Иконология и иеротопия
Внутреннее христианство Александра Иванова

0 Участников и 1 гость просматривают эту тему.

без Христа у человека нет никакого ни смысла

Без Христа - нет смысла. Это понятно, тут и обсуждать нечего.
Я имел в виду окончательную утрату христианской религии для человечества. Полное падение авторитета христианских церквей. Что сейчас и происходит, как в России, так и на Западе. Лично мне не хотелось бы, чтобы христианская религия была человечеством утеряна. Но и такой вариант возможен. Христос человечество не покинет, как Он сам об этом говорит в Евангелии. Тут весь вопрос в самой христианской религии. Смогут ли преобразиться христианские церкви, смогут ли они снова стать авторитетными инстанциями для человечества? Вот вопрос. И смогут ли "внутренние христиане" сберечь Христа, творчески преобразить религию Богочеловека; на случай, если голос конфессионального христианства окончательно угаснет для человечества.

Творчество тоже есть духовная практика.

На эту тему у нас как-то была любопытная дискуссия "через забор". Павел и Наблюдатель о поэзии...
 
К сожалению, официальная церковность по сей день с трудом признаёт светскую культуру и творчество в ней духовной практикой,

Ярослав, мне неизвестно ни одного примера, в котором бы официальная церковность (и просто люди воцерковленные) признавала бы творчество - духовной практикой. Не исключаю, что есть на эту тему отдельные частные мнения богословов и отцов Церкви (мне они не попадались). Церковь вообще довольно критически относится к духовным практикам вне церковного понятия духовной практики. Вот, отчасти, ответ на вопрос, почему "церковники" замечательно относятся к творчеству Толкиена (за исключением "Сильмариллиона", его немного поругивают за гностицизм, но "Сильмариллион" - основное произведение Толкиена, отнюдь не "Властелин Колец") - и категорически отвергают Даниила Андреева.

Возвращение в светскую культуру религиозного смысла, а в церковь — творческого начала (в самом широком смысле слова) и будет знамением новой эры.

Да, и это бы принесло возрождение самой церкви.

Дух дышит, где хочет
«Последнее редактирование: 04 Декабря 2016, 22:17:19, Золушка»

ОффлайнАндрей Охоцимский

  • изъ бывшихъ
почему "церковники" замечательно относятся к творчеству Толкиена
А  правда, почему?

Говори что думаешь, но думай что говоришь

почему "церковники" замечательно относятся к творчеству Толкиена
А  правда, почему?

Потому что Толкиен не называет свои произведения мистическими откровениями. Это просто фэнтези, не больше. Хорошее фэнтези с глубоким христианским подтекстом (речь о "Властелине Колец"). И сам Толкиен - добропорядочный католик. Сильмариллион немного напрягает христианских читателей своим началом. Первая книга Сильмариллиона - Айнулiндалэ (сотворение Арды). Сюжет сотворения мира не совсем библейский, в нем больше причудливых гностических мотивов. Мир, согласно эльфийской книге Айнулiндалэ, творится музыкой... Но ведь это не более чем художественное произведение! (Толкиен не против, что это художественное произведение.) Раз так, мало ли какая блажь в голову придет. А вот если бы Толкиен вдруг заявил, что ряд картин, созданных им в Сильмариллионе, возникли благодаря некоему мистическому созерцанию, озарению, голосу "друзей сердца" и т.п. - христианские почитатели Толкиена вмиг бы изменили свое отношение к нему.

Христианская церковь очень ревниво относится к мистическим озарениям вне церковной ограды, вне библейского миропонимания. Охранительная тенденция церкви, она, конечно, нужна - но, к сожалению, тенденция эта стала слишком самодовлеющей в истории христианской церкви. Став самодовлеющей, она поселила в сердцах верующих страх ко всему, что выходит за рамки библейского мироописания и писаний отцов церкви. Самодовлеющая охранительная тенденция очень негативно отразилась на творческом духе внутри самой церкви. Отсюда основные проблемы современных христианских церквей. (Некоторые западные церкви, переборщив в свое время с "охранительным духом", кинулись в противоположную крайность, в мирской секуляризм.)

Охранительный дух церкви и творческая свобода - два несовместимых полюса. Для охранительного духа творческая свобода является величайшим соблазном, бесовским прельщением. Богосотворчество объявляется дьявольской гордыней, ибо между Творцом Богом и падшим миром - пропасть. А если пропасть, о каком богосотворчестве речь? Творчество, как духовная практика, наравне с той же аскетической, монашеской практикой - это для охранительного духа ересь ересей. Творчество, в лучшем случае, допускается лишь как вспомогательная функция к монашеской аскезе, писаниям отцов церкви (в большинстве тоже монахов). В целом же, творчество мыслится как нечто душевное, греховное; нечто, что должно подвести человека к храму, а дальше только Библия (западный христианский вариант) или чтение святых отцов (восточный христианский вариант). Мне не одни раз приходилось слышать от своих глубоко верующих знакомых, например, такое: Достоевский хорош тем, что подводит к храму, дальше он не нужен, дальше он мешает; дальше "чистое духовное делание", т.е., монашеская аскеза или выучивание наизусть Библии.

Охранительный дух церкви терпит человеческое творчество только как некий душевный полюс "ахов", "вздохов", "слез при луне". При вторжении творчества в сферу духовную реакция церковных охранителей бывает болезненной. Например, самый яркий церковный охранитель православия в 19 веке, Игнатий Брянчанининов, считал, что Державин ни в коем случае не должен был писать свою оду "Бог", а Пушкин своего "Пророка". Мол, это наглое вторжение грешного душевного творчества в сферы, приватизированные церковью.

Итак, из всего мною многосказанного делаю вывод - церковники, охранители не ругают Толкиена потому, что последний не претендовал на мистические откровения. Не лез в область духовного. А вот Даниил Андреев претендовал. Поэтому его категорически отрицают церковные люди (за редчайшими исключениями).

Дух дышит, где хочет
«Последнее редактирование: 05 Декабря 2016, 20:21:56, Золушка»


_______________________________________________
Роза Мира не является новой религией и новой культурой,
но ансамблем и диалогом религий и культур.

ОффлайнАндрей Охоцимский

  • изъ бывшихъ
Фома Кемпийский «Подражание Христу»
Серия «Классики внутреннего христианства», очерк №1

Книга «Подражание Христу» была впервые напечатана одновременно с Библией и соперничает с ней по числу изданий. Она появилась на заре Возрождения, когда средневековая традиция в её пресыщенности схоластикой, символизмом и тяжеловесным культом перешла в декадентскую фазу. Взгляд верующего рассеивался во всех этих излишествах и украшательствах, как в каменной вязи и бесчисленных башенках готических соборов. В этом циклопическом здании терялся его единственный и главный жилец – божественный галилеянин, смиренно отдавший жизнь за спасение человечества. Неудивительно, что возникло движение за возвращение к истокам, к Евангельскому учению, освобожденному от громоздкой надстройки. Появились вопросы о том, что же всё-таки важно для спасения: соблюдение церковных правил, знание богословия или жизнь с Иисусом в душе? Эти тенденции, которые через 100 лет приведут к Реформации, начались уже в первой половине XV века как поиск истинно христианской практики в чисто церковном контексте безо всякого намека на диссидентство или раскол. Внутри католической церкви стали появляться братства и движения, призывавшие к духовному обновлению на основе фундаментальных христианских ценностей. Одним из таких движений было братство «Новое благочестие», к которому и принадлежал автор книги.

Книга сразу же стала популярной и, с течением времени, распространилась среди всех трех основных конфессий. Она не только стала первой ласточкой «внутреннего христианства», но и осталась по сей день наиболее известной, литературно совершенной и убедительной формой его изложения. В ней хорошо видны как сильные, так и слабые стороны этого течения, которые в дальнейшем будут лишь воспроизводиться в разных исторических контекстах. Как и само учение Христа, «внутреннее христианство» родилось из протеста. Подобно тому, как сам Иисус ополчался против современной ему «внешней» церкви, осуждая обрядоверие саддукеев и фарисейскую схоластику, так же и внутреннее христианство порицает формализм «внешней» церкви, теперь уже христианской. Так же, как Иисус, не осуждая храмового культа, призывал к его духовному наполнению, так же и внутреннее христианство, не осуждая церковных традиций, утверждает приоритет внутренней «жизни во Христе».

В «Подражании Христу» этот протестный потенциал выражен в мягкой, завуалированной форме. Вообще стиль книги чуждается резкостей и категорических утверждений. Она написана в приятном, почти ласкающем тоне. Она не призывает человека ломать себя через колено или погружаться в темную бездну раскаяния, а скорее укрепляет его в позитивном смысле, призывая подняться из любого положения, оглядеться, найти верный ориентир и выйти на правильный путь, исходя из той жизненной позиции, в которой человек находится. Хотя её называют руководством по католической аскетике, особого аскетизма в ней не ощущается. Она всегда воспринималась как универсальный учебник христианской духовной практики, одинаково применимый и в монастыре, и в миру. Именно практики, так в ней нет никакой научности, никакой теории, ни богословской, ни философской. В первую очередь, это практическое руководство религиозной жизни. По сути, она близка по жанру современной протестантской литературе со смешными для православного уха названиями вроде «Практическая святость» или «Христос в джинсах». Задача литературы такого рода – спроецировать божественное на каждодневную реальность, перенести духовную устремленность из недосягаемого далека в психическую сферу сегодняшнего существования.

Вернемся однако к протестным интонациям, которые слышны в книге уже с первых строк. Вот, например, фраза: «Его (Христа) учение превосходнее всякого учения святых». Эта фраза сразу звучит вызовом традиции с её культом святых. Хотя прямо возразить трудно – ведь, и правда, превосходнее…. Тут же: «Что пользы тебе высоко мудрствовать о Троице, когда нет в тебе смирения…» и далее: «Если знаешь всю Библию и все изречения мудрецов, что пользы во всем том, когда нет у тебя любви и благочестия» [Книга 1. Глава1]. Призывы к смирению сочетаются с ненавязчивым формированием образа оппонента – недостаточно смиренного начетчика-схоласта, с которым и ведется неявный спор. От нездоровой любознательности и жажды умственной деятельности следует избавляться: «Усмири в себе излишнее желание знаний; от него тебе пребудет великое рассеяние и обольщения. … Не превозносись же никаким искусством и никаким знанием, а лучше убойся данного тебе таланта» [1.2].

Эти поучения звучат «экстремально», однако они никого не пугают. Специфика проповеди Фомы в её просветленной ласковой интонации. Он не тянет лапы в интимную сферу человека, а грозит пальцем с доброй улыбкой, соблюдая тактичную дистанцию. Он не вопиет, а как бы напевает вполголоса, заставляя вслушиваться в свой мелодичный шелестящий шепот. Он не сеет в человеке смятение, оставляя его в отчаянии перед контрастом высокой цели и собственного ничтожества, а мягко поворачивает его взгляд в ту сторону, в которую надлежит сделать следующий шаг. Фома не случайно все время говорит вопросами, пусть риторическими. Даже если ответ очевиден, он должен созреть в сознании читателя и оказаться выраженным на языке его собственных мыслей. Продолжая антифилософскую тему, Фома вопрошает: «Что пользы высоко умствовать о скрытых и темных предметах, о чем и не спросят тебя в Судный день? … И что нам до всяких вопросов философии?» [1.3] И правда, что нам – конец ведь близко – пора и о душе подумать … 

На место «любопытного знания» [3.43] предлагается прямой разговор с Богом, который представляется относительно простым и доступным: «Да умолкнут все ученые, да умолкнут все твари перед лицом Твоим: Ты один говори мне.» [1.3] Однако ни ученые, ни «твари» умолкать не собираются. Отсюда возникает необходимость в уединении и обращении внутрь себя. Именно там, в тишине, можно встретить Бога. «Чем человек более внутрь себя обращен и сам в себе прост будет, тем больше и совершеннее без труда все уразумеет, ибо свыше получит свет разумения». [1.3] И далее: «Если бы мы совершенно углубились сами в себя и не опутывались внешними заботами, то могли бы разуметь и божественное и вкусить от небесного созерцания.» [1.11]  Эта легкость «небесного созерцания» вызывает критику из православного лагеря: а где тяжкий труд покаяния? Как просто: углубись в себя и созерцай! Эта тенденция к доступности богообщения и его слабой зависимости от работы по самоочищению характеризует Фому как предтечу Протестантизма.

Сильная сторона учения Фомы – простое и ясное изложение проблемы зла в мире (теодицеи), которая решается не философскими рассуждениями, а самой практикой христианской жизни и ссылкой на основные факты Евангелия. В самом деле, если «Господь Иисус захотел страдать и быть в презрении, как смеешь ты на что-нибудь жаловаться!» [2.1] Если сам Господь захотел пострадать от зла, то оно очевидно играет фундаментальную роль в Божьем плане и вопрос о его происхождении не более интересен, чем сотни других философских вопросов, о которых не спросят в Судный День. Куда важнее то, что страдание является неотъемлемой частью жизни во Христе. «У Христа были противники и поносители, а ты хочешь, чтобы тебе все были друзьями и благодетелями! За что будет венец твоему терпению, если никакой беды с тобой не случится? Если ничего противного не хочешь терпеть, как тебе быть другом Христовым?» [2.1] «Ибо хочет Бог, чтобы научился ты терпеть скорбь без утешения, и ему совершенно покорил бы себя и стал бы от скорби смиреннее.» [2.12]

Пожелание читателю «терпеть скорбь без утешения» окрашивает весь текст в меланхолические тона. Учение Фомы этим сильно отличается от радостной нищеты Франциска Ассизского. Но духовные высоты Франциска, переживавшего страдания как праздник, были недоступны даже его прямым последователям. Фома Кемпийский просто более реалистичен. Он обращается к обычному среднему христианину, уже познавшему на своем опыте неудобства и тяготы «узкого пути». Его мягкие упреки лучатся пониманием и сочувствием: «Вся жизнь Христова была крестом и мученичеством; а ты ищешь себе покоя в радости?» Указавши на Христа как на пример для подражания, он многократно повторяет на разные лады один и тот же мотив: «Что же боишься ты взять крест, когда крестом входят в царствие небесное?.. Кроме креста нет для души спасения, нет надежды на вечную жизнь.» [2.12]

Но истинных христиан мало: «Много у Иисуса любителей царства Его небесного, но мало носителей креста Его» [2.11] Эта фраза затрагивает центральный нерв внутреннего христианства: много званых, но мало избранных. Через три столетия Иоганн Арндт еще сильнее обострит эту тему, прямо заявив, что формальная воцерковленность не гарантирует спасения. Фома не делает столь резких утверждений, но его мысль легко додумать, тем более что под «зваными» очевидно имеются в виду другие христиане, не понявшие сути своих задач. Это разделение христиан на «внешних» и «внутренних» мы еще не раз увидим в этой серии очерков. Характерно, что «внутренние» не образуют сообщества; их нормальное состояние – одиночество. Будучи окружены со всех сторон нечувствительными и непонятливыми «внешними», они уходят в себя и ищут общения со «сладчайшим Иисусом» в тиши уединения. Идти во внешний мир обращать неверных, исцелять больных, кормить голодных или утешать страждущих они не торопятся. Так есть ли от них хоть какая-то радость окружающим? Об этом речь не заходит. Ведь окружающие – это толпа, от которой надо если не бежать, то во всяком случае укрываться: «Итак, кто определился достигать внутреннего и духовного, пусть уклоняется от толпы вместе с Иисусом.» [1.20]

Укрывшись от назойливой и мешающей «толпы», следует искать «удобного времени к размышлениям о себе.» [1.20] «Внутренний человек заботится о себе самом прежде всего; а кто прилежно внимает сам себе, тому легко молчать о других.» [2.5] «Блаженны те очи, что закрыты на внешнее и устремлены на внутреннее.» [3.1] Сосредоточенности на себе и в себе сопутствует равнодушно-нейтральная реакция на внешнее: «оставь суетное суетным». [1.20] Особенно важно не судить других, а для этого лучший способ – поменьше общаться. «Всякий раз, когда бывал между людьми, возвращался менее человеком.» [1.20] Следует подражать святым, которые для мира были чужими, но предавались не жалея времени «великой сладости созерцания.» [1.18] На место характерного для Библии обостренного противопоставления добра и зла приходит столь же острое противопоставление внешнего и внутреннего.

Истинное счастье в «близком содружестве с Иисусом.» [2.8] «Когда Иисус с тобою, благо тебе во всем, и ничто трудно не кажется. А когда нет с тобой Иисуса, все тягостно.» [2.8] Общение с Иисусом для Фомы близкое и интимное. Такой Иисус – это «свете тихий»; его легко не заметить при свете дня или потерять. «Великое искусство, когда умеешь общаться с Иисусом; великий разум, когда умеешь хранить Иисуса с собою. … Будь благочестив и тих, и Иисус с тобою пребудет.» Сосредоточенность требуется постоянно, не то «можешь ты отогнать Иисуса и потерять благодать его, если захочешь уклониться во внешнее.» [2.8]

Фома порой заговаривает об «обращении», не разъясняя отчетливо, что же это такое. Очевидно, он имеет в виду переход из безликой массы «внешних» в малую, но привилегированную горстку разбросанных среди толпы «внутренних». Конечно, речь не идет о какой-то обрядности. Даже монашеский постриг сам по себе – ничто: «Наружный обычай и пострижение немного значат». [1.17] В истории грядущего Протестантизма этот мотив обращения номинально верующего человека в духовное состояние «истинного» или «внутреннего» получит дальнейшее развитие: будут говорить о «втором обращении», «крещении святым духом» и даже «крещении огнем», каждый раз имея в виду резкое переключение приоритетов с мирских на духовные. Однако для Протестантизма пассивная созерцательность в духе данной книги не типична: если обращение истинно, оно сопровождается делами. Плоды Св. Духа должны быть видны.

Третья, самая длинная, часть книги построена как разговор автора с Иисусом и отражает, очевидно, его внутренний опыт богообщения. В этом диалоге Иисус говорит прямыми поучениями, как «власть имеющий», вплетая мотивы из Евангелий и псалмов в собственные мысли Фомы. «Пребывай со мной и обретешь покой себе. Оставь все преходящее и вечного ищи…. Отрекись же от всего и предай себя Творцу, угодную и истинную душу, да примешь истинное блаженство.» [3.1] «У иных людей в умах имя Мое, но нет Меня в сердце. Но есть люди, просвещенные в разуме и очищенные сердцем; они всем дыханием стремятся к вечному, о земном тяготятся слышать и с печалью покоряются нуждам природы.» [3.4] Отношение к «природе» у Фомы вполне негативное. Его тело явно мешает духу: «…сильно отягощен внутренний человек телесными нуждами в здешнем мире.» [1.22] В книге даже есть отдельная глава «О порочности природы», в которой природа противопоставляется «истинно небесной благодати». [3.56]

Фома все же периодически вспоминает про «внешнюю» жизнь, но лишь для того, чтобы снова и снова подчеркнуть неизбежность страдания и необходимость смирения. «Учись же покоряться тотчас своему начальнику охотно и по доброй воле, если желаешь покорить плоть свою.» [3.13] «Ищи всегда нижнего места, чтобы тебе позади всех быть.» [3.23] «И тебе и прочим рабам Моим без сомнения больше служит на пользу быть в испытании, нежели все иметь по своему желанию… И во всем, что я творю с тобою, истинно праведен Я и великая хвала мне подобает.» [3.30]

Кульминацией богообщения Фомы являются моменты «пламенной любви», в которой человеческая душа сгорает как в огне, сливаясь с Единым. «Любовь бодрствует, и во сне не дремлет, в усталости не изнуряется, в стеснении не теряет свободы, в страхе не смущается; но как живое пламя и факел горящий, стремится вверх и всюду проникает. Кто любит, тот познает, о чем вопиет голос этот. Вопль великий слышен Богу в пламенном желании души, взывающей: Боже, Боже мой, Любовь моя, Ты мой весь и я Твой.» [3.5] В состоянии экстаза подражание Христу из имитации переходит в отождествление: «твоя воля мне да будет волею». [3.15] В почти эротическом слиянии с Иисусом чувствуется «сладость объятий» «Жениха возлюбленного». [3.21] Мы присутствуем здесь при рождении «пламенной любви», которая через несколько столетий своей эволюции переселится из монашеских келий в уединенные приюты романтических чувств совсем иного рода. Считается, что «пламенная любовь» родилась в западной мистике как продукт скрещивания тихой и жертвенной любви-агапе со страстной любовью-эросом. Ввиду лингвистической невозможности различить эти два вида любви, обозначаемые в большинстве европейских языков одним словом, возник этот гибрид, до сих пор формирующий наш идеал возвышенного чувства, хотя и воспринимаемый современным человеком с долей иронии.

Где же источник «пламенной любви» к Богу, которую нельзя назвать типичной для атмосферы Библии? Слияние с Единым, как цель мистического созерцания, характерно скорее для неоплатонизма, чем для христианства. Понимание человеческой души как искры, стремящейся вернуться в Божественный Огонь, было присуще еще пифагорейской мистике, оказавшей значительное влияние как на арабский мир, так и на западную средневековую традицию. Специфика такой духовной практики состоит в том, что спасение мыслится как потеря личности, отдельности человека. Между тем христианская практика рассматривает богообщение как личное общение, в котором человек трансформируется, преобразуется, даже может претерпеть «обожение», но при этом остается отдельной от Бога личностью. Спасенные входят в вечную жизнь не только с отдельной душой, но и со своим собственным отдельным телом, пусть и преображенным. Мистическое богообщение, будучи предвкушением вечной жизни, с необходимостью должно отражать её основные черты. Общение с Богом есть личное общение, а не погружение в стихию. Это же относится и к любви, которая в христианстве рассматривается как личное отношение, тогда как для неоплатонизма более характерно  её понимание как стихии, божественной эманации, что и  подчеркивается сопоставлением с огнем. На тему сопоставления неоплатонизма с христианством интересно прочитать статью С. С. Хоружего, приведенную в списке литературы.

Последняя, четвертая и, пожалуй, лучшая часть книги посвящена евхаристии и дышит искренним религиозным чувством и живым опытом автора, который был не только монахом, но и священником. В причастии пламенная страсть Фомы насыщается и успокаивается, принимая лирические тона. «О предивная и сокровенная благодать таинства! Знают тебя только верные Христовы, а неверные и служители греху изведать не могут! В сем таинстве изливается духовная благодать, и восстанавливается в душе утраченная сила….» [4.1] Любовь отвечена взаимностью. Искать Бога больше не требуется – он обретен. «Дивное дело и веры достойное и превосходящее разум человеческий, что Ты, Господи Боже мой, истинный Бог и человек истинный, под малым видом хлеба и вина содержишься Весь, и, не истощаясь, обращаешься в пищу принимающему. Ты, Господи, не имея ни в чем нужды, благословил таинством Твоим храму обитания Твоего быть в нас.» [4.2]

Типичные для священников рефлексии о своем недостоинстве к совершению евхаристии приводят Фому к мысли о всемогуществе Божием: «Великая тайна и великое достоинство священнического звания! Им дано то, чего и ангелы бы не приняли.» [4.5] Обращаясь к Фоме как к иерею, Господь поучает: «Приготовьте мне горницу большую и устланную, и я с моими учениками буду есть Пасху…. Я тот, кто призвал тебя. Я собрал трапезу … Придите и примите меня. Когда я даю благодать посвящения, воздай благодарность Богу, не потому что ты достоин, а потому что я милую тебя.» [4.12] Хвала евхаристии венчает книгу своеобразным хэппи-эндом: усилия не напрасны, Бог с нами! «Иди же вперед с искренней и неустрашимой верой, и со смиренным почтением приближайся к Причастию. Хотя и не можешь понять, вверься всесильному Богу, который не обманет тебя.» [4.18]

Дополнительная литература
1.Фома Кемпийский в России.
2.М. Бобков. Ложность католических представлений об аскетике.
3.А.П. Лопухин. Фома Кемпийский. Размышления о жизни и страданиях Господа нашего Иисуса Христа // Христианское чтение. 1899. No 6. С. 1041-1073
4.С. С. Хоружий. Свет Плотинов и свет Фавора: мистика света в неоплатонизме и исихазме // Иеротопия огня и света / ред.-сост. А. М. Лидов, М.: Феория, 2013, с. 37-44.

Говори что думаешь, но думай что говоришь
«Последнее редактирование: 17 Декабря 2016, 14:46:10, Золушка»

Спасибо, Андрей! Очень познавательно. С Фомой Кемпийским у меня как раз пробел :).

Пока от комментариев воздержусь, но чуть позже обязательно выскажусь. Лишь пару штрихов (пока).

Итак, учение Фомы предшествует протестантской Реформации, как бы предваряет эту новую эпоху. Я правильно понял? Учение Фомы - это в некотором роде движение от пышности и непонятности сложного церковного церемониала, многосложной обрядности (на чем во многом и зиждилась средневековая религиозность) к личности, душе, человеческому образу Спасителя. Это во многом предопределило эпоху гуманизма. Учение Фомы - это отчасти и возвращение к богословию восточных отцов церкви 4-6 века. Переосмысление этого богословия. Интересно проследить на этом фоне процессы, происходящие в Русской православной Церкви того времени. Эпоха 15 века - это ведь еще и время сильных эсхатологический ожиданий. Интересно так же проследить процесс, начатый Фомой, в последующее время, вплоть до наших дней, времени тотального кризиса гуманизма.

Подробней выскажусь потом. Еще раз, спасибо!

Дух дышит, где хочет
«Последнее редактирование: 20 Декабря 2016, 20:33:35, Золушка»

ОффлайнАндрей Охоцимский

  • изъ бывшихъ
Вадим, я с Вами во всем согласен. С Восточными отцами я знаком слишком поверхностно, чтобы проводить параллели. Может быть, Вы могли бы это сделать. Очевидно влияние Дионисия Ареопагита и неоплатонизма, который тогда витал в воздухе. Кто еще влиял на Фому, не знаю. Я  заказал про него еще книжек, может оттуда что-то вычитаю. Во всяком случае я, видимо, выполнил свою миссию в плане дегероизации внутреннего христианства. Индивидуализм противен духу христианства. Христос живет в общине, а не в одном человеке. Тело Христово - это вся церковь.

Говори что думаешь, но думай что говоришь
«Последнее редактирование: 21 Декабря 2016, 04:30:10, Золушка»

О фундаментальности зла в Божьем плане и о несущественности вопроса происхождения зла для спасения души

Спасибо большое, Андрей, за продолжение темы «внутреннего христианства»! Коснусь здесь только одного абзаца из Вашей статьи, в котором речь заходит о теодицее и о происхождении зла, играющего «фундаментальную роль в Божьем плане»:

Сильная сторона учения Фомы – простое и ясное изложение проблемы зла в мире (теодицеи), которая решается не философскими рассуждениями, а самой практикой христианской жизни и ссылкой на основные факты Евангелия. В самом деле, если «Господь Иисус захотел страдать и быть в презрении, как смеешь ты на что-нибудь жаловаться!» [2.1] Если сам Господь захотел пострадать от зла, то оно очевидно играет фундаментальную роль в Божьем плане и вопрос о его происхождении не более интересен, чем сотни других философских вопросов, о которых не спросят в Судный День.

Вы пишете, трактуя «учение Фомы... со ссылкой на основные факты Евангелия», что вопрос о происхождении зла «не более интересен, чем сотни других философских вопросов, о которых не спросят в Судный День». Так ли это — в свете темы о «внутреннем христианстве»? Философский ли это только вопрос или один из главных, может быть, самый главный, краеугольный вопрос совести верующего христианина?

Мы уже коснулись выше вопроса оправдания человеческого творчества — как духовной практики, как долженствования перед Богом. И поговорили о том, что непонимание церковной иерархией всей важности духовного и религиозного осмысления и оправдания человеческого творчества стало отправной точкой отчуждения светской культуры от церкви и привело в итоге к безрелигиозному этапу истории, к возникновению религии атеизма. Сначала в западном христианстве, а затем — и в восточной, православной культуре.

Русская религиозная философия 19-20 в.в. немало сделала для возвращения в светскую культуру религиозного смысла, а перед церковью поставила сам вопрос о человеческом творчестве как существеннейший, а не тот, что не «более интересен, чем сотни других философских вопросов, о которых не спросят в Судный День». Оказалось, что спросят — и уже спрашивают, и от ответа на этот вопрос зависит судьба самой церкви в истории.

Скажу лишь о себе (но мне кажется, что я типичный случай) — благодаря таким философам, как Соловьёв и Бердяев, таким богословам, как о. Александр Мень, и конечно, благодаря Даниилу Андрееву, пропевшему настоящий религиозный гимн человеческому творчеству, я смог внутри своей совести примирить религиозную и культурную традиции, увидеть религиозный смысл и в своём творчестве.

Мы недаром взяли эпиграфом к нашему порталу цитату о культуре из Розы Мира: «Если же творчество — высшая, драгоценнейшая и священнейшая способность человека, проявление им божественной прерогативы его духа, то нет на земле и не может быть ничего драгоценнее и священнее культуры, и тем драгоценнее, чем духовнее данный культурный слой, данная культурная область, данное творение.»

Вопрос о творчестве — вовсе не философский абстрактный вопрос, но вопрос веры и совести. Это то, о чём спросят в Судный День. Может быть, только об этом и спросят...

Так и вопрос о существовании зла в мире, о «попустительстве» Богом страшной жестокости — вопрос не абстрактный, а главный религиозный вопрос, вопрос совести, основной, краеугольный. И неспособность церкви ответить на этот вопрос так, чтобы человеческая совесть приняла этот ответ до конца, явилось такой же причиной атеистической эры, как и неспособность благословить и осмыслить человеческое творчество как «проявление божественной прерогативы духа». Голос нашей совести, не смиряющейся с юридической трактовкой зла и с утверждениями, что «зло входило в Божий план», — это не умолкающий голос Бога в нашем сердце, а не схоластика и абстрактная философия.

Что далеко ходить. Первый вопрос, который я задал ребёнком, о Боге: «Почему добрый Бог, во власти которого весь мир, допускает войны, убийства детей, мучительство животных? Значит, нет никакого Бога или он злой. А в злого Бога я верить не хочу.» Этот «детский вопрос» оттолкнул от церкви миллионы и миллионы душ. Этот вопрос центральный для атеистического мировоззрения. На нём строится вся философия Камю и Сартра: в основании мира — безумие, садизм, и нет оправдания ему. Этот вопрос создал буддизм.

И этот вопрос — главный козырь атеизма. И крыть его нечем, оставаясь в ветхозаветной уверенности, что «Бог ответствен за зло как властитель мира» и «жестоко карает ослушавшихся Его». И нужно либо идти на компромисс с совестью и заглушать в ней голос Божий, протестующий против жестокости мира и против вопиющей несправедливости зла; либо соглашаться с тем, что светский человек нравственно выше Бога, мстительного и бесчеловечного садиста.

Уже в Ветхом Завете вопрос теодицеи поднимается в разных книгах, особенно остро ставится в книге Иова. А Новый Завет весь, как высшим смыслом и светом через образ Иисуса Христа, Сына Божьего, пронизан теодицей и утверждает в сердце человека образ Бога как любящего и всепрощающего Отца.

Атеизм и одержал временную победу в борьбе с церковью за умы и души только потому, что христианская церковь не смогла до конца преодолеть ветхозаветный дух, где сатана служит Богу в соседнем ведомстве наряду с ангелами и выполняет «грязную работу» по воле Бога. А надежду на то, что победа атеизма была лишь временной, дарит нам именно обострение вопроса теодицеи в последние два века — постановка его во всей нравственной обнажённости, без возможности для совести спрятаться за цитатами из писания и схоластическими формулами.

Достоевский, наверное, как никто в мире, поставил перед совестью вопрос теодицеи с предельной остротой. По сравнению с нравственной глубиной «бунта Ивана Карамазова» и порождённой страдающей совестью «хитрой философией Великого Инквизитора» все рассуждения о Боге-властителе и о том, что зло «очевидно играет фундаментальную роль в Божьем плане и вопрос о его происхождении не более интересен, чем сотни других философских вопросов», — не просто не выдерживают критики, но выглядят безнадёжно формальными, поверхностными и даже безнравственными. С подобными рассуждениями совесть никогда не смирится! Потому что не смирится с ними Бог внутри нас, который есть любовь и в котором нет никакой тьмы.

Вопрос теодицеи, как и вопрос о смысле творчества, это два краеугольных религиозных вопроса, от которых зависит судьба христианства в мире. И за ложные ответы на них, уводящие человеческое сердце от церкви, растлевающие его неверием, спросится в Судный День у тех, кто называл себя служителями Бога. В первую очередь об этом и спросится. И наше счастье, что вслед за Достоевским творческое лоно русской культуры породило целый сонм мыслителей, способных дать на вызов «Великого Инквизитора» глубоко христианские ответы. Если бы не русская религиозная философия, не такие деятели церкви, как о. А. Мень, не такие религиозно-чуткие поэты-мистики, как Максимилиан Волошин и Даниил Андреев, — никакое религиозное возрождение, никакая новая религиозная культура не имели бы шанса осуществиться в истории. В этом мировое значение русской духовной культуры, её подвиг веры, который ещё только предстоит оценить человечеству.

Возврат к старому типу религиозности, в котором вопросы о смысле творчества и о происхождении зла считались несущественными для спасения души, ни исторически, ни нравственно невозможен. Это главные религиозные вопросы, вопросы совести, вопросы жизни и смерти христианства в мире, а значит — духовной жизни или смерти человека.

И если это не вопросы Судного Дня, то никакого Судного Дня нам уже не светит. А если придёт этот День и Суд, то судьёй там воссядет дьявол, нацепив на свою личину «имя Божье»; и станет судить нас по своей воле, но прикрываясь глубоко порочной идеей, что зло входит в «план Божий». И слова, от имени церкви сказанные Великим Инквизитором Христу: «мы давно не с Тобой, а с тем умным духом, чьих советов Ты не захотел слушать», — окажутся пророческими.

Ни о каком новом религиозном сознании без разрешения христианской церковью вопроса о смысле творчества и происхождении зла говорить не имеет ни малейшего смысла. Без разрешения этих, вовсе не только богословских и философских, но глубинных вопрошаний человеческой совести христианская культура и цивилизация обречены на духовное и нравственное вырождение. Это развилка для новой эры — между бытием и небытием. И ничего важнее этих двух вопросов нет для христианской души сейчас.

__________________________________________
Преображение хаоса в космос – это и есть культура.
"Дикой Америке" интернета нужны свои пионеры, свои безумные мечтатели.
Ярослав Таран
«Последнее редактирование: 23 Декабря 2016, 08:42:58, Ярослав»

ОффлайнАндрей Охоцимский

  • изъ бывшихъ
Стал собирать мнения окружающих по поводу проблемы зла. Вот точка зрения Виталия Койсина, которую он выразил в своем фэйсбуке. Не уверен что ссылка доступна, так что копирую и сам текст (написан под Новый 2016 Год, так что поздравительная концовка вновь актуальна)

Ещё в студенческие годы, размышляя о проблеме теодицеи, "придумал" такую теорию (как потом оказалось - довольно банальную): вся история человечества - это гигантский функционал (в смысле некого "итога", зависящего от множества функций), который Бог минимизирует при в чём-то взаимно противоречащих условиях а) минимума зла и б) максимума человеческой свободы.

В математических терминах функционал - это, например, длина кривой, соединяющей две точки, поскольку эта длина зависит от нашего выбора функции (прямая линия, парабола и т.п.), которая эти точки соединила бы. Так и конечные "суммы" добра и зла, равно как и некая мера свободы людей зависят от огромного множества "функций" истории: решений отдельных личностей, групп, правительств и т.п. Что в судьбах людей и целых народов "корректирует" Бог, а что "предначертывают" люди, ставя в некоторых рамках и временных сроках самих себя в те или иные жизненные связи, ограничения...

Что из этого следует? Во-первых, следует то, что все то мрачное, что было в истории человечества - это возможный минимум зла. ГУЛАГ, Бабий Яр, Хиросима и Нагасаки,.. - это минимум того, что могло быть на самом деле! Во-вторых, глубина этого минимума означает, что свободы нам дано много, и того, что богословы называют "попущением Божьим", в жизни не так уж и мало. Может быть, даже больше того, что в полном смысле слова можно назвать "Божьей волей". Конечно, наша воля может полностью или частично совпадать с волей Бога. А может и не совпадать...

Во-вторых, то даёт ответ (или, более осторожно, - подход к ответу) на вопрос о благодарении Бога за всё случающееся в нашей жизни. За светлое и доброе Бога благодарить можно и нужно, это несомненно. Но как понимать известное "Слава Богу за всё" в других случаях? Ведь есть дела откровенно, экзистенциально не Божии: смерть, страдание. Много такого в мире, очень много! И относить такое к Богу нельзя. Да и в самом Евангелии даже Христос далеко не всегда всему радуется. Вспомним Гефсиманскую ночь, например, или воскрешение Лазаря (Ин, 11:33-35):

...Иисус, когда увидел её плачущую и пришедших с нею Иудеев плачущих,
Сам восскорбел духом и возмутился и сказал:
Где вы положили его?
Говорят Ему: Господи! пойди и посмотри.
Иисус прослезился...

Но это даёт, как мне кажется, и ответ: подобно тому, как Иисус приходит ко гробу "друга Лазаря", Бог стоит в каждой несчастной ситуации рядом с нами. Поэтому и тут, хотя и с другим смыслом, но тоже полностью искренне можно сказать: "Слава Богу за всё"!

Сегодня, в начале нового года (конечно, срока условного, как все человеческие сроки и точки отсчёта) хочется и себе, и всем пожелать жить так, чтобы наша воля совпадала с волей Бога, с Его отеческой заботой о нас, заботой любящей и бережной, дающей нам обильную меру свободы. Хочется пожелать, чтобы не приходилось мучительно выводить себя и ближних с кривых путей. Это, наверное, всегда самое главное, и в новом в новом году тоже. А остальное всё доброе - да приложится!..

Говори что думаешь, но думай что говоришь

Стал собирать мнения окружающих по поводу проблемы зла.

Есть одна великая книга, посвящённая теодицее. Ничего глубже на эту тему я не читал: «Достоевский и последующие».

__________________________________________
Преображение хаоса в космос – это и есть культура.
"Дикой Америке" интернета нужны свои пионеры, свои безумные мечтатели.
Ярослав Таран

С Восточными отцами я знаком слишком поверхностно, чтобы проводить параллели. Может быть, Вы могли бы это сделать.

Да я тоже не скажу, что сильно знаком. Там столько трудов, жизни не хватит все прочесть. Полное собрание одного только Иоанна Златоуста 12 томов :o. Так что мое знакомство с восточными отцами также весьма дилетантское.

Очевидно влияние Дионисия Ареопагита и неоплатонизма, который тогда витал в воздухе.

С этим я согласен. Но я имел в виду немного другое, когда говорил о том, что учение Фомы - это отчасти возвращение к богословию восточных отцов. Под этим возвращением я подразумеваю сам стиль "Подражания Христу". В эпицентре "Подражания..." (если я правильно понял) ЛИЧНОСТНЫЕ ОТНОШЕНИЯ БОГА И ЧЕЛОВЕКА. А это и есть в некотором смысле возвращение к богословию восточных отцов... В трудах восточных отцов церкви, безусловно, хватало и отвлеченной схоластики, но в центре их богословия все же были личностные отношения Бога и человека.

Сильная сторона учения Фомы – простое и ясное изложение проблемы зла в мире (теодицеи), которая решается не философскими рассуждениями, а самой практикой христианской жизни и ссылкой на основные факты Евангелия. В самом деле, если «Господь Иисус захотел страдать и быть в презрении, как смеешь ты на что-нибудь жаловаться!» [2.1] Если сам Господь захотел пострадать от зла, то оно очевидно играет фундаментальную роль в Божьем плане и вопрос о его происхождении не более интересен, чем сотни других философских вопросов, о которых не спросят в Судный День.
вопрос о существовании зла в мире, о «попустительстве» Богом страшной жестокости — вопрос не абстрактный, а главный религиозный вопрос, вопрос совести, основной, краеугольный. И неспособность церкви ответить на этот вопрос так, чтобы человеческая совесть приняла этот ответ до конца, явилось такой же причиной атеистической эры, как и неспособность благословить и осмыслить человеческое творчество как «проявление божественной прерогативы духа».

Фома Кемпийский выразил, кстати, традиционное представление христианской церкви на вопрос существования зла в мире и ответственности за это зло Творца. Практически так же, как написал Андрей, мне на этот вопрос отвечали мои глубоко верующие воцерковленные православные знакомые. Лет десять-пятнадцать назад я много спорил с ними по вопросу теодицеи и вечных адских мук. Мои воцерковленные знакомые отвечали: "Что ты паришься, это несущественный вопрос, главное - спасение души. А зло, страдания... если сам Господь страдал, значит, зло, страдания попущены Богом для нашего смирения."

Главный вопрос христианской теодицеи так и не разрешен. Ответ строится либо на туманных схоластических схемах (о "хитрости и коварстве Божием, что зло обращает к благу", об этом говорит, например, преподобный Иосиф Волоцкий), либо на формуле: зло попущено Творцом для смирения твари. Хочешь спасти душу, помни - Христос терпел и нам велел. И не задавай лишних вопросов. 

Вопрос теодицеи, от которого люди воцерковленные часто отмахиваются, как от чего-то второстепенного, мешающего главному делу - спасению души - этот вопрос гораздо более значим, чем это им кажется. Лично для меня, как и для Ярослава, это был ВОПРОС НОМЕР ОДИН (как и вопрос о творчестве). Единственная книга, которая полностью разрешила мой "проклятый карамазовский вопрос", была "Роза Мира". Более блестящего разрешения вопроса теодицеи я нигде не встречал. После Розы Мира я кинулся запоем читать; читал как православную литературу (от лже-Диониссия до святителя Игнатия Брянчанининова), так и эзотерическую. И испытал большое разочарование. Особенно от эзотерической литературы.

Почему же вопрос теодицеи не разрешен в традиционной христианской церкви, и как этот вопрос разрешил Даниил Андреев? Все довольно просто. Потребность в самом оправдании Творца возникла из смещения ветхозаветного и новозаветного образа Бога. То есть, ветхозаветный элемент церковью не был преодолен, отсюда вытекает большинство кризисов христианского мира:

Этот «детский вопрос» оттолкнул от церкви миллионы и миллионы душ. Этот вопрос центральный для атеистического мировоззрения. На нём строится вся философия Камю и Сартра: в основании мира — безумие, садизм, и нет оправдания ему. Этот вопрос создал буддизм.
этот вопрос — главный козырь атеизма. И крыть его нечем, оставаясь в ветхозаветной уверенности, что «Бог ответствен за зло как властитель мира» и «жестоко карает ослушавшихся Его».

Вся христианская теодицея спотыкается на ветхозаветном образе Бога как ВСЕМОГУЩЕГО. Но если Бог всемогущ, тогда он ответствен за зло, творящееся в мире. Если же Он не ответствен за зло мира, Он не всемогущ... Замкнутый круг. Даниил Андреев "размыкает" этот круг: да, Бог всемогущ, но ВСЕМОГУЩЕСТВО БОГА ЗАКАНЧИВАЕТСЯ ТАМ, ГДЕ НАЧИНАЕТСЯ СВОБОДА ЕГО ТВОРЕНИЙ. Бог тем, воистину, и всемогущ, что может Сам, по Своей Воле ограничить собственное всемогущество.

Люцифер, как совершенно свободное Божие дитя, выбирает НЕБЫТИЕ, бытие вне Бога, и это небытие рождает зло. Этот выбор мог бы быть, а мог бы и не быть. Но здесь таится еще одно противоречие: если всемогущество Божие не распространяется на свободу его творений, значит ли это, что Бог отстраняется далее от судьбы своих творений? Мол, варитесь сами в своем зле и добре. Кстати, такое ощущение может возникнуть при поверхностном чтении той же "Розы Мира". Данное противоречие довольно легко разрешимо (вступаю на скользкую тропу Иосифа Волоцкого ;D). Всемогущество Бога заключается в том, что Он может дать полную свободу своему творению (это истинный поступок всемогущего существа, а не карающего-милующего тирана), и всемогущество Божие заключается в том, что давая свободу своему творению, Бог никогда не оставляет своих детей. Искра Божиего присутствия теплится даже в глубинах духа того же Люцифера.     

Дух дышит, где хочет
«Последнее редактирование: 28 Декабря 2016, 03:10:00, Золушка»

ОффлайнАндрей Охоцимский

  • изъ бывшихъ
Даниил Андреев "размыкает" этот круг: да, Бог всемогущ, но ВСЕМОГУЩЕСТВО БОГА ЗАКАНЧИВАЕТСЯ ТАМ, ГДЕ НАЧИНАЕТСЯ СВОБОДА ЕГО ТВОРЕНИЙ. Бог тем, воистину, и всемогущ, что может Сам, по Своей Воле ограничить собственное всемогущество.

Вадим, то, что Вы здесь приписали Андрееву, есть классическая православная точка зрения. Андреев сам, по-видимому, и взял её оттуда. Может быть, он как-то переформулировал, не знаю. Но Ваша фраза почти словесно совпадает с тем, что я вычитал недавно у Иоанна Дамаскина в "Точном изложении православной веры". Кстати вообще очень умная книжка. Пытался найти цитаты, но эти мысли у него разбросаны. Про свободу он пишет очень цветисто в нескольких местах, прямо указывая что (1) Бог даровал людям свободу как часть своего образа и (2) человек обладает свободой через разум, в отличие от животных (кн. 2, гл. 22, 23). В гл. 29 книги 2 он пишет о Промысле и его границах "... ибо то, что находится в нашей власти, есть дела не Промысла, но нашей свободной воли".  Ваша формулировка - это просто единственный логически возможный способ примирить свободу и  Промысел.

Вся христианская теодицея спотыкается на ветхозаветном образе Бога, как ВСЕМОГУЩЕГО.

Каким образом можно споткнуться на образе Бога в Ветхом Завете, если именно там с первых же страниц проявляется человеческая свобода, и Бог не может предотвратить нарушения совсем малой просьбы. Как Ветхий Завет может помешать Новому, если новый без старого лишен смысла. Все павловское богословие построено на сопоставлении двух Заветов: падение - искупление, грех - спасение, Адам - Иисус,  и т.п.

Говори что думаешь, но думай что говоришь
«Последнее редактирование: 28 Декабря 2016, 12:22:48, Андрей Охоцимский»

Вадим, то, что Вы здесь приписали Андрееву, есть классическая православная точка зрения. Андреев сам, по-видимому, и взял её оттуда.

Если это так - это хорошо. Лишнее подтверждение тому, что мировоззрение автора "Розы Мира" было глубоко христианским и православным. Мои православные знакомые поминали как-то этот капитальный труд Иоанна Дамаскина - "Точное изложение православной веры". Правда поминали в том ключе, что у Иоанна Дамаскина содержится хорошая критика "нелепых домыслов Оригена" о предсуществовании душ и апокатастасисе, полном восстановление всех душ, павших в ад. Получается, Иоанн не отрицает вечных мук. Ибо есть слова Самого Господа в Евангелии: "Идите от меня проклятые в муку вечную". Но как бы считает этот вопрос не самым существенным, то есть, главное в христианстве - это быть с Христом, вот куда надо стремиться и о чем говорить. А не о вечных муках.

К сожалению, я так и не добрался до этого капитального труда - "Точное изложение православной веры". Пробел.

Про свободу он пишет очень цветисто в нескольких местах, прямо указывая что (1) Бог даровал людям свободу как часть своего образа и (2) человек обладает свободой через разум, в отличие от животных (кн. 2, гл. 22, 23).

С этими утверждениями никто из христиан, думаю, спорить не будет. 
А вот это уже гораздо ближе к изложенному Даниилом Андреевом в "Розе Мира":

ибо то, что находится в нашей власти, есть дела не Промысла, но нашей свободной воли".

Получается, Андреев развил эту формулировку Иоанна Дамаскина далее.
Мои православные знакомые в приведенной мной здесь цитате Андреева видели как раз покушение Андреева на всемогущество Божие. Но сейчас вот, буквально набирая эти строки, вспоминаю, что где-то читал у какого-то православного богослова (может быть, профессора Осипова, не могу вспомнить) о том, что БОГ НЕ ВЛАСТЕН НАД СВОБОДОЙ ВОЛИ ЧЕЛОВЕКА. Да, об этом же говорит и Даниил Андреев.

И все же слова о том, что Бог не властен над свободой своих творений, требуют некоторого пояснения. Да, Бог не властен над человеком в момент его свободного выбора, в момент творческого акта также, кстати. Однако то, из чего человек выбирает, или тот материал, который использует для творческого акта - все это уже есть ограничение свободы. Внутри себя творческий акт совершенно свободен, также свободен и выбор внутри человека, но извне человека ограничивают всевозможные обстоятельства, предшествующие выбору поступки (как говорят буддисты - поток кармы) и т.д. О какой свободе речь? Человек стеснен "всемогущими" стихиями, которые часть Божиего всемогущества (если мыслить мир монотеистически). И в то же время сам человек носит в себе искру Божиего всемогущества, так как внутри него Образ Бога. Таким образом между всемогуществом Божием и свободой твари - антиномия. Все сотворенное Богом имеет полную степень свободы, но эта полная степень свободы есть проявление того же Божиего всемогущества.
Для сравнения: дьявол не обладает всемогуществом Творца, и посему он не в состоянии дать свободу тем, кто ему служит. Он может дать только рабство.

Каким образом можно споткнуться на образе Бога в Ветхом Завете, если именно там с первых же страниц проявляется человеческая свобода, и Бог не может предотвратить нарушения совсем малой просьбы. Как Ветхий Завет может помешать Новому, если новый без старого лишен смысла.

Ветхий Завет Новому помешать никак не может. И я к отмене Ветхого Завета не призываю, это бессмысленно. (Ветхий Завет пытались отменить гностики, потом катары, теперь современные неоязычники, которые очень любят ссылаться на слова Христа, сказанные иудеям: "ваш отец дьявол...") А вот "споткнуться" на ветхозаветном образе Бога вполне можно. И "спотыкались" в истории христианства не раз. В этом плане очень показательна, например, переписка царя Иоанна Грозного с Курбским. Грозный очень обильно цитирует Ветхий Завет; ну, когда надо обосновать некоторые перегибы в борьбе с врагами отечества и природу собственной власти.

По-моему, очевидно, что образ Бога в Ветхом Завете и Новом немного различается. В Ветхом: грозный Вседержитель, заключивший завет с иудеями, ревнивый и мстительный, кстати. В Новом - Отец Небесный, который есть любовь. Согласитесь, что вера в Бога, как Отца Небесного, Отца любящего, очень сильно повлияла на христианскую цивилизацию. И вот еще пример - Ислам. Ислам очень "ветхозаветен", гораздо более, чем Христианство. Почти две трети сур Корана - это пересказ ветхозаветных историй (почему у Ислама и нет, по "Розе Мира", собственного Трансмифа). Образ Бога в Исламе - ветхозаветный. Несмотря на то, что каждая сура Корана начинается словами "Во имя Аллаха милостивого и милосердного." Бог в Исламе не столько Отец, сколько правитель, от Него награда и наказание, добро и зло и т.д., и т.п. Так вот, я глубоко убежден, что именно ветхозаветные представления о Боге в Исламе позволили возникнуть внутри этой религии сперва ваххабизму, а потом уже откровенно террористическим группировкам. Если бы Образ Бога как любящего Небесного Отца полнее вошел в эту религию, то псевдоисламским террористическим лидерам было бы гораздо тяжелее оправдывать свой террор религией Ислама.

Дух дышит, где хочет
«Последнее редактирование: 28 Декабря 2016, 21:23:34, Вадим Булычев»

ОффлайнАндрей Охоцимский

  • изъ бывшихъ
Вадим, труд Иоанна Дамаскина совсем небольшой и есть на Интернете. Стоит прочесть. Иоанн в действительности полуфилософ-полуфизик и пишет в основном про космос, как он есть и человека как он есть. У него также очень четко изложена троичная догматика. Это что-то вроде учебника. Про всеобщее воскресение и Страшный Суд он пишет в самом конце ради полноты картины. Последняя фраза как раз про вечные муки и вечное блаженство, но эти вопросы для него не главные.

Свободу можно сделать при желании очень заумным понятием, но стоит ли? В отличие от всяких метафизических категорий, свобода - это понятие из человеческого мира, понятие по природе субъективное. Русское сознание, по-моему, склонно интерпретировать свободу как анархию, вседозволенность, "волю". Нам хочется абсолютной свободы. На Западе свободу понимают скорее как свободу выбора в рамках структурированного окружения. Это примерно как свобода выбрать одну из дорог на развилке по сравнению со свободой передвижения в чистом поле или бескрайней степи. Меня вполне устраивает понимание свободы на бытовом, психологическом уровне, которое у каждого свое в зависимости от ситуации (для заключенного свобода вне тюрьмы, для избирателя - свобода голосовать за кого он хочет, для собственника - продать или нет свой дом и т.п.). В целом я понимаю свободу как свободу перемещения в рамках заданного окружения. Если человек начинает видеть свободу в том, чтобы ломать это окружение - это уже не свобода, а разрушение, вандализм.

Про образ Бога в Ветхом и Новом Завете в другой раз.

Говори что думаешь, но думай что говоришь
«Последнее редактирование: 29 Декабря 2016, 15:33:54, Андрей Охоцимский»

Русское сознание, по-моему, склонно интерпретировать свободу как анархию, вседозволенность, "волю".

Да нет, как раз таки в русском сознании свобода и вседозволенность противостоят друг другу. Свобода есть ответственность за свой выбор или действие. Свободе антиномична необходимость, но без необходимости нет и свободы. Свобода всегда порождает необходимость - ответственность за себя. Но лишь в любви снимается сам вопрос об их противопоставлении.

Сергий Булгаков. Невеста Агнца:
Цитировать
Действительно, следует спросить себя: что же есть любовь: свобода или необходимость? Ответ будет таков, что она в высочайшей степени есть и то, и другое, но не в их противоположении или различении, но в их единстве и тожестве. Ибо поистине любовь содержит в себе высочайшую необходимость, как и величайшую свободу. Любовь есть свободное самоизволение, имеющее в самом себе свое собственное нерушимое и неустранимое основание. Любовь есть блаженство самотожества, при котором совершенно преодолевается инобытие, в пленении ли у необходимости, или в самостном произволе свободы. Божественная любовь абсолютна, Она ничего не имеет вне себя, но все включает во всеобъемости жизни Божией. Поэтому-то она соединяет в себе безусловную обоснованность или необходимость с безусловной же творческой свободой. Несвобода в любви была бы противоречием. И в этой полноте любви в Божественном мире нет места большему или меньшему, неустранимому или только возможному: все включено сюда силою полноты и уравнено силою любви.

Потому истинная свобода есть лишь в любви, как боголюбви и богосотворчестве.

Почему же вопрос теодицеи не разрешен в традиционной христианской церкви, и как этот вопрос разрешил Даниил Андреев? Все довольно просто. Потребность в самом оправдании Творца возникла из смещения ветхозаветного и новозаветного образа Бога. То есть, ветхозаветный элемент церковью не был преодолен, отсюда вытекает большинство кризисов христианского мира

По-моему, это сильное упрощение. Если обратиться к истории вселенских соборов, то станет ясно, с каким трудом последовательно осмыслялся и принимался каждый догмат. Это хорошо показал Сергий Булгаков во введении к книге "Агнец божий". Церковь христианская, по-прежнему, как и почти две тысячи лет назад находится в становлении. Впереди множество вселенских соборов. Как не раскрыт ещё в каждом из нас образ божий, так и не раскрыт ещё весь соборный (софийный) образ в христианской Церкви.

И все же слова о том, что Бог не властен над свободой своих творений, требуют некоторого пояснения.

Сама постановка вопроса о всевластии Бога некорректна. Свобода творения обусловлена кенозисом (самоумалением) Бога, которого не могло не быть, так как Бог есть любовь, а любовь и есть самоумаление и жертва своей самости. Бог любит каждое из своих творений так, что никогда не отнимет у них свободы. И готов ждать вечность, пока каждое его творенье свободно не возлюбит его в ответ.

«Последнее редактирование: 30 Декабря 2016, 22:03:58, КАРР»


 
Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика