Роза Мира — диалог культур и культура диалога

Хотелось бы в первую очередь поблагодарить автора за внимание к толстовской теме и за серьезный, свободный от иделогизмов подход. Православный Толстой или нет, прав он или нет, он все равно есть часть каждого из нас, как некий общий прародитель или близкий родственник. И поэтому хочется его лучше понять, чему данная статья очень способствует. Осмелюсь предложить несколько комментариев с позиций моих собственных размышлений на толстовские темы.

Сопоставление с Лютером слишком очевидно и кажется плосковатым. Если Толстой, в плане его позиции в христианском спектре, может быть назван протестантом-экстремистом, то понятно, что общие точки найти можно. Но различий, пожалуй, больше. Лютер был иконоборцем, но не отрицал ни евхаристии, ни спасения жертвой Иисуса. Павловские послания были его любимым источником вдохновения, а Толстой ненавидел апостола Павла и считал всех апостолов лгунами, с которых собственно и началось отвратительное Толстому традиционное христианство. Эта радикальность Толстого в статье, по-моему, все же сглажена. Мне же лично кажется, что дистанция между Лютером и Римским папой меньше, чем между Толстым и Лютером.

Я, к сожалению, не читал Джеймса, но тем более интересно было узнать о его существовании. Судя по тому, как его мысли преподнесены автором, кажется, что сам Толстой как мыслитель острее и глубже Джеймса и что очерчивание контуров религиозности Толстого по лекалам Джеймса вряд ли много прибавит к его пониманию.

Очень интересными показались рассуждения о родственности инстинктивной (если так можно выразиться) религиозности Толстого и природы его литературного вдохновения. Вижу здесь параллели с моей ивановской темой. В обоих случаях противопоставляют религиозность творчеству, но лишь потому, что не вполне понимают религиозность. Я правда не уверен, что переживание "отделенности себя от мира" стоит относить к религиозности. Для меня это звучит больше как экзистенциальные переживания. Мысли о смерти скорее можно назвать религиозными. Если понимать религию по-лосевски, как попытку соединиться с вечностью, то Толстого вполне можно назвать религиозным - он пытался найти способ взгляда на мир, чтобы соединиться с вечностью здесь и сейчас.

Тема Толстого и Будды мне всегда казалось важной, так что всегда хотелось увидеть какое-то сочинение на эту тему. В данной статье эта связь лишь намечена. Если автор намерен далее этим вопросом заниматься, будем ждать с нетерпением. Мне лично все же кажется, что Толстой менталитетом был сильно привязан к христианству, хотя бы в силу своей сильной личности. Все эти мысли о слиянии с травинками всегда оставались для него озарениями, которые носили характер мечты, т.е. чего-то такого, чего он не мог применить к себе. Упомяну также Евангелие от Толстого, которое для меня всегда было основным свидетельством его мировоззрения. Я все же думаю, что оно не было "случайным спутником веры".

В заключение соглашусь с автором, что очень актуально:

"даже в наш век многознания открыть какие-то совершенно необычные грани религиозного опыта человеку, стремящемуся, как Толстой, к ответам на самые главные вопросы жизни"

Спасибо, Фёдор Николаевич!

Также хотелось бы Вас поблагодарить за само внимание к толстовской теме. В церковных кругах, насколько я понимаю, данная тема не очень пользуется спросом. (Разговоры о Достоевском в церковной среде идут на "ура", а о Толстом...) Для большинства моих воцерковленных знакомых вопрос с Толстым решен раз и навсегда. (Толстой хороший писатель, но злостный хулитель церкви.) В среде православных верующих ходит такая история, на смерть Толстого:

...На севере России в водах огромного Ладожского озера (около 250 верст длины и 150 ширины) на скалистых островах расположен Валаамский монастырь...
После революции Валаам отошел к Финляндии, и правительство потребовало введения в монастыре нового стиля. Монахи, не пожелавшие признать новый стиль, были арестованы и увезены. Некоторые из них бежали в Югославию.
Один из них, прозорливый старец, поведал о виденном им на Валааме видении.
Однажды, когда он стоял на скалистом острове около храма, на озере поднялась страшная буря, и он увидел несущуюся по воздуху массу бесов, впереди которой несся Лев Толстой и стремился к церкви, бесы старались преградить ему путь к церкви и наконец окружили его, и увлекли с собою в пучину у самого обрыва скалы, на которой стоял храм.
Старец впоследствии только узнал о смерти Толстого...
romanitas.ru/content/john-kronst/sursky/I-49.htm

Итак, бесы все же увлекли великого писателя в пучину и там погубили. А бежал Толстой не куда нибудь, а к храму. Но немного не добежал... Из таких вот историй, публикуемых на разных церковных порталах, для меня ясно одно - примирение между церковью и Толстым так и не состоялось. Не состоялось при жизни, не состоялось и в посмертии. Большинство церковных верующих уверено в том, что религиозные искания и воззрения Толстого носили исключительно бесовский характер, а посмертие великого писателя воистину ужасно... К чему я все это пишу? В своем докладе Вы сравнили Толстого с Лютером и Гаутамой Буддой. Мне кажется, что сравнение с Лютером менее удачно, чем с Буддой. И если развить эту тему (Толстой-Будда) далее, можно выйти в некоторый объем, в котором будет возможно применение церкви и Толстого.

Макс Шелер говорил о том, что история обращения Будды являет собой самый поразительный пример высшей способности человеческого духа – способности к идеации. Это когда  одно случайное явление или вещь (один бедняк, один больной, один умерший) открывает сразу и в полноте скрытую правду об этом мире. Так именно жил и мыслил Толстой, и если Будда Шакьямуни – для нас первый в ряду исторических примеров идеирующего акта, то Лев Толстой – второй.

Отсюда, от этой идеации, идет вся религиозная деятельность и Будды, и Толстого. Толстой восстает против церковных таинств, почитания святых, мощей... против всей церковной традиции, против всего, что, на его взгляд, уводит прочь от единственно верного смысла. То же самое делает и Будда, только по отношению к индуистской традиции того времени... Вот если рассматривать Толстого в этом ключе, Толстой ни в коем случае не хулитель религии, не бесноватый, просто его религиозный опыт (идеирующий акт) не выносит все эти многочисленные "подпорки", воздвигнутые религией для своей паствы, все эти жертвоприношения и чинопочитания, не понимает вековую суть традиции. Толстой, как и Будда, перегибает палку в своей критике религиозных форм почитания. Но он также был и прав в некоторых своих критических воззрениях на церковную жизнь. То есть, вся эта критика церковности не от "пустых нашептываний лукавого" в уме писателя возникла. Как говорится: нет дыма без огня... Вот если в таком ключе попробовать двигаться...
И еще раз спасибо за доклад.

PS. Первым моим прочитанным Евангелием, было вот это:

Упомяну также Евангелие от Толстого, которое для меня всегда было основным свидетельством его мировоззрения.

Так что я немного "в теме" . Хотя творчество Толстого мне не так близко, как творчество того же Достоевского.

Вадим, спасибо, что напомнили о видении Валаамского старца. Я тоже слышал эту историю. Слава Богу, что в нашем монашестве так глубоко засела мысль о Толстом, что он приходит в видениях. Может быть, некоторые и молятся о спасении его души – частной молитвой, разумеется, общественной же нельзя после отлучения. Вообще от монахов этого скорее можно ожидать, чем от людей околоцерковных. Меня к этому подводят свои наблюдения. В учебном пособии «Евангельские притчи», разработанном под моей редакцией в 2011 году и победившем с тех пор на нескольких конкурсах инновационных продуктов, мы много используем тексты Толстого. Просто потому, что ничего лучше для детей на темы евангельских заповедей у нас в России никто не писал. Так вот, мы получили очень добрый отклик на наше пособие от нескольких епископов РПЦ, благочинных, заведующих отделами катехизации, просто священников. А отрицательную рецензию мы получили от Государственного музея истории религии (и атеизма - в прежние времена). И знаете за что? За Толстого («Вы что, не знаете разве, что он от Церкви отлучен? Зачем же вы его детям предлагаете?») Выходит, что так же ревностно они служат государственной идеологии, как в советские времена.
Еще один пример ревности подает некто А.В. Венедиктов. В 2000 г. в журнале «Русский дом» вышла его статья с предложением довести отлучение Толстого до конца и «вычеркнуть его из культурного оборота». Обсуждались в статье трудности, связанные с этим благородным делом: как, например, быть с литературной премией имени Льва Толстого и т.п.
Видение старца – аллюзия на тему последнего путешествия Толстого и того, как и что его «не пустило» в Оптину. А встретили его там, судя по имеющимся воспоминаниям, тепло. И он, судя по всему, колебался, остаться ли. Но когда понял из слов сестры, что проповедовать ему запретят, принял свое, наверное, единственно возможное «толстовское» решение. Можно ли было его вообще не отлучать? Не думаю. Принять то, что он говорил о Евхаристии или сделать вид, что мы этого не слышим – все равно, что алтарь заплевать. Но с другой стороны понимаю и то, что сказал мой любимый Розанов: «Толстого могла бы осудить, "отлучить от Церкви" толпа закричавших мужиков, баб, -- веру и даже "суеверия" которых он оскорбил. Пусть и "суеверия", но под ними века, кровь и умиление. Я хочу сказать, что "отлучение" понимаю и даже допускаю (ведь отлучение -- "от себя" только, от верующих, без универсального тезиса): но нужны эти воспламененные лица, горячо дышащие груди, поднятые руки, загоревшиеся глаза. Нужно "с кровью" оторвать такое явление, такого человека от своей груди, от народной груди; а вот "крови"-то мы и не видели, а только бумагу и номер».

Я для себя это сформулировал так: он понимал Иисуса как Будду.

Скорее, он понимал не столько Иисуса как личность и Богочеловека, сколько «учение Христа». Отношение к личности как исключительно к эго, искажающее Божественное, идентично у Толстого и Будды. В том числе и к личности самого Будды (от личности нужно избавиться, личность есть только зло, эгоизм). Как и Будда, Толстой видел болезнь, но не видел больного.

Другое дело, что учение не стало массовым, но попытка была. Причем учение логически было вполне законченным, оно обсуждалось в обществе именно как учение.

Попытка и создание не одно и то же. Графоман тоже делает попытки создания гениальных произведений. И какие-то законченные произведения создаёт. Толстой, в отличие от Лютера и Будды, был и остался прежде всего художественным гением. И учение Толстого обсуждалось в обществе как учение гениального писателя. Само же по себе, оторванное от художественного наследия Толстого, это учение не представляет большой ценности. А как религиозная или философская система посредственно, в этих сферах Толстой был почти графоманом, в отличие от того же Лютера и тем паче Будды.

Показательным для русской культуры является то, что феномен русской религиозной философии создал писатель Достоевский. А писатель Толстой пытался создать ни много ни мало новую религию, новое христианство. У Достоевского получилось, потому что он создавал философию внутри художества. У Толстого не получилось, потому что пытался создавать отдельно и даже стал отрицать художественное творчество. В этом стремлении вобрать в своё творчество и религиозную, и философскую сферы русские схожи с индийской традицией. Отличие же в том, что там эти сферы никогда и не разделялись, и не обособлялись, в мы через прививку гуманизма такое разделение получили от Запада.

Интересно ещё сравнить Толстого с Мухаммедом. Два гениальных художника слова, и оба занялись религиозным проповедничеством. Но после Толстого осталось главным художественное наследие, а после Мухаммеда — религиозное.

В учебном пособии «Евангельские притчи», разработанном под моей редакцией в 2011 году и победившем с тех пор на нескольких конкурсах инновационных продуктов, мы много используем тексты Толстого. Просто потому, что ничего лучше для детей на темы евангельских заповедей у нас в России никто не писал.

И не только для детей . Таким двадцатиоднолетним "дитем" был когда-то и я, когда мне впервые попалось Евангелие в изложении Льва Толстого. Это была первая христианская книга, прочитанная мной. Вечная Истина о том, что Бог есть Любовь, Нагорная проповедь Христа, непротивление злу насилием - все это произвело на меня сильнейшее впечатление. Однако довольно быстро наступило охлаждение. Я начал читать Библию полностью и быстро "споткнулся" на вопросе теодицеи. То есть, я не смог примирить образ Бога в Евангелии, в изложении Толстого, и тот образ Бога, что мне открылся в Ветхом Завете. Противоречие разрешилось лишь несколько лет спустя, когда я прочитал "Розу Мира". Я к чему это пишу? Для человека, который впервые сталкивается с христианством (а такой человек и есть в некотором смысле ребенок), толстовское Евангелие очень полезно и хорошо. Толстой, применив свой недюжинный рационалистический ум и писательский гений, смог вычленить из учения Христа главное. В этом его заслуга, думаю, церковь еще оценит Толстого и как "религиозного реформатора" (пишу в кавычках, потому что, на мой взгляд, реформатором он все же не был). Вот это отрадно:

мы получили очень добрый отклик на наше пособие от нескольких епископов РПЦ, благочинных, заведующих отделами катехизации, просто священников.

А это показательно:

А отрицательную рецензию мы получили от Государственного музея истории религии (и атеизма - в прежние времена). И знаете за что? За Толстого («Вы что, не знаете разве, что он от Церкви отлучен? Зачем же вы его детям предлагаете?») Выходит, что так же ревностно они служат государственной идеологии, как в советские времена.

И все же основная проблема всей религиозной проповеди Толстого заключается в том, что он так и не смог увидеть и полюбить личность самого Богочеловека. (Конечно, мы не знаем, и не имеем права безапелляционно Толстого судить в этом: может быть, и принял, может быть, и полюбил, но мы не видим этого в его проповеди.) Отсюда неприятие Толстым исторического христианства, начиная от самого истока, от апостолов:

Толстой ненавидел апостола Павла и считал всех апостолов лгунами, с которых собственно и началось отвратительное Толстому традиционное христианство.

Не приняв идею Богочеловека (шире - Богочеловечества) Толстой и не смог принять весь драматизм становления в истории Церкви Христа. Всю многообразную, сложную противоречивость этого становления. И так получилось именно потому, что Толстой принял только учение, только слова Спасителя, а не самого Спасителя (повторюсь, так видится нам; что творилось в глубинах души Толстого, мы не знаем). Отсюда естественная реакция на апостолов, на церковь. Если я отталкиваюсь исключительно от учения, естественно, я буду не любить всех позднейших толкователей этого учения, мне всегда будет казаться, что они искажают первоначальное учение, добавляют в него свое, противное первоначальному духу учения.

Толстого приводило порой в отчаяние то, как общины его последователей воплощают в жизнь его идеи, называясь толстовцами

В истории духовных движений подобное соотношение между лидером и ближайшими учениками вполне нормально. В античной литературе о философах и пророках оно было нормой. В Евангелии точно такое же соотношение между Ииусом и апостолами: апостолы не понимают учения, постоянно говорят глупости, спорят, кто из них главный, а в решающий момент разбегаются и прячутся от страха. Если это рассматривать как литературный прием, то здесь решаются две задачи: (1) подчеркивается великость и необычность лидера (2) читателю предлагается ассоциироваться с учениками, по сравнению с которыми легко чувствовать себя комфортно. Ну и, возможно, что в реальной жизни похожее соотношение возникает естественно, так как гениев мало, и последователи, будучи обычными людьми, никогда не могут полностью войти в ход мысли лидера.

Кроме того, лидеры далеко не всегда хотят быть лидерами и далеко не всегда проявляют последовательность. Гении, они действительно не как все. Они живут и мыслят интенсивнее нормальных людей, и через месяц могут уже быть в другой эпохе, а их друзья все еще обдумывают, что им было сказано неделю назад. Гениальные писатели часто обладают способностью впитывать и никогда не забывать яркие впечатления прошлого. Как другим понять, что случайная встреча 40 лет назад для него как сегодня утром, а, с другой стороны, то, что он делал вчера, ему уже неинтересно? Как объяснить, что он что-то делает, ощущая жгучую потребность и желая всем об этом поведать, а потом настроение меняется, и столь же важными кажутся уже другие мысли.

К Толстому это все применимо.  Он, к примеру, выступал против участия русских в балканских войнах, т.е. фактически был против панславизма, а потом, когда "наши" стали терпеть поражение, то так распереживался, что рвался туда поехать добровольцем (эта двойственность заметна в конце "Анны Карениной"). На всю Россию прогремел проповедями трезвости, а в семейной обстановке все время то бросал пить, то снова начинал (столовое вино, конечно). А когда ему рассказали про общества трезвости, вдохновленные его идеями, говорят, сказал следующее : "А зачем собираться, чтобы не пить? Если уж собираются, лучше бы уж пили". Куда за таким поспеть простому человеку ...

Апостолы Христа не случайно стали великими лишь после его смерти.