Искусство слова
На берегу (поэма собаки). Август 2020

0 Участников и 1 гость просматривают эту тему.

оно само сказалось – вот это золото

А вот последняя строфа хрестоматийного фетовского "Я пришёл к тебе с приветом":

...Рассказать, что отовсюду
На меня весельем веет,
Что не знаю сам, что буду
Петь – но только песня зреет.


Поэты говорят то, что говорят. Но люди читают то, что читают. Большинство скользит по строчкам и в лучшем случае 1% сказанного воспринимает. Меня поражало изменение моего восприятия пушкинских стихов, известных мне чуть ли не с детского сада. При их МЕДЛЕННОМ чтении - буквально пропасть между одним и тем же восприятием возникала, а ведь ничего не изменилось в самих стихах!.. И всё там было сказано прямо и точно - но я в упор того не видел. Это был очень сильный и очень доходчивый урок.

__________________________________________
Преображение хаоса в космос – это и есть культура.
"Дикой Америке" интернета нужны свои пионеры, свои безумные мечтатели.
Ярослав Таран
«Последнее редактирование: 26 Ноября 2020, 12:15:11, Ярослав»

Слово, пробуждающее душу,
или буквальное прочтение пушкинского чудного мгновенья

Хочу проиллюстрировать сказанное в предыдущих постах буквальным прочтением всем известного пушкинского стихотворения, такого простого и понятного, на первый взгляд. Напомню несколько тезисов из постов выше:

Слово в поэзии первично, а всё остальное – средства, включая саму жизнь поэта.

…И чтобы такой глагол мог быть Божественным и жечь сквозь времена и пространства, он не должен быть привязан ни к какому отдельному и смертному эго; не должен зависеть от его преходящих состояний, его ограниченных мыслей и чувств; и уж тем более – не имеет права служить им как средство выражения!

…Поэты говорят то, что говорят. Но люди читают то, что читают. Большинство скользит по строчкам и в лучшем случае 1% сказанного воспринимает. 

Мы выходили много раз, так или иначе, на эти же смысловые развилки в самых разных темах – о мышлении и языке и т.д., и т.п. Например, вот что Сергей Борчиков писал в теме «Симфоническая метафизика»:
  «…Вот Ярослав укорил меня, что я вижу в стихах не те мысли, какие имел в виду поэт. Тут варианта два. Либо в стихах нет мысли (они лишь сфера душевно-духовных чувств), но тогда они совершенная бессмыслица, что маловероятно.  И тогда Ярослав прав. Стихи нельзя препарировать мыслью, синтезировать с мыслью…
  …И если стихи "Я помню чудное мгновенье..." увязываются у кого-то с мыслью о Вечной Женственности, то вряд ли к ним применима Ваша мысль о векторе поворота к Богу (см. выше). Или Вы будете синтезировать их с Богом, на том основании, что там у Пушкина мелькает слово "божество"? Или вообще синтезировать с мыслью не будете? Прочитали – и хорошо. Безмысленный экстаз...
»

Вот давайте, ради «объективного научного эксперимента», попробуем ещё раз, но чуть медленнее и чуть внимательнее, прочесть упомянутое С. Борчиковым (случайно и мимоходом, но так к месту!) пушкинское «Я помню чудное мгновенье...»

Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолётное виденье,
Как гений чистой красоты.

В томленьях грусти безнадежной,
В тревогах шумной суеты,
Звучал мне долго голос нежный
И снились милые черты.

Шли годы. Бурь порыв мятежный
Рассеял прежние мечты,
И я забыл твой голос нежный,
Твои небесные черты.

В глуши, во мраке заточенья
Тянулись тихо дни мои
Без божества, без вдохновенья,
Без слёз, без жизни, без любви.

Душе настало пробужденье:
И вот опять явилась ты,
Как мимолётное виденье,
Как гений чистой красоты.

И сердце бьётся в упоенье,
И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слезы, и любовь.

Ну, и что тут непонятного? Александр Пушкин встретил Анну Керн, и у него возникло в душе чувство, испытываемое каждым в молодости и так легко всеми узнаваемое. Будучи впечатлительным и поэтически одарённым молодым человеком, он сложил стихи, где и описал «возвышенными словами» это банальное состояние лёгкой влюблённости. Всё ясно, просто и даже красиво.

Анна Керн в своих записках вспоминала, как эти стихи ей Пушкин подарил, а потом вдруг чего-то устыдился и порывался забрать обратно… Интересно, чего это он вдруг устыдился? Не того ли, что поймут и прочтут их… – так, как и читают многие по сей день? Хотя уже и не читают, наверное, вообще...

Не о том ли тайном стыде (тайной свободе) и его знаменитые строки «Я памятник себе воздвиг нерукотворный»? Высеченное золотыми буквами на пьедесталах, в учебниках и на открытках, это одно из самых горьких, печальных и саркастических пушкинских стихотворений. Но люди не видят в нём трагической прощальной улыбки поэта: не за то вы меня любите и помните, что я считал главным в своей поэзии… А ведь достаточно прочесть рядом только два стихотворения «Памятник» и «Поэт и толпа», чтобы увидеть там прямые переклички строк – и тогда строки «Памятника» совсем по-иному заговорят в душе…

Пользуясь случаем, отсылаю читателей к замечательной книжке Михаила Гершензона «Мудрость Пушкина», которую мне посчастливилось прочесть в юности и которая меня заставила сильно усомниться в моём умении читать стихи. И это сомнение в собственной адекватности сослужило мне очень добрую службу. Я читал эту книжку (мне её одной из первых дала из своей библиотеки И.Ю. Баженова, и как же это было вовремя!) ещё в старой орфографии, с ятями. И всё сожалел, что нет в книге (вырваны) первых страниц с предисловием автора. И только много лет спустя (по-моему, в воспоминаниях художника Юрия Анненкова, уже и не помню точно) я прочёл рассказ о том, как после издания этой книжки Гершензон решил, что предисловие его в ней лишнее, обежал все магазины, где она была выставлена (тираж небольшой), и незаметно вырывал из неё первые страницы. А это был холодный и голодный Петроград военного коммунизма… А Пушкин мог годами перебирать варианты, но так и не опубликовать стихи, в которых не нашёл только одного точного слова… Хотя подходящих по смыслу и ритму можно было поставить десятки синонимов.

Рассматривает в своей книжке Гершензон и стихи «Я помню чудное мгновенье...»  Там есть две ключевые строки, правильное (буквальное) прочтение которых словно поворачивает невидимый ключ – и перед нами раскрывается удивительная глубина этих, таких простых и ясных стихов о романтической влюблённости. И все их преувеличения и метафоры вдруг оказываются точными и прямыми – соответствующими художественному предмету. И открывается вдруг в них то, над чем свысока иронизирует Сергей Борчиков. Вот эти две строки:

Душе настало пробужденье:
И вот опять явилась ты…

Мы их читаем так: ты явилась – и душе настало пробужденье. А у Пушкина всё наоборот: душе настало пробужденье – и вот опять явилась ты. (Не буду здесь вдаваться в грамматические тонкости; двоеточие во времена Пушкина не означало так однозначно «потому что», как в современном синтаксисе, в котором тут было бы правильнее поставить тире.) Связка «и вот» совершенно однозначно указывает причину и следствие, первичность и вторичность событий во времени.

Ты явилась, потому что душе настало пробужденье. И прозрела душа в тебе (сквозь тебя?) гений чистой красоты, потому что пробудилась до встречи с тобой. Да и сама эта встреча стала возможной только потому, что душа пробудилась и для неё «воскресли вновь и божество, и вдохновенье, и жизнь, и слёзы, и любовь». Сначала воскресли, а потом нашли точку приложения – причём скорее в стихах, нежели во внешнем мире.

У Пушкина пробуждение души (от её хладного сна) – сквозной сюжет, который раскрывается во множестве частных случаев и в стихах, и в прозе. Все повести Белкина о такой глубинной, вне сознания человека протекающей жизни души, когда в ней созревают те или иные миры, которые прорываются потом вовне неожиданно и по самому ничтожному поводу – и переворачивают всю жизнь человека, заставляя внешние обстоятельства (случай) играть по уже вызревшему во внутренних глубинах сюжету (слову).

               Поэт

     Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботах суетного света
Он малодушно погружён;
Молчит его святая лира;
Душа вкушает хладный сон,
И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он.

     Но лишь божественный глагол
До слуха чуткого коснётся,
Душа поэта встрепенётся,
Как пробудившийся орёл.
Тоскует он в забавах мира,
Людской чуждается молвы,
К ногам народного кумира
Не клонит гордой головы;
Бежит он, дикий и суровый,
И звуков и смятенья полн,
На берега пустынных волн,
В широкошумные дубровы…

Есть прямая связь стихотворений «Я помню чудное мгновенье...» и  «Поэт», почти дословная перекличка их строк:
«В тревогах шумной суеты – В заботах суетного света»;
«Без божества, без вдохновенья, без слёз, без жизни, без любви – Молчит его святая лира, душа вкушает хладный сон»; 
«Душе настало пробужденье – Душа поэта встрепенётся, как пробудившийся орёл».


У Пушкина название всегда абсолютно точное (точность вообще для него – самое главное качество, определяющее место и цель слов в стихах). Есть у него стихотворение «Поэту», а есть «Поэт», где он даёт определение поэта, как в стихотворении «Пророк» – определение пророка. И не нужно в одном искать метафору для другого: и там, и там всё предельно точно сказано, и ничего лишнего, каждое слово на месте и каждое наполнено максимумом смысла. Пушкинскую эстетику вообще можно охарактеризовать двумя словами «ничего лишнего».

Неужели прозреваемый (во внутреннем мире? в духовной реальности?) поэтом гений чистой красоты (почему гений, разве так говорят о миловидной красотке?) и божество, и вдохновенье есть лишь следствие встречи одного «ничтожного дитяти света» с другим, а душа пробудилась (встрепенулась) из-за этой их встречи? Когда, по Пушкину, наступает пробужденье души, вкушавшей хладный сон? Это её состояние описано буквально, простым перечислением внутренних пустот (без божества, без вдохновенья, без слёз, без жизни, без любви). У Пушкина душа поэта пробуждается, когда его потребует к священной жертве Аполлон и божественный глагол до слуха вещего коснётся. Вот это прикосновение божественного глагола и есть толчок к пробуждению души от хладного сна.

В «Пророке» божественный глагол уже не просто касается слуха, но жжёт сердца, а сердце самого пророка – угль, пылающий огнём; такое уже не погружается периодически в хладный сон и не слепнет, как сердце поэта.

Услышав божественный глагол, душа поэта встрепенулась, пробудилась… И тут уже в ход идёт всё, что она видит и чувствует в предметном мире. Это состояние пробуждения души, когда руки тянутся к перу, перо к бумаге, Пушкиным описано много раз и в разных внешних обстоятельствах, но всегда с предельной точностью и с одним и тем же духовным противостоянием, повторяющимся из сюжета в сюжет: огня (полноты жизни) и хладного сна (суеты, небытия). Центральный символ духа и полноты бытия у Пушкина – огонь, а символ смерти – его охлаждение. Или «объективация» внутреннего мира во внешнем, энтропия, как затем определяли этот переход одного качества жизни в другое русские религиозные философы.

И что же получается: слово, которое должно при помощи поэта воплотиться в его стихах по требованию Аполлона, коснулось души – и душа пробудилась. И вот опять явилась ты – и в дело пошли человеческие чувства и образы. Здесь можно увидеть даже козыревское понимание активного времени, когда внешние случаи подготавливают должное реализоваться в будущем. А в будущем должны были появиться стихи (слово), которые создадут русский язык, великую русскую литературу, ставшую нашей исторической судьбой и спасшую нашу Родину в 20-м веке от материалистического хладного сна... Надеюсь, спасёт она нас и в 21-м от ещё более хладного и суетного омрачения.

Анна Керн явилась пред взоры пробудившейся (до встречи с ней) души Александра Пушкина для того, чтобы он написал великие стихи, пользуясь той встречей и своими человеческими эмоциями как строительным материалом. Не было бы требования Аполлона и призыва к жертве, не было бы божественного глагола, коснувшегося вещего слуха и должного воплотиться в пушкинских стихах, не случилась бы и эта встреча с Керн, или она была бы банальной и плоской. Какой и стала потом в переписке Пушкина с Вяземским, когда небесный поэт вновь уступил место в душе ничтожному сыну мира сего, а душа опять вкушала хладный сон в заботах суетного света… Интересно, что «свет» в таком прочтении перестаёт быть светом (огнём), но и не становится тьмой (бездной), а делается л-живым, под-ложным. Вот при таком свете смотрят – и не видят.

И разве нам, пусть и не улавливающим сознательно большей доли смысла этих стихов, важна встреча какой-то Анны с каким-то Сашей два века тому назад, их чувства и понятные человеческие коллизии? Мы интуитивно слышим в этих стихах неизмеримо большее содержание, наша душа откликается в них не на внешний сюжет, а на мистическую глубину. И если прочесть эти стихи, пользуясь хотя бы одной подсказкой в них (душе настало пробужденье – и вот опять явилась ты), то и все остальные образы там обретают иное символическое значение. Если прочесть их при таком свете  –  откроются воистину духовные глубины. И какой неуместной окажется тогда ирония Сергея Борчикова…

Да, эти стихи и о Вечной Женственности, и о внутреннем мире (о ткани времени – отсылаю читателя к замечательной статье Наталии Подзолковой), и о созревании и рождении в душе слова, и о служении её высшему идеалу, и о красоте, что спасёт мир…

И тогда «заточенье души» по-иному прочитается, а не только внешне; и все символы этих стихов раскроются духовно, а не только эмпирически. Всё становится с головы на ноги, первичное и вторичное занимают свои извечные места в иерархии реального мира. И остаётся лишь удивляться, насколько был далёк от истины плоский «реализм» моего, замкнутого на себя эго, раскладывающего по полочкам и судящего всё и вся, исходя из своего, очерченного им самим кругозора. Этот куцый кругозор, каким бы он ни казался умным, и становится в итоге для души «глушью, мраком заточенья, без божества, без вдохновенья, без слёз, без жизни, без любви». Эго слой за слоем закрывает духовные миры – заточенье души у Пушкина как раз и описывается через последовательные исключения «без». А поэт эти миры слой за слоем открывает (воскрешает)...

Когда подобную сногсшибательную метаморфозу увидишь в самом себе – не теоретически, а в конкретном прочтении, на школьном элементарном примере всем известных стихов – спеси сразу поубавится, и такой опыт может стать истинно духовным, меняющим твоё отношение к очень многим вещам на свете; и этот опыт дорогого стоит. А достаточно ведь было только один раз прочесть пушкинские стихи так, как они написаны. Но для такого чудного мгновенья уже должно было настать пробуждение души...

Низкий поклон тем учителям и критикам, что помогли мне увидеть в поэзии то небо, что заслонялось в ней навесами моего эго. Именно оно, эго, а не что другое, замыкаясь на себя и свои состояния, становится первопричиной и поверхностного чтения, и поверхностных оценок, и поверхностной жизни. Взявшее власть над душою, ставшее в центре и раздувшееся эго и есть её хладный сон.

Чтение поэзии – творческий труд. И поэтому мы так и не смогли найти общего языка с С. Борчиковым, для которого читатель – лишь потребитель творческого продукта, а не творец. А слово – лишь средство для построения своих мыслительных конструкций.

Поразительны пушкинские черновики и письма! Он мог сам быть очень далёк от того, что написалось в итоге, но отмывал и отмывал слой за слоем тот глагол, что до слуха вещего коснулся. Это чувство духовной подлинности и есть гениальность. А великая работа над словом (работа над собой) и есть то служение Языку (в духовном смысле этого слова), к которому призывает поэта Высшая Божественная реальность. А средство – сама человеческая жизнь, её перипетии, её радости и муки. Жертва – своё эго, его центральное положение в душе.

Об этом же (кто в человеке царь, а кто слуга) говорит самим своим существованием и вершина вершин мировой поэзии, пушкинский «Медный всадник»… Но взойти на неё непросто: пушкинская лёгкость становится огромным препятствием на пути к вершине – всё время соскальзываешь вниз, зацепиться не за что... На самом деле – есть за что, нужно только увидеть эти подсказки. Пушкин, как никто, ждёт от читателя творческого участия; сокрытая за лёгкостью стихов и даже банальностью их внешнего слоя духовная тайна (внутренняя бесконечность) требует большой работы души от читателя и по-иному не раскрывается.

Такое же уважение к читателю (на равных, без снисхождения и без заискивания) присуще и чеховскому стилю. И чем старше становишься, тем сильнее понимаешь, что пушкинско-чеховская эстетика – наша главная не только культурная, но историческая дорога. И в таком смысле «Пушкин наше всё» перестаёт казаться глуповатым, но наполняется символической глубиной. Как и шутка самого Пушкина: «поэзия должна быть глуповата». При первом переводе (а их не один и не два) этот путеводный лозунг можно прочесть так: «уважай читателя своего».
 
Тут интересно провести параллель с Иосифом Бродским, который читателя презирает, и потому его поэзия не может позволить себе быть глуповатой, она слишком хочет выглядеть умной… и теряет из-за того свою свободу от человеческого эго.

Пушкин ждёт от читателя духовного сосредоточения. Поэзия – это подвиг созерцания, а подвига не бывает без жертвенности. Пушкин хочет, чтобы его читатель тоже был поэтом в душе, и только тогда их встреча состоится. И только тогда поэзия осуществится в мире:

И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.

«Я помню чудное мгновенье...» – это ещё и стихи о встрече с читателем; и не потому ли Пушкин порывался тут же отобрать их у Керн, когда вдруг увидел, что с ней такая встреча не состоится никогда, а для той, что уже состоялась, никакие стихи не нужны… Очень интересно читать недоумения самой Керн от эксцентричности Пушкина: его мотивы и метания (от человека к поэту и обратно) были ей абсолютно недоступны. А Пушкин описал их позже в «Медном всаднике», претворив в великий духовный, трагический и пророческий опыт. Или сама великая поэма претворила в этот опыт всю жизнь Александра Сергеевича, наполнив его внутренний и внешний миры своими сквозными символами? А затем в Мифе Даниила Андреева эти символы стали сквозными для всей нашей русской истории и метаистории…

__________________________________________
Преображение хаоса в космос – это и есть культура.
"Дикой Америке" интернета нужны свои пионеры, свои безумные мечтатели.
Ярослав Таран
«Последнее редактирование: 13 Декабря 2020, 22:53:37, Ярослав»

Спасибо !

Просвещая друг друга, мы славим Творца, выявляя неисчерпаемую красоту Его творений.

Спасибо, Ярослав! Поразительные вещи Вы тут написали. Вроде бы и знала это где-то в глубине, и совсем не знала. Так просто, на самом виду, всегда перед глазами!

Ты явилась, потому что душе настало пробужденье. И прозрела душа в тебе (сквозь тебя?) гений чистой красоты, потому что пробудилась до встречи с тобой. Да и сама эта встреча стала возможной только потому, что душа пробудилась и для неё «воскресли вновь и божество, и вдохновенье, и жизнь, и слёзы, и любовь». Сначала воскресли, а потом нашли точку приложения – причём скорее в стихах, нежели во внешнем мире.

Но ведь сколько долгих лет можно к этому идти и так и не прийти. Слава Солярису!
У меня в душе сразу зазвучало моё самое любимое и всегда самое загадочное для меня пушкинское стихотворенье:

Что в имени тебе моем?
Оно умрет, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальный,
Как звук ночной в лесу глухом.

Оно на памятном листке
Оставит мертвый след, подобный
Узору надписи надгробной
На непонятном языке.Что в нем?

Забытое давно
В волненьях новых и мятежных,
Твоей душе не даст оно
Воспоминаний чистых, нежных.

Но в день печали, в тишине,
Произнеси его тоскуя;
Скажи: есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я…

Теперь я знаю, что СЛОВО реально продолжает жить в СЕРДЦЕ - в САМОМ СРЕДОТОЧИИ внутреннего мира, и что именно этими СРЕДОТОЧИЯМИ мы и встречаемся друг с другом, постепенно преодолевая через страдание и сострадание "в день печали, в тишине" эгоические оболочки.

Эго слой за слоем закрывает духовные миры – заточенье души у Пушкина как раз и описывается через последовательные исключения «без». А поэт эти миры слой за слоем открывает (воскрешает)...

След этого СЛОВА непонятен, пока СЕРДЦЕ внутреннего мира глубоко спит под спудом бесконечных хлопот эго о самосохранении, для эго оно лишь "мертвый след, подобный узору надписи надгробной на непонятном языке". Но эго чувствует, что его хлопоты напрасны, оно не сохранится, оно обречено, потому что снова и снова будет бередить душу этот странный манящий вопрос, этот голос, зовущий издалека: ВСПОМНИ, ЧТО В ИМЕНИ ТЕБЕ МОЁМ? И сквозь суету повседневных дел, всё силишься понять: кто зовёт меня? Это СЛОВО - протяжное, шипучее, нестерпимо прекрасное - прожигает эго как солнце прожигает влажный и ржавый лист железа! Когда-то этот лист был бронёй, но вот уже сквозь неровную дыру - сквозь прохудившуюся оболочку самолюбия, гордыни и рассудочности - прорастает из живого сердца хрупкий росток. Вот ВСТРЕЧА. Так СЛОВО и ЖИЗНЬ продолжают друг друга.

Скажи: есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я…


Ну, сами напросились... Без расшифровки извне - вот две пьесы, имеющие к пушкинским стихам (не буду даже говорить, к каким) непосредственное отношение. И к поднятым здесь на свет сознания из таинственных внутренних глубин смыслам, причём с первого же поста темы...

Но ведь сколько долгих лет можно к этому идти и так и не прийти...

* * *

Разлука больше знает о любви,
чем огненная страсть. Но горе
сжигает мякоть жизни. И твои
пронзительны прозрачные просторы,
пожар осенний… Сердце дома:
небес его бездонная истома –
воспоминания бессмертная поэма,
все двести лет читаемая мной:
из края в край наполненное время
прощения премудрой синевой.
И меркнет свет так тихо, как живой…

                                                               окт.2006


снова и снова будет бередить душу этот странный манящий вопрос, этот голос, зовущий издалека: ВСПОМНИ, ЧТО В ИМЕНИ ТЕБЕ МОЁМ? И сквозь суету повседневных дел, всё силишься понять: кто зовёт меня?

***

Их встреча была в пути вспыхнувшим словом,
и устьем реки разливалась разлука…
Как чуткие руки слепого, так в новом,
чуть тронутом имени первооснову,
незримую миру, уста узнают…
О чём они вспомнят, коснувшись друг друга?
И что им приснится в далёком краю?

                                                                  февр. 2007

__________________________________________
Преображение хаоса в космос – это и есть культура.
"Дикой Америке" интернета нужны свои пионеры, свои безумные мечтатели.
Ярослав Таран
«Последнее редактирование: 13 Декабря 2020, 22:45:31, Ярослав»

Но в день печали, в тишине,
Произнеси его тоскуя;
Скажи: есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я…

Теперь я знаю, что СЛОВО реально продолжает жить в СЕРДЦЕ - в САМОМ СРЕДОТОЧИИ внутреннего мира, и что именно этими СРЕДОТОЧИЯМИ мы и встречаемся друг с другом, постепенно преодолевая через страдание и сострадание "в день печали, в тишине" эгоические оболочки.

А у меня это вызвало рифму другого поэта:
Цитировать
Гражданин второсортной эпохи гордо
Я считаю товаром второго сорта
Свои лучшие мысли, и дням грядущим
Я дарю их как средсство борьбы с удушьем.

Другой ответ, а по смыслу тот же самый, на вопрос: "Что в имени тебе моем?"
Точное поэтическое слово - это лекарство от печальной тишины, и удушающего одиночества, выход к божеству через вдохновенье и любовь.


Цитировать
Пушкинскую эстетику вообще можно охарактеризовать двумя словами «ничего лишнего».
Исключительно верно!! Особенно применительно к пушкинской прозе. Мне самому удалось убедиться в этом только благодаря Набокову. Я долго не перечитывал прозу Пушкина, считая ее чем-то пресным и заурядным. Таково было мое впечатление, вынесенное из молодости.  Восторги Набокова в «Даре» по поводу прозы Пушкина показались мне настолько неумеренными, что я вновь открыл «Повести Белкина» – и обомлел. Там действительно нет ни одного лишнего слова. Единственное, что можно сопоставить с этим в литературе – слог Библии.     
Я бы сказал еще, что эстетика Пушкина описывается формулой «ничего для себя». Поэтому она такая солнечная. Можно было бы добавить и «ничего от себя», если бы это не было критерием всякого подлинного искусства вообще. Присутствие отсебятины, или нарочитость, есть признак отпадения художника (и пророка) от своего призвания. Это просто признак плохого, тенденциозного или ангажированного искусства. Все творческие люди понимают это, но не всем дано избежать уже на другом, почти бессознательном уровне, соблазна эстетства, которое есть по существу украшательство созидаемого мира ради уютного обитания в нем. В эстетстве все дело именно в этой «длясебятине» и интроверсии, а вовсе не в «преобладании эстетических ценностей», как чаще всего об этом пишут. Со стороны внешних эта невольно прорывающаяся потаенная интроверсия художника прочитывается как надменность, что Ярослав и подметил в стихах Бродского. Бродский здесь отнюдь не исключение. То же можно сказать о многих хороших поэтах. Но не о Пушкине. Вячеслав Иванов, прекрасно знавший по себе, что такое эстетство, тонко описал этот соблазн в статье «Две стихии в современном символизме» под именем идеалистического символизма. В этой форме существования в искусстве, в отличие от символизма реалистического, «символ есть условный знак, которым обмениваются заговорщики индивидуализма, тайный знак, выражающий солидарность их личного самосознания, их субъективного самоопределения». Вот почему так неожиданно и так естественно размышления о стихотворении Пушкина ведут Ярослава к исповедальному по своей силе отторжению эгоизма:   
Цитировать
Именно оно, эго, а не что другое, замыкаясь на себя и свои состояния, становится первопричиной и поверхностного чтения, и поверхностных оценок, и поверхностной жизни.
  Интроверсии и всех вытекающих из нее немощей идеалистического символизма логичнее всего было бы ожидать от проекта с названием «Воздушный Замок». Но проект, похоже, перерастает и свое название, и, возможно, свой первичный замысел. Так Вячеслав Иванов строил «Башню», а получилось нечто большее. Александр Мень написал однажды, что из поэтов Серебряного века мудрым был один Волошин, да еще Вячеслав Иванов стал мудрым в старости...


Интроверсии и всех вытекающих из нее немощей идеалистического символизма логичнее всего было бы ожидать от проекта с названием «Воздушный Замок». Но проект, похоже, перерастает и свое название, и, возможно, свой первичный замысел.

Но зато сколько в таком имени самоиронии... Нельзя под именем «Воздушный Замок» кричать о своей «боевой задаче», о создании какой-то «организации» и т.д., и т.п. Да и вообще - кричать затруднительно... Самое смешное, что наш ресурс по сей день пытаются обвинить в попытках создания тоталитарной секты и т.п. Для меня самоирония, вшитая в само это название, была одной из существенных интуиций в его пользу... А вторая - в этом имени столько внутренней свободы...

Любой художественный замысел больше своего автора и перерастает его во времени. А уж в коллективном проекте - тем более. Иначе не был бы он ни художественным, ни вообще - замыслом (зерном)...

__________________________________________
Преображение хаоса в космос – это и есть культура.
"Дикой Америке" интернета нужны свои пионеры, свои безумные мечтатели.
Ярослав Таран
«Последнее редактирование: 13 Декабря 2020, 22:38:23, Наталия Подзолкова»

Цитировать
Иначе не был бы он ни художественным, ни вообще - замыслом (зерном)...
Замок как зерно (ядро) кристаллизации идей и смыслов. Да, так иногда вокруг средневековых замков возникали города.


А жизнь – только слово.
В.Цой


У меня давно на компьютере хранится подборка текстов, которые неким созвучием однажды после полуночи пришли в мою реальность. Точнее, не так. Один текст пришёл впервые и напомнил другой текст, уже неоднократно прочитанный задолго до этого, третий текст - встретился, как следы невиданных зверей на неведомых дорожках, в процессе поиска точной цитаты второго текста... потом ещё кое-что кое-где. Но любопытно не это, а то, что тот, первый текст, именно пришёл сам, потому что я помню, как за окном то ли шумел ветер, то ли грохотал дождь, а, скорее всего, и то и другое, и можно без хлеба.

Помню также, что была зима. Собственно, иммунитет Петербурга всегда непредсказуемо реагирует на течение времени и его сезонную цикличность. Так вот благодаря шуму ветра и дождя, благодаря тому, что дело было среди ночи, создалось ощущение той глубокой, густой тишины. Явно, это была не привычная бытовому обиходу тишина, когда всё замолкает и успокаивается, но, напротив, та самая подлинная тишина, что, с одной стороны, прочнее и яснее бриллианта, с другой - это тишина, увлекающая за собой наподобие мокрой глины, которая своим становлением увлекает за собой руки и вбирает их тепло.

Эта тишина не молчит, она шумит, она громогласна, но только голос её совершенно отличный ото всех голосов и звуков, населяющих этот мир. Эта тишина не от мира сего, эдакий инопланетянин. Возможно, как раз по этой причине такая тишина хорошо осязаема на фоне других громких шумов и звуков-землян: вы чувствуете, несмотря на то, что ваш земной слух и так переполнен шумом и прочими звуками, вы будто бы слышите в довесок что-то ещё. Хотя физически не можете больше ничего слышать: некуда, нечем вбирать эти новые звуки. Но ощущение присутствия чего-то сохраняется. Значит, это тишина другого порядка, другого или даже других измерений, которые не нашим трёхмерным ухом мерить. К тому же, эта трансцендентная тишина не ограничивается тишиной в области звука. Есть тишина чувств и тишина времени, присутствие которых ощущаешь при большом потрясении.

И эта тишина не даёт успокоения, она заставляет работать. И ты жаждешь этой работы и не понимаешь, как мог не замечать так долго всего того, что нужно было, точнее, того, что хотелось сделать, всего того богатства, которое только и ждёт, что ты к нему обратишься. Того, что единственное в мире может принести удовольствие, которое длится вечно и со временем только возрастает. Например, книги, которые не дочитаны, книги, которые хотелось прочесть, но потом они были позабыты, картина мира, ущербная и недописанная, и покинутый путь любопытства, у каждого - свой и ведущий в ту страну, первооткрывателем которой можешь быть только ты. И без тебя не существует её. А без неё ты, наверное, всё-таки существуешь, но только без своего уникального пути.

И тогда, в ту шумную, грохочущую ночь пришла именно такая тишина. И заговорила со мной строфой в книге, взятой случайно и открытой на произвольной странице. Вот он, тот самый, первый текст в подборке, который не мог прийти иначе.


Мацуо Басё

                 *   *   *
С треском лопнул кувшин:
ночью вода в нём замёрзла.
Я пробудился вдруг.


Для меня такое явление текста, при таких обстоятельствах - это воплощённое, очевидное чудо. Вот именно так и работает в этом мире чудесная механика. Сдвигаются горы, вода становится вином. И смерть больше не властна над нашими голосами.

Это стихотворение сразу же напомнило мне о Гершензоне и мудрости Пушина, о пробуждении души, без которого, скажем, в мою жизнь не пришло бы то стихотворение. Точнее, могло и прийти, только я бы его прочитала не тем местом, без чуда."Чудного мгновения" бы не произошло. Те самые волшебные "И вот..." после пробуждения души. Вполне возможно, что "чудное мгновение" - это как раз то самое мгновение после пробуждения души, когда она расположена "к живейшему принятию впечатлений".

И когда я искала нужные мне отрывки про "И вот...", нашла эту мысль не совсем там, где предполагала найти, сформулированную несколько иначе, чем я её помнила.


М.О. Гершензон

УМИЛЕНИЕ

Душа человеческая первозданна, ничему не подвластна и управляется своими внутренними законами – эта мысль есть ось Пушкинского мировоззрения. Ни моя разумная воля, ни явления внешнего мира ничего не могут изменить в ней; следуя каким-то своим таинственным законам, она то мертвеет, то оживает сама в себе, – и в каждом своем состоянии она сама присваивает себе из действительности те элементы, которые соответствуют ее состоянию, потому что действительность в каждый миг содержит бесчисленные элементы, самые противоположные между собою: выбирает, притом конгениально, сама душа. Мы еще слишком мало знаем это мировоззрение Пушкина: его стихи гладки – скользнешь, и не заметишь, что в них. Но если читать их медленно, в них открываются удивительные мысли. Он пишет:
 
Остались мне одни страданья,
Плоды сердечной пустоты.
 
Что же это? Значит страданий объективно нет? Нет, отвечает Пушкин; страдание – только плод сердечной пустоты; внешний факт становится страданием только в силу известного душевного состояния, предшествующего ему и от него независимого. Так и все внешнее, по мысли Пушкина, нейтрально; жизнь духа неисследимо автономна. В стихотворении «Я помню чудное мгновенье» Пушкин рассказывает о реальных вещах – о двух своих встречах с А. П. Керн. Первая их мимолетная встреча была в Петербурге в 1819 г., вторая, которою собственно и вызвана пьеса Пушкина, – в июне 1825 г. в Тригорском; между обеими встречами легли долгие годы ссылки и душевной омертвелости Пушкина. И вот, рассказав об этой омертвелости, когда он жил «без божества, без вдохновенья, без слез, без жизни, без любви», Пушкин продолжает:
 
Душе настало пробужденье:
И вот опять явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
 
Совсем не так, как хотели объяснять биографы, – что новая встреча с Керн в 1825 году пробудила Пушкина от апатии. Как раз наоборот (надо обратить внимание на слова «и вот»): душа проснулась самочинно, в ней совершился таинственный кризис, (так Пушкин говорит и в одном из подражаний Корану: «Настал пробужденья для путника час», то есть настал «по воле владыки небес и земли»), – именно в силу того, что душа проснулась, – ей предстало светлое виденье.
______________________________________________________________



А вот отрывки из "Мудрости Пушкина", на которые в тот раз упало моё внимание. Они более подробно раскрывают смысл самой "чудесной механики" движений человеческой души и соотношение полноты и ущербности бытия, которое оказалось несколько более сложным (и, как это всегда бывает с случае с Пушкиным, более простым одновременно), чем упомянутое Ярославом противостояние:

с одним и тем же духовным противостоянием, повторяющимся из сюжета в сюжет: огня (полноты жизни) и хладного сна (суеты, небытия). Центральный символ духа и полноты бытия у Пушкина – огонь, а символ смерти – его охлаждение. Или «объективация» внутреннего мира во внешнем, энтропия


М.О. Гершензон

МУДРОСТЬ ПУШКИНА

В науке разум познает лишь отдельные ряды явлений, как раздельны наши внешние органы чувств; но есть у человека и другое знание, целостное, потому что целостна самая личность его. И это высшее знание присуще всем без изъятия, во всех полное и в каждом иное; это целостное видение мира несознаваемо-реально в каждой душе и властно определяет ее бытие в желаниях и оценках. Оно также — плод опыта, и обладает всей уверенностью опытного знания. Между людьми нет ни одного, кто не носил бы в себе своего, беспримерного, неповторимого видения вселенной, как бы тайнописи вещей, которая, констатируя сущее, из него же узаконяет долженствование. И не знаем, что оно есть в нас, не умеем видеть, как оно чудным узором выступает в наших разрозненных суждениях и поступках; лишь изредка и на мгновение озарит человека его личная истина, горящая в нем потаенно, и снова пропадет в глубине. Только избранникам дано длительно созерцать свое видение, хотя бы не полностью, в обрывках целого; и это зрелище опьяняет их такой радостью, что они как бы в бреду спешат поведать о нем всему свету. Оно неизобразимо в понятиях; о нем можно рассказать только бессвязно, уподоблениями, образами. И Пушкин в образах передал нам свое знание; в образах оно тепло укрыто и приятно на вид; я же вынимаю его из образов, и знаю, что, вынесенное на дневной свет, оно покажется странным, а может быть и невероятным.

Самый общий и основной догмат Пушкина, определяющий все его разумение, есть уверенность, что бытие является в двух видах: как полнота и как неполнота, ущербность. И он думал, вполне последовательно, что полнота, как внутренно-насыщенная, пребывает в невозмутимом покое, тогда как ущербное непрестанно ищет, рыщет. Ущербное вечно терзаемо голодом, и оттого всегда стремится и движется; оно одно в мире действует.

Но Пушкин еще не досказал своих откровений. Словно отвечая на естественный вопрос: как возможны в несовершенном умиление, любовь и зависть, т. е. как возможно вообще, что совершенство воздействует на ущербное, вызывает в нем движение, — Пушкин отвечает: иначе не может быть, ибо ущербное в самом себе имеет потенциальную полноту, — оно одноприродно с совершенством (и в этом смысле любовь отчасти права). Одна и та же сущность, там воплощенная, здесь замкнута как бы проклятием. Есть святыня, есть сила на дне мятущейся души. Так, в уединении ты познаешь «часы неизъяснимых наслаждений».

Они дают нам знать сердечну глубь;
В могуществе и в немощах сердечных
Они любить, лелеять научают
Не смертные, таинственные чувства.

Как клад, лежат они в душе, «не смертные, таинственные чувства», и в лучшие твои минуты ты можешь созерцать его. Это не полнота, а только предощущение ее. Человеку не дано усилием воли оживлять в себе дремлющую силу, так, чтобы она наполнила его, но уже и знать ее в себе есть счастие. По уверению Пушкина, она самовластна и не покорна сознанию; она подчинена каким-то особенным законам.

И вот Пушкин исследует самочинное бытие этой загадочной силы. Если вообще сознательная сторона душевной жизни наименее интересует его, а преимущественное и страстное внимание он направляет на бессознательную деятельность духа, то всего напряженнее, с ненасытной жадностью, он вникает в природу последней стихии, совсем закутанной в ночь.

По его мысли, ущербная личность не скудна, но стихийная воля в ней как бы связана. Здесь сила клокочет на дне; душа безнадежно алчет наполниться ею и мятется в вечном голоде. Что связывает стихию? Пушкин определенно отвечает: разум. Ущербность представляется Пушкину болезнью, когда внутри личности образовалось как бы противотечение, которое оттесняет назад кипящий поток и держит его в бесплотном плену. Но случается изредка, стихия вдруг, точно вулканическим взрывом, наполняет душу. Ничто так не волнует Пушкина, как зрелище этих потрясающих извержений, и строфы, где он повествует о них, — без сомнения, вершины его поэзии. Нигде больше он не воспарял вдохновением так высоко, и нигде не видел с такой орлиной зоркостью.
Поэтому Пушкин мыслит о страсти двойственно. Он не может не любить ее, потому что страсть — все же полнота души, хотя и преходящая. Его лестница священных безумий не кончается на пороге ущербности: страсть — мгновенная вспышка безумия в самой ущербности. Страсть наполняет душу чудными грезами; Пушкин много раз называет мир пустыней («Не даром темною стезей я проходил пустыню мира», «Доселе в жизненной пустыне», «Что делать ей в пустыне мира?» и т. д.): страсть преображает пустыню в райский сад. По мысли Пушкина, вещи бесцветны, — их окрашивает только воспринимающий дух, смотря по его полноте. Со своей обычной точностью выражений Пушкин говорит: «Страдания,... плоды сердечной пустоты», «Минуты хладной скуки, Сердечной пустоты», — и много лет спустя добавляет обратное: «тайный жар, мечты,.. плоды сердечной полноты». Рисуя бесстрастное время своей жизни, он говорит:

Тянулись тихо дни мои
Без божества, без вдохновенья,
Без слез, без жизни, без любви;
но вспыхнула страсть —
И сердце бьется в упоенье
И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слезы, и любовь.

Страсть, по Пушкину, — всплеск стихийной духовной силы, ее сладость и мощь — в ее беззаконии. Она вспыхивает и гаснет по своему произволу; Пушкин говорит безлично: «Душе настало пробужденье». Здесь воля бессильна, а разум сам поражен неожиданностью душевного взрыва; напротив, пробужденная стихия властно покоряет себе всю личность, заставляет ее служить себе.
______________________________________________________________



Эту небольшую подборку текстов я бы хотела завершить ещё несколькими строфами Басё. Они не связаны напрямую (хотя музыкальную взаимосвязь лично я здесь очень чётко ощущаю) с предыдущей композицией, но обладают чудесным свойством располагать душу к живейшему принятию впечатлений.


Мацуо Басё

              *  *  *
Сад и гора вдали
дрогнули, движутся, входят
в летний раскрытый дом.


             *  *  *
О, сколько их на полях!
Но каждый цветет по-своему, -
Вот высший подвиг цветка!


             *  *  *
Как быстро летит луна!
На неподвижных ветках
повисли капли дождя.


В ОПУСТЕВШЕМ САДУ ДРУГА

Он дыни здесь растил.
А ныне старый сад заглох…
Вечерний холодок.


             *  *  *
Луна или утренний снег…
Любуясь прекрасным, я жил, как хотел.
Вот так и кончаю год.

___________________________________
Красота – это память о лице Бога.
Александра Таран
«Последнее редактирование: 21 Января 2021, 07:12:05, Саша»

***

Признания не ждать ни здесь, ни после тела.
Забыть о том, что найдено тобой.
Так слово в полусне стихов бездомно-белом
единою становится тропой.
Ты с ним не раз уже встречался. Разве важно,
чьих пальцев отпечатки на окне бумажном?

13.08.22

__________________________________________
Преображение хаоса в космос – это и есть культура.
"Дикой Америке" интернета нужны свои пионеры, свои безумные мечтатели.
Ярослав Таран
«Последнее редактирование: 14 Августа 2022, 01:47:51, Ярослав»

                ***

В закрытой храмине ночной
ты грезишь тайною усладой.
Укроют хрупкий образ твой
от человеческого взгляда
благополучия броня
и правоты дневной колючка.
Но как сберечься от огня,
что именуют люди случай?
Он тлеет в чёрной глубине
живой души, на самом дне.
И вырывается на волю
всепожирающей любовью.

                                               13.11.22

__________________________________________
Преображение хаоса в космос – это и есть культура.
"Дикой Америке" интернета нужны свои пионеры, свои безумные мечтатели.
Ярослав Таран

* * *
Диковинный заморский свет
из осени пробился и причалил;
твоей ладони маленький корабль
готов отплыть в окно, куда-нибудь к весне.
И места нет мне, кроме как с тобой
смотреть на воцаренье неземного,
нездешнего, нежданного, немого,
как будто бы гонимого судьбой, -
осенней троицы последнего святого.

03.11.2022

___________________________________
Красота – это память о лице Бога.
Александра Таран

* * *
Я пишу тебе строки сквозь время.
Подожди и останься со мной.
Под дождём полыхали сирени
негасимым небесным огнём.

Ной ковчег собирал из обломков
хрупкой вечности в глине земной.
Подожди, обернись: черноплодка
над обочиной снова волной.

Ты помедлишь минуту, но шелест
безмятежности станет стеной.
Полетели, мой друг, полетели -
хоть в разлуке мы вместе с тобой.

30.10.2022

___________________________________
Красота – это память о лице Бога.
Александра Таран

« #30 : 19 Сентября 2024, 18:45:13 »
Поэт и собака

Даниил Андреев, поэт от Бога, оживлял Идеал и тем форсировал его становление во времени, делал его ближе человеческому взору – понятнее. Это миссия поэта. И его трагедия. Ответное движение смертного сердца к вечному Идеалу.

Любящее сердце поэта стремилось приблизить Идеал. Например, оно искало средства в нашем мире очеловечить животных, хирургическим путём наделить собаку способностью к речи и пальцами, что должно послужить качественному скачку в развитии. То есть – приблизить собаку к человеку. Не в мечтах, но в материальной реальности.

Таков поэт. Можно смеяться над ним. Но за ним будущее. Только это будущее не от мира сего.

Если приблизить собаку к человеку, значит неимоверно расширить её духовную свободу и тем открыть в ней бездну предательства. Не для того ли собака-друг и дана человеку, чтобы он воочию видел существо, в котором такой бездны нет?

Не в этой ли бездне, порождающей сам акт предательства, заключено исконное семя зла, корень всех войн? В мирной жизни предательство прячется, становится неуловимым, уходит внутрь души и безнаказанно её растлевает. Войны обнажают дьявольское семя предательства, называя его по имени. Не только вовне, но и внутри души человеческой. И вся история человечества – это история войны. И не может быть по-другому, пока внутри человека остаётся место предательству.

И как же душе человека нужно видеть рядом с собой существо, которое не может предать друга никогда, ни при каких обстоятельствах! И ради этого пожертвовать приостановкой умственного и творческого потенциала – необходимая цена. Этот потенциал должен нести в себе человек один. И только изжив в себе самом дьявольское семя предательства, человек сможет придать импульс духовного развития животным, не искалечив их и не отбросив в бездну. Заглянувший в неё отшатнётся от самой мысли очеловечить собаку...

Но в мечте поэта, как и в сердце собаки, нет места предательству. Слово становится плотью только в Боге, а в поэзии человека оно лишь бесконечно стремится воплотиться, форсирует время и не может иначе. Судьба поэта, как и собаки, в нашем мире безысходна. Их глаза говорят об этом...

19.09.2024

__________________________________________
Преображение хаоса в космос – это и есть культура.
"Дикой Америке" интернета нужны свои пионеры, свои безумные мечтатели.
Ярослав Таран
«Последнее редактирование: 19 Сентября 2024, 18:59:47, Ярослав»


 
Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика