Роза Мира — диалог культур и культура диалога

А потерял благословение, убив своего отпрыска в 1825 году.

По Андрееву, уицраор потерял санкцию (благословение) ещё при Александре Первом (Благословенном). То есть - до восстания декабристов.

Думаю, что сама постановка вопроса - утрата санкции за то-то и то-то - как некое наказание за грех - уводит нас в невольное схематизирование ("уплощение") истории...


Вообще мифология плохо предназначена для анализа исторического процесса. Любая, в том числе и библейская. Всё-таки Священная История о другом - о вечном, о взаимоотношениях Творца и творения, Бога и человека, а история Израиля и Иудеи лишь некая иллюстрация (материал) для книг пророков. Прямой перенос смыслов из библейских мифов на эмпирическую канву ведёт к массе формальных нестыковок и только запутывает в них, уводит куда-то не туда - закрывает символы, а не открывает их. То же справедливо и для андреевского мифа.

Поначалу он представляется чуть ли не всё объясняющим откровением, складывающим в целостную систему исторические трагедии и противоречия. Но чем дольше всматриваешься в историю (в т.ч. и в историю религий, историю культуры), тем больше возникает открытых вопросов и тем меньше на них даёт этот миф системных ответов. Как и любой миф.

Мифы - о другом и для другого. Это символы - окна в вечность из времени. Но обратный перенос вечного во временное при помощи мифологических символов и в качестве объяснения событий во времени грешит не просто искажениями смыслов, но порою и их буквальным выворачиванием наизнанку и даже безбожным опошлением (что и случилось с андреевским мифом в родонизме).

Если бы мифология давала нам ключи ко всем событиям (прошлого, настоящего, будущего), то со Священной Историей кончилась история, а главное - не было бы на свете разных великих мифов и разных религий, свести которые в одну систему, не искалечив духовно, невозможно. Более того, сама воля к такому их синтезу - это воля к небытию, со всеми вытекающими оттуда последствиями.

Андреевский миф - это ещё один прекрасный цветок в многоцветие человеческих мифов, но не всё объясняющий универсум, который всё "не-я" стремится сделать "собою". Для общения и гармонизации отношений нужны разные субъекты, разные системы, а не один универсум и не одна система-синтез. В том числе нужны и неразрешимые никаким синтезом противоречия, как между системами, так и внутри них. Противоречия должны гармонизироваться любовью (духом), а не формально нивелироваться логикой (разумом).

Расцвет великой русской культуры и русского государства, оказавший огромное влияние на весь мир, совпадает в андреевском мифе с лишением благословения духом народа его государственной плоти (или формы, или буквы, но не тела). То есть, разрыв между плотью (кароссой, уицраором) и духом-демиургом, приводящий к пленению соборной души, отзывается в действительности небывалым расцветом культуры и мировым значением этой державы (во всех смыслах, включая духовные, а не только политические). А культурные взлёты (Золотой Век, Серебряный век, 60-е и 80-е годы 20-го века) совпадают с ослаблением или даже распадом государства, вслед за которым происходит и падение, а то и вырождение самой культуры. Это уже логическое противоречие в трёх измерениях, если так можно выразиться.

По андреевскому мифу, февраль 1917 был пусть кратким, но освобождением соборной души из глыб государственности, что отразилось волнами народного ликования и восторга. Примерно то же происходило и в августе 1991. А на деле - это была агония. Это больше похоже на тот краткий подъём жизненных сил, который смертельно больной иногда испытывает перед самой смертью. Я уже не говорю о совершенно несправедливой и односторонней демонизации Андреевым советского периода нашей истории.

И таких противоречий (открытых вопросов) в андреевском мифе огромное количество. Как и в любом мифе, вновь повторюсь. И слава Богу. Эти противоречия словно предупреждение нам - нельзя превращать миф в "рабочую схему", это словно страховка от его объективации. Истинность мифа в его красоте и внутренней цельности, а не в отсутствии в нём формальных и логических противоречий (антиномий). Более того, именно эти антиномии, парадоксальным образом, и помогают создавать красоту и целостность мифа. Они словно перешагивают наш рассудок, делают его беспомощным - ради свободного полёта, ради несказанной глубины, неимоверной сложности и бесконечной целостности мироздания, вынести которые не может формальная человеческая логика (буквально - вынести, ибо не по силам ей).

И потому так губительны для духовной жизни все попытки вогнать андреевский миф в "логически непротиворечивую концепцию", соорудить из него некую универсальную доктрину. На чём и стал делать главный акцент портал "Родон", центральная идейная точка родонизма как подхода, порождающего только вражду своих ответвлений и творческое их бесплодие, а не декларируемые братство и культурный расцвет. И это очень показательный, очень наглядный пример. Вот он-то как раз работает, как объективный алгоритм, на любом великом (истинном) мифе, хотя и как только отрицательный опыт. Но осознав ложность самого такого подхода, можно обратиться от него вспять (ввысь) - к поэзии мифа. А её красота и свобода стократ важнее для нашей бессмертной души всех "непротиворечивых концепций и объективных схем", вместе взятых.

Взаимоотношения государства и культуры исполнены вечного трагизма и безмерно сложны, как и отношения между людьми (братьями), как и их отношения с Богом. Общение не схемами держится, как и вера. И никто ещё не дал непротиворечивого определения любви, хотя все знают, что это такое (если имеют опыт сравнения "того же самого" с её отсутствием). Только сказать не могут. А говорят - поэзия и миф. И в этом их главная ценность, а не в каком-то объективном знании. Да и есть ли такое на свете - для нашей истории (судьбы)? Хотя, конечно, фактологию её, как и деньги, ещё никто в науке не отменял. Но смысл её (судьбы) искать лучше в чём-то другом (и лучше другим местом).

Мне иногда кажется не лишённым оснований, например, такое соображение. Пушкин догадывался (чувствовал или даже знал), что реальный Сальери не убивал Моцарта, а Борис Годунов - царевича Димитрия. И это стало для поэта ещё одним внутренним аргументом в пользу создания великой исторической драмы и не менее великой, хотя и маленькой трагедии. Не исключено, что некоторые андреевские расхождения с действительностью не только неведением фактической стороны дела или эмоциональным искажением её обусловлены, но и соображениями истинной поэзии, всегда противящейся объективации своих исконных смыслов.

Подчёркнутый контраст между ложным эмпирическим фактом события и его глубинной истиной - один из действенных стилистических приёмов в поэзии. И в мифе также. Отделять поэзию мифа от него самого, как некой объективной информации, так же справедливо, как душу от физического мозга (и результат тот же). Особенно это несоответствие эмпирики мифа его поэзии бросается в глаза в чудовищных гомеровских фанстасмагориях. Но мы всё равно (или именно поэтому?) интуитивно чувствуем стоящую за ними истину. Истину, кочующую веками из культуры в культуру и не теряющую своей жизненности, несмотря (или благодаря?) страшному конфликту её с действительностью.

Истовый, как мало кто в русской поэзии, православный Гоголь, создавший один из лучших в истории церкви текст (если не лучший) о Божественной литургии, считал "Одиссею" Гомера чуть ли не равной духовно библейским сюжетам, а её перевод Жуковским чуть ли не подвигом Кирилла и Мефодия по значимости для русской культуры. Преувеличение? Конечно. Но величина этой "конечности" зависит только от её принадлежности тому или иному событию (причём - не в линейном его измерении).

Любой великий поэт - мифотворец, хотя Андреев, как Гомер или Данте, творил миф буквально, но это очень специфический дар и редкий путь. Поэт пребывает в другой реальности, нежели человек (Пушкин сумел сознательно и трезво разделять в себе обе эти реальности; тоже редкое исключение). Вообще то, что мы называем "объективной реальностью", состоит из множества реальностей, немалая часть из которых совсем не объективна, хотя и не менее реальна.

Я это вот к чему. Мы, например, со своих колоколен (реальностей) оцениваем действия первого лица государства, порою недоумевая их очевидной ошибочности (на наш взгляд), или половинчатости, или невнятности. И забываем при этом, что находимся в разных реальностях с ним. Политическая реальность - это реальность власти, а она, как и реальность поэзии, по другим законам работает и другими отношениями с миром и людьми движима, чем обыденная.

В каком-то смысле, понять политика может только политик, имевший реальный опыт реальной государственной власти. Как и поэта может понять только читатель, который сам поэт. Поэтом же является не тот, кто пишет стихи (далеко не все стихи, даже формально безупречные, имеют отношение к поэзии), а тот, кто любит (жить без неё не может!) поэзию. Не любит писать стихи (вернее, себя, использующего стихи для воспроизводства возлюбленных "автопортретов"), но любит саму поэзию. И жив вечным общением с нею. Но с государственной властью ещё всё запутанней. Любить саму власть - значит стать для политика слепым орудием неизвестно в чьих руках (тут и андреевский миф нам в помощь). А не пребывая в реальности власти, нельзя быть политиком. Это ещё одно трагическое противоречие нашего мира, наших человеческих государства и культуры.

В эпоху, когда одна историческая эра меняет другую, метаистория переживает такие же грандиозные изменения, как и культура. Чтобы почувствовать глубину таких изменений, достаточно сравнить культуру античную и культуру средневековья, а потом средневековую - с гуманистической. Всё абсолютно разное. Критерии качества, оценки, приоритеты, место личности, отношения художника с государством и с церковью и т.д., и т.п.

Новое средневековье - это эра глобализации мира на религиозном фундаменте (вернее - фундаментах). Неолиберализм не исключение, его дрейф в сатанизм абсолютно закономерен на стадии перехода в реальную глобальную идеологию. Новые метаисторические игроки появились в нашу эпоху. И уже только поэтому андреевский миф нуждается в творческом развитии и так же не может описать новой реальности, как миф гомеровский - христианское средневековье, а средневековые мифы - реальность последних пяти веков. Но все эти мифы живы, истинны и прекрасны. Мы же стоим на пороге новых и даже уже живём в них, хотя и не видим. Мы ведь движемся во времени спиной вперёд, и наши взоры обращены в прошлое.

У поэзии, к слову, совсем другие отношения и со временем...

Это становится очевидным даже рассудку, когда пытаешься составить сборник из стихов, написанных за десять лет (вновь столкнулся с этим объективным несварением реальности во внутреннем мире на днях).

И язычник Гомер, со своими циклопами и богами-идолами, для люто-православного Гоголя равнозначен библейским мифологемам. А Данте берёт своим первым проводником по иным мирам не христианского апостола, но язычника Вергилия. В культуре нет никакого прогресса, по словам Мандельштама. Понимаем ли мы вполне эту мысль, когда говорим об отношениях культуры и государства, мифа и объективного знания, интеллектуального и духовного планов, информации и истины?..