Вот как получается, что отвечать надо сразу нескольким участникам дискуссии.
Леонид! Совершенно согласна с Вами в том, что очень неудобно, если ветку вдруг переносят и меняют название.
Ярослав! Пока я не вижу необходимости, чтобы посвящать отдельную ветку сектам.
В рассказе об альбигойцах меня интересовала не столько их сектантская природа, - очевидно, что альбигойцы как бы переросли рамки малочисленной секты, - это было религиозное еретическое движение, внутренне организованное, сознающее себя и своё вероучение как жизненную альтернативу господству католической Церкви.
Меня интересовало их вероучение, но не само по себе, а как «альфа и омега» для устроения образа жизни людей в согласии с их представлениями об откровениях Библии, как «азбука», создающая язык, отображающий призвание человека. Язык, на котором можно говорить о его прообразах и его связях с Христом как началом и концом христианской жизни.
Интересовалась я в своё время альбигойцами и в связи с чтением книги Дмитрия Мережковского о Франциске Ассизском, - одного из интереснейших его произведений, в котором звучит сопоставление идей и людей века XIII и века ХХ.
Дмитрий Мережковский говорит о невозможности для людей ХХ века понять людей века ХIII. О считает, что мы о них можем говорить как об «обитателях нижней гемисферы на старинных географических картах земного шара, - это «антиподы», «люди, ходящие вниз головой»: все, что у них, — наоборот всему, что у нас. Они для нас, как тот акробат, - «жонглер» Парижской Богоматери, - который хождением на голове перед изваянием Царицы Небесной так утешил Ее и весь Ангельский сонм, что, будучи великим грешником, спасся».
А мы для них – кто? - задавала я себе вопрос, читая книгу Д. Мережковского.
Вопрос, кстати, не из самых лёгких и так или иначе относящийся к проблемам метаистории. Интересны альбигойцы и во многих других отношениях, - не об этом сейчас речь.
Речь, конечно, об идее реинкарнации и теории перевоплощения, их приемлемости для опытов христианского осмысления бытия человека в истории и мире. Что в ней важно для человека и для христианина?
Для человека важна, - на мой взгляд, - предощущаемая или уже очевидная неудовлетворенность итогами земной жизни кого-то из людей, убеждение в том, что его деяния на земле потенциально могут иметь отзвук и иметь последствия в иных пространственно-временных измерениях его личного существования.
А для человека, ставшего христианином, а значит, в крещении символически уже преодолевшим смертные узы, - опять же, на мой взгляд, - важно не осуждать теорию или идею, т.е. не «умствовать», а сознавать своё отношение к ней и тем образам, которые она привносит в его миропонимание, восприятие истории и исчисление времени.
Во всяком случае, мне представляется, что для Даниила Андреева, идея эта была интересна именно этим. Хотя, надо признать, что его христианское самосознание было трагически отягчено социальной беспомощностью интеллигенции перед проявлениями зла. Но, - как это часто бывает, - оно питалось «катакомбными» прозрениями духа, а потому, по моим представлениям, ему были важны не дедукция высшего Я, или монады, и не сопоставление их с Атманом, а нечто иное.
Конечно, Саша, Вам, как человеку, изучающему индуизм, сопоставления идей Даниила Андреева, восходящие к его началам, очень интересны. И вас можно только поблагодарить за уточнения. Но в теме, о которой шла речь, важно, на мой взгляд, понять не только её теоретические основания, но и практический смысл, на который я указывала в предыдущих постах. Им же, как мне представляется, руководствовался и Даниил Андреев.
И самой первой исторически осмысленной и, несомненно, в его глазах, религиозно оправданной миссией была для него возможность обосновать пути самосохранения человечества и его укоренения в этическом порядке. Порядке, способном объединить народы ради предупреждения планетарной катастрофы, неизбежной в условиях тотального самоутверждения власти.
Я иногда думаю, что жизнь заставила его стать политическим мыслителем тогда, когда для политического мышления не было иного поля, кроме метаисторических исканий. Увлекаясь, мы замечаем гениальность его прозрений, но проходим мимо политического пафоса его мышления, выраженного очень конкретно и определенно. А если видим его политический пафос, но игнорируем его поэтический дар, то совершенно не можем постичь философской направленности его мышления и его связи с космологическими представлениями.
Уточняя, я бы сказала, что не теоретические представления тревожили его воображение, а прорыв в принципиально новый тип социального мышления. Мышления, охватывающего не частные и отдельные смыслы исторического процесса, а соотносящегося с глобальным видением всей панорамы социальной судьбы исторического человечества и её религиозных начал и истоков. В силу этого он обращается к социально-философскому и образному, - а лучше сказать, мифологическому, - потенциалу идеи реинкарнации, но не к её религиозному смыслу, искажающему христианское вероучение.
Этим потенциалом он пользуется во многих случаях, в том числе и для того, чтобы объяснить дар вестничества. Объяснения эти нужны, чтобы линии культурного горизонта окружавшего его социального мира, - а в его время они были исключительно тесными и узкими, - могли быть раздвинуты. А значит, могли бы обозначить логику творческой эволюции человечества ради сохранения его единства, а также предопределить его волю и стремления к благу. Вестничество как раз и является в его глазах одним из активных реагентов этой творческой эволюции мира.
Вестничество уже поэтому признается именно как дар и как инстанция, и только потом как художественное явление, которое в глазах современников может иметь и второстепенное значение. Однако, фигура вестника воссоединена с высотами духовности не иначе, как личностно, и отличия вестника имеют не психофизический, а трансфизический характер, и, следовательно, способны индуцировать совершенно определенные смыслы и процессы. Как тёмные, так и светлые.
Трансфизическое отличие просто гения или просто таланта от вестника есть большая или меньшая, но всегда – л и ч н а я одарённость натуры (Роза Мира, Кн. Х, Глава 1 «Дар вестничества).
Очевидно, что тем самым как раз подчеркивается и приоткрывается вот этот момент таинства личности, который в христианстве имеет, конечно же, соборный смысл и неотделим от процессов воцерковления человека и христианина, чающего жизни будущего века.
Теперь отвечу, Саша, на Ваш вопрос
Кстати, Ирина, как же по Библии Бог трансцендентен миру? После явления Христа и причастия Ему через кровь Его и плоть Его?
Я опять же имела в виду историософский смысл термина «трасцендентность» (не путайте, пожалуйста, его с «трансцендентальной философией»). Он означает только то, что мир есть творение Божие, но Бог отделён от него. По плоти сопричастен Ему только избранный народ. По вере иудеев, - насколько мне известно, - при обрезании Ангел сходит к человеку и уже никогда не покидает его. Но символично, что иудеи не произносят Имени Господа, оно сокрыто от ума человека. Тем самым Богом как бы предопределена и свобода, и направленность ума человека на совершенствование и тварного мира, и своего бытия в нём.
Явление же Христа есть явление совершенно иного порядка: оно есть «дверь», ведущая в жизнь вечную. «Кто войдёт Мною, тот спасётся». Христос есть Сын Божий, воплотившийся и вочеловечившийся по милосердию Отца Небесного. И Его жертва есть жертва во искупление ветхого человечества, обновление плоти и устроение рода человеческого ради создания новых начал мира. Конечно, надо иметь в виду, что это является первым, но это не является единственным смыслом явления Христа народу. Однако, мне несколько неясен смысл Вашего второго вопроса. О каком причастии Христу Вы говорите? Очень трудно понять смысл этого вопроса, если он задан сразу после вопроса о трансцендентности Бога миру.
Ирина Николаева
