Да, его биография много о чем говорит.
Интересна в ней следующая метафорфоза: западник Герцен, пожив на Западе, стал крайним антизападником, каких мало (Гоголь в сравнении с ним дитя). В его поздних статьях Россия противопоставляется Западу с точностью до наоборот, чем в первой половиной жизни (в России).
Схожую метаморфозу мы встречаем и у первого и самого глубокого идеолога русского западничества, у Чаадаева. Но в отличие от Герцена, Чаадаев был мистиком и прозревал религиозно-метаисторическую миссию России, противопоставив её секулярному Западу. Чаадаев гораздо больше провозвестник русской религиозной философии и её откровений о метаисторической судьбе России, чем идеолог западничества. К сожалению, известен он в основном по первому своему философическому письму, наделавшему немало шума в свете и хлопот автору, чем по остальным, более зрелым и глубоким статьям. Есть мнение, что это не было радикальной переменой во взглядах Чаадаева, но первое письмо написано с провокационной целью - привлечь эпатажем внимание публики и потом явить ей настоящие свои идеи... Версия не лишена правдоподобия, если учитывать характер самого автора и его склонность к эпатирующим парадоксам.
Обе метаморфозы интересны как своими переходами из одной крайности в другую, так и тем, что вторая половина мысли и творчества авторов упорно замалчивается, словно её и не было... Почему? Не потому ли, что у русского западничества крайне мало по-настоящему глубоких, оригинальных и талантливых идеологов, вот и приходится вырезать из творчества двух наиболее значимых русских западников первую половину и замалчивать вторую, более зрелую и глубокую? Русские западники просто
не хотят смотреть туда, куда
вынуждены были посмотреть
правдолюбцы Чаадаев и Герцен - и от
увиденного их взгляды на Россию и Запад претерпели страшную (своим абсурдом - для западников) мутацию.
Масштаб личности определяет её честность и не позволяет подгонять реальность под один раз выбранную идеологическую схему, несмотря на её удобность и гладкость, сулящие пожизненную духовную ренту в лагере единомышленников. В этом смысле, Герцен непонят и по сей день, не говоря уже о Чаадаеве. Жгучая, буквально огненная, пророческая мистика Чаадаева ожидает своего настоящего читателя. Недаром именно она породила ещё одно загадочное явление русской мысли, Константина Леонтьева...
Напрашивается ещё одна параллель - Фёдор Тютчев, проживший первую половину сознательной жизни на Западе. Вернувшись в Россию, он стал одним из духовных лидеров славянофильства. Видимо, имел на то основания, и не только иррациональные, но и вполне реалистические ("что вижу, то пою").
Характерно, что ныне апеллируют к уже изжившей себя культурной дихотомии "западничество-славянофильство" именно современные западники. А те, кого можно в первом приближении отнести к продолжателям славянофильских идей, говорят о совсем другой,
духовной развилке: христианства и гуманизма, религиозной и безрелигиозной культур. Идейное противостояние из горизонтального стало вертикальным. И теперь не два вектора одной исторической оси спорят друг с другом, но плоское понимание жизни и объёмное. Это уже совершенно другого уровня дилемма, чем западничество-славянофильство (в нынешней транскрипции: "либерализм-патриотизм").
Противостояние идей всё больше становится противостоянием плоскости и объёма, лагерного мышления и мышления творческого, сужающегося конуса и расширяющегося, духа системы и духа диалога. Частные проявления этого противостояния бесчисленны (например, тот же родонизм и Роза Мира), но суть их прежняя - та же, что заставила и Герцена, и Чаадаева посмотреть в лицо реальности и отречься от идеологической схемы, дающей духовное успокоение и почитание (статус водительства) в кругу единомышленников (теперь он называется "корпоративным духом").