Отрадно мне, человеку в общем-то полуподпольному, что в последнее время немногословная тематика пиитическая берёт у нас верх над политической. Вижу в таком погружении добрый знак. Хотя бы как отдохновение для души, которая вскоре вновь будет вынуждена всплыть и отдаться волнам текущего, а оно не замедлит наполниться бурными политическими темами. Всё житейское море уже в голос кричит о той неизбежности. Но пока ещё есть глоток времени для царства свободы, пусть утлая наша необходимость чуть обождёт, никуда она всё равно от нас не денется, своё возьмёт, а гражданские страсти проснутся. И тихие сны поэзии вновь уступят в нашем сознании место объективной действительности. Но чтобы душа совсем не забыла о том, что видела она в поэтических снах своих и какой реальности там причащалась, нам, наверное, и даны такие минуты освобождения от повседневности, какие мы находим в чистом и свободном искусстве...
И даже в самые последние времена - на обломках мира - последний человек вдруг замрёт восхищённо перед причудливым узором, как будто случайно сложенным из этих обломков. И в его душе всколыхнётся это...
Фёдор ТютчевКогда пробьёт последний час природы,
Состав частей разрушится земных:
Всё зримое опять покроют воды,
И божий лик изобразится в них!После такого отклика, какой Наталия здесь в своём последнем посте явила взору моего авторского
эго, мне стало и самому интересно взглянуть на просвет разума: а чему, собственно, это авторское
эго-моё тут так радуется? Чему оно
на самом деле радуется, когда встречает живой и глубокий отклик на стихи, к которым тоже имеет какое-то отношение? Что это за отношение?..
Весь мой опыт чтения поэзии и сочинительства внутри её форм говорит, что
эго ничему так сильно не радуется в данном случае как самоумалению. И чем больше его самоумаление, тем больше и острее радость от прямого свидетельства этого факта. Именно таким убедительным свидетельством становится для авторского
эго читательский отклик, говорящий о том, что слова автора нашли в другой душе свой источник жизни и тем самым оторвались от авторской личности и перестали быть с нею связанными. Ещё более убедительным свидетельством освобождения стихов от авторского
эго становится проверка временем, но само
эго с её результатами воочию ознакомиться уже не может, потому так и радуется любым подтверждениям при жизни, что поэзия, которой служил автор со своим маленьким и ограниченным
эго, переживёт их обоих и станет свободна.
Опыт более чем в три десятка лет взаимодействия со стихотворной речью позволяет мне выдерживать дистанцию времени, с которой можно экстраполировать понятое на длительные временные отрезки и с определённой долей вероятности. Так вот этот опыт однозначно говорит о том, что самыми интересными, самыми дорогими и важными для тебя становятся те стихи, в которых твоё участие минимально. И чем меньше оно – тем и оценка этих стихов для тебя со временем выше. Такая обратная пропорциональность (присутствия твоего
эго и роста качества стихов) практически никогда не даёт сбоев. Следовательно, признание качества стихов является одновременно и признанием ничтожности авторского
эго в них, вне зависимости от осознания данной взаимосвязи как читателем, так и автором. Это похоже на объективный закон. Таким образом, радуясь признанию качественности
слова, пребывающего в стихотворной форме, авторское
эго радуется одновременно и своему уничтожению там.
Свидетельств обратно-пропорциональной зависимости – между величиной авторского
эго и жизненной силой
слова в стихах – оставлено в поэзии великое множество. И все они в один голос говорят главное: "это не я, не сам". И чем больше "не сам", тем выше оценка сделанного со временем.
Марина ЦветаеваСтихи растут, как звёзды и как розы,
Как красота – ненужная в семье.
А на венцы и на апофеозы –
Один ответ: «Откуда мне сие?»
Мы спим – и вот, сквозь каменные плиты,
Небесный гость в четыре лепестка.
О мир, пойми! Певцом – во сне – открыты
Закон звезды и формула цветка.Куда уж прямее
ответ: «
откуда мне сие?» (А прямой ответ в форме вопроса в поэзии ещё убедительней и прямее, чем в обыденном смысле.) Не "я", но "мне" – и не понятно "откуда";
не сам сделал, а
мною открыто... Во многом процесс написания стихов и похож на открывание, или ещё точнее – отмывание некоего образца (идеала), который входит в душу неизвестно откуда и не по твоей воле...
Вот Андрей выше пишет: "
Вначале был образ ... а слово лишь средство его сохранения. Слово требуется для придания образу постоянства." Да, есть и такой процесс (или вектор) в искусстве слова, в стихосложении в частности. Есть стихи, которые и мною были написаны так же: появился образ, определённый набор идей, некий комплекс чувств, который ты хочешь передать словом. Ты, по большому счёту, заранее знаешь, что хочешь сказать, и заботишься больше всего о том, чтобы сказанное было максимально адекватным уже находящемуся в душе образу (а также – твоим мыслям, чувствам и т.п.) И когда получается:
я сам это придумал, додумался, нашёл, сделал – вот это "я сам" (и трижды если "я первый", и так никто до меня не делал, не говорил) вызывает ребяческий восторг. А новые термины (неологизмы) или новые формальные приёмы его усиливают, как специи – вкусовые ощущения...
Но по прошествии времени восторг утихает, а самыми любимыми (которые сбываются) стихами становятся только те, какие появились помимо твоей воли, пришли свободно, а ты совершенно не знаешь, как ты их сделал (вернее, знаешь "это не я"). А вся твоя заслуга только в том, чтобы отмыть их, убрать отсебятину, очистить от своего
эго. Порою это совсем не радостный, но очень мучительный процесс. Бывает и строка вроде бы удачная, и рифма хорошая, и образ красивый, но чувствуешь "не то" – стихотворение в целом не принимает, требует чего-то другого, органичного и необходимого только ему... Вот это умение чувствовать "художественный предмет", то есть – стихотворение в целом (его душу), и вслушиваясь в него, очищать его от наносного, лишнего, чуждого, отмывая и отмывая его от всяческой авторской отсебятины, – вот это и есть мастерство поэта, его служение, а не виртуозное владение им формальными приёмами и хитростями (это ещё удел подмастерьев).
Когда я знаю, что хотел сказать, мне интересен только результат: получилось или не получилось у меня это выразить хорошо. Но далее – что я ещё смогу выжать из сделанного? Нет ни желания, ни смысла подобные стихи перечитывать (припоминать) спустя годы. Так ведь тот же самый процесс происходит и у читателя! Когда ему становится до конца понятно, что хотел сказать автор, творческий диалог с такими стихами прекращается, они уже ничего нового тебе дать не смогут и умолкают в душе. А живут в ней только те стихи, что говорят с тобою всю жизнь, открывая и открывая (даже не в самих себе, а в твоей душе и твоей жизни) новые грани, новые смыслы и повороты. А это могут делать только те стихи, которые свободны от авторского
эго и пришли в мир сами, и живут в нём своей жизнью. Такие стихи открывались свободно и самому автору, и удивляли его, а потому могут открываться и другой душе, по-своему, и удивлять её, и входить с ней в неповторимые отношения.
Именно те стихи, где вначале было слово, а не образ, мысль, чувство, стали для меня самыми важными и самыми любимыми по прошествии многих лет. А это не просто другой, но прямо противоположный творческий вектор. Я немало писал и по-иному: отталкивался от образа, от мыслей, от чувств, – используя слова как средства выражения. И потому могу сравнивать один и другой процесс, один и другой вектор. И утверждаю: только первый вектор – это в точном смысле слова
поэзия, а второй – в разной степени удачности и мастерства, но лишь её имитация.
Поэзия – высшая форма бытия Языка в нашем мире. Языка – как великой духовной сущности, делающей народ народом, со своей соборной исторической судьбой и уникальным культурным ликом. У Языка свои цели и задачи в мире. Поэт служит им, а Язык использует личность поэта как свой проводник, а все его человеческие мысли, чувства, жизненный путь и даже опыт духовный – как материал для
слова.
Ты сам ни сном, ни духом, но появляется
вдруг непреодолимая тяга сесть и начать что-то писать... "Руки тянутся к перу, перо к бумаге"... И эта потребность как всепоглощающая страсть. Ты понятия не имеешь, о чём будешь "слагать стихи"... Но приходят какие-то слова, какая-то срока или обрывки строк, "рифм сигнальные звоночки"... И уже используя собственные мысли и чувства как рабочий материал, ты пробуешь "методом тыка", какие из них примет слово, а какие нет. Вот и "убираешь всё лишнее", порою в диких количествах... И отмываешь, отмываешь "то нечто", что нашло на тебя и потребовало тебя к ответу. Не состояние нашло на тебя, а именно – слово! И слово вполне конкретное.
Слово в поэзии первично, а всё остальное – средства, включая саму жизнь поэта. Всё в поэзии средства для осуществления
слова, в том числе – и для его осуществления и в душе читателя, и в культурном пространстве. Когда же слово – средство для самовыражения, для написания душевного автопортрета, для передачи своих мыслей и чувств, для создания какого-то образа, это ещё не поэзия. Или даже – совсем не поэзия, ибо в противоположную сторону лежит путь, при всей формальной схожести внешнего антуража.
В поэзии человек служит Языку, а не язык – человеку. И это сущностное отличие реальности поэтической от иных форм бытия. И творческий процесс в поэзии имеет своим истоком и своей целью
слово, а не образ, не идею, не чувство: в поэтической реальности это всё лишь части слова (как и звуки, и буквы), лишь его органы, но не целое и не самоцель. А самоцель –
слово живое, которое имеет собственную реальность в мире и помогает Языку осуществлять в человеческих душах свою Божественную миссию:
жечь (выжигать, как по дереву; обжигать, как глину) их Божественным глаголом, формируя соборную душу народа. И чтобы такой глагол мог быть Божественным и жечь сквозь времена и пространства, он не должен быть привязан ни к какому отдельному и смертному
эго; не должен зависеть от его преходящих состояний, его ограниченных мыслей и чувств; и уж тем более – не имеет права служить им как средство!
Вот ещё одно (из упомянутого великого множества) свидетельство такого творческого акта, когда именно
слово было вначале, а уже затем оно притягивало (втягивало в себя) нужные ему образы и т.п. из обихода и жизни поэта. Орфей в настоящем контексте – вековечный символ Поэта; как у Пушкина – Аполлон, требующий поэта к священной жертве, это символ Высшего Творческого Начала.
Владислав Ходасевич
Баллада
Сижу, освещаемый сверху,
Я в комнате круглой моей.
Смотрю в штукатурное небо
На солнце в шестнадцать свечей.
Кругом – освещённые тоже,
И стулья, и стол, и кровать.
Сижу – и в смущеньи не знаю,
Куда бы мне руки девать.
Морозные белые пальмы
На стёклах беззвучно цветут.
Часы с металлическим шумом
В жилетном кармане идут.
О, косная, нищая скудость
Безвыходной жизни моей!
Кому мне поведать, как жалко
Себя и всех этих вещей?
И я начинаю качаться,
Колени обнявши свои,
И вдруг начинаю стихами
С собой говорить в забытьи.
Бессвязные, страстные речи!
Нельзя в них понять ничего,
Но звуки правдивее смысла
И слово сильнее всего.
И музыка, музыка, музыка
Вплетается в пенье моё,
И узкое, узкое, узкое
Пронзает меня лезвиё.
Я сам над собой вырастаю,
Над мёртвым встаю бытиём,
Стопами в подземное пламя,
В текучие звёзды челом.
И вижу большими глазами –
Глазами, быть может, змеи,–
Как пению дикому внемлют
Несчастные вещи мои.
И в плавный, вращательный танец
Вся комната мерно идёт,
И кто-то тяжёлую лиру
Мне в руки сквозь ветер даёт.
И нет штукатурного неба
И солнца в шестнадцать свечей:
На гладкие чёрные скалы
Стопы опирает – Орфей.
