Вводя героев в ткань повествования, автор дает беглый протокольный портрет, например:
"Одинокая человеческая фигура в светлых летних джинсах и легкой летней рубашке стояла на балконе самой обычной девятиэтажки, облокотившись о перила. Стоящего на балконе человека звали Дмитрий. Был он сорока лет от роду. В свете молний можно было разглядеть (если иметь хорошее зрение), что он худощав, немного выше среднего роста, у него густые волосы, не очень длинные, но и не короткие, короткостриженная бородка".
Более вы нигде не встретите описания его облика. Автор более не следит за своим героем, не видит его жестов, мимики. Этот способ хорош для одноактных пьес, но читать написанный так роман тяжело.
Начинаются длинные пустыни литературных стереотипов. Герой смотрит на небо. Слишком уж банальна его жизнь, вот-вот произойдет чудо. И оно происходит.
Описание феномена беспомощно: молния "вспыхнула", но тут же и "распростерлась". Автор-то сам видел молнию? Как эти нервические, судорожно изломанные линии можно принять за дерево, да еще золотое?
Небу тоже досталось: оно "рвется с рваным треском" Пятно в "глубине кустов" "странное", чувство, охватившее героя, тоже "странное". Это излюбленный словесный протез автора, он лихо латает дыры нищенского вокабуляра. Ну, да бог с ним. Простим автору "зеленые тоннели", "мягкие туманы" ("твердых" я бы не простил).
Тоннель кончается, герой любуется луной. Луна "красивая" и похожа на "шар" (потрясающие находки). Герой занят искусственными переживаниями, настоящих у него нет. Потому что настоящим при таком экстраординарном событии будет работающий на полную мощность инстинкт самосохранения.
"Сейчас позади героя раздадутся шаги и на поляну выйдет чудесный старец", - подумает искушенный читатель и окажется абсолютно прав. Старец, само собой, "высокий и крепкий", с волшебным посохом. И с "широкой рубахой на выпуск"
"Его длинная борода тускло серебрилась в лунном свете и таким же серебром пылала густая копна волос на голове." Интересно. Борода (как же без нее!) тускло серебрилась, а копна пылала... Не без участия прожекторов на съемочной площадке за спиной старца, я думаю.
Старец "смотрел", глаза с вылетающими молниями "сверкали", говорил он при этом тихим и спокойным голосом, "расхохотался" (мудрецам положено хохотать вместо ответов).
Незабвенный Марлинский, Крыжановская, старик Говард, а, возможно, и сама Конкордия Антарова, я думаю, одобрили бы этот абзац.
Но "времени предаваться воспоминаниям нет", они идут, гром грохочет, аккомпанируя ветхозаветно-лаконичным ответам старца.
Они огибают холм, и автору удается кое-что подметить в пейзаже: "Взору Дмитрия открылась бескрайняя степь. В нежном лунном свете она казалась сном." Ничего не скажешь, "сновидческая" картина.
Естественно, мышление героя, безо всяких усилий с его стороны, проясняется. Он уже вспомнил все. В глазах старца, несомненно, встроены лампочки: они "вспыхивают и тут же погасают", когда автору не хватает подсветки для его собственных эстетических достижений.
Старец, как честный актер провинциальных подмостков, кладет руку на плечо своему спутнику, психологическая обоснованность такого жеста его не волнует (надо же чем-то заполнить пустоты между диалогами).
"Саможалостливость, – сказал Отшельник после небольшой паузы. – Ты слишком любишь и жалеешь себя" - вот что отвечает старец после километров банальностей, которые вываливает на него герой. Потрясающая по глубине мысль!
"рассудок все забывает, чтобы не потерять самого себя. Вот вы, человеки, почти каждую ночь совершаете путешествие в свою зону Брамы, к своему Истоку."
Так вот в чем дело! А мы-то думали...
Далее в пространстве романа происходит катастрофа. Старец "осекается" и "быстро разворачивается в сторону шатра". Катастрофа происходит и в эстетическом пространстве: "воздух наполняется тревогой", "что-то неуловимо меняется", настолько "неуловимо", что "что-то темное неуловимо двигается по степи", "огни шатра" гаснут. Далее происходит совсем страшное: "порыв ветра дунул", при этом сам "ветер", отдельный от своего "порыва", "пах чем-то кислым". "Свист" раздирает душу, "смерч" колыхается.
К вящему ужасу "Смерч состоял из тысячи живых существ, и в тоже время сам являлся отдельным живым существом... Смерч управлял роем тварей, из которых сам же и состоял." То есть, не просто стая голодных выродков, а квазиразумный организм.
"С невыносимым свистом смерч ринулся на них."; "искаженными злобой и чем-то еще, мало понятным"; "мерзкие создания вызывали омерзение" Филигранно, ничего не скажешь. Но старцу подвластны стихии, круги он "чертит", молнии "рисует", так что у меня, как у читателя, не возникло ни малейшего беспокойства за героя.
Но автор продолжает попытки вызвать "страх" и "омерзение": "Твари напоминали очень крупных летучих мышей с человеческими лицами" Где-то я такое видел. А! Кажись, в передаче "Спокойной ночи, малыши", не помню название мультфильма.
"Смеркалось"(почти С)
"Подумать только, меньше часа назад он спокойно стоял на своем балконе, будто загипнотизированный приближающейся грозой. И вдруг столько событий: Отшельник и эти жуткие демонические твари… Дмитрию стало страшно – пришельцы могут быть где-то рядом, а Отшельника нет.
Тут же перед очами ума всплыли зловещие очертания огромной фигуры в сутане (он видел ее даже отчетливей, чем несколько минут назад, когда все происходило на самом деле) – вся фигура состояла из тысячи мерзких тварей. И каждая тварь с ненавистью глядела на него.
Неизвестно, на что эти бесы способны, эти пришельцы – с ужасом думал Дмитрий. – Ведь я понятия не имею, где нахожусь. Если на меня нападут, я беззащитен, как младенец! Срочно, срочно выбираться отсюда!"
Грошовой сентиментальностью наполнен каждый такой пассаж повести. Сентиментальность от сострадания отличается так же, как стекло от алмаза. Можно сентиментально всхлипывать над речевым оборотом вроде "погасла прекрасная Луна", но в частной жизни быть чрезвычайно жестоким человеком.
Вот мне почему-то Дмитрия не жалко, не сумел он пробудить мое, читательское, сочувствие. Наверное, потому, что этот грошовый манекен из реквизита восковых фигур у автора припрятан в изрядном количестве во всех чуланах его творческой кухни.
Герой "ощупывает руками" (хорошо, что не ушами), "медленно поднимается" и "осторожно двигается вперед", хотя где "перед", а где "зад", он не знает, поскольку "вокруг была кромешная тьма и такая же «кромешная» тишина" Парень не промах, что там... "Через минуту Дмитрий уперся в стену и медленно провел по ней рукой – холодный, гладкий камень (ценная подробность! - В.П.)". Далее, "по всему телу идут волны (читатель сам догадается, какие. - В.П.)... непроизвольно сокращаются и расслабляются мышцы", мураши совершают эстафету по "позвоночнику к голове, сжимают затылок"...
Вы еще не догадались, где оказался герой? Что, "Нарнию" не смотрели, "Джуманджи" там, или Желязны не читали? Конечно же, он оказался "внутри большого необычного холма с проходом посредине; с лабиринтом и «смежной зоной», через которую можно попасть в другой мир, а можно и никуда не попасть"!
Хромота рассказчика все нарастает. К концу главы он уже прыгает на костылях (читай - штампах) "Повороты", "обрывы", "мрак", "мостик между мирами". Героя посещают уникальные озарения:
"Тут надо не спать. Тут надо идти вперед и только вперед. И оттого, с какими мыслями и чувствами будешь идти, во многом зависит, где выйдешь и окажешься."
К сожалению, "тьма" кругом была и "густа", и "чернильна", "духоновения ветерка" тоже не было (гибрид духовного озарения и воздушной струи). "Тьме" сопутствовала "кромешная чернота", нечто ей имманентное и трансцендентное. Счет времени герой потерял (очень уж быстро), в вакуум "провалился", "ощущение тела" тоже потерял, зато "бессмертное "Я" приобрел.
Молодчина, я лично ему завидую, как это у него все легко выходит. Хотя нет, пришлось и такому духовному титану помучиться:
"Дмитрий едва не всплакнул"
И без того жидкое повествование автор разбавляет ненужными, крайне утомляющими подробностями. Без двух третей воспоминаний героя можно было бы легко обойтись.
Автор так и не смог избавиться от влияния сентиментальной мистической прозы 19 века и дурной западной фантастики. Именно к ней восходит ключевой конфликт: реальность сна и памяти более "реальна", чем бытовая, повседневная, отсюда кажущаяся "хаотичность" и "парадоксальность" жизни.
В первой части равновесия между художественной достоверностью и преувеличениями не облагороженной художественным вкусом авторской фантазии и того меньше. Но авторское самолюбие надо щадить.
С наилучшими пожеланиями. Удачи на творческом пути.
