даже если взять всего лишь Евангелие от Иоанна:

"Тогда сказали Ему: кто же Ты? Иисус сказал им: от начала Сущий, как и говорю вам" (Ин. 8:25).

"Никто не восходил на небо, как только сшедший с небес Сын Человеческий, сущий на небесах" (Ин. 3.13)

"Что ж, если увидите Сына Человеческого восходящего туда, где был прежде?" (Ин. 6:62)

"Истинно, истинно говорю вам: прежде нежели был Авраам, Я есмь" (Ин. 8:58).

"И ныне прославь Меня Ты, Отче, у Тебя Самого славою, которую Я имел у Тебя прежде бытия мира" (Ин. 17:5).

"Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, - да уверует мир, что Ты послал Меня"(Ин. 17:21).

"Вы называете Меня Учителем и Господом, и правильно говорите, ибо Я точно то" (Ин. 13:13).

"Видевший Меня видел Отца" (Ин. 14:9).

"Все, что имеет Отец, есть Мое" (Ин. 16:15).

"Я и Отец - одно" (Ин. 10:30).

Характерно, однако, и то, в каком контексте Даниил Андреев рассуждает о том, что не Бог воплощается, а Планетарный Логос. Это в том месте "Розы Мира", где он говорит насчёт "четырёх межрелигиозных разногласий". Соответственно, по поводу данного случая начинает словами: "Значительно большую сложность являет основное противоречие между христианством и другими религиями: утверждение божественности Иисуса Христа, как догмат, почитание Его за воплощение одной из ипостасей Троицы. Всем известно, что остальные религии либо соглашаются на признание Иисуса пророком в ряду других пророков, либо игнорируют Его, иногда даже энергично отрицая Его провиденциальную миссию...", а завершает - "...Бог не воплощается, а выражает Себя в Христе. Именно в этом смысле Христос есть воистину Слово Божие. А если так, то отпадает еще одно из препятствий к соглашению христианства с некоторыми другими религиозными течениями".

Субъективно намерение очень благое - устранить препятствия на пути согласия между религиозными течениями. Вот он и намечает возможный (якобы, возможный) вариант такого согласия (хотя, конечно, это не единственный мотив). Как частная философская концепция такой подход вполне имеет право на существование. Особенно в тех исторических условиях, в которых жил Даниил Андреев, когда господствовало абсолютно нигилистическое отношение не то, что к догматам, а вообще к религии как таковой. Но как вероучительная истина эта же концепция для христианства означала бы отказ от своей сути, отказ от веры в Господа и Спасителя, совершенного Бога и совершенного Человека Иисуса Христа. Однако как вероучительную истину Андреев свою концепцию как раз и не выдвигал - более того, религиозно сам был православным христианином.

Главное (это касается и трактовки Пресвятой Троицы) состоит даже не в том, логична его христологическая концепция или не логична, приемлема для верующих или не приемлема, противоречит догмату или не противоречит. Главная методологическая ошибка (если можно так выразиться) Даниила Андреева в том, что он попытался дать дискурсивный ответ на вопрос "КАК?" там, где сам такой вопрос неприменим. Боговоплощение - величайшее Чудо, чудо из чудес, и КАК оно свершилось не дано знать никому из людей, по крайней мере в земной жизни. Оно ведь даже в догматических формулировках описывается крайне и крайне осторожно, исключительно через апофатическое отрицание: "в двух естествах неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно". А как это произошло, с монадами или без монад, с Планетарным Логосом или без оного, как смог Бог "вместиться" в человеческое тело, как "Разум Вселенной" смог "вместиться" в человеческий мозг - всё это в принципе непостижимо для человека, недоступно его собственным познавательным способностям. Никаким. Есть факт Боговоплощения, явленный Иисусом Христом, факт того, что Сам Бог вочеловечился, стал Человеком - факт исторический, факт мистический, факт метафизический, факт вероучительный... Ни научно, ни философски, ни мистически, ни мифологически объяснить этот факт невозможно. Да и не нужно. Ибо разве мало ТАКОГО ФАКТА и самого по себе!

В борьбе с гностическими учениями, защищая Божественность Христа как от растворения в Космосе, так и в человечестве, отцам Церкви пришлось "вынести" Бога за пределы мира (Космоса, творения). В итоге, между творением и Творцом разверзлась пропасть. Защищая Христа от нападок гностиков и ересиархов, человеческая мысль (как бы эта мысль ни была ведома Духом Святым, но она, мысль, все же действовала в "линейной" логике мира сего) была вынуждена это сделать. Так возник христологический догмат, и на сем догмате встало все богословское здание христианства. Образ Христа был "спасен", но ценой отделения от творения.

Я помню, какое тягостное впечатление лично у меня оставило традиционное богословское учение о Творце, "который не имеет как бы ничего общего с творением". Получается: Бог любит нас, но мог бы и не любить, ибо Бог не нуждается в нашей любви (это покоробило больше всего), Он сам себе полнота и самодостаточность. Он создал нас, а мог бы и не создавать. Он послал к нам Сына своего возлюбленного, но также мог бы и не посылать. Бог не нуждается в нашем творчестве, любви и т.д. Это только мы в Нем нуждаемся. И падаем пред Ним ниц, не зная спасет ли Он нас или отвергнет. (Как слуга трепещет перед восточным деспотом, гадая, какое сегодня у господина настроение, казнит или милует, так и мы.)

Конечно, я утрирую. Есть и другой Образ Бога в Церкви. Но, если логически развивать идею пропасти между нами и Им, идею полной самодостаточности Бога в самом Себе и полной его ОТДЕЛЕННОСТИ от нас и Космоса - именно к такому выводу и приходишь. Бог не нуждается во мне. Мне остается лишь уповать на Его милость ко мне, в которой Он также не нуждается. Так что христологический догмат был принят дорогой ценой. Бог стал слишком "отдаленным и мерцающим". Вместо Бога - церковная иерархия (опять утрирую, но тем не менее), вместо творчества - отточенные догматы, ибо уже все сказано. И любая попытка сказать нечто новое будет лишь реанимацией той или иной древней ереси.

Русская религиозная философия, и в особенности Бердяев, как мне кажется, и попытались преодолеть эту пропасть, возникшую между Богом и творением. Именно Бердяев заявил, что Бог нуждается в человеке так же, как и человек в Боге. И человеческое творчество, свобода, любовь - это ответ Богу, в котором Бог нуждается так же, как и мы нуждаемся в Нем. У Даниила Андреева эта тема развита еще дальше. Поэтому при рассмотрении отношения "Розы Мира" к Боговоплощению этот момент также надо учитывать.

Насчёт того, что Бог любит нас, но мог бы и не любить, ибо Бог не нуждается в нашей любви, хорошо сказал, на мой взгляд, ещё Иисус Христос: "Какой из вас отец, когда сын попросит у него хлеба, подаст ему камень? или, когда попросит рыбы, подаст ему змею вместо рыбы? Или, если попросит яйца, подаст ему скорпиона? Итак, если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим, тем более Отец Небесный даст Духа Святаго просящим у Него" (Лк. 11:11-13). И ведь, действительно, так оно и есть! Вот прикидываю на своих детей да внуков - и я бы их мог любить, а мог бы и не любить? Хоть и жуткий грешник, но не мог бы не любить, ни при каких обстоятельствах. Или люблю только потому, чтобы и меня в ответ любили, а без этого никак? Абсурд. Или нуждаюсь в творчестве своей младшенькой, которой всего-то два с небольшим месяца? Да о какой нужде тут может быть речь. Хотя и у неё уже какой-то свой маленький космос, как и у детей давно уже своя самостоятельная жизнь. Вот и выходит, что абстрактно, вроде бы, можно было бы и так, и этак, а реально, по-человечески - только так и никак иначе. В этих делах никакая логика не при делах.

Что уж тогда говорить о Боге, Который Абсолютен во всём. Между Творцом и тварным миром абсолютная онтологическая пропасть (это ещё и в Ветхом Завете). Без Бога сотворённый из ничего мир, вся Вселенная со всем её содержимым, включая человека, - ничто. Без Бога мир не смог бы даже существовать. По этому поводу весьма неплохо сказано, кстати, и у Даниила Андреева: "Дух же Божий воистину вездесущ. - Он пребывает даже там, где нет никаких монад, например, в покинутых всеми монадами руинах брамфатур. Без Него не может существовать ничто, даже то, что мы называем мертвой физической материей. И если бы Дух Божий покинул ее, она перестала бы быть - не в смысле перехода в другую форму материи или в энергию но совершенно". Однако Бог же Своей Абсолютностью и преодолевает эту абсолютную онтологическую пропасть, ибо Любовь Его столь же Абсолютна. "Сын Божий стал сыном человеческим для того, чтобы человек сделался сыном Божиим" (св. Ириней Лионский), "Он вочеловечился, чтобы мы обожились" (св. Афанасий Великий), и общая позиция Святых Отцов - Бог стал человеком, чтобы человек стал богом. Бог и не нуждается в человеке, ибо Он - Бог, и Бог нуждается в человеке, ибо Он - Бог. Рассудочно эту антиномию не то, что не разрешить, но даже по-настоящему и не охватить в её сути. И тот же Бердяев мог рассуждать на эту тему только потому, что предшествовали два тысячелетия бытия земной Церкви Христовой, два тысячелетия синергии со Святым Духом, два тысячелетия продолжающегося Откровения, в том числе обретённое понимания и различение сущности Божьей и нетварных Божественных энергий, что по вдохновению Духа Святого было сформулировано святителем Григорием Паламой и Константинопольскими Соборами 14 века.  Ибо в основе основ - Откровение Боговоплощения. Потому-то столь весомо звучат и слова Николая Бердяева: "В религии Богочеловеческой Богом открывается воля Божья. Но воля человеческая должна открыться самим человеком. Религия Богочеловечества предполагает активность человека. Если Бог сотворил человека по Своему образу и подобию и если Сын Божий – Абсолютный Человек, то это значит, что сыновний Богу человек предназначен быть свободным творцом, подобным Отцу – Творцу. Христос – Сын Божий, Искупитель и Спаситель восстанавливает надорванные и ослабленные творческие силы человека. Путь Христа есть истинное рождение Человека. По Божьей идее о человеке, которая не может быть раскрыта одним Богом, а должна быть раскрыта и человеком, человек призван продолжать дело Божьего творения. Творение мира не закончено в семь дней. Семидневное законченное творение есть ограниченный ветхозаветный аспект творения, для которого не раскрывается полная тайна творения. На ветхозаветном космогоническом сознании лежит печать подавленности грехом. Но уже новозаветная религия Христа открывает новый аспект творения. Божье явление продолжается в воплощении Христа – Логоса.  Явление в мир Богочеловека – новый момент в творчестве мира, момент космический по своему значению".

Но что несомненно для меня, это утверждение, что первые христиане понимали Христа немного иначе, чем христиане эпохи Соборов и позже. Думать, будто первые последователи Христа, под прямым воздействием Духа Святого заговорили именно так, как в синодальном переводе Нового Завета и со всеми богословскими выкладками - это выше моих сил.

В этом Вашем выводе, на мой взгляд, есть очень глубокая правда. Конечно, понимали несколько иначе, и говорили иным языком, и выражали своё понимание в иных словах. Разные века, разные эпохи, разные культуры... Более того, если даже сейчас попросить каждого из православных христиан сказать, как он понимает Христа, сразу обнаружится, что у каждого, помимо общего (что в Символе Веры), есть ещё и какое-то своё, сугубо личное понимание. И оно, быть может, будет отличаться (и часто отличается, по моим наблюдениям) от догматического - но благодаря именно личному пониманию Иисус Христос и близок лично каждому. В том числе Даниилу Андрееву, когда он создавал свою "Розу Мира". Собственно, это - та самая главная мысль, которую хочу донести в данной теме.

Спасибо, Юрий, за развернутый ответ. Также выражаю надежду, что Вы вернетесь. Содержательная тема нашего с Вами диалога того стоит. А "форумные нестыковки-недопонимания" - что же, все мы люди. У всех нас есть то или иное мнение, темперамент, недостатки. Но все это уйдет. А вот смысловое содержание нашего диалога - ОСТАНЕТСЯ. В этом главное . А все остальное "пена".

Прошу прощения, что пока не могу ответить подробно. Физически нет времени. Обозначу  лишь главную тему, или линию:

Их и не поняли - в смысле не приняли. И вместе с тем очень хорошо поняли - поняли, что Иисус Христос единородным Сыном Божьим называл Себя в буквальном смысле, а не в каком-то переносном или аллегорическом.

Симон же Петр, отвечая, сказал: Ты - Христос, Сын Бога Живаго.

Дело в том, что ученики, апостолы воспринимали Христа как Сына Божьего, я об этом тоже говорил. Ясно, что фарисеи это посчитали богохульством, как и то, что Он называет Яхве своим Отцом. Все это очевидно и ясно из текста Евангелий. Но я писал о другом. Я писал о том, что между восприятием учениками Христа как Сына Божьего и сложившимся спустя несколько веков догмате о Боге-Сыне есть небольшая, но существенная, на мой взгляд, разница. Дело в том, что согласно древним духовным воззрениям и пророчествам иудаизма (Ветхого Завета) - мы все сыны Божии, но пали и сделались человеками. То есть, стали блудными сынами, забыли свое первородное божественное происхождение. Поэтому Бог посылает нам давно обещанного Мессию, Сына Божьего, возлюбленного Сына, дабы и мы вернулись к Отцу и стали вновь Божими Сынами. Но - очень важный момент - в восприятии учеников, современников Христа, у Его божественной природы еще не было непреодолимой онтологической пропасти между Ним (Христом) и нами. Он Сын Божий, и мы - сыны божии. Все отличие в том, что мы пали, а Он без греха. Но ПРИРОДА у нас едина. Почему Христос и говорит: будьте совершенны, как совершенен Отец Ваш Небесный.

В процессе выработки христологического догмата, в борьбе с попытками гностиков "растворить Христа в Космосе" или с арианами ("растворить Христа в человеческой природе") - Отцы Церкви вынуждены были отдалить Христа от мира, убрать Его из Космоса полностью. В итоге было выработано утверждение (отчасти под влиянием неоплатоников),что между "Природой Бога" и нашей "природой" (между Творцом и творением) - непреодолимая пропасть. По большому счету - Бог вообще в нас не нуждается, Он мог бы нас и не творить; Он нас любит, но мог бы и не любить и т.д. Эта непреодолимая пропасть преодолевается Христом, которого Бог посыпает к нам, хотя мог бы и не посылать....

В итоге, в Церкви сложилось как бы два образа Бога, два образа Христа. Условно говоря - Христос евангельский и Христос богословов. В Церкви, на уровне так сказать официальном, больше прижился второй образ. Это сказалось в том числе и на отношении Церкви к той же культуре, человеческому творчеству. Ведь если Бог не нуждается в человеческом творчестве, культуре, в чем-то ответном... вообще в нас, но по неизреченной свое любви даровал нам Сына Своего, чтобы мы смогли преодолеть страшную пропасть на пути к Нему, то, естественно, о каком творчестве, о какой культуре речь? Тут бы спастись, преодолеть пропасть (а там, трава не расти ) И именно русская религиозно-философская мысль (в особенности ярко это у Бердяева) попыталась преодолеть эту пропасть на пути к Богу. Именно Бердяев писал, что Бог так же нуждается в нас, нашем творчестве, ответной любви, как и мы в Нем. Никакого самодовольного Бога не существует. А Андреев развил эту мысль дальше.

Вот, собственно, о чем была моя тема. 

А что касается откровения Вечной Женственности, то за 10 лет до начала "Розы Мира" (с 1939-го) в Англии стала выходить часть за частью "Космическая трилогия" Клайва Льюиса. Там тоже символически описываются три мира - падший мир Земли, менее падший мир Марса и избежавший грехопадения мир Венеры. Вернее, помимо названия самих планет, есть и названия их... чуть было не сказал "брамфатур". Там тоже действуют (и тоже в пространствах разных измерений), типа, свои Планетарные Логосы (только зовут их Уарсами)

Да, я знаком с "Космической трилогией" Клайва Льюиса. Льюис и его друг Толкиен - одни из моих любимых авторов. В творчестве Толкиена (и в его "Сильмариллионе", и во "Властелине Колец") также немало параллелей с Мифом "Розы Мира". О чем это говорит? Лично мне говорит о том, что откровение Вечной Женственности идет по всему миру. И чуткие мистически люди это откровение улавливают и преломляют в своем собственном творчестве. Отсюда поразительное внутреннее сходство у таких, казалось бы, совершенно разных людей, как Толкиен, Льюис, Андреев, Ефремов.

PS. Насчет миров из трилогии Льюиса. Мне кажется, по тексту трилогии правильней будет так: старый мир Марса, переживший катастрофу (на поверхности никто не живет); но при этом жизнь сохранилась во впадинах, пещерах; есть свой Уарса (Планетарный Логос). При этом оставшиеся жители Марса не злы и не очень эгоистичны. Земля - это где-то посередине. И Венера - это как раз очень молодой мир, еще не переживший свое грехопадение. Кажется так...

историков - на общей волне увлечения идеями социализма. Их оппоненты, противники социалистических идей, естественно, в ответ приписывали инкам "порабощение личности" и т.п. Но собственно исторического в таких идеологических дискуссиях было мало. Из серьёзных исследований первой половины прошлого века в этом отношении можно назвать книгу французского экономиста Луи Бодэна "Социалистическая империя инков", опубликованную в 1928 году (а также две работы, 1942 и 1955 годов, тоже посвящённые инкам) - но и он отмечал нехватку исторических источников (археологические и прочие специальные исследования только разворачивались). Поэтому уже в середине прошлого века идеологизированный подход начал сменяться конкретно-историческим. И чем далее, тем более становилось ясно, что государство инков могло быть расценено как "порабощающее личность" лишь с европоцентристской точки зрения, ибо инкское общество основывалось прежде всего на высоких религиозно-этических принципах, соответствовавших условиям жизни и менталитету индейцев. Причём, от европейской цивилизации того времени инкская отличалась явно в лучшую сторону. Характерен в этой связи, например, такой исторический документ, датированный 1589 годом - духовное завещание знаменитого конкистадора Мансьо Сьерра де Легисамо, который в качестве своей части трофеев, захваченных в столице инков Куско, получил золотой диск. Он считал, что диск был захвачен в храме Солнца, да и вообще многое тяготило его совесть. И вот в чём он, в частности, каялся в конце своей жизни:

"Перед тем как составить свое завещание, я заявляю, что уже в течение нескольких лет хотел довести определенную информацию до сведения его величества короля Филиппа, нашего принца, ярого последователя Христа, беззаветно служащего Богу, нашему Отцу. Хочу снять камень со своей души. Я играл ведущую роль в открытии и захвате стран, которые мы отняли у Инков, здешних правителей, и передали под власть нашей царствующей короны. Его католическое величество знает, что мы не нашли в этих странах ни воров, ни лихих людей, ни бездельников, ни коварных женщин–клятвопреступниц. Такое поведение здесь находилось под запретом, аморальные люди не могли жить спокойно, а у всех подданных Инки была честная и прибыльная работа. Обрабатываемые земли, горы, рудники, пастбища, охотничьи угодья, леса - все было учтено, организовано и поделено таким образом, что каждый знал, чем он владеет. Никто другой не мог захватить и владеть этим, и поэтому не было нужды обращаться в суд. Многочисленные войны не мешали обработке земли, не наносили урон культуре и другой деятельности. Совершенно все, от наиболее важных до самых малых деталей, было организовано и координировалось с большой мудростью. Инков боялись, их слушались, уважали и превозносили. Все подчиненные считали их очень способными правителями. Их губернаторы и военачальники обладали такими же качествами, а поскольку у них была власть, сила и стремление к сопротивлению, мы были вынуждены силой оружия полностью лишить их власти и собственности. Таким образом мы подчинили их и заставили служить Богу, нашему Отцу, лишив всех земель и поместив под начало короны. Благодаря ей и нашему Отцу Богу, нам удалось консолидировать свою власть в этом регионе, полном богатств и населенном многочисленными народами. Мы превратили сдавшихся нам правителей в рабов, что уже известно всему миру. Когда мы начинали этот поход, нас была всего небольшая группа, и я хочу, чтобы его католическое величество понял, почему я пишу эти строки. Я хочу облегчить свою совесть и покаяться в грехах. Мы изменили народ, который был так мудр, совершал так мало преступлений, сторонился всех крайностей и новшеств, был настолько честен, что владелец десяти тысяч золотых и серебряных песо мог оставить свою дверь открытой и, покидая дом, извещал об этом всех, поставив метлу поперек двери. В соответствии с обычаем, этого знака было достаточно для того, чтобы никто не вошел в дом и не взял ничего. Люди выражали презрение, когда видели среди нас воров и мужчин, подбивавших их жен и дочерей ко греху... Весь регион погрузился в полный хаос и метался из одной крайности в другую. Прежде в нем не было зла, теперь здесь не найти добра"(99).

Про полный хаос и полное отсутствие добра Мансьо Сьерра де Легисамо помянул не случайно, ибо уже за первые полвека испанского владычества коренное население бывшей инкской империи сократилось почти в четыре раза (с примерно семи миллионов человек до менее двух миллионов). Произошел самый настоящий геноцид, и уже тогда "некоторые наблюдатели сделали убийственные сравнения. Фернандо де Армельонес писал: "Мы не можем скрывать великий парадокс: варвар Уайна-Капак поддерживал такой великолепный порядок, что в стране царило спокойствие и все были накормлены, тогда как сейчас мы видим только бесконечную череду опустевших деревень, стоящих вдоль всех дорог королевства". Другой отчет включал в себя такую оценку: "Ясно, что раньше управление страной было лучше и полезнее, так как, когда правили Инки, численность населения постоянно росла". Другие хронисты были встревожены той перспективой, которая ожидала Перу. Высокопоставленный иезуит Хосе де Акоста писал: "Многие считают, что то немногое индейское население, которое еще осталось, скоро исчезнет". А доминиканец Санто Томас обратился к королю с просьбой: "Если не будет отдан приказ прекратить неразбериху в управлении этой страной, ее коренное население вымрет; а когда с ним будет покончено, закончится и господство Вашего Величества над ней". Диего де Роблес также подчеркивал безотлагательность этой проблемы: "Если вымрет коренное население, стране конец. Я имею в виду ее богатство: ведь все золото и серебро, которое поступает в Испанию, добывается благодаря этим индейцам". И Родриго де Лоайса писал: "Я должен уведомить Ваше Католическое Величество, что несчастных индейцев истребляют и они вымирают. Половина из них уже исчезла, и всех остальных ждет такая же участь в течение восьми лет, если ситуацию не исправить". Эти ужасающие примеры сокращения численности населения относились к тем районам Перу, которые в наибольшей степени подверглись испанской оккупации"(100). Так обстояли дела в плане историческом. Но, может, в метаисторическом отношении цивилизация инков являла собой "дьявольскую машину массовых духовных убийств", как то указано в "Розе Мира"?

Отнюдь нет. Более того, из прочих цивилизаций и культур Центральной и Южной Америки государство инков как раз выделялась отсутствием массовых человеческих жертвоприношений - их запретили, насколько смогли, именно инки, немало сделавшие для просветления царивших до них законов духовной жизни. Если исходить из презумпции духовидения, то Даниил Андреев скорее должен был бы привести в качестве демонического замысла пример цивилизации ацтеков или майя с их кровавыми культами. Ведь кардинальная разница бросалась в глаза даже конкистадорам, как о том свидетельствует их современник Инка Гарсиласо де ла Вега: "Я являюсь свидетелем, который много раз слышал, как мой отец и его современники сравнивали два государства - Мексику и Перу, разговаривая, в частности, о человеческих жертвоприношениях и поедании человеческого мяса, и они так хвалили инков из Перу за то, что у них не было и они не допускали этого"(101). Однако об ацтеках российские интеллигенты судили разве что по "Дочери Монтесумы" Хаггарда, да и о майя, кроме некоего романтического ореола, мало что ведали. Вот и в "Розе Мира" тольтеко-ацтекская метакультура поминается лишь вскользь, юкатанская (майя) характеризуется как "сверхнарод, спиралеобразным развитием поднимающийся к духу" - в противовес инкской, "гибель которой в Энрофе, как ни странно, уберегла мир от большой опасности"(102). И это несмотря на то, что в действительности империя инков была разноплеменной, где различные культуры и религиозные культы сосуществовали гармонично (насколько это вообще возможно было в тех исторических условиях). В целом власть обеспечивалась не столько силой наказаний, сколько силой авторитета. Да и как правителю не обладать авторитетом, если о себе он заботился в последнюю очередь. Взять, к примеру, обработку земли. Горное земледелие вообще очень сложная вещь, многое зависело там от оптимальных сроков. И по очерёдности обработки вся земля в инкском государстве делилась на три категории. В первую очередь общими усилиями обрабатывали землю тех, кто по каким-либо причинам не мог сделать этого сам (по болезни, или земли вдов и т.п.). Затем каждый обрабатывал свои земли. И в последнюю очередь - земли Верховного Инки, которые обрабатывали также сообща, после обработки своих земель. По традиции работа на королевских землях воспринималась как праздник. Сами же верховные правители, отводя своим земельным угодьям последнюю очередь, руководствовались весьма мудрым соображением: "из процветания подданных рождалось рвение хорошо служить королю; ибо, будучи бедными и нуждающимися людьми, они плохо бы стали служить на войне и в мире"(103). Мирской авторитет подкреплялся религиозным. При обилии разного рода местных языческих культов, существовал и общенародный культ бога Солнца, где Верховный Инка считался олицетворением Солнца на земле. А на более высоком религиозном уровне, говоря словами Луи Бодэна, "божественность самого правителя тускнела, и рядом появлялась другая сущность, абстрактная, неосязаемая, уникальная, другими словами - Бог. Он настолько напоминал христианское божество, что такие хорошо осведомленные летописцы, как Гарсиласо де ла Вега и Бартоломео де Лас Касас, без сомнения утверждали, что инки поклонялись настоящему Богу, а индейцы вплотную подошли к пониманию "истины". По этой дороге супервозвышенного инки продвинулись гораздо дальше, чем даже испанцы. Они построили только два храма для своего верховного Бога: один в Куско, другой в Ракче. По их мнению, раз уж их Бог присутствовал во все времена и во всех местах, то было бы неразумно поселить его в одном месте. Они даже воздерживались от пожертвований ему, мотивируя это тем, что Богу невозможно предложить что-нибудь, чего у него еще нет, так как ему принадлежит все"(104). Буквальный перевод имени Бога у инков означал "Творец Вселенной", с дополнительными катафатическим смыслом "Тот, Кто вселяет душу в Мир, Вселенную, а во всем подлинном значении... означает: Тот, Кто делает со Вселенной то, что душа с телом"(105), и с апофатическим - "Сияющее Основание и Бездна". Существовала вера в бессмертие души (причём это бессмертие было связано и с телесностью человека), функции жрецов во многом были аналогичны служению христианских священников: так, совершивший проступок, очищал себя перед жрецом исповедью о "грехах слова и дела", на согрешившего налагалась епитимья с омовением проточной водой... Именно поэтому, как отмечает Джон Хемминг, "перуанцы приняли христианство удивительно хорошо. Они толпами приходили на обряд крещения, даже если они почти ничего не понимали из приблизительного перевода испанских проповедей. Они без труда поменяли официальную религию инков на католицизм... В двух официальных религиях было много схожего: священники, монастыри, храмы и церковная десятина. В обеих широко праздновались религиозные праздники, что так любили индейцы, хотя они и не могли понять, почему христианские священники лишали свои празднества красок, не одобряя традиционное распитие спиртного и пляски"(106). Как видим, не такие уж "порабощённые личности" были инки в массе своей. 

Помимо всего прочего есть и ещё одно обстоятельство, которое исследователи начали осознавать только в 21 веке. В истории порой такое бывало: находили какой-то древний артефакт непонятного назначения, зачисляли его в "предметы культа", а потом, лишь после достижения соответствующего технологического уровня, понимали, что оный артефакт вполне мог быть предтечей продвинутой технологии. Нечто подобное ныне происходит и с изучением цивилизации инков. Дело в том, что ещё со времён Франсиско Писарро европейцы невольно обращали внимание на странное несоответствие: в государстве, которое обладало высокоразвитой многоотраслевой экономикой, продуманной и вполне справедливой социальной системой, где обычным делом был водопровод (превосходивший по качеству древнеримский и в Европе тогда ещё неведомый), где в медицине уже использовался пенициллин (открытый европейцами лишь в 20 веке), где создавали такие инженерные сооружения (вроде горных "царских дорог"), которые и по нынешним временам нелегко построить с помощью современной техники - при всём при этом у инков начисто отсутствовала письменность. Ибо узелковая система "кипу"на полноценную письменность никак не похожа. Это продолжало обескураживать вплоть до начала 20 века, когда решено было считать кипу письменностью, и тем самым закрыть вопрос. Так временно проблему закрыли. И лишь когда само европейское общество дошло, наконец, до постиндустриальной эпохи, появилось чем понять суть той цивилизации. Есть основания считать, что она была первым (из известных) в мире информационным обществом, оперировавшим информацией как таковой, в чистом виде, для чего такая примитивная вещь, как графическая письменность, была уже излишней. На этой основе функционировал, в том числе, и инкский прообраз современных ERP-систем, делавший их хозяйствование столь эффективным. Разумеется, никакого компьютерного "железа" (да и вообще железа) там не было, зато было высочайшее развитие мнемотехники, овладевая которой, люди хранили в памяти и передавали друг другу, заодно из поколения в поколение, гигабайты информации. Ну, а кипу (возможно, и токапу) - своего рода "узелки на память", вспомогательные "программы" (в том числе для работы на счётчиках-юпанах), вроде нынешних плагинов да драйверов (согласно выводам Гарри Эртона). Это позволило инкам достичь небывалых высот, но это же стало и одной из главных причин их быстрого краха. Когда технически более продвинутая но интеллектуально более варварская европейская цивилизация руками конкистадоров уничтожила у инков "информационные базы данных", перебив соответствующую часть населения, то не осталось почти ничего: ни философии, ни науки, ни львиной доли культуры, ни даже исторической памяти. А если ещё учесть, что у инков (взять хотя бы понятия "секе" и "уака") было развито чувство того, что в "Розе Мира" называется общением со светлыми стихиалями, то вердикт о демоническом характере этой цивилизации предстаёт вообще крайне странным.

В целом же глубоко прав Ю.Е. Березкин, который во втором издании своей монографии об империи инков отмечает: "За последние годы в науке о древних обществах произошла революция, а объем наших знаний о Древнем Перу возрос многократно", и вместе с тем подчёркивает: "Каждое поколение по-новому смотрит на события прошлого. Вольно или невольно люди различают в истории лишь отражение тех идей, которые помогают им в данный момент ориентироваться в окружающем мире. Неудивительно поэтому, что в Новейшее Время одни видели в инках граждан социалистической утопии, другие - деспотов-рабовладельцев, третьи - создателей сравнительно примитивного раннего государства, причем в обоснование своей позиции приводили зачастую одни и те же факты. И если сейчас мы способны посмотреть на историю народов Центральных Анд иначе, чем 30, 50 или 100 лет назад, то не только из-за возросшего объема знаний об инках и их предшественниках, но еще и потому, что изменилось общество, в котором мы сами живем"(107). Вот и в случае с "Розой Мира", где метаисторический взгляд автора шёл из камеры сталинской тюрьмы, многое объясняется, пожалуй, именно этим.

Парадокс мифологической метафилософии "Розы Мира" в данном случае ещё и в том, что в конечном итоге идеал грядущего глобального мироруководства оказывается, словно по иронии судьбы, совпадающим именно с инкским жизнеустройством. Как в государстве инков первоочередным мирским делом считали обеспечение материального благосостояния всех членов общества и элементарное нравственное отношение между всеми без каких-либо исключений - так и у Розы Мира "ближайшая эпохальная задача - чтобы достойный человека материальный достаток, простое житейское благополучие и элементарно нравственные отношения между людьми водворились везде, не оставляя вне своих пределов ни одного человека"(108). Там Верховный Инка как живая связь с Богом, чья воля священна - здесь Верховный Наставник как "мистическая связь между живущим человечеством и миром горним, проявитель Провиденциальной воли"(109). Как Верховный Инка действовал прежде всего силой авторитета, прибегая к насилию только в исключительных случаях - так и "Верховный Наставник должен стоять на такой моральной высоте, чтобы любовь и доверие к нему заменяли бы другие методы властвования. Принуждение, насилие над чужою волей мучительны для него; он пользуется ими лишь в редчайших случаях"(110). Как в государстве инков праведность верховной власти откликалась народным доверием, что являлось основой власти - так и в Розе Мира в основе "живое доверие народа к тому, кто доказал свою нравственную высоту; это - авторитет праведности"(111). Как у инков идеалом являлось выполнение долга не по принуждению, а по доброй воле, и это воспитывалось у всех с детства - так и у Розы Мира задача, чтобы  "формировалось бы поколение, способное к выполнению долга не по принуждению, а по доброй воле"(112)... И так - буквально по всем параметрам. Даже грядущие "верграды - города веры", где "осью каждого из них является храм Солнца Мира"(113) - это ничто иное, как историческая реальность инкской эпохи, где города играли прежде всего сакральную роль, а центральным храмом был Храм Солнца. А если без мифов да мифологий, то и в инкском прошлом многое было гораздо прозаичней, и о мировом будущем ведает лишь Господь.

Словом, как ни пытался Даниил Андреев обосновать, что суммарный факт уничтожения перуанского государства подлежит не только первой (этики совести), но и второй (метаисторической) этической оценке, которая даёт этому злу относительное оправдание в плане становления народов и человечества, настоящего обоснования у него так и не получилось. Чаемого примирения двух этик не происходит: геноцид остаётся геноцидом, и нет ему никаких оправданий - даже относительных. Судить о полезности или вредоносности народов и цивилизаций с точки зрения, якобы, метаисторического будущего, выносить вердикт, кто достоин жить, а кто нет с высоты вечности - значит присваивать себе такие прерогативы, которые человеку не даны. Сие неизбежно означает грешить против совести, ибо на самом деле никакой "второй этики" нет - есть только первая, она же единственная. Ещё более очевидно это, когда двойная этика "Розы Мира" поневоле вынуждена задаться вопросом и давать ответы по поводу смысла страдания и смерти людей, которые неповинны в общественных катаклизмах. Тут же получается, что если даже лично человек и не виноват, то он всё равно виноват, и хотя страданий да смерти не заслужил, пожинает их заслуженно. И не по воле Бога даже, а в силу космического прогресса, где человек в своей относительной ценности - всего лишь средство развязывания кармических узлов: "Что же пожинает своими страданиями и смертью человек, падающий жертвой национального бедствия? - Отчасти он все-таки пожинает этим плоды личной кармы; если же он сам ни в каких злодеяниях не виновен, то он страдает и умирает не в качестве личности, а в качестве члена национального коллектива, и своим страданием и смертью способствует развязыванию этого кармического узла навсегда. В этом заключается карма коллективная, в данном случае национально-культурно-государственная"(114). По такой логике, действительно, едва ли не главной движущей силой исторических процессов достойны быть не люди, а уицраоры - плоды совместного творчества и орудия совместного использования добрых демиургов и злобных дьявольских сил. Так оно, собственно, в мифологии "Розы Мира" и происходит.

Как говорится, qui nimium probat, nihil probat. Тем обстоятельством, что в метаисторическом плане демоны великодержавности и их династии возникли по инициативе демиургов сверхнародов, что они действуют с санкции этих демиургов, но вместе с тем являются и оружием планетарного демона Гагтунгра - этим в "Розе Мира" объясняется едва ли не вся история земных человеческих обществ. И тем самым не объясняется ничего. Сначала демиург благославляет демона на исторические свершения, потом тот же "демиург сверхнарода снимает свое благословение с демона государственности, когда деятельность последнего начинает диктоваться только его черным ядром. В этот же момент в историческом слое лишается демиургической инвольтации и человекоорудие уицраора(115) - подобным способом "объяснить" можно всё, что угодно. Не говоря уже о моральной стороне дела и не говоря даже о возможности каких-либо исторических прогнозов на основе такой методологии, явно не срабатывает она и при объяснении уже свершившихся исторических событий, а нередко попросту не согласуется с событиями реальной истории.

Подробный разбор этого аспекта мифологии "Розы Мира" - предмет особого разговора. Но поскольку значительная часть книги посвящена российской истории и метаистории, приведём лишь некоторые наглядные примеры. Взять, скажем, финал Второй мировой войны, когда Красная Армия завершала разгром гитлеровских орд в Европе. Согласно метаисторической концепции "Розы Мира", для СССР это было лишь прелюдией к развязыванию новой мировой войны, но... "Сталина в его натиске на Запад заставило остановиться одно неожиданное событие. То есть предуведомлен о нем он был, но не придавал этой опасности должного значения. В мае 1945 года, когда началась уже разработка планов нападения на недавних союзников, вождь был информирован - не из мистического, а из вполне земного источника об испытании первой атомной бомбы в Нью-Мексико. Он почувствовал нечто вроде того, как если бы атомная бомба разорвалась у него в сознании. Вместо долгожданного перерастания второй мировой войны против фашизма в сокрушение всего капиталистического мира, вместо триумфального шествия революционных армий через Францию, Испанию, Африку неведомо куда, предстояло застыть на месте, кусая локти и высчитывая, сколько же лет потребуется теперь для того, чтобы тоже обзавестись атомным оружием, догнать и перегнать врага и, уложив капитализм в гроб молниеносным превращением в пустыню его столиц, провозгласить объединение мира под верховной властью единственного человекобога"(116). К Сталину, конечно, можно относиться как угодно - однако в данном случае речь о нашей стране, победившей нацизм и фашизм. Для обвинений в вероломном стремлении начать войну против вчерашних союзников требуются веские исторические доказательства. И такие доказательства имеются - хотя прямо противоположного свойства. Как ныне известно, уже весной 1945 года  Великобританией была разработана "Operation Unthinkable" - операция внезапного нападения на СССР как начало тотальной войны с Советским Союзом. Затем, уже в декабре 1945-го, в США был официально принят план "Totality", предполагавший ядерную бомбардировку двух десятков советских городов. Вскоре последовала ещё серия аналогичных западных планов, пока возникновение ядерного паритета не заставило англичан и американцев отказаться от идеи новой мировой войны. Ну, а что касается СССР, то ни стремления к мировой войне не было, ни планы соответствующие не разрабатывались - это тоже чисто исторический факт. Да и элементарный здравый смысл подсказывает, что после гигантских материальных и людских потерь Советскому Союзу было попросту не до мировой военной экспансии. Наконец, в мае 1945 года Сталин никак не мог быть информирован об испытании первой атомной бомбы в Нью-Мексико ни из какого земного источника, ибо само это первое испытание было осуществлено лишь 16 июля 1945-го. Это тоже чисто исторический факт, которого Даниил Андреев попросту не знал. Но тем самым рушатся все его метаисторические выкладки насчёт сорванного, якобы, американцами "перерастания второй мировой войны против фашизма в сокрушение всего капиталистического мира" злобным Советским Союзом. Хотя в западной идеологии неолиберализма этот ложный миф-страшилка бытует до сих пор.

Или вот как в "Розе Мира" расценивается итог 300-летней истории России при династии Романовых: сначала, на заре 17 века, "второй уицраор России вместе со своими человекоорудиями - носителями государственной власти - был осенен провиденциальной санкцией как меньшее из зол", а в конце, на заре века 20-го, "ненавидимая всеми классами, презираемая всеми творческими умами нации, осуждаемая высшим представительством народа, увлеченная в мистическую муть гипнотизирующим взором мужика-проходимца, мечтавшего о патриаршем клобуке, монархия Романовых рухнула почти без сопротивления. Последний самодержец был столь же бесцветен и недалек, как и ее основатель; но ему не простилось ничто. Ему вменялось именно врожденное отсутствие гениальности, ибо лишь государственный гений мог бы спасти старую державу, сообщив ей поступательное движение, влив новые силы и указав новую цель. Общество было непоколебимо убеждено в том, что монархия Романовых не справилась с историческими задачами, никакими силами свыше не направляема, и что права на жизнь у нее больше нет. И действительно: никаких отблесков демиурга давно уже не мерцало над челом императоров. Упрямые глупцы либо трагические неудачники, они не сумели низвести благодать на свою деятельность. И то, что торжественный обряд коронования превратился в жалкий маскарад, в фикцию, понимали все. Если бы катастрофа не оборвала естественного хода вещей, можно было бы ожидать, что Григорий Распутин добьется восстановления патриаршества, что клобук святого Гермогена будет возложен на голову хлыстовского "саваофа", развратника и бывшего конокрада, и что несколькими годами позднее император Алексей II будет коронован в Успенском соборе этим бесноватым, этой марионеткой Гашшарвы. От подобного несмываемого позора церковь была спасена только катастрофой. Очевидно, санкция со второго уицраора была снята давно"(117). Опять-таки, как ни относиться к Распутину, но ни конокрадом, ни хлыстом (ни тем паче "саваофом") он не был. Да и за что благодарить революционную катастрофу, если заговорщики убили его ещё до начала революционных событий. Не говоря уже, что ни одна страна не может существовать три столетия, если ею правят "упрямые глупцы либо трагические неудачники" - говоря языком "Розы Мира". Такую страну быстро сожрали бы демоны-уицраоры других держав. Словом, вместо каких-то метаисторических откровений Даниилом Андреевым в данном случае были воспроизведены расхожие клише революционно-демократической, а затем советской квазиисторической пропаганды. Включая момент, "когда в подвалах Екатеринбурга прозвучали, один за другим, несколько выстрелов и последнее из человекоорудий старого Жругра понесло расплату за грехи трех веков"(118). Для сравнения: "коронованный палач наконец получил возмездие за те моря крови и горы трупов, которые увековечили за ним кличку "Кровавый"... Царь-вампир понес давно заслуженную кару"(119). Разница лишь, что вместо "вампира" - "джугр", вместо "коронованного палача" - "человекоорудие", а вместо "давно заслуженной кары" - "расплата за грехи трех веков". Поневоле вспоминается также общеизвестный ныне риторический вопрос цареубийцы Юровского, который он произнёс в 1934 году в Свердловске, выступая перед старыми большевиками: "Молодое поколение нас может не понять. Могут упрекнуть, что мы убили девочек, убили наследника-мальчика. Но к сегодняшнему дню девочки-мальчики выросли бы... в кого?". Тоже, оказывается, метаисторик своего рода, оперирующий своими метаэтическими категориями. Так смыкаются крайности, несмотря на всю их противоположность. Как отмечала супруга Андреева, когда "Роза Мира" только создавалась, "мысли Даниила не были заняты императорской семьей. Он даже разделял, в какой-то мере, интеллигентское отношение к тому, что "да, безвольный император, императрица, как жаль детей"..."(120). Подобное "интеллигентское отношение", облекаемое в принципы "метаэтики", и есть та почва, на которой вырастает императив "революционной целесообразности". Это наблюдалось в России не только в начале прошлого века, но и в конце его, когда вчерашние ревнители "слезинки ребёнка" в одночасье обернулись ревнителями рыночной миссии "любой ценой". Естественно, самих себя тоже причисляя к "силам Света" (а как же иначе), к обладателям эзотерического провиденциального смысла творимых (якобы, во благо) преступлений. Ведь экономический материализм, каким бы он ни был (марксистским или кейнсианским), тоже по-своему телеологичен, метаисторичен и метаэтичен, отводя людям роль человекоорудий иных, отнюдь не человеческих сил.

Поскольку земная жизнь людей, по "Розе Мира", есть лишь один из эпизодов (возможно, даже не единственный) на пути космической эволюции монад, эти монады не столько проживают человеческие жизни, не столько являются людьми, сколько играют роль людей. Причём, роль стадиально-эпизодическую. Понимания истинного соотношения временного и вечного здесь нет. Во многом это вообще беда русской религиозной философии "серебряного века" с её надуманный недоумением (особенно ярко выраженном у Николая Бердяева): мол, как за грехи временной земной жизни могут быть вечные адские муки? При этом правомерность вечного блаженства за временные благодеяния почему-то особых сомнений не вызывала. Но и в том, и в другом случае сама постановка подобных вопросов обнажает трагическое непонимание, что век земной человеческий жизни столь же вечен, как и жизнь будущего века. Ещё больше такое непонимание усугубляется, когда утрачивается чувство абсолютной уникальности каждой человеческой личности, её абсолютной ценности, без какой-либо относительности. Тогда оказывается возможным писать про "прозябание тысяч людей духовной середины". И наоборот, утверждать, что "дар святости есть такой же дар, как гениальность", что он "заключаются в том, что к конкретной человеческой личности, выдающейся по своим врожденным способностям воспринимать светлую инспирацию иерархий, посылается с детства (реже - в зрелом возрасте) один из даймонов", кои суть "посланцы из мира крылатого человечества, где миссия Христа была победно завершена", и, якобы, "бодрствуя над людьми, обладающими светлым даром, то есть специальною миссией, даймоны становятся проводниками, через которые льется в разум и волю человека воздействие Провиденциальных начал" (121). Ну, а к другим конкретным человеческим личностям, не являющимся выдающимися по своим врождённым способностям воспринимать светлую инспирацию иерархий, никто не посылается, никто над ними не бодрствует, в разум и волю воздействие Провиденциальных начал не льётся - этакая прирождённая богооставленность. Но тогда у первых нет никаких личных заслуг, а у вторых нет никакой личной вины в том, близки или далеки их разум и воля от светлых состояний. Быть или не быть избранным - это уже не дело личной человеческой свободы, это выбор совсем иных сил. А люди оказываются лишь человекоорудиями инспираций - светлых или тёмных, тут даже не суть важно, ибо равно игнорируется свобода человеческой воли. И особенно явственно видно это именно тогда, когда в "Розе Мира" речь идёт о святости. Даже не вдаваясь в вопрос, врождённа или не врождённа гениальность, талант и т.п., следует особо подчеркнуть, что святость - принципиально иной Божий дар. С православно-философской точки зрения к праведности и святости призваны все без исключения, всем дан дар способности к этому - в чём и состоит победность миссии Иисуса Христа в Его земной жизни. Святым человек становится по причастности Всесвятому Богу, Который свят по природе, в силу соединения с Ним, соучастия в Его всесовершенной Жизни. Способность к этому, способность человеческой природы, каждого человека воспринимать благодать Святого Духа - вот то главное, что кардинально изменилось в земном мире после Богоявления, после земной жизни Богочеловека Иисуса Христа. Если же считать Христа не Богом, а Планетарным Логосом, да ещё и миссию оборванной, то естественен вывод, что в мире "вообще не совершилось коренного сдвига. Законы остались законами, инстинкты - инстинктами, страсти - страстями, болезни - болезнями, смерть - смертью, государства - государствами, войны - войнами, тирании тираниями"(122). А метаисторические инспираторы (тёмные и светлые) остались инспираторами, для коих в человеческой истории есть только человекоорудия их инспираций.

В итоге метафилософия истории "Розы Мира" представляет своеобразный детерминизм своеобразного вредительства: всё доброе сеется светлыми провиденциальными силами, но неизбежно искажается силами демоническими - с фатальной необходимостью, ибо человечество не может осуществлять доброе из-за оборванности земной миссии Планетарного Логоса, отождествляемого с Христом. Из за этой оборванности люди так и остались рабами греха, несут в себе "семя дьявола", не получили возможность сознательно осуществлять одухотворённые светлые идеалы, сохраняя собственно человеческое лишь на подсознательном или сверхсознательном психическом уровне. А на уровне своего сознания человек легко становился добычей искажающих демонических сил. Такое положение дел выступает почти самоочевидным, в том числе при оценке социалистических преобразований в России: "Нужно ли после этого подробно останавливаться на метаисторическом смысле гражданской войны? Указывать, человекоорудиями каких именно жругритов были вожаки тех или иных движений? Все это ясно и без объяснений, да и не это существенно и важно с точки зрения мирового будущего. Важно то, что борьба демонического и провиденциального начал продолжала протекать и внутри того исторического движения, внутри той психологии, которые к концу гражданской войны сделались господствующими и оставались таковыми в течение нескольких десятилетий. При анализе этих явлений никогда нельзя забывать, что семя этой идеологии и всего этого движения, идеал совершенного социального устройства, было посеяно на исторической ниве теми же силами, которые некогда уяснили разуму и сердцам далеких минувших поколений идеалы всеобщего братства, равенства людей перед Богом и права на свободу для каждого из живущих. В человечестве, не получившем возможности это осуществить вследствие оборванности миссии Христа, идеалы эти неизбежно должны были постепенно лишиться своей одухотворенности, снизиться и выхолоститься, а практика должна была отказаться от слишком медленного и веками дискредитировавшегося принципа христианского самосовершенствования и прийти к замене его принципом внешнего насилия. Так демоническое начало исказило идеал и залило кровью дорогу. Именно это видим мы и в панорамах гражданской войны, и в последовавших за нею этапах истории. Но это еще не значило, будто бы демоническое начало полностью захватило и контролирует и это движение, и психику людей, к нему примкнувших. Сколь ни снижалась их этическая практика и сколь враждебен ко всякой духовности ни становился их порабощенный материалистической доктриной ум, но человеческие душевные движения, вытекавшие из бессознательной или сверхсознательной сферы, продолжали зачастую быть и возвышенными, и чистыми, и достойными. Отсюда вытекало и чувство товарищества, и жажда знания, и героизм, и самопожертвование, тем более ценные, что жертвующий своей жизнью ради блага грядущего человечества не рассчитывал на воздаяние в загробной жизни"(123).

Здесь, опять-таки, отнюдь не случайно происходит возвращение к центральному пункту всей мифологической концепции "Розы Мира" - к "оборванности миссии Христа", т.е. Планетарного Логоса, который (а не Бог) вочеловечился на Земле двадцать веков тому назад. Ведь именно вследствие оборванности миссии Планетарного Логоса человечество не получило возможности осуществить (как и многое другое) также идеал совершенного социального устройства, хотя сам этот идеал и стремление его осуществить было посеяно на исторической ниве человечества светлыми провиденциальными силами во главе с тем же Планетарным Логосом. Идеал был дан, стремление к осуществлению было дано, а возможность осуществить идеал духовными средствами дано не было. Оборванность земной миссии Планетарного Логоса обернулась тем, что оный Логос не смог дать людям главного: подлинной духовной свободы, духовной силы сознательно делать выбор в пользу добра. Ибо люди по-прежнему поражены "дьявольским семенем", искупление первородного греха не состоялось - "искупление Христом должно было совершиться, если бы миссия не оборвалась"(124). Но тем самым получается, что прежде всего как раз Планетарный Логос своей не осуществлённой должным образом миссией обрёк человечество на отказ от "слишком медленного" христианского самосовершенствования и на необходимость прийти к замене его принципом внешнего насилия. "Так демоническое начало исказило идеал и залило кровью дорогу" - сие в данном случае есть vox et praeterea nihil, ибо у такого демонического начала оказывается начало отнюдь не демоническое. Сам Даниил Андреев, увлечённый трансфизическими и метаисторическими построениями, не замечал главного порока своей мифологическо-метафилософской концепции. За обилием прекрасных слов о любви, добре и творчестве, за пронзительной искренностью чистосердечного стремления к Богу и верности "своему единственному догмату: Ты - благ, и благ Твой промысел. Темное и жестокое не от Тебя"(125), за пафосом мифотворца и метафилософа, уверенного в истинности своего мифа и своей метафилософии, у него нередко кроются фундаментальные искажения, исподволь оборачивающиеся против его же "единственного догмата". Те самые, о которых писал Николай Бердяев: "Отрицание той истины, что Христос есть Сын Божий, единородный Отцу, что во Христе - Богочеловек, в единой личности совершенно соединились две природы и две воли, Божеская и человеческая,.. есть извращение духовного опыта, есть ложный путь человеческого духа, на котором человек не может в совершенстве соединиться с Богом, есть ложная символика событий духовного мира"(126). С какой бы симпатией, с каким бы сочувствием ни относиться к личности и судьбе Даниила Андреева, исследователи его творчества не должны закрывать глаза и на эту ложную символику "Розы Мира". Как нельзя закрывать глаза и на тот факт, что при всей неудовлетворительности подобной символики, по смысловой и духовной направленности своей она диаметрально противоположна теософии, антропософии и оккультизму.

7) "Роза Мира" как интегральный миф метафилософии

Символика бывает разной. Хотя она всегда так или иначе сопряжена с духовным опытом (выражая или искажая его), ставить между ними знак равенства нельзя. Вот и в "Розе Мира" следует различать личный духовный опыт автора и ту форму выражения этого опыта, которую являет собой его книга. Содержательность формы - это вопрос жанра. О литературном жанре "Розы Мира" пусть спорят литературоведы, здесь же (хотя поневоле конспективно) речь только о жанре с философской точки зрения. Выше в этой связи говорилось, что "Роза Мира" представляет собой интегральный миф: попытку интегрировать все (известные Даниилу Андрееву) мифологические картины мира посредством создания собственной мифологии метареальности. Но эта общая констатация требует существенных уточнений.

Нет, пожалуй, иного такого слова, о котором не бытовало бы столько мифов, как само слово "миф". Дело не только в полисемии, но и в специфике языка мифологического описания, в его синтаксисе, семантике и прагматике. Порой встречается даже стремление объявить этот язык высшим из возможных, а потому далее неопределимым. Но эта крайность основана на недостаточном понимании сути проблемы или на  психологическом желании некоего пространства произвола, где что угодно можно было бы объявить "мифом" (в высоком значении этого слова) и говорить даже о "поэтической структуре мифологии", не понимая всей смысловой абсурдности такого словосочетания. Сам Даниил Андреев от подобной крайности был далёк - наоборот, сопоставляя поэтический цикл "Русские боги" и трактат "Роза Мира", подчёркивал в плане объяснения метареальности: "это - задача другой, вне искусства рождающейся книги. Поэзия же - и с рифмами, и без рифм - не терпит подобных заданий"(127). Хотя трактовал понятие "миф" тоже широко, подводя под него и понятия религий, включая христианство. При этом отмечал: "За мифами всегда стоит та или иная трансфизическая реальность, но она не может быть не искаженной и не запутанной привнесением в миф множества "человеческого, слишком человеческого". Методика высвобождения трансфизического зерна мифов из их человеческой шелухи вряд ли может быть, во всяком случае теперь, строго и точно сформулирована. Пока не удалось еще выработать необходимый для этого механизм критериев, которого в любом случае было бы достаточно. Да и сомнительно, разрешима ли подобная сложнейшая мистическая задача при помощи одного рацио"(128). Оставим в стороне опять-таки возникающую здесь автореферентность, по которой и "Роза Мира", как миф, тоже должна содержать множество привнесённой автором "человеческой шелухи", раз иначе не может быть у любого мифа. Важнее в данном случае другое: слишком расплывчато-широкая трактовка понятия мифа стирает принципиальную разницу между религией и мифологией. В действительности же всякая мифология так или иначе религиозна (основана на вере в некую иную реальность, нежели эмпирически данная), но не всякая религия мифологична.

В частности, из самой сути мифа следует, что православное христианство - не миф. Действительно, исходить ли из понимания, что "миф есть развёрнутое магическое имя"(129) или (что по сути то же, только языком семиотики) исходить ли из понимания мифа как "мира собственных имён"(130), - в любом случае оказывается, что в христианском понимании к Богу это неприменимо: "Зная это, богословы и воспевают Его и как Безымянного, и как сообразного всякому имени. Он безымянен, говорят, потому что Богоначалие сказало в одном символическом богоявлении из разряда таинственных видений, упрекая спросившего "Каково имя Твое?" и как бы отводя его от всякого знания Божьего имени: "Почему ты спрашиваешь имя Мое? Оно чудесно" (Быт. 32:29). И не является ли поистине удивительным такое "имя, которое выше всякого имени" (Фил. 2:9), - неназываемое, пребывающее "превыше всякого имени, именуемого и в этом веке и в будущем" (ср. Еф. 1:27)?(131). В истории были (и есть) примеры религий, которые пребывали в рамках мифологии, и выход за её пределы осуществлялся преимущественно философски (например, платонизм или даосизм). Однако ветхозаветный иудаизм и христианство изначально не относятся к их числу - будучи религиями Откровения они внемифологичны в том смысле, что мифами не являются. Если в принципе нет имени, разворачивающегося в миф, то невозможен и сам миф. Хотя здесь также отчасти используется мифологический язык, как и иные языки культуры.

Важно понять: отнюдь не всё, где можно встретить язык мифологии, является мифом. Миф, в собственном смысле этого слова, неотделим от мифологического сознания, он буквален: не допускает ни аллегорического толкования, ни использования поэтических метафор, ни условной образности. Говоря словами А.Ф. Лосева, "в мифе мы находим субстанциальное (или, попросту говоря, буквальное) тождество образа вещи и самой вещи, в то время как другие структурно-семантические категории говорят только о том или другом отражении вещей в их образах... Если идейная образность вещей является их поэтическим отражением, перед нами реалистический образ или тип. Если эта идейная образность рассматривается сама по себе как самодовлеющая действительность, - перед нами метафора. Если она только еще принцип порождения какой-то действительности, не данной прямо и непосредственно, но только выводимой и создающей большую смысловую перспективу, - перед нами символ. Если же, наконец, эта идейная образность субстанциально воплощена в самих вещах и от них неотделима, - перед нами миф"(132). При этом мифологическое сознание должно быть не латентным, а доминирующим и на уровне "дневного сознания", что в современных условиях свойственно лишь человеку в раннем детском возрасте(133). Соответственно, в той мере, в какой ныне ещё существуют настоящие мифы, они суть откровения вечно-детского в человеческой "умной душе", в человеческом духе (говоря о "настоящих", имеются в виду не мифы как элементы идеологических систем: мифы-фейки, мифы-трансляторы идеологем и т.п. - там уже иная категория). Это вечно-детское, первозданное, честное и чистое в каждом человеке изначально и неизбывно, оно и в зрелом возрасте виртуально наличествует в каждом целостном акте - художественном, научно-познавательном, философском, религиозном. Более того, без откровения вечно-детского в целостном акте религиозной веры человек не способен до конца открыться навстречу Божьему Откровению: "Истинно говорю вам: кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него"(Лк.18:17, Мк.10:15), "истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное"(Мф.18:3). Но те же духовные акты, именно своей целостностью, превосходят непосредственные акты мифологического сознания. Отсюда императив - "не будьте дети умом: на злое будьте младенцы, а по уму будьте совершеннолетни"(1Кор.14:20). Отсюда и сверх-мифологические построения "Розы Мира". В настоящих мифах в принципе невозможны ремарки, типа "набросанную мною картину не следует понимать с буквальной точностью"(134) или "я лелею надежду на то, что читатель поймет, что всякое применение к иерархиям привычных для нас антропоморфных понятий возраста, брачных отношений и т.п. может быть делаемо лишь с целью приблизить путем единственно возможных, хотя и далеких аналогий, нашу мысль к пониманию явлений, в буквальном смысле не имеющих почти ничего общего с явлениями, привычными для нас"(135). Наличие подобных ремарок указывает, что перед нами уже не собственно миф, а нечто лишь подобное мифу. Поэтому "следует различать спонтанно возникающие мифологические пласты и участки в индивидуальном и общественном сознании от обусловленных теми или иными историческими причинами сознательных попыток имитировать мифогенное сознание средствами немифологического мышления. Такого рода тексты могут считаться мифами (или даже не отличаться от них) с позиции немифологического сознания. Однако их органическая включенность в немифологический круг текстов и полная переводимость на немифологические языки культуры свидетельствует о мнимости этого совпадения"(136). В случае "Розы Мира" перед нами вполне искренняя имитация мифа средствами немифологического мышления. Или, несколько иначе, искренняя "попытка построить мифологию зла наших дней"(137). Эта характеристика, данная книге Даниила Андреева его современником Василием Налимовым тем более ценна, что он так же обладал схожим жизненным и духовным опытом(138), но обладал также и рефлексией этого духовного опыта.

Сам Даниил Андреев жанр "Розы Мира" обозначил как "метафилософию истории". По крайней мере так значится уже в первом издании (1991 год, издательство "Прометей"), которое "сделано в полном соответствии с подлинником"(139). Почему-то на это указание сторонники буквального отнесения "Розы Мира" к мифу или к чему-то мифопоэтическому  не обращают должного внимания. Возможно, из-за того, что нигде больше у Даниила Андреева термин "метафилософия" не употребляется, да и сам термин оставлен без явного определения. Однако в точно таком же положении находится у него, например, и термин "метагеография"(140), что отнюдь не препятствует пониманию его смысла, явствующего из контекста. Соответственно, и в данном случае метафилософия означает не метаязыковый уровень относительно языка философии (т.е. не в современном эпистемологическом значении), а философию метареальности. Метафилософия истории есть философия метаистории - философия тех вселенских и планетарных процессов на иноматериальных уровнях бытия, которые доминантно проявляются в эмпирически данной человеческой истории и определяют собой ход истории. Для описания этих процессов и слоёв в "Розе Мира" используется элементы и языка науки, и языка теологии, и языка философии, и языка мифологии, и языка поэзии. Однако в целом для аутентичного понимания этого произведения не требуется специального знакомства с поэтическим творчеством Даниила Андреева. Как верно отметил Борис Романов, "Роза Мира" - не вступление, не предварение к "Русским богам", не часть триптиха, в который можно было бы включить и драматическую поэму "Железная мистерия", хотя в них часто описываются одни и те же или связанные между собой события. Но лишь в "Розе Мира" мы находим четкий атлас описываемого поэтом космоса, внятную классификацию его движущих сил, подробный очерк пантеона русских - и не только русских - богов, как и изложение всей его концепции мироустройства"(141). Имея своим истоком один и тот же личный духовный опыт, формы выражения его во многом различны: от непосредственного созидания поэтических образов до дискурсивного выведения концептуального каркаса. Это же отмечал и сам Даниил Андреев: "Мои книги, написанные или пишущиеся в чисто поэтическом плане, зиждутся на личном опыте метаисторического познания. Концепция, являющаяся каркасом этих книг, выведена целиком из этого опыта"(142). И эта концепция, это выражение "религиозно-историко-философской системы"(143), каковой считал её опять-таки сам Даниил Андреев - прежде всего концепция философская, оперирующая в том числе категориями субъекта и объекта, абсолютной истины и относительной истины, трансцендентного и трансцендентального, прибегающая к аргументам, вроде "я высказываю мысли, которые после Канта должны, казалось бы, быть общеизвестными и общепринятыми"(144) и т.п. При этом даже не особо важно, что то понимание истины, которое, со ссылкой на Канта, изложено в "Розе Мира" и охарактеризовано как "стадиальный агностицизм"(145), к философии самого Канта, строго говоря, не имеет почти никакого отношения (разве что в преломлении через Шлейермахера, Аткинсона, известного как Йог Рамачарака, и Джеймса Джинса). Не особо важны в данном случае также коренные недостатки этой теории истины Даниила Андреева, вследствие коих она не только впадает в тривиальные противоречия, но и не выдерживает эмпирической верификации (об этом разговор особый). Важнее другое: такое понимание и такое изложение суть понимание и изложение сугубо философское, основывающееся на структуре соответствующего акта: озарения - созерцания - осмысления(146), достаточно сопоставить, например, с феноменологией Гуссерля. "Роза Мира" выражает вполне определённую философию - как в дискурсивной, так и в мифологической форме. Поэтому, действительно, сама эта книга, говоря словами Даниила Андреева, "вне искусства". Ничего собственно художественного в ней нет. Более того, "смешивать эти области между собой, полагать, например, будто метаисторическая форма познания является какою-то оригинальной и редкой разновидностью художественного творчества, - было бы самой примитивной ошибкой. На некоторых стадиях они могут соприкасаться, да. Но возможен метаисторический познавательный процесс, начисто свободный от элементов художественного творчества"(147). Возможен метаисторический познавательный процесс, лишённый также мифологического творчества, примером чему является философия поминавшегося уже Василия Налимова. Им, в частности, предложен весьма проработанный вариант объяснения источников духовного опыта, который лёг и в основу "Розы Мира": тот уровень сознания, который условно назван трансличностным метасознанием, который предшествует "коллективному бессознательному" и "выступает как некий неподвластный нам спонтанно действующий и потому таинственный для нас семантический триггер"(148), математически описываемый через фильтры вероятностной логики. Именно здесь пролегают как "средостения между дневным сознанием и глубинной памятью"(149), так и взаимодействие метасознания "с земным сознанием человека через бейесовскую логику"(150) бессознательного предмышления, основанную на известной формуле Бейеса, используемой в качестве своеобразного силлогизма.

Таким образом, интегральный (или синтетический, как угодно) миф "Розы Мира" есть имитация мифа: не в смысле некоей "подделки под миф", а в смысле, что мифом является лишь с позиций немифологического сознания. Это миф, и во многом строится по базовым законам мифологии, но вместе с тем это миф, который является мифом лишь по своей форме. Не случайно Даниил Андреев расценивал излагаемую в "Розе Мира" концепцию метаистории ещё и как религиозное учение: "термин "метаистория" употребляется в настоящей книге в двух значениях. Во-первых - как лежащая пока вне поля зрения науки, вне ее интересов и ее методологии совокупность процессов, протекающих в тех слоях инобытия, которые, будучи погружены в другие потоки времени и в другие виды пространства, просвечивают иногда сквозь процесс, воспринимаемый нами как история. Эти потусторонние процессы теснейшим образцом с историческим процессом связаны, его собою в значительной степени определяют, но отнюдь с ним не совпадают и с наибольшей полнотой раскрываются на путях именно того специфического метода познания, который следует назвать метаисторическим. Второе значение слова "метаистория" - это учение об этих процессах инобытия, учение, разумеется, не в научном, а именно в религиозном смысле(151). Но это не значит, что тем самым Даниил Андреев выдвигал какую-то новую религию или какое-то новое религиозное учение в собственном смысле слова. Как уже говорилось, для него понятие мифологического и понятие религиозного являлись синонимами, а граница между мифологическим и научным представлялась подвижной (отсюда характерное "пока вне поля зрения науки"). Эти черты (как проявления утопического сознания) вообще были свойственны тому (в целом весьма разнородному) направлению, которое получило название философии русского космизма. К примеру, "философия общего дела" Николая Фёдорова с её центральной идеей научного воскрешения предков, также исходила из относительности граней между мифологическим и научным. Свойственно это было даже тому направлению, которое категорически отвергало всё мифологическое и объявляло себя "единственно научным". Ведь не стоит забывать, что хронологически время создания "Розы Мира" совпало со временем создания другого грандиозного мифа, даже в официальном своём изложении занявшего обширный многостраничный текст в виде Программы КПСС. Такое совпадение тоже не случайно. Как не случайно, что интегральный миф борьбы добра со злом и светлого будущего Розы Мира, сформулированный в творчестве Даниила Андреева, во многих отношениях перекликается (порой едва ли не текстуально) с другим интегральным мифом борьбы добра со злом и светлого будущего коммунизма, сформулированным в творчестве Ивана Ефремова. У последнего, кстати, научно-фантастический жанр тоже являл собой лишь форму, в которой воплощено по-своему глубокое философское содержание. Вряд ли случайно также, что именно в 1950-х написал свою "Космологию духа" выдающийся советский философ Эвальд Ильенков - "философско-поэтическая фантасмагория, опирающаяся на принципы диалектического материализма"(152), как сам же он и обозначил жанр. Всё это, пожалуй, звенья одной цепи: спонтанной мифологизации как продолжения традиции утопического сознания в условиях императива "мы рождены, чтоб сказку сделать былью". И какая-либо официозность (вроде партсъезда, провозгласившего коммунистическое строительство) тут уже вторична. Как верно подметил историк Александр Фокин, "в ранней Советской России мифологизация была децентрализованным процессом, в значительной степени исходившим "снизу". Программа партии и коммунистические перспективы, заложенные в ней, создавались не кулуарно, а с учетом мнения населения, хотя децентрализованных элементов в процессе мифологизации было меньше, чем в первые годы советской власти"(153). Именно в ключе традиций утопического сознания прежде всего воспринимается и "Роза Мира" - вот характерное восприятие этой книги: "Даниил Андреев создал метаисторическую теодицею "Роза мира". Космос "Розы мира" представляет собой многослойный мир, называемый Шаданакар. Люди живут в среднем слое, выше идут миры просветления, а вниз - миры возмездия. У каждого народа есть свой водитель, демиург. Яросвет - имя водителя русского народа, а Навной зовут светлую Соборную Душу. Дочь Яросвета и Навны, Свентана - должна содействовать установлению Всемирного братства - Розы мира. Силам света противодействует силы тьмы, который также имеют мифологические имена: Гагтунгр - антигуманистический демон и Велга - женское начало, связанное с войнами, разрушениями. В эту борьбу сил света и тьмы вовлечены все люди, но наиболее выдающиеся художники, писатели, музыканты играют особые роли Вестников, сообщающих вести иных миров, просвещающих людей относительно путей и перспектив духовного развития человечества. По замыслам автора, эта теодицея должна стать новой религией, всепланетным историко-философским учением, призванным привести к решению духовно-исторических задач человечества - объединение Земли в Федерацию государств, которые подчиняются единой нравственной контролирующей инстанции. В этой федерации обеспечивается высокий материальный достаток и культурный уровень, объединение церквей и превращение всей планеты в сад, а в перспективе - полное одухотворение природы"(154). Стоит подчеркнуть: таково прежде всего именно светское восприятие "Розы Мира".

Ну, а каково же может быть к ней отношение в собственно религиозном плане? Что в "Розе Мира" есть немало положений, выходящих не только за православное христианство, но и за христианство вообще - это, что называется, эмпирический факт. В том числе отрицание Боговоплощения. Какие вербальные ухищрения ни применять, факт остаётся фактом: Иисус "Розы Мира" - не воплотившийся Бог, не вочеловечившийся Логос Вселенной (говоря языком Даниила Андреева), а воплотившийся Планетарный Логос, коих во Вселенной множество. Это столь же очевидно, как и тот факт, что Иешуа "Мастера и Маргариты" - не Иисус Христос Евангелий. Можно, конечно, на все лады обыгрывать слова "при посредстве", но дело в том, что сам Даниил Андреев никогда нигде не утверждал, что, якобы, Бог-Сын, Логос Вселенной, воплощается в планетарном космосе при посредстве Планетарного Логоса - наоборот, писал "не о вочеловечении Логоса в существе Иисуса Христа, а о Его в Нем выражении при посредстве великой богорожденной монады, ставшей Планетарным Логосом Земли... ведь говорящий не воплощает, а именно выражает себя в слове: Бог не воплощается, а выражает Себя в Христе". Не видеть разницу между "воплощением при посредстве" и "выражением при посредстве", произвольно заменяя второе первым, можно только при очень большом желании. И уж совсем к разряду курьёзов можно отнести такой забавный момент: утверждение, что если во Вселенной не существуют другие разумные планетарные и звёздные миры, то никакого различия между Планетарным Логосом и Логосом Вселенной, Богом-Сыном, якобы, нет вообще. Это вроде аргумента, что там во Вселенной, где нет инопланетян, нет и Бога; а если их нигде нет, то и Бога нигде больше нет, кроме как на Земле. Увы, уже два десятилетия спустя после кончины Даниила Андреева научный прогноз относительно инопланетян оказался весьма пессимистичным: "Вывод о том, что мы одиноки если не во всей Вселенной, то, во всяком случае, в нашей Галактике или даже в местной системе галактик, в настоящее время обосновывается не хуже, а значительно лучше, чем традиционная концепция множественности обитаемых миров. Мы полагаем, что этот вывод (или даже возможность такого вывода!) имеет исключительно большое значение для философии"(155). С тех пор прошло без малого четыре десятилетия, но этот пессимистический вывод в науке отнюдь не сменился оптимистическим. Да и сам Даниил Андреев, к слову сказать, не связывал бытие Бога с множеством инопланетных разумных миров или с отсутствием такового множества: "Он пребывает даже там, где нет никаких монад, например, в покинутых всеми монадами руинах брамфатур. Без Него не может существовать ничто, даже то, что мы называем мертвой физической материей"(156). В этом, правда, тоже проявляется одно из тривиальных противоречий "Розы Мира", ибо буквально здесь же говорится, что "материальности создаются монадами", и если где-то нет монад, то никакой "мёртвой физической материи" быть там тоже не может, по определению. А с эмпирической точки зрения всё меньше остаётся надежд на подтверждение и таких сведений Даниила Андреева, что "на Марсе есть реки", а также растительность, "чахлая флора" (157). Но это в данном случае уже не суть важно. Главное в том, что никакими словесными ухищрениями концепцию "Розы Мира", в некоторых её существенных моментах, не согласовать с догматами христианства вообще и Православия в особенности. Да это и не нужно.

Миф - не догмат, а догмат - не миф. Поэтому оценивать метафилософскую концепцию "Розы Мира" с точки зрения соответствия или не соответствия религиозным догматам - всё равно, что измерять километрами там, где уместны килограммы. Не случайно никто из богословов до сих пор этого не делал и не делает, ибо никаких вероисповедальных истин в "Розе Мира" не формулируется. С православно-философской точки зрения главный интерес в ней тоже представляет отнюдь не "догматическая" сторона, а те метафизические и духовные следствия, которые вытекают из изложенных в книге мифологически-философских оснований. Как было показано выше, следствия эти нередко входят в тривиальные, т.е концептуально-саморазрушительные, противоречия (и в логические, и в онтологические, и в аксиологические, и в этические) с той главной смысловой гранью абсолютного добра, которая составляет суть "Розы Мира". И эти противоречия не случайны, они выражают фундаментальное (пожалуй, неизбежное у любого мыслителя) противоречие между реальными религиозными актами автора книги и реальными философскими актами, которые в этой книге выражены. Вообще, реальный духовный акт (поэтический ли, философский или религиозный) есть, говоря словами Мераба Мамардашвили, "акт трансцендирования, который совершается в бытии человеческого существа"(158). Таковые акты сущностно отличаются друг от друга как содержанием и задействуемым типом рефлексии, так и предметностью. Поэтому одно дело собственно религиозные акты Даниила Андреева как православного христианина, другое - его же поэтические акты как автора "Русских богов" и "Железной мистерии" или его же философские акты как философа трансфизики и метаистории в трактате "Роза Мира". Все они органично сочетаемы лишь сугубо личностно, ибо являют собой духовные акты трансцендирования в бытии одного и того же человека, с его уникальным (как и у всех) духовным опытом и уникальной (тоже как и у всех) личностной ипостасью. В этой связи всегда важно помнить, что "Роза Мира", со всеми её плюсами и минусами, есть метафилософия истории, возникшая в определённый исторический период, в определённом историческом контексте и в русле определённых исторических традиций. Не более того, но и не менее, что само по себе уже великое дело. Как любое эпохальное произведение, "Роза Мира" выходит за рамки своей эпохи, и вследствие этого с течением времени в ней более зримо проступают как моменты истинности проницательных прозрения, так и моменты искажающей ложности тех или иных положений. Об этом судить читателям книги. Но есть и то, о чём судить лишь Богу, ибо если человек духом своим обращён к Нему, то каждое произведение его есть ещё и молитва. "Боттичелли и Сегантини молились своими картинами; Бетховен - своими сонатами и симфониями; Жуковский, Тютчев и

Если Бог рождает (не творит, а именно рождает, эманирует) единородную монаду, зная, что она станет могущественнейшим злом, с которой (единственной!) не могут управиться все неисчислимые сонмы светлых богорождённых монад, а также не властен и Сам (ибо Его абсолютную свободу ограничивает столь же абсолютная по природе свобода вселенского демона), то это и есть заведомое порождение зла.

Всеведение Бога не означает, что Бог знает будущее каждой монады наперёд. Даниил Андреев всеведение Бога представлял как знание всех возможных вариантов развития событий наперёд. А это значит, что Бог заранее может знать не то, что монада станет могущественнейшим злом, а лишь то, что такая возможность вообще возможна для неё. Никакого заведомого порождения зла Богом у Даниила Андреева нет.

А с эмпирической точки зрения всё меньше остаётся надежд на подтверждение и таких сведений Даниила Андреева, что "на Марсе есть реки", а также растительность, "чахлая флора"

Вообще-то реки на Марсе есть. Только они сезонные и солёные:  https://lenta.ru/news/2015/09/28/nasa/ Но в далёком прошлом на Марсе была настоящая жизнь: моря, океаны, реки и озёра. Марс ещё толком не обследован, может и одноклеточная жизнь будет найдена в форме одноклеточных растений.

Вообще, в Розе Мира Даниил Андреев делает очень много утверждений не из "духовидческого" опыта, а из своих знаний, предположений и догадок. При этом различить, где у него догадки, а где знания, полученные от "друзей сердца", крайне сложно. Но здесь помогает суд времени. Некоторые его утверждения бьют в самую точку, другие просто гипотезы и заблуждения его времени.

Когда человек находится в молитвенном предстоянии пред Богом (в храме ли, в доме или даже в тюремной камере), когда участвует в Литургии, в Таинстве Евхаристии, то меньше всего думает (точнее, совсем не думает) о каких-то своих научных теориях, своих философских концепциях или даже о каких-то своих духовных прозрениях - всё вытесняется всезаполняющим присутствием Бога Живого, живым ощущением: Он есть, Он внемлет, Он с тобой, здесь Иисус Христос, здесь и сейчас...

Вы пишете именно об инсайте во время ритуала, проводимого в культовом сооружении. Ощущение "всезаполняющего присутствия" именно и выражается словами "духовное прозрение". Андреев писал о таких инсайтах, которые случались с ним как в культовых сооружениях, так и на природе, в тюремной камере, и никак не связываая их прямо с "христианской" ортодоксией. А в одном случае прямо привязывая свое озарение к буддийской традиции, причем самое, по-видимому, сильное и глубокое из своих "трансфизических" переживаний.