Страна знаний
Апостол любви — Чехов

0 Участников и 1 гость просматривают эту тему.

« #1 : 13 Декабря 2009, 09:46:20 »

Это не литературоведческая статья о Чехове, а скорее «методичка», написанная И.Ю.Баженовой в 1997 году для коллег-учителей по их просьбе. Но эти «простые истины», изложенные простыми словами, оказывают какое-то почти магическое действие на нравственный пульс читающего, вернее – лекарственное. Проверено мною неоднократно – в течение 12 лет – на себе и на многих знакомых и незнакомых. В чём здесь тайна? Не знаю. Но работает. Видимо, ответ лежит в той атмосфере любви и сотворчества, которую Ирина Юрьевна на протяжении более четырёх десятилетий умела оживлять в сердцах учеников…


__________________________________________
Преображение хаоса в космос – это и есть культура.
"Дикой Америке" интернета нужны свои пионеры, свои безумные мечтатели.
Ярослав Таран
«Последнее редактирование: 20 Октября 2015, 23:38:24, Ярослав»

« #2 : 10 Октября 2013, 11:34:58 »

АПОСТОЛ ЛЮБВИ

 

Только красота спасет мир.

Достоевский

I


Почему для разговора об утверждении доброго начала в человеке выбран Антон Павлович Чехов? Чехов никогда и ничего не проповедует. Он отказался от дидактики, от расстановки точек над "i", от подсказок читателю, – полностью (или почти полностью) положившись на его собственные ум и сердце, пригласив его в соавторы и уверенный в том, что читатель достоин такого уважения к нему. Отсутствие нравоучений (пусть самых умных и самых тонких!), отсутствие насилия над личностью читателя пленительны для меня в этом писателе. Чехов в конце 19 века дал в своей прозе, а потом и в пьесах образцы произведений, в которых главным является психологический подтекст, то "подводное течение" (определение Немировича-Данченко), которое и стало главной особенностью всего его – и прозаического, и драматургического – творчества. Большой писатель 20 века Эрнст Хемингуэй сказал: "Настоящее (читай истинное – ИБ) произведение литературы подобно айсбергу, 1/8 часть которого находится над поверхностью моря, а 7/8 – под водой." Это мог бы сказать и Чехов, ибо это его художественный принцип. Чеховские произведения не яркий факел и не световой взрыв, а тихое пламя нежно-розовой, филигранной лепки свечи, фитиль которой глубоко утоплен внутри нее, отчего свеча как бы светится сама, ровным, слегка печальным светом, светится потаенно, но всегда. Всегда. И еще одна причина, почему выбран именно А.П. Чехов (не главная, о главной уже сказано выше),– обаяние личности самого писателя. Чехов всегда был для меня идеалом человека, да и не для меня одной. Современник Чехова, самый злой сатирик начала 20 века, поэт Саша Черный (Александр Гликберг), осмеявший всё и вся в своих стихах, через шесть лет после смерти Чехова написал о нем так:

 

В наши дни трехмесячных успехов

И развязных гениев пера

Ты один, тревожно-мудрый Чехов,

С каждым днем нам ближе, чем вчера...

..................................

Вот ты жил меж нами, нежный, ясный,

Бесконечно ясный и простой,-

Видел мир наш хмурый и несчастный,

Отравлялся нашей наготой...

 

И ядовитый и в жизни, и в своих воспоминаниях И.А. Бунин в блестящей работе "А.П. Чехов" преклонил колени перед своим учителем (в литературе) и кристально чистым человеком. Внутренняя прозрачность, красота (и внешняя тоже!), честность и НЕБОЯЗНЬ – бесстрашие сильного духом человека, небоязнь даже смерти – вызывают глубокое уважение к нему: Чехов поехал на Сахалин, зная, ибо сам врач, что при его слабых легких это безумие, конец, поехал, чтобы, изучив положение ссыльных, рассказать всем об одном из преступлений века. Рассказал в повествовании "Остров Сахалин". Эту поездку не считал ни подвигом, ни актом самопожертвования, а лишь долгом, делом, которое необходимо было сделать. Для России. Для россиян. Вот эта способность на безумие, это бесстрашие, это спокойное безразличие к себе, когда речь идет о пользе для других, это умение взять на себя тяжесть и ответственность ПОСТУПКА, и всё это при величайшей скромности, стеснительности даже, в жизни, эта потаенность самых лучших его действий восхищают и обвораживают меня в Антоне Павловиче Чехове. Потому и хочу говорить именно о нем.

 

II


Начал Чехов с юмористических с долей сатиры, а затем и чисто сатирических рассказов. Целая галерея маленьких, забитых, изжеванных жизнью чиновников (и не только чиновников) предстает перед нами в этих ранних рассказах. Стручков ("эх, и пожрем же сейчас!" – рассказ "На гвозде"), Червяков (одни фамилии чего стоят – Стручков, Червяков!), умирающий от того, что генерал затопал на него ногами и закричал: "Вон!" ("Смерть чиновника"), Тонкий – без имени и фамилии с его подобострастным "хи-хи-с" ("Толстый и Тонкий"), Мишенька Кулдаров, счастливый тем, что о нем напечатали в газете (в пьяном состоянии попал под извозчика):"Теперь по всей России пошло!",и это радость, радость и гордость на всю оставшуюся жизнь (рассказ "Радость") и т.д, и т.п.


Об этом (раннем) этапе творчества не буду говорить подробно (и на уроках уделяю всего один урок), ибо это еще не Чехов, не настоящий Чехов. Очень скоро он поймет, что смеяться над убогими нельзя. Недостойно! И хоть смех его всегда был грустным, сродни гоголевскому "смеху сквозь слезы", он отказывается от смеха почти совершенно, оставив за собой право лишь на отдельные сатирические детали, всегда блестящие. Эти уродцы – несчастные, обездоленные духом рабы, часто добровольные, как Тонкий или Червяков, рабы, если можно так сказать, ГЕНЕТИЧЕСКИ. Допустимо ли смеяться над ними?! Надо пожалеть и простить их ("и милость к падшим призывал"), ибо они измениться не могут, как не могут безрукие и безногие, слепые и глухие обрести руки, ноги, зрение и слух.


На пятый (приблизительно) год творчества, когда уходит в прошлое юность, а с ней вместе и смех, мы видим другого, настоящего Чехова – Чехова-психолога, врача-аналитика, диагностирующего ту или иную духовную болезнь, главными из которых являются ПОШЛОСТЬ (ограниченность), бездуховность, замкнутость от окружающей жизни – "футлярность" – так стали называть это после рассказа Чехова "Человек в футляре". По профессии врач, Чехов врачует своими произведениями Россию, российское общество. Но дело в том, что после Чехова прошло 92 года, а болезни остались, ибо это болезни НЕ временные, не связанные с тем или иным политическим или социальным укладом в стране(уклад может лишь способствовать развитию той или иной болезни, не более), а общечеловеческие и ВСЕвременные. Поэтому и сегодня творчество его злободневно и Чехов необходим нам.

 


III


Что категорически НЕ принимает в человеке Чехов – это первая тема, с которой начинается серьезный разговор о Чехове. Опираясь на рассказы "Крыжовник","Человек в футляре" и "Ионыч", легко показать ту нищету духа, которая более всего тревожит писателя в русской интеллигенции. Не случайно же Чехов больше всего и ярче всего пишет именно об интеллигенции (и названные три рассказа о ней же), ибо именно она должна быть не только мозгом нации, но и носителем ее культуры и духовности. И не случайно же Чехов чаще всего пишет о врачах и учителях, ответственных за физическое и духовное здоровье общества. И не случайно самыми омерзительными в его творчестве являются именно врач Дмитрий Ионыч Старцев ("Ионыч") и учитель Беликов ("Человек в футляре"). (Есть, правда, еще один, равный этим двум,– тупой, невежественный выходец из народа, дорвавшийся до власти, шпионящий за всеми и ненавидящий всех,– унтер Пришибеев в одноименном рассказе, но это другая тема!)


Все три героя – Николай Иванович Чимша-Гималайский ("Крыжовник"), Беликов и Старцев – "футлярные" люди, объединенные этим признаком, хотя и очень разные.

Николай Иванович "был добрым, кротким человеком", единственной мечтой которого было приобрести собственную усадьбу и вырастить собственный крыжовник. Эта его заветная мечта осуществилась (правда, на пути к ней, экономя каждую копейку, он уморил голодом жену), и вот мы видим счастливого человека, который "достиг цели в жизни, получил то, что хотел, был доволен тем, что получил,.. был доволен своей судьбой, самим собой"; "он глядел на крыжовник молча, со слезами на глазах; он не мог говорить от волнения", а ночью не мог спать: бессонница счастливого человека! Чехов устами Ивана Ивановича говорит:"Как в сущности много довольных, счастливых людей! Какая это подавляющая сила! Вы взгляните на эту жизнь: наглость и праздность сильных, невежество и скотоподобие слабых, кругом бедность невозможная, теснота, вырождение, пьянство, лицемерие, вранье...Между тем... всё тихо, спокойно, и протестует одна только немая статистика: столько-то с ума сошло, столько-то ведер выпито, столько-то детей погибло от недоедания..." (Чем, скажите, не наше время?!) И дальше: "Счастья нет и не должно его быть, а если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чем-то более разумном и великом. Делайте добро!" Не важно, что это слова одного из героев рассказа, это – мнение автора: "делайте добро!" Так рассказ о скотоподобии человека превращается в раздумья о смысле и цели человеческой жизни.


Если в рассказе "Крыжовник" писатель показывает результат "футлярной" жизни, то в рассказе "Ионыч" его занимает процесс "зафутляривания; превращение личности в АНТИличность, в груду жира и мяса, без сердца и души, ибо произошло ожирение сердца и души. В начале рассказа доктор Дмитрий Ионович Старцев, молодой врач, отправившийся, как тогда говорили, "в глубинку", лечить и спасать, по сути дела совершает подвиг. В течение почти двух лет он работал по 18 часов в сутки, почти не спал и, наконец, устал, отчаявшись помочь всем, кто нуждается в помощи. И началась другая жизнь – жизнь для себя, и начал он "обрастать"футляром, и из доктора Старцева превратился в Ионыча. Теперь "у него в городе громадная (частная – ИБ) практика,.. и уже есть имение и два дома в городе, и он облюбовывает себе третий, повыгоднее,.. и когда ему в Обществе взаимного кредита говорят про какой-нибудь дом, назначенный к торгам, то он без церемонии идет в этот дом и, проходя через все комнаты, не обращая внимания на неодетых женщин и детей,.. тычет во все двери палкой и говорит: "Это кабинет? Это спальня? А тут что?" И при этом тяжело дышит и вытирает пот со лба." Уже года четыре назад у него появилось развлечение, "в которое он втянулся незаметно, мало-помалу, это – по вечерам вынимать из карманов бумажки, добытые практикой, и, случалось, бумажек – желтых и зеленых, от которых пахло духами, и уксусом, и ладаном, и ворванью (рыбьим жиром – ИБ),– было понапихано во все карманы рублей на семьдесят; и когда собиралось несколько сот, он отвозил в Общество взаимного кредита и клал там на текущий счет." Не бросает он и земской больницы ("жадность одолела, хочется поспеть и здесь, и там"), где, "принимая больных, он обыкновенно сердится, нетерпеливо стучит палкой о пол и кричит своим неприятным голосом: "Извольте отвечать только на вопросы! Не разговаривать!" ("Молчать!"– унтерпришибеевское!) Врач? Нет!!! Теперь он уже не Дмитрий Ионович Старцев, а Ионыч, свой в среде обывателей-горожан, настолько свой, что за глаза его по-свойски называют Ионычем ("Вон Ионыч поехал"). И смысл названия становится понятным только на последней странице рассказа. Вот он – Чехов потаенный! Перед нами ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ, типичная для русского человека,"обыкновенная история"(так назвал Гончаров свой роман, в котором рассказал о подобном же случае духовной смерти Александра Адуева; Чехов уместил свою"обыкновенную историю" жизни когда-то незаурядного человека на восемнадцати с половиной страницах!). Падение Старцева страшно не только тем, что действие происходит всего на протяжении примерно восьми лет, не только тем, что Старцеву (Ионычу!) к концу рассказа всего 32-34 года, но и тем, что будучи в молодости лучше, умнее, одареннее других, в конце повествования он становится КАК ВСЕ, а значит, хуже и отвратительнее окружающих.


Рассказ о Беликове, учителе древнегреческого языка (отличный футляр, отгораживающий его от современной жизни и современных проблем),– это диагноз болезни всего общества, а не описание частного случая (как "Крыжовник", да и "Ионыч"), ибо беликовщина ("футлярность") – заразная болезнь, под влиянием которой, как говорит Буркин, коллега Беликова, "в нашем городе стали бояться всего: бояться громко говорить, посылать письма, знакомиться, читать книги, помогать бедным, учить грамоте;" каждый замыкается в свой "футляр" (так спокойнее и безопаснее, а значит – легче!): "Видеть и слышать, как лгут,– говорит всё тот же любимый Чеховым Иван Иванович,– сносить обиды, унижения, не сметь открыто заявить, что ты на стороне честных, свободных людей, и самому лгать и улыбаться, и всё это из-за какого-нибудь чинишка, которому грош цена,– нет, больше жить так невозможно!" Эти слова прозвучали в 1898 году. Прошло 99 лет с тех пор... Т а к жить невозможно??? Возможно. Одна надежда на молодых.


Будить мысль в читателе, будить его чувства, будить в каждом ЛИЧНОСТЬ, обращать эти мысли и чувства прежде всего в себя, в самую суть себя, тревожить душу свою и сердце недовольством собой, находя в себе сходство с героями произведений, будить НЕЖЕЛАНИЕ быть похожим на них, а значит – ЛЕЧИТЬ ДУХОВНО – вот дело, которому служит врач-психолог писатель Чехов. (К слову, попутно: не все ученики принимают и любят Чехова, а два из них – один окончил школу лет десять назад, другой заканчивает в этом году – прямо заявили, что ненавидят Чехова, потому что он заставляет их "копаться" в себе и обнаруживать безобразные черты, а они не хотят этого, им это неприятно. Надеюсь, верю, что Чехов мимо них не прошел! Они еще вернутся к нему, ибо ненависть лучше, чем безразличие. Я верю.)

В рассказе "Крыжовник" есть слова: "Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда – болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других (наверное, это о совести говорит Чехов – ИБ). Но человека с молоточком нет, счастливый живет себе, и мелкие житейские заботы волнуют его слегка, как ветер осину,– и всё обстоит благополучно." Есть (не был, а есть!) некто "с молоточком"! Он умер в 1904 году от чахотки, которая началась с Сахалина, в сорокачетырехлетнем возрасте, но произведения его остались, они продолжают выполнять эту высокую миссию.


«Последнее редактирование: 20 Октября 2015, 23:39:46, Ярослав»

« #3 : 10 Октября 2013, 11:36:22 »

IV


Я подхожу к самому сложному моменту в нашем разговоре о прозе Чехова – к самым сложным (ибо самым подтекстным, потаенным) рассказам, с моей точки зрения,– рассказам "Попрыгунья" и "Враги". Каким должен быть настоящий интеллигент? Что может разрушить интеллигентность, даже если он дожил с этой данностью до сорока с лишним лет? – вот вопросы, которые стоят перед Чеховым (вернее, поставлены им) в этих двух рассказах.


Тема пошлости, ограниченности, ординарности на поверхности рассказа "Попрыгунья", она и в названии (и ученики это видят сразу и без затруднений), и результат этой пошлости и вульгарности – подлость, предательство – тоже никак не завуалирован. Эта тема воплощена в образе "попрыгуньи", Ольги Ивановны, жены Осипа Степановича Дымова. Ее стремление окружить себя "знаменитостями" (в кавычках) при том, что она не видит рядом с собой по-настоящему талантливого человека, собственного мужа; ее достаточно вульгарная речь ("когда бедняжка отец заболел – отец умер, кстати – ИБ, – то Дымов по целым дням и ночам дежурил около его постели... Я тоже не спала ночи и сидела около отца, и вдруг – здравствуйте, победила добра молодца! Мой Дымов врезался по самые уши... и в один прекрасный вечер – бац! сделал предложение... Я всю ночь проплакала и сама влюбилась адски..."); ее обращение к мужу всегда по фамилии – Дымов (последний крик моды в конце 19 века в среде интеллигенции); безвкусица в "оформлении" своей квартиры и даже в определенном смысле кощунство ("в столовой она... повесила лапти и серпы, поставила в углу косу и грабли, и получилась столовая в русском вкусе" – тоже модное в конце 19 века русофильство!), кощунство, потому что орудия тяжелого крестьянского труда "украшают" комнату человека, который никогда не умел трудиться и не трудился; наконец, стремление выделиться, не быть как все, произвести эффект, чтобы у гостей челюсть отвисла от изумления, типично русская хлестаковщина (пустить пыль в глаза) или маниловщина (Манилов назвал своих сыновей Алкидом и Фемистоклюсом, когда у остальных – Ванечки да Петеньки!): "В спальне она, чтобы похоже было на пещеру (???), задрапировала потолок и стены темным сукном, повесила над кроватями венецианский фонарь, а у дверей поставила фигуру с алебардой" (которая символизировала, очевидно, супружескую верность, святость супружеского ложа). Всё это – преддверие главного акта в поведении Ольги Ивановны, которым читатель даже и не удивлен, потому что подготовлен к нему всем предыдущим повествованием, преддверие ее предательства, ее измены мужу (несмотря на фигуру с алебардой!). И мотивировка этого, с ее точки зрения, вовсе и не предательства, просто завершает, вносит последний штрих в образ этой женщины:"В самом деле: что Дымов? Почему Дымов? Какое ей дело до Дымова? Да существует ли он в природе и не сон ли он только? "Для него, простого и обыкновенного человека, достаточно и того счастья, которое он уже получил,"– думала она." Как и всякий ограниченный человек, она считает себя вправе судить обо всех и обо всём, выносить свой окончательный приговор, ибо считает, что только ее мнение – это истина в высшей инстанции.


Повторяю: всё это лежит "на поверхности". Потаенный, подтекстный, "подводный" Чехов в другом – в повествовании о Дымове, умном, добром, честном, талантливом человеке, великом человеке. Вначале рассказ так и назывался – "Великий человек", но Чехов был недоволен этим названием, ибо оно было тенденциозно, оно подсказывало читателю то главное, о чем он должен был догадаться сам, а следовательно – нарушало чеховский художнический принцип. Пошлость, вульгарность, отсутствие индивидуальности (т.е. всё то, что воплощено в "попрыгунье") – это та 1/8 айсберга, которая находится над поверхностью моря, а весь разговор о Дымове, о том, что такое талант, о том, какие черты характерны для талантливого человека,– это подводная часть айсберга,"подводное течение" данного произведения. Дымов, пожалуй, самый яркий (но яркость эта потаенная, не бросающаяся в глаза) герой Чехова (есть еще Нина Заречная из пьесы "Чайка"). И, наверное, самый любимый и близкий самому писателю. Он прекрасный врач и талантливый ученый, но узнаем мы об этом из текста только в конце рассказа.


Что такое талант? Это дар Божий, это подарок, который дан человеку Богом на время, в его свободное пользование. Это то, что не нарабатывается и не приобретается. Талант или есть у человека от рождения, или его нет (и не будет).Сможет ли талант сохраниться на всю жизнь – это зависит от самого человека, от того, как он будет распоряжаться этим даром. Есть духовная сила у человека – он вынесет этот тяжкий крест, ибо талант – это, по Чехову, КРЕСТ: "Умей нести свой крест и веруй",– говорит Нина Заречная в "Чайке". Нет силы – пропей его, продай за благополучие и богатство, прокути, спусти "на скаковых". Дымов духовно силен: он не поддался влиянию пошлой среды (обратно доктору Старцеву в "Ионыче"), он не стал пить, как доктор Рагин ("Палата N6"), переплетая алкогольный запой с запоем интеллектуальным (читая книги, пил водку), отвлекая себя этим от страшной действительности. Оба – и Старцев, и Рагин – устали от жизни, от нескончаемой работы и от больных, т.е. не вынесли своего креста (потеряли свой талант!) и сдались, погибли духовно под ударами жизни и среды. Дымов не устал и всё вынес, духовно сохранился и остался таким же кристально чистым, каким был, но не смог перебороть свою любовь к пошлячке Ольге Ивановне и ВЫБРАЛ физическую смерть. И, по Чехову, не имел на это права, ибо его талант не принадлежит ему, как никакой талант не принадлежит человеку, которому дан, а принадлежит всем людям и будущему. Чехов всегда предъявляет очень высокие требования к человеку, но к тем, кто отмечен, избран, кто одарен более других, кому дано больше, чем остальным, к ним он требователен втройне. Дымов – избранник, он несет в себе все те качества, которые, по мнению Чехова (смотри его письма к брату Николаю!), свойственны талантливому человеку: беспредельное трудолюбие и работоспособность ("праздная жизнь не может быть чистою" – Астров в пьесе "Дядя Ваня"), умение глубоко и преданно любить, бесконечная скромность, терпимость ко всем, в том числе и к бездарным людям, т.е. то, что называется великодушием. Писатель рассказал нам о полезной людям жизни, о неброской, тихой, но наполненной жизни талантливого человека ("пустая бочка больше гремит, чем полная"– Чехов в письме к брату Николаю) и о гибели (физической! не духовной!) его в оказавшемся непосильным для него поединке с собственным сердцем. Дымов сберег в себе ЧЕЛОВЕКА, сохранил свой ТАЛАНТ, но ушел (скорее всего добровольно) из жизни, отступив перед тем великим страданием, которое ждало его, если бы он разорвал свои отношения с Ольгой Ивановной. (А Нина Заречная не отступила, постоянно несет свое великое страдание – потеря возлюбленного, потеря единственного ребенка – в сердце своем, несет свой крест, делает свое дело, и в этом она сильнее Дымова и гораздо состоятельнее, ибо талант, по Чехову,– это обреченность на страдание. Неизбежно.) Но обо всем этом читатель должен догадаться сам, ибо всё это Чеховым "закрыто", и только на предпоследней странице (как всегда, в конце рассказа) мы получаем некоторую "помощь" от автора, читая слова Коростелева, друга Дымова: "Какая потеря для науки!.. Это, если всех нас сравнить с ним, был великий, необыкновенный человек! Какие дарования! Какие надежды он подавал нам всем! Господи Боже мой! Это был бы такой ученый, какого теперь днем с огнем не найдешь! Оська Дымов, Оська Дымов, что ты наделал... А какая нравственная сила!.. Добрая, чистая, любящая душа – не человек, а стекло!.. Работал, как вол, день и ночь, никто его не щадил, и молодой ученый, будущий профессор, должен был искать себе практику и по ночам заниматься переводами, чтобы платить вот за эти... подлые тряпки!"


Получив эту "помощь", тот, кто захочет, может вернуться к началу рассказа и перечитать его уже по-другому, по-новому. Кто захочет. А кто не захочет – что ж, вольному воля... Могу предположить, что приблизительно так и думал Чехов.


Ну, а Ольга Ивановна после смерти Дымова – поняла ли она что-нибудь? Конечно, нет. "Прозевала! Прозевала!"– вот что крутится в ее хорошенькой головке. Не дано пошлости, ограниченности, заурядности понять и оценить талант. Не дано – и это тоже вечный закон жизни.


*

Самым сложным, а значит, и самым интересным из тех, о которых идет речь на уроках в 11 классе, мне кажется рассказ "Враги". Ситуация, описанная в нем, предельно остра: к врачу Кирилову, у которого только что умер от дифтерита сын, единственный и последний ("доктору сорок четыре года, он уже сед и выглядит стариком; его поблекшей и больной жене – тридцать пять лет"), приезжает помещик Абогин, который умоляет доктора немедленно ехать к его умирающей жене. Кирилов сопротивляется, объясняя (очень сбивчиво) посетителю, что он не может оставить больную жену и уехать от тела умершего ребенка, но, пользуясь полной растерянностью и расслабленностью находящегося в безысходном горе человека, Абогин одевает на него пальто и увозит с собой. Вот и весь, по сути дела, сюжет. Одной из главных особенностей рассказов А.П.Чехова является бессюжетность, их невозможно пересказать. Он сам говорил об этом так: "Никаких сюжетов не нужно. В жизни нет сюжетов, в ней всё смешано – глубокое с мелким, великое с ничтожным, трагическое со смешным." К рассказу "Враги" эти слова относятся больше, чем к какому бы то ни было другому. Это рассказ о том, что такое КРАСОТА человеческой души и как человек сам недостойными мыслями, злобой и ненавистью может эту красоту в себе разрушить.


Прав или не прав Абогин, когда насильно тащит доктора к умирающей (так он в этот момент думает!) жене? Прав или не прав врач Кирилов, когда отказывается ехать к умирающему пациенту?– эти вопросы возникают у читателя с самого начала, и ответить на них однозначно невозможно: оба правы и оба не правы (думаю, писать об этом не нужно, ибо это очевидно). Оба поглощены собою, своим горем. Как описывает горе каждого из них Чехов? Описывая горе Кирилова, он замечает, что существует "красота человеческого горя", и эти слова могли бы показаться кощунственными, если бы Чехов не предварял их самим описанием горя:"Кирилов... постоял и медленно вышел из передней в залу. Судя по его неверной машинальной походке, по тому вниманию, с каким он в зале поправил на негоревшей лампе мохнатый абажур и заглянул в толстую книгу, лежавшую на столе, в эти минуты у него не было ни намерений, ни желаний, ни о чем он не думал и, вероятно, уже не помнил, что у него в передней стоит чужой человек. Сумерки и тишина залы, по-видимому, усилили его ошалелось. Идя из залы к себе в кабинет, он поднимал правую ногу выше, чем следует, искал руками дверных косяков, и в это время во всей его фигуре чувствовалось какое-то недоумение, точно он попал в чужую квартиру или же в первый раз в жизни напился пьян и теперь с недоумением отдавался своему новому ощущению." Перед нами близкий к умопомешательству, ослепший, полумертвый человек. И вслед за этим идет описание трагической "экспозиции" (ужасное слово, но иного не нашла!), описание статичной, лишенной всякого движения, мертвой картины: "здесь, в спальне, царил мертвый покой... На кровати, у самого окна лежал мальчик с открытыми глазами и удивленным выражением лица... Положив руки на его туловище и спрятав лицо в складки постели, перед кроватью стояла на коленях мать. Подобно мальчику, она не шевелилась, но сколько живого движения чувствовалось в изгибах ее тела и в руках! Припадала она к кровати всем своим существом, с силой и жадностью, как будто боялась нарушить покойную и удобную позу, которую наконец нашла для своего утомленного тела... Доктор остановился около жены, засунул руки в карманы брюк и, склонив голову набок, устремил взгляд на сына. Лицо его выражало равнодушие, только по росинкам, блестевшим на его бороде, и заметно было, что он недавно плакал... Во всеобщем столбняке, в позе матери, в равнодушии докторского лица лежало что-то притягивающее, трогающее сердце, именно та тонкая, едва уловимая красота человеческого горя, которую не скоро еще научатся понимать и описывать и которую умеет передавать, кажется, одна только музыка. Красота чувствовалась и в угрюмой тишине; Кирилов и его жена молчали, не плакали, как будто, кроме тяжести потери, сознавали также и весь лиризм своего положения: как когда-то, в свое время, прошла их молодость, так теперь, вместе с этим мальчиком, уходило навсегда в вечность и их право иметь детей! Доктору сорок четыре года, он уже сед и выглядит стариком; его поблекшей и больной жене тридцать пять лет. Андрей был не только единственным, но и последним." Не могла не привести (так обильно!) этот текст, ибо он потрясает (потрясает и СМЕЛОСТЬ Чехова-писателя!). Потерян смысл жизни несчастных родителей, они убиты горем, их позы естественны и просты до ужаса. И этот ужас передается читателю. Это мертвая мраморная скульптура, которую можно было бы назвать – "Жизнь кончена". Все слова, которые я сейчас пишу, так бледны, бескровны рядом с чеховским текстом, что лучше я воздержусь от них, чтобы избежать того самого кощунства, о котором я говорила выше.


Абогин привозит обессиленного Кирилова к себе, идет в спальню жены, обнаруживает там записку, в которой та сообщает, что ушла от него, уехала с любовником, и возвращается к доктору. "У порога этой двери стоял Абогин... Выражение сытости и тонкого изящества исчезло на нем, лицо его, и руки, и поза были исковерканы отвратительным выражением не то ужаса, не то мучительной физической боли. Его нос, губы, усы, все черты двигались и, казалось, старались оторваться от лица, глаза же как будто смеялись от боли...

Абогин тяжело и широко шагнул на середину гостиной, согнулся, простонал и потряс кулаками.


– Обманула!– крикнул он, сильно напирая на слог "ну". – Обманула! Ушла!.. Услала меня за доктором для того только, чтобы бежать с этим шутом Папчинским! Абогин тяжело шагнул к доктору, протянул к его лицу свои белые мягкие кулаки и, потрясая ими, продолжал вопить: – Ушла!! Обманула!" И чуть дальше: "Это не больная, а проклятая!.. О Боже! Лучше бы она умерла!"


Горе? Конечно! Но КАК описал его Чехов! Это совсем НЕ ТО, что мы видели в картине горя Кирилова: лицо, поза "исковерканы отвратительным выражением", "простонал", "потряс кулаками","белые мягкие кулаки", "продолжал вопить", "лучше бы она умерла" (уму не постижимо!). Вот и первый повод подумать о КРАСОТЕ и НЕКРАСОТЕ, о глубине и мелкости человеческой души, об эгоизме человека в горе, ибо это свойственно каждому! Каждому! Вот что думает об этом Чехов: "Несчастные эгоистичны, злы, несправедливы, жестоки и менее, чем глупцы, способны понимать друг друга. Не соединяет, а разъединяет людей несчастье, и даже там, где, казалось бы, люди должны быть связаны однородностью горя, проделывается гораздо больше несправедливостей и жестокостей, чем в среде сравнительно довольной."


Эгоизм сытого и довольного собою Абогина (кстати, "выражение сытости и тонкого изящества" очень скоро вернулось к нему!) – это норма. Ну, а Кирилов, так тонко описанный Чеховым поначалу? И вот тут начинается нечто, о чем больно читать (а автору, конечно, больно писать). Абогин, усадив Кирилова в кресло, начинает "изливать ему душу", рассказывая подробности своих взаимоотношений с женой, забыв, что у доктора свое горе! Забыв, что по-человечески он виноват перед ним и надо просить прощения за невольный обман, а потом немедленно отвезти его домой, к больной жене и сыну! Поглощенный одним собою, Абогин не видит больше ничего. И это тоже норма для таких, как Абогин, поэтому мы нисколько не удивлены и даже не возмущены его поведением: ну, что взять с глухого, слепого, бездушного изначально человека?! И Чехов его не осуждает, не разоблачает, не обвиняет ни в чем, а только констатирует факты как данность. Как говорится, на нет и суда нет. А Кирилов? А Кирилов, очнувшись, почувствовав себя оскорбленным всей этой "комедией", взрывается и (вместо того, чтобы повернуться и уйти – хоть пешком домой!) кричит Абогину: "Зачем вы всё это говорите мне?.. Зачем вы меня сюда привезли?.. Если вы с жиру беситесь и разыгрываете мелодрамы, то при чем тут я?.. Оставьте меня в покое!.. Рисуйтесь гуманными идеями,.. жирейте, как каплуны, но не смейте глумиться над личностью! Не умеете уважать ее, так хоть избавьте ее от вашего внимания!.. Кто вам дал право издеваться над чужим горем?!" А на слова Абогина: "Вы с ума сошли! Я сам глубоко несчастлив", – продолжает: "Несчастлив... Не трогайте этого слова, оно вас не касается. Шелопаи, которые не находят денег под вексель, тоже называют себя несчастными. Каплун, которого давит лишний жир, тоже несчастлив. Ничтожные люди!" И опять встает вопрос: прав или не прав Кирилов, в пылу гнева бросая Абогину столь жесткие обвинения? По отношению к данному случаю, возможно, и прав; обобщая же, перенося данную частную ситуацию на всех, "живущих в розовом полумраке",– конечно, не прав, а если подойти с гуманистической, т.е. чеховской, позиции, то даже вопроса о правоте возникнуть не может, ибо то, что происходит сейчас в душе Кирилова, безобразно и безнравственно: душой его владеют злоба и ненависть, чувства, недостойные называться человеческими.


Абогин швыряет деньги Кирилову ("Вот вам за ваш визит! Вам заплачено"– комментарии излишни, не так ли?), а Кирилов смахивает их со стола со словами: "За оскорбление деньгами не платят!" Доктор уезжает. Вскоре его обгоняет Абогин (он дал доктору лошадей похуже!), и Чехов одной фразой завершает разговор об этом герое: "Абогин ехал протестовать, делать глупости." Последние одиннадцать строк рассказа посвящены доктору Кирилову, привожу их полностью: "Всю дорогу доктор думал не о жене, не об Андрее, а об Абогине и людях, живших в доме, который он только что оставил. Мысли его были несправедливы и нечеловечно жестоки. Осудил он и Абогина, и его жену, и Папчинского, и всех, живущих в розовом полумраке и пахнущих духами, и всю дорогу ненавидел их и презирал до боли сердца. И в уме его сложилось крепкое убеждение об этих людях. Пройдет время, пройдет и горе Кирилова, но это убеждение, несправедливое, недостойное человеческого сердца, не пройдет и останется в уме доктора до самой могилы."


Думал не о жене, не о сыне, а об Абогине, и "мысли его были несправедливы и нечеловечно жестоки", а убеждение Кирилова обо всех богатых людях было "несправедливым и недостойным человеческого сердца". Мы имеем дело с редчайшим случаем, когда Чехов говорит от себя, прямо, а не через кого-то из героев, и, думается, это оправданно, ибо речь идет о вопросе наитончайшем, наиделикатнейшем и в высшей степени интимном. Чехов напоминает нам о том, что мы, почти все!, забываем в час, когда на нас обрушивается беда: берегите в себе ЧЕЛОВЕКА, даже тогда, когда это почти граничит с невозможным, будьте терпимы к людям, даже в минуты вашей личной боли, потери будьте великодушны к людям, ибо ненависть и злоба разрушают личность, как разрушили они красоту горя Кирилова, красоту его души. И самое страшное то, что это останется с ним "до самой могилы". Способность к великодушию,– по Чехову, один из "признаков" не только нравственности человека вообще, но и его одаренности, талантливости. Кирилову в талантливости отказано. И в нравственности – тоже. Но увидеть и понять всё это может только читатель, предельно внимательный к слову писателя. Поэтому я считаю, что работа с учениками над текстом рассказа "Враги" является одним из самых интересных моментов в процессе изучения прозы Чехова.


«Последнее редактирование: 20 Октября 2015, 23:40:54, Ярослав»

« #4 : 10 Октября 2013, 11:39:54 »

V


Не личность ради прогресса, а прогресс ради личности – утверждал Достоевский, убежденный в том, что человек, созданный по образу и подобию Божию,– высшая, непререкаемая ценность на земле (мысль, которую наш современник, поэт А. Вознесенский, выразил так: "все прогрессы реакционны, если рушится человек"). Я убеждена, что Чехов думает так же, но выражает это, естественно, иначе в своих произведениях, нежели Достоевский. Да и какой писатель-гуманист не согласится с этой абсолютной истиной, сопряженной с понятиями – добро, любовь, человеколюбие?!


А.П.Чехов в своих произведениях утверждает, что КАЖДЫЙ человек несет в себе какие-то свои, индивидуальные черты, всегда ценные и интересные писателю, но очень часто (почти всегда) черты эти остаются тайной для окружающих ("чужая душа – потемки" – народная мудрость). Вот об этих тайнах, или если угодно – тайниках, человеческой души и идет речь, когда мы обращаемся к рассказам "Горе", "Скрипка Ротшильда" и "Душечка". "Горе" и "Скрипка Ротшильда" – это рассказы о прозрении человека НА КРАЮ, на краю жизни, позднем прозрении. Ситуация в этих новеллах очень похожая, поэтому говорить о них буду параллельно.


Яков Бронза (прозвище – или фамилия? – очень удачное: бронзовый идол, бронзовая болванка, от которой всё отскакивает) – гробовщик. Григорий – искусный резчик по дереву, золотые руки и пьяница. Оба старики – им под семьдесят. Один полвека делал гробы, не пил и жаловался на убытки в своем "производстве", другой – "как напился после свадьбы", так и не протрезвел ни разу за 40 лет. Оба женаты, оба, как теперь говорят,"в упор не видят" своих жен, как будто их и нет вовсе, и оба вдруг, потеряв жен, понимают, что жили они плохо, не по-людски, что жизнь прошла зря, но прозрение пришло слишком поздно, когда сил на жизнь уже не осталось. И мысли, которые приходят к ним на пороге смерти,– страшные мысли: "Эх, жить бы сызнова!" (Григорий); "зачем люди делают всегда именно не то, что нужно?!" (Бронза), страшные потому, что это – итог прожитой жизни, дальше уже ничего не будет. Вот как описывает это прозрение Чехов:


"Токарь плачет...Он думает: как на этом свете всё быстро делается! Не успело еще начаться его горе, как уж готова развязка. Не успел он пожить со старухой, высказать ей, пожалеть ее, как она уже умерла. Жил с нею сорок лет, но ведь эти сорок лет прошли, словно в тумане. За пьянством, драками и нуждой не чувствовалась жизнь. И, как назло, старуха умерла как раз в то самое время, когда он почувствовал, что жалеет ее, жить без нее не может, страшно виноват перед ней... Ей бы, дуре, еще лет десяток прожить, а то небось думает, что я и взаправду такой... Жить бы сызнова... Вспоминает он, что Матрена лет сорок тому назад была молодой, красивой, веселой... Свадьбу он помнит, а что было после свадьбы – хоть убей, ничего не помнит, кроме разве того, что пил, лежал, дрался. Так и пропали сорок лет." (Рассказ "Горе".)


"Когда Яков возвращался с кладбища, его взяла сильная тоска... Ему хотелось плакать... Жизнь прошла без пользы, без всякого удовольствия, пропала зря, ни за понюшку табаку; впереди уже ничего не осталось, а посмотришь назад – там ничего, кроме убытков, и таких страшных, что даже озноб берет. И почему человек не может жить так, чтобы не было этих потерь и убытков? Спрашивается, зачем срубили березняк и сосновый бор? Зачем даром гуляет выгон? Зачем люди делают всегда именно не то, что нужно? Зачем он (Яков) всю свою жизнь бранился, рычал, бросался с кулаками, обижал свою жену и, спрашивается, для какой надобности давеча напугал и оскорбил жида? Зачем вообще люди мешают жить друг другу? Ведь от этого какие убытки! Какие страшные убытки! Если бы не было ненависти и злобы, люди имели бы друг от друга громадную пользу." (Рассказ "Скрипка Ротшильда".)


Пьяница Григорий накануне смерти совершает свой единственный подвиг – борясь со стихией, в непроглядную метель везет в больницу свою старуху, надеясь вернуть ей жизнь, теряет дорогу, отмораживает руки и ноги и теперь обречен на смерть. Яков Бронза в своих предсмертных мыслях поднимается до общегосударственных проблем ("Зачем срубили березняк и сосновый бор? Зачем даром гуляет выгон?"), поднимается, если хотите, до общечеловеческих, мировых проблем ("Если бы не было ненависти и злобы, люди имели бы друг от друга громадную пользу.") И тот, и другой – простые русские люди, ничем не интересные окружающим (но не Чехову!),отмеченные талантом (хотя до этого тоже нет никому дела!): Григорий – талантливый токарь по дереву, художник (!), Яков Бронза играет на скрипке (его даже иногда приглашали в местный еврейский оркестр играть на свадьбах) и... сочиняет музыку сам (тоже художник!). Чехов убежден, что каждый человек имеет потенциальные возможности, но далеко не каждый использует данное ему природой. За это приходится дорого платить, часто – перед самой смертью, когда всё уже позади. После Григория не осталось ничего, он уходит из жизни, сопровождаемый безжалостными словами врача: "Пожил, и слава Богу! Небось шесть десятков прожил – будет с тебя!" От Якова Бронзы осталась скрипка, отданная им перед смертью бедному музыканту еврею Ротшильду, и еще осталась его музыка. Один свой талант пропил, другой – оставил людям. Значит, эта жизнь прожита не совсем зря? Но сам Яков об этом никогда не узнает. Ротшильд "давно уже оставил флейту и играет теперь только на скрипке. Из-под смычка у него льются такие же жалобные звуки, как в прежнее время из флейты, но когда он старается повторить то, что играл Яков, сидя на пороге, то у него выходит нечто такое унылое и скорбное, что слушатели плачут, и сам он под конец закатывает глаза и говорит: "Ваххх!" И эта новая песня так понравилась в городе, что Ротшильда приглашают к себе наперерыв купцы и чиновники и заставляют играть ее по десяти раз".

 

*


Пожалуй, самой обыкновенной (на первый взгляд, ибо мы всегда должны помнить, с каким писателем имеем дело!) героиней Чехова является Оленька (Ольга Семеновна) из рассказа "Душечка". И большинство учеников – до разговора о ней на уроках – испытывают некоторое презрение, даже пренебрежение к ней. (Я выясняю это, задав им двухминутное письменное задание – ответить очень коротко на вопрос: с какими чувствами, с какими ощущениями вы "вышли" из рассказа "Душечка"? Тут же просматриваю их и раскладываю на две стопочки, в третьей обычно бывает один или два листка – ни с какими,– остальная часть осуждает и презирает героиню, меньшая – жалеет, грустит, сострадает.)


Начинаю разговор с сообщения ученикам мнения об этом рассказе Л.Н. Толстого: "Это перл. Чехов – большой-большой писатель." (Горбунов-Посадов в письме к Чехову после встречи с Толстым.) И цитирую письмо Татьяны Львовны, дочери писателя, к Чехову: "Отец "Душечку" читал четыре раза подряд вслух и говорит, что поумнел от этой вещи." (Толстому в это время 71 год, Чехову – 39 лет.) С замечания о том, что мнение большинства мальчиков и девочек разошлось с мнением старого, умудренного жизнью Толстого, с замечания, которое как камень, брошенный в тихий пруд, будоражит учащихся, и начинается беседа.


На "поверхности" рассказ "Душечка"– это рассказ о двух замужествах Оленьки (с театральным антрепренером и с торговцем лесом) и любовной (очень короткой!) связи с женатым ветеринаром, которому она отдала (не сдала!) свой дом, поместившись во флигельке, потому что ему негде было жить. Когда она жила с антрепренером, она говорила только о проблемах театральной жизни и о зрителях (его словами!), когда жила с лесоторговцем – о проблемах купли и продажи леса (тоже его словами!), когда жила с ветеринаром – о трудностях в работе ветеринара (опять же словами сожителя!). Хамелеонство, умение приспособиться? Нет. Абсолютная пустота? Нет. ЛЮБОВЬ! Но это не сразу все понимают. Оленька любила каждого из своих мужей, оба брака были счастливыми ("жили хорошо"; "прожили в любви и полном согласии"– пишет Чехов); после смерти каждого из них она начинала чахнуть. Просто она не могла не любить, без любви, без сердечной привязанности к кому-нибудь (кстати, кошка не стала объектом ее любви, не смогла заменить людей, которых она теряла, а ведь мы знаем массу примеров обратного, когда животное занимает в сердце место человека!), не могла жить и медленно умирала, если жизнь лишала ее возможности отдать тепло своего сердца другому. Безвозмездно и бескорыстно. Ибо ЛЮБОВЬ всегда бескорыстна и не требует "отплаты". "Она постоянно любила кого-нибудь и не могла без этого."


Первый тревожный "звоночек", первый стук "человека с молоточком" мы слышим в следующих словах рассказа о жизни Оленьки со вторым мужем: каждый вечер муж и жена "становились перед образами, клали земные поклоны и молились, чтобы Бог послал им детей..." Не послал...


Оленька "не могла прожить без привязанности и одного года и нашла свое новое счастье у себя во флигеле"– с ветеринаром. И произошло ЧУДО (не надо забывать, что дело происходит в маленьком захолустном городке и в России 19 века! И речь идет не о замужестве, а о "преступной" связи с женатым человеком, даже и при условии, что жена уехала от него!): "Другую бы осудили за это, но об Оленьке никто не мог подумать дурно, и всё было так понятно в ее жизни." Это понимание и сочувствие окружающих поразительны! Счастье с ветеринаром было недолгим: "он уехал с полком (военный ветеринар), уехал навсегда."

"Теперь... и среди мыслей и в сердце у нее была такая же пустота, как на дворе." Оленька "постарела, подурнела... Ей бы такую любовь, которая захватила бы всё ее существо, всю душу, разум, дала бы ей мысли, направление жизни, согрела бы ее стареющую кровь... И так день за днем, год за годом"...


Как можно не прочитать (т.е. не увидеть, не услышать, не понять) этого? Видимо, можно, если 3/4 класса " выходят" из рассказа "Душечка" с презрением к героине! Помочь детям (пусть подросткам!) услышать Чехова, услышать слово писателя, открыть его для себя, впустить в себя, в свое сердце,– наверное, главная задача учителя. Зато с какой великой радостью воспринимаю я те добрые слова, которые часть учеников в самом начале этих уроков сказала мне о Душечке во время маленького опросика! И сама не скуплюсь на хорошие слова об этих ребятах, когда заканчиваю тему, но это потом, а сейчас – обратимся к концу рассказа.

Итак, пустота, пустота, пустота – и во дворе, и в мыслях, и в сердце – в жизни.


И тут вдруг... Возвращается в городок ветеринар и привозит своего семилетнего сына Сашу. Мальчик не нужен ни матери, ни отцу: мать уехала в Харьков и даже не пишет, отец почти не бывает дома. "Оленьке казалось, что Сашу забросили, что он лишний в доме,.. и она перевела его к себе во флигель", "сердце у нее стало вдруг теплым и сладко сжалось, точно этот мальчик был ее родным сыном." "Из ее прежних привязанностей ни одна не была такою глубокой, никогда еще раньше душа ее не покорялась так беззаветно, бескорыстно и с такой отрадой, как теперь, когда в ней всё более и более разгоралось материнское чувство. За этого чужого ей мальчика, за его ямочки на щеках, за картуз, она отдала бы всю свою жизнь, отдала бы с радостью, со слезами умиления. Почему? А кто ж его знает – почему?" Я не боюсь того слова, которое сейчас скажу: Оленька-душечка обладает редкостным в наши дни (да и всегда было так) ТАЛАНТОМ – ТАЛАНТОМ ЛЮБИТЬ, т.е. забывать себя в любви, отдавать себя любимому человеку целиком. Только в любви по-настоящему красив и добр человек, потому что в любви он отдает, а не берет. Счастлив тот, кому на его жизненном пути встретится Душечка, человек Большого Сердца.


Оленька и Саша вместе завтракают, она провожает его в гимназию и "возвращается домой тихо, такая довольная, покойная, любвеобильная; ее лицо, помолодевшее за последние полгода, улыбается, сияет; встречные, глядя на нее, испытывают удовольствие и говорят ей: "Здравствуйте, душечка Ольга Семеновна! Как поживаете, душечка?", потом она встречает Сашу из гимназии, они вместе обедают, вечером вместе готовят уроки и оба плачут, если что-нибудь не получается. А по ночам Оленька мечтает о далеком будущем, когда Саша "станет доктором или инженером, женится и у него родятся дети". Но живет в сердце Оленьки подавляемый ею днем и просыпающийся по ночам ужас, страшный кошмар: вдруг мать вызовет Сашу в Харьков, отнимет его навсегда, и тогда "она в отчаянии, у нее холодеют голова, ноги, руки, и кажется, что несчастнее ее нет человека во всём свете".

 


VI


Есть ли спасение от пошлости? Может ли человек, живущий и поступающий как пошляк, возродиться, стряхнуть, как прах со своих ног, ту пошлость, которая была в нем изначально, так сказать "генетически",когда ему уже за сорок, т.е. "стаж" пошлой жизни достаточно велик? Чехов отвечает: может! "Рецепт" этого спасения Чехов дает неоднократно, и ярче всего мы видим это в рассказе "Душечка". По всем внешним признакам Душечка, Оленька, Ольга Семеновна воплощение ограниченности, заурядности. Но только по внешним. Чехов раскрывает в ее душе тайный родник, неиссякающий родник любви, и всё внешнее уходит прочь, и остается суть – прекрасная суть прекрасного человека, которую можно смело назвать ТАЛАНТОМ ЛЮБВИ, талантом любить. Но этот талант – от рождения, он не благоприобретенный, а данный от природы. О возрождении же души, о способности человека к возрождению, к очищению нравственному, другой рассказ – поэма о любви "Дама с собачкой". Этим рассказом я заканчиваю разговор о прозе Чехова, ибо считаю его одной из вершин в чеховском творчестве и одним из лучших произведений русской литературы о любви.


"Дама с собачкой" – рассказ о том, как вполне пошлый человек – Дмитрий Дмитриевич Гуров,– сбросив с себя путы пошлости, потому что полюбил (в 44 года впервые!), становится одним из самых обаятельных героев в творчестве Чехова, ибо любовь и пошлость – понятия несовместимые. Перед разговором об этой новелле опять провожу маленький опросик: какую историю рассказал нам Чехов обыкновенную или необыкновенную? Привыкшие к моим (и чеховским!) "каверзам", ученики стараются "угадать" (и многие "угадывают"!), но, имея дело с Чеховым, угадывать нельзя, надо читать, и тогда воздастся – прочтется.


Дмитрий Дмитриевич Гуров отправился на две недели на курорт с целью отдохнуть от семьи (жены и детей) и завести двухнедельный романчик – что может быть пошлее, вульгарнее и зауряднее?! И дальше всё идет в том же духе: он знакомится с замужней Анной Сергеевной, которая приехала на курорт со шпицем; знакомство начинается (та же пошлость!) с заигрывания с собачкой; они гуляют, разговаривают и буквально сразу идут к ней в гостиничный номер; происходит то, на что и рассчитывал Гуров, потом он с удовольствием ест арбуз, а она плачет и обвиняет во всём случившемся только себя. Ни одного упрека ему: он – тонкий, деликатный, умный, великодушный, прекрасный (потом он всё это вспомнит и воспримет по-другому, но потом!); две недели пролетают мгновенно, они расстаются: она – в глубочайшем горе, потому что полюбила, будучи уже замужней женщиной, он – довольно спокойно, чуть-чуть с оттенком грусти, потому что встреча была приятной и необременительной: она ни о чем не просила и ни в чем не упрекала, она просто любила. Он возвращается в свою Москву (она – в свой городок), ведет прежнюю жизнь – семья, клуб, обеды, ужины, театры. И почти не вспоминает о ней. И вот однажды, после вечера в своем клубе, он заводит с приятелем разговор о ней: "С какой очаровательной женщиной я познакомился" (опять пошлость – и по форме, и по смыслу!),в ответ на что слышит:"А знаете, Дмитрий Дмитриевич, вы были давеча правы – осетрина-то с душком!" Ответ, достойный его фразы, получил то, что и следовало! И вдруг (ах, это "вдруг" в чеховских рассказах!) Гуров чувствует прилив негодования, возмущения той жизнью, которой живет, и теми людьми, которые его повседневно окружают: "Эти слова, такие обычные, почему-то вдруг возмутили Гурова, показались ему унизительными, нечистыми. Какие дикие нравы, какие лица! Что за бестолковые ночи, какие неинтересные, незаметные дни! Неистовая игра в карты, обжорство, пьянство, постоянные разговоры всё об одном. Ненужные дела и разговоры всё об одном отхватывают на свою долю лучшую часть времени, лучшие силы, и в конце концов остается какая-то куцая, бескрылая жизнь, какая-то чепуха, и уйти и бежать нельзя, точно сидишь в сумасшедшем доме или в арестантских ротах!" Да ведь это была его жизнь, его в течение 40 лет! И он не замечал этого и не тяготился ею. Но дело в том, что это мысли непрежнего Гурова, а другого, нового! Он садится на поезд и едет в город С; находит ее дом, ходит вдоль забора и по улицам, слушает из-за ее окон (зима!) слабые звуки рояля; видит, как какая-то старушка вышла гулять со шпицем, он "хотел позвать собаку, но у него вдруг забилось сердце, и он от волнения не мог вспомнить, как зовут шпица." Вечером Гуров пошел в театр, надеясь там встретить Анну Сергеевну,и они действительно встретились. Вот как об этом пишет Чехов: "Она сидела в третьем ряду, и когда Гуров взглянул на нее, то сердце у него сжалось, и он понял ясно, что для него теперь на всём свете нет ближе, дороже и важнее человека; она,.. эта маленькая женщина, ничем не замечательная,.. наполняла теперь всю его жизнь, была его горем, радостью, единственным счастьем, какого он теперь желал для себя; и под звуки плохого оркестра, дрянных обывательских скрипок, он думал о том, как она хороша. Думал и мечтал." В антракте Гуров подошел к Анне Сергеевне и "сказал дрожащим голосом, улыбаясь насильно: "Здравствуйте." Она взглянула на него и побледнела, потом еще раз взглянула с ужасом, не веря глазам, и крепко сжала в руках вместе веер и лорнетку, очевидно борясь с собой, чтобы не упасть в обморок. Оба молчали. Она сидела, он стоял, испуганный ее смущением... Но вот она встала и быстро пошла к выходу, он – за ней, и оба шли бестолково", быстро, почти бежали по лестницам, переходам, коридорам, как будто пытаясь убежать от своей судьбы. Как школьники, как гимназисты, как мальчик и девочка, охваченные первым в жизни чувством, не зная, что делать им с собою и с этим чувством. И начинается мучительное, но единственное для них счастье: то он приезжает в ее город, то она в Москву; встречи в "гадких" гостиницах, вполне комфортабельных, но всё равно "гадких",потому что не дом, не очаг, не семья; то вдруг оба одновременно снимаются с мест и едут навстречу друг другу. Они не могут жить врозь, но и не могут быть вместе (оба связаны семьей, преждевременным, по легкомыслию и безответственности заключенным браком и теперь расплачиваются за это!), и нет у них общего угла, общего приюта, общего дома...Считается, что любовь красит, молодит. Анну Сергеевну и Гурова любовь состарила: "Голова его уже начинала седеть. И ему показалось странным, что он так постарел за последние годы, так подурнел." Обнимая Анну Сергеевну,"он чувствовал сострадание к этой жизни, еще такой теплой и красивой, но, вероятно, уже близкой к тому, чтобы начать блекнуть и вянуть, как его жизнь". Их любовь – мучительное счастье, счастье – страдание. "Анна Сергеевна и он любили друг друга, как очень близкие, родные люди, как муж и жена, как нежные друзья; им казалось, что сама судьба предназначила их друг для друга, и было непонятно, для чего он женат, а она замужем; и точно это были две перелетные птицы, самец и самка, которых поймали и заставили жить в отдельных клетках. Они простили друг другу то, чего стыдились в своем прошлом, прощали всё в настоящем и чувствовали, что эта их любовь изменила их обоих...


– Перестань, моя хорошая,– говорил он, – поплакала – и будет... Теперь давай поговорим, что-нибудь придумаем. Потом они долго советовались, говорили о том, как избавить себя от необходимости прятаться, обманывать, жить в разных городах, не видеться подолгу. Как освободиться от этих невыносимых пут?

– Как? Как?– спрашивал он, хватая себя за голову. – Как? И казалось, что еще немного – и решение будет найдено, и тогда начнется новая, прекрасная жизнь; и обоим было ясно, что до конца еще далеко-далеко и что самое сложное и трудное только еще начинается." Так заканчивается рассказ. Любовь, как и талант – КРЕСТ, тяжкий крест, и не всякому дано вынести его. Но тот, кто вынесет его,– чист перед людьми и перед высшим судьей.

 


VII


А.П.Чехов однажды сказал: "Настоящий писатель должен куда-то вести... А куда веду я?", как бы отказываясь от мысли, что он, Чехов, может куда-то вести читателя. Но, напоминаю, перед нами "подводный", потаенный писатель. Может быть, говоря это, он завуалированно, по-чеховски деликатно отказывался от навязывания читателю своей позиции, пролагая тем самым свою литературную, творческую, художническую дорогу – дорогу подтекстного писателя... А идея-то ведущая у него есть! И не просто ведущая, а, если угодно, основополагающая, глобальная, всевременная. Она выражена в словах Астрова, одного из любимых героев Чехова (пьеса "Дядя Ваня"), умницы, философа, врача, насаждающего лес (вот такое "хобби"!), чтобы потомкам было чем дышать, и ко всему – спивающегося интеллигента, потому что он – один! Его дело никому не нужно! Никто не понимает, что он, как и всякий талантливый человек, работает на будущее. Вот эта позиция, эта ведущая идея: "В человеке должно быть всё прекрасно – и лицо, и одежда, и душа, и мысли." Это не Астров, это Чехов! Чехов, поехавший (для будущего!) на Сахалин, Чехов, всю свою жизнь бесплатно лечивший больных и возивший для этого за собой вагон лекарств, считавший это нормой жизни для человека мыслящего и умеющего думать о тех, кто живет с ним рядом, страдает и умирает, не оставив за собой никакого следа, умеющего думать о тех, кто будет жить после него.

 

 

Примечание: Порядок изучения произведений А.П.Чехова на уроках тот же, что и порядок их в данной статье.

 

 

И.Ю.Баженова 

1997


«Последнее редактирование: 20 Октября 2015, 23:42:37, Ярослав»

« #5 : 20 Октября 2015, 23:59:12 »
Ирина Юрьевна ушла от нас.
Просто перечитайте статью, друзья...

__________________________________________
Преображение хаоса в космос – это и есть культура.
"Дикой Америке" интернета нужны свои пионеры, свои безумные мечтатели.
Ярослав Таран

ОффлайнСергей С.

  • Небеса наполнены музыкой так же, как океан водой.
« #6 : 04 Декабря 2015, 20:58:51 »
Как жаль, что уходят подвижники... Но как здорово, что они и их дела остаются в памяти людей. Сегодня мне позвонили друзья из прихода Михайлоархангельского храма, о ежегодных встречах с которыми я писал в Замке, и сказали, что им очень понравилась работа И.Ю.Баженовой "Апостол любви". Понравилась настолько, что они  захотели узнать побольше о её авторе.

Самое удивительное, я говорил с ними в тот момент о ней, как о живой. Наверное, это потому. что Ирина Юрьевна незримо присутствовала где-то рядом...

Зажги во мгле свою звезду!
___________________________
Сергей Сычёв
«Последнее редактирование: 04 Декабря 2015, 21:20:05, Сергей С.»

« #7 : 06 Декабря 2015, 19:46:42 »
О Ирине Юрьевне я рассказал здесь. И сделал это неслучайно, даже намеренно: это была первая моя статья о Розе Мира, с которой я и пришёл на рм-форумы. Благодаря Ирине Юрьевне мне посчастливилось на опыте окунуться в ту атмосферу, которая и есть по сути Роза Мира, во всех своих проявлениях — от частных и межличностных до глобальных. Именно опытное, многолетнее знание подлинной атмосферы Розы Мира помогло мне сразу прочувствовать глубинное духовное несоответствие подлинника и того, что выдаёт себя за него и прикрывается его именем в Сети. Подчёркиваю — не формальное, но внутреннее духовное несоответствие, приносящее прямо противоположные плоды — буквально во всём.

Ирина Юрьевна и есть тот человек облагороженного образа, о котором мечтал Даниил Андреев и без которого никакая эпоха диалога невозможна, всё будет карикатура и фальшь. Когда человек завершает земной путь, нам становится зримо то главное, чем обогатилась наша душа в общении с ним. Уверен, что все без исключения, кто общался с Ириной Юрьевной, согласятся со мною: главное зерно, посеянное учителем в душах своих учеников, можно определить одним словом вкус.

Вкус — это тот незримый камертон, что впоследствии позволяет тебе самостоятельно и свободно, без оглядки на авторитеты и моду, безошибочно различать подлинное и фальшивое — во всех бесчисленных проявлениях жизни: в людях, в мыслях, в поступках, в книгах, в произведениях искусства, в отношениях. Если такой камертон внутри есть — есть с чем сравнивать. В русской литературе, и шире — культуре, такой камертон — это пушкинско-чеховский вкус жизни. Не только эстетический, но и этический вкус. Это то главное, что прививала моей душе Ирина Юрьевна и без чего меня не было бы не только как поэта, но и как человека. Физически не было, я это теперь вижу совершенно отчётливо.

Я долго думал, что же создаёт прежде всего ту атмосферу, какая царила вокруг Ирины Юрьевны? Откуда это умение — ставить во главу угла собеседника, а не себя? Откуда эта бережность, это понимание другого и ненавязчивая способность найти и сказать несколькими простыми словами, как бы вскользь, то самое-самое главное, что только и нужно было сказать. И ничего лишнего, и никакого морализаторства. Но попадание в цель абсолютное. Сказанное только с годами раскрывается в тебе по-настоящему, вспоминается удивительно вовремя и помогает понимать и самого себя и окружающее. У этого камертона есть и другое имя — любовь.

Очень хочется, чтобы мы учились при жизни ценить и понимать то, что даёт нам встреча с человеком, обладающим теми качествами, которых недостаёт нам самим. Мне кажется, что это непременное условие нашего развития.

Умение любить и понимать не только свою систему оценок и не считать свою систему центром, а другие — периферией или ложными. Умение чувствовать целое и свою систему лишь одной из его проекций. Умение переносить акцент в диалоге на собеседника и помогать ему раскрыться, а не раскрывать при его помощи свои взгляды. Вот что создаёт ту атмосферу и то отношение к культуре и человеческому творчеству, к иным культурным и религиозным организмам, что мы только и можем называть «Розой Мира» и духом диалога. Схемы, классификации, самоутверждение одной системы взглядов как универсальной, а себя как её носителя, борющегося с конкурентами, — это совсем другой дух.

Я понял, что необходимо делать другой сайт с другой атмосферой и другими приоритетами, когда встретился с Евгением Морошкиным. Мне было, с чем сравнивать, и я узнал тот же дух и ту же атмосферу, которую узнавал и в атмосфере кружка Ирины Юрьевны, читая строки Даниила Андреева о будущей эпохе. Учиться диалогу можно по-разному, но самый действенный способ — это погрузиться в саму атмосферу, в которой диалог уже состоялся и стал явлением культуры. Таковы все беседы Евгения Морошкина, с записями которых можно ознакомиться на нашем ресурсе. И уже ради того, чтобы здесь появился и раскрылся этот жанр и этот дух, стоило наш ресурс делать. Внутри был камертон той атмосферы, которую хотелось воспроизвести.

В обществе Ирины Юрьевны была невозможна никакая фальшь. Любая фальшь сразу же становилась видна и стыдна. И это настоящее чудо и великий дар. Дар абсолютной искренности и открытости. Не показной, а пронизывающей и высветляющей всё вокруг. Это и есть пушкинско-чеховский дар.

__________________________________________
Преображение хаоса в космос – это и есть культура.
"Дикой Америке" интернета нужны свои пионеры, свои безумные мечтатели.
Ярослав Таран
«Последнее редактирование: 07 Декабря 2015, 05:33:33, Ярослав»

« #8 : 23 Мая 2018, 18:59:39 »
Слово — Любовь

Май 1998... Ровно 20 лет прошло.
Это единственная запись не только моего чтения на кружке Ирины Юрьевны, но и вообще единственная, появившаяся в общем-то случайно. К сожалению, виртуозное чтение русской классики, каким владела и одаривала им своих учеников Ирина Юрьевна, осталось только в нашей памяти. Я решился выложить эту запись в настоящей теме, чтобы сохранить, насколько это возможно, ту атмосферу, что царила вокруг Ирины Юрьевны.

Техническое качество оцифрованной спустя столько лет копии видеокассеты оставляет желать лучшего. Также оставляет желать лучшего и качество самого чтения. Я тогда, уже точно не помню из каких соображений, составил композицию из стихов, в большинстве своём не предназначенных для восприятия на слух. В предыдущие годы, начиная с 1991, я читал у Ирины Юрьевны в основном те вещи, что и писались для чтения вслух. Эта же композиция состоит из таких текстов, которые лучше читать глазами, медленно. На слух они воспринимаются трудно, да и читать их я толком не умел, да и не умею. Но если бы я знал, что это будет моё последнее чтение на кружке Ирины Юрьевны и что она сама через год перестанет работать в школе, я бы составил именно такую подборку.

Своё выступление в записи я сократил (вырезал кусками) почти вдвое, оставил лишь тот минимум, что позволяет сохранить единство композиции. Её идея и даёт мне внутреннее оправдание разместить эту запись в настоящей теме. Обсуждения гостями с участием Ирины Юрьевны сохранены полностью. Верю, что эта запись содержит то, что исходило от моего учителя и что я хотел бы не расплескать в своей душе до конца. Это чтение стало определённым рубежом и в моей личной судьбе. И обращение памятью в те годы, когда мне посчастливилось общаться с Ириной Юрьевной, не раз возвращало меня к жизни...

https://youtu.be/fCBD63ACNRI

__________________________________________
Преображение хаоса в космос – это и есть культура.
"Дикой Америке" интернета нужны свои пионеры, свои безумные мечтатели.
Ярослав Таран
«Последнее редактирование: 26 Мая 2018, 08:08:31, Ярослав»

« #9 : 28 Июня 2018, 07:43:18 »
После опубликования этого видео некоторые линии судеб опять интересным образом переплелись в Солярисе. Дело в том, что в июне 1998 года я была в Санкт-Петербурге в связи с операцией на сердце, которую проводили моему двухмесячному сыну. Мы приехали втроём: я, Пашка (сын) и мой свёкор — Подзолков Сергей Павлович. Спустя несколько месяцев папа (Сергей Павлович) написал рассказ «Пять дней из жизни Пашки», который я выслала Ярославу, поскольку многое, из пережитого тогда нами, оказалось очень созвучно стихам Ярослава и вообще всей чеховской теме (любви, жизни, смерти, врачам). Ярослав предложил опубликовать рассказ, а я, в свою очередь, предложила открыть в Замке страницу папы Серёжи. 15 июня ему исполнилось бы 70 лет. В 2012 году он скоропостижно умер, оставив нам свои удивительные песни, рассказы, стихи, музыкальные композиции. Он был Учителем, в чём-то очень схожим с Антоном Павловичем Чеховым — несудящим, любящим, сострадающим.

Пока я готовила к публикации рассказ, согласовывая с родственниками детали, какую личную информацию можно выложить в Интернет, параллельно начала читать Чехова. Удивительная статья Ирины Юрьевны Баженовой буквально «вбросила» меня в мир Чехова. Я взяла наугад том из собрания сочинений — оказался 5-й — и начала читать рассказы, сначала в случайном порядке, потом с самого первого, потому что поняла, что у Чехова нет «проходных» рассказов, все его образы одинаково значительны в своей простоте. Нельзя сказать, что значительны все его герои — как раз наоборот, значительно, то, что с ними происходит, а чаще не происходит, значительна трансформация сознания, которая должна произойти в нас, пока мы читаем о том, как она не состоялась в них. Потому что они — это и есть мы, внутренней мир героев Чехова — это зеркало, поставленное перед нами.

Так что впереди для меня наметились параллельные работы: работа души над Чеховым и работа любви и памяти, чтобы представить здесь в Замке ещё одного учителя, познакомить с его работами тех, для кого они, в сущности, были написаны — я имею в виду удивительных жителей Соляриса, всегда готовых к Диалогу с миром, а не к монологической речи своего умного эго.


« #10 : 28 Июня 2018, 07:43:56 »
«Настоящий момент всегда мал в том смысле, что он всегда прост, но при этом в нём есть величайшая сила» (Э.Толле). Если направить на него внимание и посмотреть на то, как его проживаешь, то легко возникает понимание несостоятельности любых внешних целей, и как бы сама собой проявляется цель внутренняя — быть живым, любящим, радостным. Рассказы Чехова — это череда упущенных настоящих моментов. Когда надо было простить, но думалось о «главном»: о воспитательных целях или о высокой риторике (рассказ «Письмо»); надо было посочувствовать, но думалось о возмутительном покушении на святость своего горя («Враги»), надо было помогать реальным людям, но думалось о том, что кому-то не помог («Казак»). Настоящий момент, в котором можно жить и любить, меняя мир к лучшему, утекает сквозь пальцы, пока герои Чехова закуклились в своём страдании, гневе, раздражении, отчаяньи, бесконечно «прокручивая» одну и ту же мысль-эмоцию, пытаясь при этом вовлечь в эту мысль всех окружающих, заразить всех этой мыслью. При этом Чехов совершенно никого не судит, он сочувствует этой почти повсеместной болезни и как врач диагностирует её. Точный диагноз — первый шаг к исцелению, это возможность посмотреть на свою болезнь со стороны, «разотождествиться» с образом себя болеющего. Рассказы Чехова — это «холодный, отрезвляющий душ»: остановись, люби, живи! Никогда и никому не поздно перестать быть несчастной марионеткой одних и тех же страстей (которые кажутся такими личными, неповторимыми, а на самом деле такие одинаковые и стереотипные).

И как до слёз драгоценны редкие проявления этой тишины, кротости, способности внимательно всматриваться в другого, любить и не судить. Открыла для себя рассказ «Дома», несколько раз перечитывала. «Чем развитее человек, чем больше он размышляет и вдаётся в тонкости, тем он нерешительнее, мнительнее и тем с большей робостью приступает к делу. В самом деле, если поглубже вдуматься, сколько надо иметь храбрости и веры в себя, чтобы браться учить, судить, сочинять толстую книгу...» Вот Антон Павлович и не судил, не учил и не сочинял толстых книг — но именно через это почти даосское «недеяние» достиг величайшей плодотворности в деле побуждения нас к осознанию внутренней цели.

«Последнее редактирование: 28 Июня 2018, 20:43:53, Золушка»

« #11 : 02 Июля 2018, 01:07:48 »
Эта тема настолько исполнена для меня жизненным, творческим и мистическим смыслом, что я едва решаюсь говорить о перекликающихся в ней символах...

Только одна эта тема, соединившая в себе такие судьбы и события, оправдывает для меня всё, что было связано не только с созданием нашего портала (многое до сих пор тяжело вспоминать), но и позволю себе сказать так: ради этого стоило жить. Надеюсь, что в  моих словах не увидят ни громкого пафоса, ни тем более самолюбования. В них есть только продолжающий потрясать меня своими совпадениями смысл. И смысл этот раскрывается в теме, посвящённой Чехову, через представленных здесь людей...

Возьму на себя смелость привести одну цитату из нашей переписки с Наталией: «Сергей Павлович был удивительным человеком, уверена, что он мог бы стать одним из активнейших авторов-сотворцов Соляриса. В своё время много разговаривали с ним и о «Розе Мира», и о путях становления Сознания и Духа. Он всю жизнь посвятил этим поискам и пережил несколько удивительных трансформаций. А ещё я с подачи Ирины Юрьевны читаю впервые и перечитываю Чехова...»

Вот ради чего мы наш Замок строили. Он должен объединять. Сквозь время. Сквозь пространство. И если мы теперь самим фактом существования нашего Замка поможем познакомиться людям с творчеством Сергея Павловича, значит мы живы. Наверное, это и есть человеческое счастье – миг осознания, что мы все живы и ничто нас уже не разъединит...

Рассказ меня поразил. Не только жизненной, но и художественной правдой. Поразительно и то, что о такой глубине материнского поведал мужчина...

После опубликования этого видео некоторые линии судеб опять интересным образом переплелись в Солярисе. Дело в том, что в июне 1998 года я была в Санкт-Петербурге в связи с операцией на сердце, которую проводили моему двухмесячному сыну. Мы приехали втроём: я, Пашка (сын) и мой свёкор — Подзолков Сергей Павлович.

Сегодня рассказ опубликован в нашей Библиотеке. Также создана авторская рубрика С.П. Подзолкова в нашей Сборной. С большой радостью в душе рекомендую всем нашим читателям не только сам рассказ, но и вступительное слово Наталии в Сборной об авторе и событиях, послуживших сюжетной канвой как написания, так и публикации рассказа.

Даю также здесь для наших читателей ещё одну ссылку – на эссе Русланы Медведской «Мама». В нём говорится о том же свете, который пронизывает всю эту тему и который оправдывает само существование Замка, да и наше личное творчество. Без этого света – все наши мысли и чувства лишь суета, что хуже пустоты.

Душевная предыстория эссе «Мама» совпадает не только по смыслу, но и по времени, и даже по месту с теми событиями, что описаны в рассказе Сергея Павловича. До дрожи совпадает. Кажется, что так не бывает. Но в Замке сходятся параллельные несказанности. Здесь чудо естественно, хотя и не перестаёт удивлять.

Просмотрел тему с начала. Да, это счастье...

__________________________________________
Преображение хаоса в космос – это и есть культура.
"Дикой Америке" интернета нужны свои пионеры, свои безумные мечтатели.
Ярослав Таран

« #12 : 07 Августа 2018, 16:40:44 »
Я особенно счастлив представить в этой теме впервые опубликованный в Сети Триптих Сергея Подзолкова «Дитя Любви».

Также рекомендую ознакомиться с аннотацией Наталии Подзолковой.

Оба текста для меня раскрывают и настоящую тему во всей её бесконечной глубине и правде о человеке... А также наполняют несказанным мистическим смыслом. Надеюсь, не для меня одного понятном и значимым. Имею в виду не только тексты и породивший их опыт, но и саму историю возникновения, нахождения и преломления в нашем зрячем Солярисе темы «Апостол Любви»...

__________________________________________
Преображение хаоса в космос – это и есть культура.
"Дикой Америке" интернета нужны свои пионеры, свои безумные мечтатели.
Ярослав Таран

« #13 : 07 Августа 2018, 22:21:47 »
Огромное спасибо Ярославу за трепетное отношение к нашим семейным текстам! Думаю, публикация в Замке — это самый лучший формат (и одновременно самый правильный контекст), который вообще для них возможен.
О триптихе скажу ещё несколько слов. Должна признаться, что у меня очень сложные взаимоотношения с этими рассказами. С одной стороны, я понимаю их безусловную важность, с другой стороны, между нами как будто существует преграда. Это написано не для меня, я словно упускаю что-то при прочтении, что-то остаётся недоступным моему осознанию. И дело, наверное, не в том, что у меня не было сходного метафизического опыта (у меня его действительно не было), а в том, что в этих текстах есть слишком мужское (мужское восприятие Вечной Женственности), то, что женщина знать и не может, если только не переживёт «миг отождествления», описанный в первом рассказе.
Именно поэтому я не могу отчётливо вспомнить, что папа говорил о своей книжке. Хотя очень внимательно слушала, пыталась разобраться. Помню только ощущение значимости: он был рад, что сумел сформулировать важный сверхчувственный опыт и теперь ждёт отклик от читателей, но, боюсь, что во мне он тогда верный отклик не нашёл. Осталась недоговорённость.
Параллель с «Тремя свиданиями» Соловьёва возникла спонтанно при подготовке рассказов к публикации в Замке и буквально захватила меня. Может быть, здесь лежит разгадка. Рассказы, несмотря на свой литературно-художественный антураж, носят характер личного свидетельства, подлинных встреч с Вечной Женственностью, которую автор называет Любовью — «всеобъемлющей ипостасью Любви». Но возникают новые загадки. Например, обратная хронология. Почему встречи описаны в обратном порядке: мужчина — юноша — мальчик? Понятно, что это не автобиография, как в соловьёвских «Свиданиях», но должна быть какая-то логика. Возможно, логика послойного проникновения, слои памяти снимаются один за другим. Но последний рассказ «выпадает» из такого контекста: в нём очень свежие воспоминания. Через призму восприятия внука даётся, как мне кажется, очень недавнее событие. Загадки...
Надеюсь, что читатели Соляриса помогут увидеть то, что пока ускользает от моего понимания.


ОффлайнСергей С.

  • Небеса наполнены музыкой так же, как океан водой.
« #14 : 08 Августа 2018, 21:42:41 »
После прочтения таких произведений читателю, имевшему собственный опыт мистических переживаний, трудно что-то говорить. Хочется благоговейно молчать, вглядываясь в открывающиеся твоему взору яркие и волнующие переживания трепетной души, воспринявшей Чудо. Это и есть то, что по Блоку несказанно. Это то, что заставляет волноваться при чтении Лермонтовского "Демона", например, - он это видел, он там был, он это чувствовал! - я знаю!..

Отвечая на вопрос Наталии о хронологии триптиха, осторожно выскажу довольно твёрдое мнение о том, что в первой новелле художественно передано Событие восприятия автором Чуда (резонанс), тогда как две других новеллы являются отголосками пережитого События, своего рода, актами дальнейшего осмысления случившегося в процессе продолжающихся постфактум переживаний (пост-резонанс). Постепенное, едва заметное затухание резонансных колебаний, не снижающее градус радости от встречи, но наоборот, делающее эту радость осмысленнее и устойчивее во времени, что ли, увиделось мне в композиции триптиха. Последняя новелла  является Гимном Любви - прямым, окончательно ясным для автора и как бы навсегда закреплённым в слове радостным свидетельством явленного Чуда.

Почему я называю гимном именно третью новеллу? Наверное, потому. что первая писалась (в первую очередь, но не только) "для себя", о второй мне сложно что-то сказать определённо, она где-то на стыке переживаний (внутреннее - внешнее), ну а третья, несомненно, обращена к людям - для них этот Гимн!

Если мы обратим внимание на краски эмоциональных переживаний, на оттенки этих новелл, то, думаю, сможем увидеть то, о чём я написал выше и хоть немного прикоснуться к тому, что происходило в душе Художника, но осталось за рамками текста...

Зажги во мгле свою звезду!
___________________________
Сергей Сычёв

« #15 : 08 Августа 2018, 22:22:37 »
Сергей, читаю Ваш комментарий и плачу, у меня ощущение, что в разных слоях и разных мирах побежали радостные всполохи, всё пришло в возбуждение: «Есть контакт!» Как в новелле Цвейга про то, как тянули трансатлантический кабель и в конце концов услышали первое слово из-за океана. Знаете, обычного в таких ситуациях «Ах, если бы он дожил!» нет и в помине, я чувствую, что в данном случае не бывает опозданий, что понимание и узнавание состоялось, и такие Встречи не зависят от нашей хронологии, мы просто иногда имеем счастье оказаться на некотором перекрестьи временнОго и вневременнОго, как сейчас. Спасибо за Вашу помощь, для меня словно дверь приоткрылась в мир, который казался почти потерянным.



 
Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика