Роза Мира — диалог культур и культура диалога

Проект "Я их люблю: я их читаю..."


Предваряю.
Здесь предполагается представить стихи и минимальные данные некоторых
выдающихся или, по меньшей мере, интересных сетевых поэтов.
 
Ольги Родионовой
Олега Горшкова
Давида Паташинского
Светланы Антипченко
Вероники Батхен
Геннадия Рябова
Артёма Тасалова
Людмилы Колодяжной
Дианы Эфендиевой
Владимира Антропова
Леонида Барановского
Рыжей Стервы *
Марьи Куприяновой
Алексея Рафиева


*Никак не могу расшифровать эту загадочную личность

(Список может быть несколько изменён)

ДАВИД ПАТАШИНСКИЙ

до слез

Запомните, читайте по губам ледяным,
смотрите в глазах, белых, как слепой град,
мой город больше вашей любой страны,
мой город называется Ленинград,

В моем городе пишут еще стихи,
гуляют, белым ночам
посвящая обрывки безнадежной тоски,
когда, как стая волчар,
компания обугленных временем жигулей
выносит вас в синеву невских полей.

Мой город называется блокадная белизна
губ старушки, хлеб мечтающей из окна,
бетонные завитушки, львов чугунные кренделя,
друг Пушкин, они совсем забыли тебя,
они заняты базар-вокзалом на семерых
воры слов, любители мошкары
самих себя, пламенных болтунов,
семья несостоявшихся казанов.

Я знаю, что вас всех седая породила Москва,
старик Киев, прошлогодняя сухая листва,
такие у вас глаза, что выгорает сукно,
и на душе темно.

Ветер надут гелием, как пыльцой,
окнами, мерцающими во тьме,
людьми, которые жизни сбежав простой,
иногда подходят ко мне.

В моем городе пыль водяная насыщена,
пью ее всем памяти жадным ртом,
и Нева, как нелюбимая женщина,
плачет под разводным мостом.


Артемида

Качает пальмами рука, играет стрелами Диана,
душа горит у моряка, как настоящая заря,
изба, прибежище сверчка, протяжны руки Океана,
звезду видать издалека на лысине у звонаря.

Играй мне, колокол, сонет, и полонез читай по буквам,
мне музыки волшебный дом открыт, как облако лучам.
Жизнь совершенна, смерти нет, не выпустит она стрелу к вам,
по ней горюет Посейдон, песка прибрежного гончар.

Картавит криками народ неоспоримые рулады,
уходят вспять, поражены, владельцы меры и весов.
Граница Крита у ворот. Не запирай ума палаты.
Когда не знаешь тишины, поставь на музыку засов.

Качает пальцами тростник, смеются маленькие лани,
взрываясь шелковым огнем, как эта странная строка.
А ты меня с собой возьми, играть судьбу колоколами,
обедать хлебом и вином, ложиться спать на облака.


***

Волк в овчарне, следы случайного божества.
Белые, глядящие вверх цветы.
Гудящий чайник. Утром ничего не говорит Москва.
Москва в руках торжествующей гопоты.
Москва принадлежит предателям, дуракам,
сволочи, у которой все пальцы давно во рту,
поэтому не за вас поднимаю свой тяжелый стакан,
синеющий на свету.

Рука печальная все не решается помахать,
и на причале только и смех, что блиц
различает, чтобы фотографию угадать,
такая, наверное, особенность у столиц -
кроить по образу, когда образ нынче один
борца со свободой за собственные права.
Как получилось, настойчивый господин,
что у тебя на дворе не растет трава?

Утром лица белы, да голоса красны.
Рельсы остры, масло еще в цветке.
Время вставать, десять часов весны.
Время гулять погоду рука в руке.
Время кружить по городу вальс-бостон,
воздух пить, набираясь случайных сил.
Слушать, как нежно за голубым мостом
песню поет буксир.


***

Сладость копья в яде его, слабость воды в холоде пьющих губ,
мелочь ручья, солнца лицо криво, следы, где прогнивший сруб
обозначает дом, где береза чахлая тихо ползет в сад,
где дышу с трудом, где плоды отчаяния висят.

***

Карузо, зли меня, мерзавец, жестяных крыльев взлет косой,
певец пустых застольных здравиц, нелепых мыслей ми фа соль,
седая холка Кастанеды, звон обескровленной монеты,
людей затворки навсегда, необоримая среда,
столетний зал, древесный пепел, округлость полного сукна,
я завязал, но и во сне пил огромный воздух из окна.

Карузо, цель моя колюча стальных, бумажных, честных стрел,
ужасно мреть, себя не глюча, апреля чувствуя карел,
мой брат Кащей идет сквозь чащу, сжимая страстное яйцо,
чужой судьбы душеприказчик, проколотое колесо,
полтина жизни, рубль смерти, в конверте плата за вчера,
давай не кисни, эти черти изряднейшие кучера.

Мне горло сдавливает хворость, когда хвороб не знает мир,
горит людей полночный хворост, смертельной жаждою томим,
на всем подтеки парафина, летит хмельная Серафима
над горизонтом сочных трав, загнув немыслимую шею,
как бабочка, стекло вобрав, становится себя живее,
и ходит Лермонтов босой под голубою небесой.

Гони, гони, мое авто, стреляя стерлядью столетий,
коверный падает ничком, роняя алые грибы,
вокруг любители Кокто, и неподвижен каждый третий,
следя языческим зрачком за появлением судьбы.


история

Мои письма не идут в Рим,
мой Ромул пьян, но голова в кустах,
мы станем пламенем, мы медленно догорим,
мы распилим себя и выложим на верстак.

Мы станем пьяменем, долголютней руссой,
когда солнце забирается по косой
дуге истребителя в оловянный зенит,
где золото дня мерзлотой звенит.

Мои юаи пьют, корабли сосут голубой спирт,
плыя последнюю лью, небесный сосуд спит,
своя заводья врет, но аршин мер
ломал лед в стакане твоем, шумер.

Мои письма не проси жечь не донимай слуг,
осталась одна речь, но ты ее не прочтешь вслух.
Почтовый устал экспресс рвать жесть весенней грозы,
чем дальше в лес, тем проще твои азы.

Таким зерном полны мои хлеба,
тугие волны жрут мои берега,
мы станем племенем, но только к утру
кремень выбьет из нас искру.


смерть шизофреника

Вышел весь, обратно не просился, был соплив, чумаз, нерастороп,
голо тело, плащ сырее ситца, ноги сами просятся в галоп,
пленка, глаз скрывающая ярость, натянулась пуще всяких риз,
а на самом деле оказалось, что ему читали эпикриз,

кофе твердым душу обнажали, белым в грудь лупя карандашом,
горло забинтовывали в шали, что Шале один смешной шансон,
кости мяли, печень отбивали, кровь цепляли карцером стекла,
песенку при этом напевали о стране, что выжжена дотла,

о душе, что брали за оборки, под уздцы, на матерном столе,
о чудесном запахе касторки, что мелым мело по всей земле,
о друзьях, что продали, не целясь, о врагах, что жальче их удел,
рот скрипел, выплевывая ересь, будто сам он этого хотел,

словно сало наших черных мыслей залепило всю сковороду,
как орел, забыв, что небо кисло, распадается на солнце и звезду,
как вчера, сегодня, послезавтра, пополудни, утром, ввечеру
станет холодно, печально, страшно жалко, вот тогда, наверное, умру.



***

Светлое небо ночью говорит о недавнем дожде.
А я любил тебя очень. Невежде положено жить в нужде.
Дождь закончился, ночь запустила луну в черные луговья.
А я любил тебя очень, хотя не годился тебе в мужья.

Светлое небо легче, чем осень, правильнее, чем весь,
чем весь наш прочий обман, вся наша манная глубина.
Мы все давно уже терпкая плесень, хотя мы все еще здесь.
Любимы, забыты, выжили из ума.

Ночью дороги черная полоса. Ночью положено звать, глядя в ее тепло.
Только водки ледяной костыль забиваешь глубже в горб свой берестяной.
Что же ты, мать? Я ведь и так хрупок уже, что твое стекло.
Если опять засну, ты присмотри за мной.


***

Она ушла, эпоха. Впопыхах
мы пишем заводные некрологи,
а воздух остановлен, под углом
событиЙ, растворенных в никуда.

А мы все ждем, и водка хороша,
но нам не выпить нашего рожденья,
и пустоты своей не пережить,
и суеты своей не обеспечить.

Мы будем спать. Мы будем пропадать
по одному, по семьям, по народам.
Налей еще. Как горько, как напрасно,
когда-то, помнишь, пело нам с листа:

мы с тобой на кухне посидим
сладко пахнет белый керосин



нечитателю

Меня утопили в мазуте, хотя улыбались по сути,
по сути сомнения, смысла, сияя свечным холодком,
седлали, едва ли кумысно, и прочим его молоком,
давили упругую лупу, глазами природу познав,
везли на заре Гваделупу, смятенную, точно казна в
руках неумелых владельцев цедила густую деньгу.
Не надо, прошу, не надейся. Я вскоре опять убегу.

Монахом, не помня просвиры, свирепую песню зову.
Ты помнишь, когда попросила умерить судьбу грозову?
Заветы, наветы, стогнаты, другие поборники тла,
когда не поможет гранаты прозрачная радость стекла.

Мне клюв закрепили на рыле, кувшинную похоть кляня,
копытами двадцать вторыми ломая завесу плетня.
Мне вдели железные пальцы в мохнатую скорость стиха.
Не надо, прошу, не печалься, глазами несчастно суха.


***

Мой парашют закрылся вовремя, читаю медленно, но выспренно,
вы сами звали эти выстрелы безостановочного волгрина.
А мы, набравшись новоселия, седлали серого соседнего,
мы сами знали зло вещания, клубок гиперболы вещания.
А что они, они поправились, писали письма, сами нравились,
плясали джигу, но фокстротами не обойтись, когда кастратами.

Он молод был душой и туловищем, когда на улицу прогуливался,
в его глазах мерцали пульманы, в его руках горели девочки.
Не узнаешь меня, ходулище, дрожишь крылами, точно курица,
глаза камаринским прокурены, душа прилежна, пуще вербочки.

Стрела не дремлет, дремлет иволга, Эллада милая не плачется,
что до друзей, то каракатица сама поймет кривого идола,
а до врагов, так будем здравыми, кудрявы рожицы чумазые,
мы много пьем, но мало славы нам, такие, братец, Карамазовы.

Мой парашют, крыло тряпичное, я обогнал орла с орлицею,
а что поведую типичного, так время нынче многолицее.
Кого по батюшке, по матушке, кого за вербные страдания,
а мы все пьем, такие ладушки, не вижу дна в твоем стакане я.

***

Жизнь проиграв по всем статьям, ума палата, счастья нет,
себя подвергнув новостям, как обязательной зарядке,
ты будешь истов и упрям, ты будешь прям, как байонет,
твоя подробная строка играет новые колядки.

Сорвавши голову, по ней тоскуют мало, нечем стало.
Болит утраченная стать, шуршит тетрадная листва.
Играя бисером, свиней не допускай до пьедестала.
Собрался быть, но вышло стать наперекор судьбе родства.

Душа и сердце, свет и мрак, соседство смирного смурному,
летят по небу клочья льна, тепло за пазухой зимы.
Подай веселый лапсердак неразговорчивому гному.
Такая долгая война, а мы зачем-то спасены.

***

Таинственная девушка в синем плаще,
полна случайных, но острых плаунов и хвощей,
на руках кричат детские глобуны,
песни и пляски милой, родной страны,
в ее пахмутовой, но червонной душе
рута борется с брутом. Не за нож, а так, вообще.

Девушка, трепетная моя лань, коза моего торчка,
встань, станцуй на мне ужасного казачка,
приделай мне снизу маленький, но залихватский цуй.
Пой только шаляпина, но как поддубный, борцуй,
накорми меня после водочным сахарком.
Был бы, говорят, душу испеть о ком.

Друженька, сироп очей моих грозовых,
посмотри, чей там лежит мужик,
такой дизельный, ну чисто твой грузовик.
Факен шыт, или это хрень моя дребезжит?
Что, милая, згу твою не видать,
так пойдем по твердому зимовать.

Мелочь приятна, а руку ты к животу пришей,
чтобы не помнила, а только хотела таких вещей,
что золотая моя хранит у себя в мошне.
Имя вам стая. Рты клешня на клешне.
Дорогой человеческий биоценоз,
мир полон слез, но, в основном, заноз.

Таинственная незнакомка, недотыкомка, ацетонка,
любимка из кровавой котомки. Порвешь, потому что тонко.
Ты мне садишься на стремительный абордаж.
На мажордом. На сомнительный дашь-не-дашь.

Помнишь, я сам тебе себя подарил.
Вечер синее, чем взять последний аквамарин.
Луна наколота на острие карандаша.
Ночь оказалась чудовищно хороша.

***

Я напишу тебе Моцарта на золотой бумаге.
Я расскажу тебе акварель утреннего озноба.
Ручей, и голос его ничей пропадает петлей в овраге.
Когда будет холодно, я обниму тебя снова.

Скрипичное жало звенит в каменной перепонке.
А он ходил по самому краю, не больше ребенка.
Не грусти. А там, хоть трава твоя не расти,
ты все одно никогда не скажешь: прости.

Я поцелую твою музыку в деревянный рот.
Пасека полна пчел. Это весело наоборот.
Мне все нипочем. Время полно гаррот.
Медузовой жизни постельничий обречен.

Моцарт поет последнюю утреннюю сонатину.
Мальвина сегодня зарезала Буратино.
Корни в земле. Улыбка в необратимой смоле.
Сердца заноза застряла в его стволе.

Спою тебе песню шелковых сибирских берез.
Прилечу к тебе, как серебряный альбатрос.
Чаша моя полна черным вином любви.
Рот мой распиленный тихо зовет: Мальви...


***

Где ты моя тихая маленькая девочка,
почему забыл тебя, почему не думаю
о тебе как прежде я, только ночь спускается
на своих чудовищных черных крыльях ужаса.

Я боюсь немногого, но боюсь немалого,
мне бы песню громкую, да фонарь уверенный,
мне бы нож заточенный, да ремень страховочный,
вот бы подошли тогда милые хорошие.

Песня моя звонкая, как метель холодная,
как метель колючая, случая особого,
чтобы вы услышали, чтобы ты услышала,
девочка хорошая, милая, любимая.

Но забыл тебя ведь я, так что даже черт твоих
не могу, не хватит мне сердца мне усталого,
слишком видно долго я прожил на чужбине я,
что лица чудесного вспомнить не могу совсем.

20 ноября 2005


    ..^..




***

а мне прошлое говорит ты прости прости
а мне настоящее сует ржавое шило в бок
а ты сама не удержала любовь в горсти
а ты сама все говорила мой бог
а он не твой и не мой он немой как слуга
а он слепой, как вода тихий как города
а еще у него никогда не болела дочь
потому что дочери у него не было никогда
а ты смотрела как настоящее становится остальным
остальным оставленным как смола оставляет следы на камне
как камень оставляет следы в земле как хлеб на столе
как круглая смерть в стволе

23 ноября 2005

    ..^..




***

Оставив надежду, но не оставив себя взаймы,
выйдя из дома, все потеряв, но не найдя никакой вины
в вечернем воздухе, пряном запахе табака,
в единственном фонаре, играющем кольцами мотылька.

Она не любила, и он сам знал почему.
Глаза ее больше всего напоминали тюрьму,
но руки, полные, лакомые, так и светились, когда
брала за усталую голову, чтобы позвать из-за стола.

Вечер обещал быть неплох, но оказался и не хорош.
Лечь им не удалось. Как всегда между ними стояла ложь.
Одна его, он помнил, чего от не хотел.
Что от нее хотел значительно больше, чем залипанье тел.
Другая ее, она знала, какого следующего возьмет.
А губы ее настоящий хмельной мед.

Улица ждала, фонарь продолжал играть.
Музыка - сплошные колокола, облака пушистые, как кровать.
Небо, раскрытое, как зеро, ветви, растопыренные, как весы.
Сейчас с тобой заговорят на языке грозы.
Дождь тем и хорош, что не спрашивает, почему
ты здесь вечером и не проверяет твою мнимую величину.

Он оставил ее, но он не забудет ее
в своих тяжелых снах, когда человек не узнает
где он, зачем ему, сколько еще коптить,
подушку мокрую ладонями колотить.

Он оставил ее возле стола, нагой.
Лежать там, где он душу ее одел
в надежный свой, серебряно-голубой,
в нож свой, который потом только ополоснул в воде.

24 ноября 2005

    ..^..




***

Заболеть и не встать, посмотреть на луну золотую.
Выпить терпкую дрянь, чтобы боль отпустила виски.
Ночь прольется с листа, мне другую дорогу колдуя.
Подожди, перестань. Мы заложники нашей тоски.

Мы свидетели дня, что ложится свинцовым загаром.
Наши губы горят, но глаза, как и прежде, светлы.
Наша жизнь, как вода, что становится медленным паром.
Мы друзья поваров, что готовили эти котлы.

Заболеть, не узнать, как последнее эхо струилось,
исчезая в камнях, застывая в холодном огне
наших слов, наших слез. Но последнюю, горькую милость,
ты вернула сама, растворившись, как тень, на стене.

Посмотри на меня. Узнаешь, или снова забыла?
Ветер станет листать молодые стихи на снегу.
Ты сидишь у огня, я не верю, что ты так остыла.
Заболеть и не встать. Что вставать, если жить не могу.

24 ноября 2005

    ..^..




последний эклектик

На свету оказывается темней,
и летает не птица, а куль мякины,
и когда ты оборачиваешься, сильней
в воздухе запах прокисшей глины,
но в твоем рукаве все еще лежат дураки,
и отрада помыслов несусветна.
Да, свет действительно просто летит тоски,
остальное, как правило, и вообще бессмертно.

Мы читаем тебя и пишем тебя,
а ты улыбаешься, и чугун твоего сердца
звенит, в доменном воздухе платиновым кипя,
а уж висеть ему нависеться,
но ты и сам понимаешь, где остался июль,
а где ноябрь берет тебя за шершавое горло,
но когда тебе говорят, типа, иди, воюй,
ты идешь, пусть даже все оно перемерло,

войско твоих ослепительных дев,
хрустящих мальчиков, жизнеспособных убивцев.
Но следом уже пробираются те в
которых стаканах холодного не напиться,
в которых не отловить слова,
да и ловля сама не стоит, не катит, не обещает,
и ты засыпаешь, держа в руках фарфорового слона,
любимого, и он головой качает.

Не смотри на меня, и я не увижу, как
ты мельчаешь шагом и оглядываешься на сцену.
Ты знаешь, нынешнему Харону можно отдать пятак,
и ладья его бросится, как малолетка, в пену,
но воды там нет, потому не плыви, лети,
разменяв на страницы последний свободный год свой,
чтобы книги вываливались из золотой сети,
продирая скважины для удобства
ключей, вещей, дыхания скакуна,
а стихами я и сам отвечать не стану,
так что спи, дорогой Кащей, потому как намеренно сведена
к самому, что ни на есть, самая, что ни на нет, Роксана.

На свету живя, мы темноты поем
верные песни, порванные, как рифмы.
Так не рисуй нам жизнь, восковой крайон,
когда оставляем растерзанный материк мы.
Когда уходим, бумагой своей дрожа,
вибрируя, рассыпая себя горстями,
и только штурман, не выпуская затупленного ножа,
работает над измочаленными частями.

18 ноября 2005

   




***

Мы читаем себя, когда нам хочется еще немного побыть.
Быть - хорошее дело, но только дело ли нам читать.
Заходишь в дом, но выходишь из грязной чужой избы,
а за тобой следом крадется усталый тать.

Ему давно надоело таких как ты кумовать,
ему бы спать, но спать ему не дают,
поэтому он и ползет за тобой, этот упрямый тать,
прижимая к груди слабую смерть свою.

20 ноября 2005

ВЕРОНИКА БАТХЕН



Путями птиц

Пирушка

Шута шатает, шута штормит.
Какой-то рьяный антисемит
Подсыпал спирта ему в вино,
А шут поверил и пьян в говно.
И вот сидит, голова в дыму,
Бубенчик лопнул со звуком «у»,
Загнулись туфли из-под стола,
И где-то рядом хрустит салат,
И делит кости собачья рать...
Шуту охота хоть раз соврать,
Придумать сказку принцессе Ли
Про белый город и край земли.
Утешить друга и короля:
Полста не возраст и тра-ля-ля,
Еще полюбит сеньора Дон
И сын отнюдь не такой гондон,
Как раз в полгода твердят в суде —
Он просто слишком легко одет,
И слишком молод, а взявши власть
Он перестанет блудить и красть.
...А королеве б хоть раз в году
С изнанки неба достать звезду —
Пускай увидит в глазах зеркал
Свои шестнадцать и первый бал,
Прогулки в парке, весну, салют...
Рога пропели о смене блюд.
Поскольку свита уже сыта,
К столу желают подать шута.
На сердце осень, в костях свинец.
Звенит надтреснуто бубенец,
И шут выходит твердить о том,
Что все прогнило — и трон и дом,
Король невротик, его сынок
В «любовных розах» с ушей до ног,
Что молодая принцесса Ли
Глупа как пробка из-под шабли,
А королеве маляр сулил
Пол-ливра скидки с ведра белил.
Король хохочет «каков остряк»,
Летят монеты, об стенку бряк.
Сугробы крема несут к столу.
Шута от правды тошнит в углу.
Куски «жалею», «люблю», «болит»
Поганят мрамор дворцовых плит.
...С посудным звоном ключей портье
Рассвет косится из-за портьер,
Храпят собаки, чадят дрова,
Гостей таскают в опочива...

05.04

Баинька

Лоскутки кладу в мешок:
Синий шелк, белый шелк.
Остается на ноже
Мокрый след папье-маше.
Что тебе подарить?
Буду кукол мастерить —
Старушонку с бородавкой,
Жучку-лаялку под лавкой,
Пироги и куличи,
Девку с пряжей у свечи.
Синий шелк, луна из ваты.
Аты-баты, шли солдаты,
Аты-баты на войну,
Позабыв тебя одну.
Собрались вокруг кроватки
Неумелые солдатки,
Золотые каблуки...
Сплошь перчатки без руки.
Знаешь, дочь, у каждой детки
Есть свои марионетки.
Если тяжко на душе –
Замешай папье-маше
И слепи себе подружку,
Непослушную игрушку,
Будешь плакать и тужить,
А она станет жить.
Разноцветные приманки
Ленты, мячики, шарманки…
И в приданое дано
Незакрытое окно,
Я за ним, почти живая,
Ожидаю, вышивая.
Стану кукол мастерить.
Что тебе подарить?
06.04

Песня дамы неизвестной

Вереск рос, луна светила,
Росы падали на мох.
Королева уходила
В горе-замок под замок.
Из-под ног бежали жабы,
На свечу летели в плен
Крылья, усики и жала.
Где твой рыцарь, Гвендолен?

По дорогам, ненароком,
Не случайно, не всерьез,
Бродит смерть с единорогом
В белом венчике из роз.
К запоздалым тянет руки,
Ничего берет взамен,
Вяжет тропы, режет звуки…
Где твой рыцарь, Гвендолен?

Не влюбляться, не молиться
Подле Круглого стола,
Были души, были лица
И судьба еще была...
Две двери, одно окошко,
Пряжа падает с колен.
Потерпи еще немножко.
Где твой рыцарь, Гвендолен?

Совы сели на засовы,
Паутина вдоль ворот,
Ветер вторит снова, снова —
Не добудет, не дойдет.
В замке лунного сиянья,
Безупречен, незабвен,
Он уснул без покаянья...
Где твой рыцарь, Гвендолен?

Он вернется на рассвете,
Без меча и без коня,
Никого в пути не встретит,
А потом найдет меня.
Мы поедем, прямо-прямо
Над луною, подо льдом.
Стану я жена и мама,
Заведу и стол и дом
С колыбельного напева
До копыта и кола.
...Дочка будет королева
В замке Круглого стола...

Веретенцу век крутиться,
Время лен и время тлен.
И поет под небом птица:
«Где твой рыцарь, Гвендолен»?

06.04

Черновик обращения к N

…что скоро будет осень. Ниоткуда посыплются унылые ветра
и вслед за ними, в суматохе листьев, уйдет к земле медвяное тепло.
Иллюзия огня на каждой ветке, но дождь идет и ничего не гасит,
и фонари наматывают солнце на черные катушки проводов,
поскольку по ночам немного света должно быть про запас у каждой твари —
железной, электрической и прочной. А нам-то что — когда любой творец
Не глядя именует механизмы и ждет, покуда ржавь не станет кровью,
но чаще кровь уходит в землю соком, питая виноград. До урожая —
тяжелых звонких яблок, горних кличей, прозрачной синевы над головами —
остались дни. Вот я сижу, считаю. И время просыпается, и шорох
вокруг стола тревожит малышей — они еще не знают, как тихонько
из окон выбираются минуты — баюкать ошарашенные души
и раздавать неторные пути. Усни и ты в холодной колыбели
чужой квартиры, города и года. Усни, пока не распустилась осень.
Усни с любимым яблоком в руке...

08.04

Путями птиц

Неизбежное счастье мое…
Занимайте места у причала
Злая осень письмо настучала
Мол, пора, оставляйте жилье.
Запирайте собак и замки,
Убирайте стихи и квартиры.
Не сезон отвечать на звонки
И латать полевые мундиры.

Курам на смех недальний курорт.
Се ля ви, водевильная вьюга.
Обаяние сладкого юга
Винным вкусом наполнило рот.
Если ночи туги и густы,
Сад пестрит, как наряд Коломбины —
Время бросить места и мосты
И ловить горький запах чужбины…

Пароходик наводит волну,
Над водой поднимается пена.
Постоянство сплошная измена.
Я сегодня судьбу обману.
Оставанье — плохая работа,
Лотерейный дешевый мильон,
Правота пулевого полета.
Неизбежное счастье мое.

08.04

От третьего лица

В коллекцию коктебелек
Ложится напев старинный.
Вот вы все твердите «берег»,
А я говорю «марина».

Вот вы все хотите глади,
Плодовой, упругой плоти,
А я выбираю платье,
Раскрытое в повороте.

Есть правда нутра и тлена,
Крутая тропа традиций,
А я выбираю пену,
В которой хочу родиться.

Движенье воды — на скалы.
Удары валов — о весла.
Да будут закаты алы!
Да будут прекрасны весны!

Лети, моя баркентина,
За жаркой рукой муссона,
За нордом к полярным льдинам,
Отважно, легко, бессонно…

Я черту скажу, не струшу,
Куски парусов спуская:
«А ну, не замайте душу —
Морская она, морская!»

И будут метаться птицы
Над сушей больной и бренной,
Когда перестану длиться,
А имя растает пеной.

Так право земли наруша,
Огнем застывает глина.
Шуршите губами «суша»,
А я промолчу «марина».

08.04

Московский быт

Не о любви который дождь
Звенят усталые трамваи.
Глядит в стекло чиновный дож
С изнанки Вольво, проплывая
В тоннельный черный мокрый рот.
Мосты свели тугие плечи.
Два разных пса пяти пород,
Давясь, грызутся в точке встречи.
Бредут быки пред аналой.
Скулит малыш в музейной чаще.
Скрипя немилою метлой,
Гребет туркмен листок пропащий.
Вьетнам торгует пахлавой,
Грузин – узбечкой круглолицей.
Многоголосый скорбный вой
Звучит с вокзалов и милиций.
Кто инженю, кто неглиже,
Кто дефиле, кто просто пати,
Идут красавицы, уже
Недостижимые кровати.
Спешат пацанки в Интернет —
Взахлеб, взасос болтать с экрана.
Мобилизованный корнет
Дрожит у медного болвана.
Нетрезво злого старика,
Кляня судьбу, ведет старуха.
Обляденелая строка
Воспринимается со слуха…
Идут по бродски тяжело
Москвосубьекты иллюстраций.
Арбатство братьев отжило.
Который год, как рад стараться…
И в этой мокрой се ля ви
Неромантического флера
Легко молчать не о любви,
Под снулым взором контролера,
Легко трястись, висеть в метро,
Копить, жевать, считать амантов,
Блевать в поддельное ведро,
Ругать страну похмельных мартов,
Необратимых ноябрей,
Писать в дневник за час до смерти,
И молча ждать, стирая клей
С письма в обыденном конверте,
Письма, что я…

10.04

На первый снег

Провода над домами гудели,
Дни летели, не зная куда.
Объявили, на новой неделе
С Подмосковья придут холода.
До зари, неизбежно туманной,
Снег на землю просыплется манной.
Как обманчива эта вода.

Зимней темью Москва не столица —
Ни лица за забралами шуб.
Югоземцам легко веселиться,
Покидая до лета Рашу.
А в столице мосты и машины,
Мокрых луковиц запах мышиный
Да бальзам припомаженных губ...

Фата Вьюга притворно сурова
К обладателям шляп и пижам.
Плохо тем, кто остался без крова —
Шатунам, полукровкам, бомжам.
Что для них воплощение счастья?
В подземельном вагоне качаться,
К теплым стеклам ладони прижав.

Ну а нам, обывателям всуе,
Остается держаться корней,
Голосуя, дружок, голосуя
За продление солнечных дней.
Божьи птицы, сажая и сея,
Мы проспали исход Моисея,
И лежим, божьи рыбы, — на дне.

11.04

Точка ноль

В пробуждении во сне ли
Мне приданое дано —
Гимназической шинели
Позапрошлое сукно.

Бормотание шарманки,
Запах ладана и слез.
Гробовщик наладил санки
И меня из дома свез.

Шубы мокрые висели,
У ворот дремали львы,
Черный с белым рядом сели
У кудрявой головы.

В небеса церковным хором
Проводили, но опять
Я вернулся с первым скорым
На платформе постоять.

Постоять, повеселиться
В окружении людей.
Так фарфоровые лица
Примеряет лицедей.

Так меняет очертанья
Быстротечная вода.
Расстоянье до свиданья
Не тогда и не туда.

Путь — пустыня. В самом деле —
Где колодец, где бадья…
Плачет мальчик в колыбели.
Может это буду я?

11.04

Баллада 14 декабря

Зима случилась, господа, такое дело.
Труба сыграла первый снег, толпа редела.
Блестели хмурые штыки, играли кони,
Зима сидела вопреки всему на троне.
Стояли мальчики, юнцы, князья лицея.
Летали птицами гонцы от цели к цели.
Надежда билась на снегу и умирала.
Смотрели пристально отцы и генералы,
Смотрели в мутные зрачки дворцовых окон,
Как собираются войска в тяжелый кокон,
Как царь ведет свои полки, высок и бледен,
Как вянут красные цветки на пестром пледе.
...Сколь были искренни мечты, отважны речи...
Толпу подняло на дыбы плевком картечи.
Каре распалось. Каждый сам. Не сном единым —
До Петроградской пять минут пешком по льдинам.
Остались конские следы, штыки и трупы.
В морозном воздухе светло звенели трубы.
Рыдали женщины. Их слез надолго хватит.
Эпоха вымыслов и грез в холодной вате
Осталась елочной звездой на память детям.
Сказали небо не коптить, вот мы и светим.
Таким вот искренним юнцам немного надо —
Успеть бы выбраться и стать у стен Сената,
В парадной форме, как один, под знаменами,
И ждать — кто выйдет из толпы и станет с нами.

11.04

Колыбельная для Катюши

Свежей хвои чудный запах.
Ночь пришла на мягких лапах.
За окошком — посмотри —
Снег заносит фонари.
Спят ложбины, спят вершины,
Пешеходы и машины.
Спят проспекты и дома,
Спит в лесу зима сама.
На колесах спят трамваи,
В темноте дверьми зевая.
Пароходы спят в порту —
Только храп идет по льду.
Кот и кошка спят в подвале —
Там они зазимовали.
Вдоль дорожной полосы
Спят всклокоченные псы.
Закопавшись в апельсинки,
Старый год уснул в корзинке,
А в коляске у ворот
Сладко дремлет новый год.
Сонно сыплются снежинки
У часов стоят пружинки,
Целый мир во сне затих,
Только сердце так да тик.
Платье с бантом спит на стуле,
Даже сны уже уснули
У кроватки малыша…
Спи и ты, моя душа.

12.04

Колыбельная будущему сыну

Как в беленой горенке
Колыбель Егориньки,
Пахнет горенка дымком,
Пахнет мальчик молоком.
До зари, до зореньки,
Снятся сны Егориньке —
Жеребята на лугу,
Белый котик на снегу.

Раскачали скворушки
Колыбель Егорушки.
Разбудили молодца.
Правой ножкой да с крыльца
На поля на горушки
Славно бечь Егорушке,
Медведя за ус таскать,
Сладку ягоду искать.

Из огня да в полымя
Скачут кони долами…
В белый храм и черный бор
Водит воев князь Егор.
Серебром за олово
Не сложил бы голову!
Смел татарин, жаден тать —
Вольно ль мати не рыдать?

Солнышко по горенке —
Погляди, Егоринька!
Вместо верного меча
На ладошке свет луча.
Собираю горе я
С отрока Егория...
Светлый дом собой святя,
В колыбели спит дитя

01.05

Старость

Мой новый идеал — японская монашка.
Сиди себе одна в халупе на горе,
Чеши седую прядь, вздыхай о ней «бедняжка»,
Не век воде струить, не век огню гореть.

Сплошная благодать — цветы весенней сливы,
Олень оставил след у пагоды в снегу.
Как славно рисовать черты своих счастливых,
Как сладко разделить «хочу» и «не могу».

Поди ко мне, дневник, дружок, божок, поклонник,
Бессмертие мое, бумажная ладья.
Тебя сквозь сотню лет швырнет на подоконник
Какой-нибудь эстет, придирчивый судья.

Сломают не одно копье над каплей туши,
Загонят под стекло в музейный пыльный зал,
Отыщут между строк следы жары и стужи,
И не прочтут вовек того, что ты сказал.

В ногах густой свинец, в очах — печаль воловья.
Вот ласточки снуют в провалах облаков,
И ветер шелестит листвой у изголовья,
И кто-то, не спеша, ступает в мой альков…

01.05

Баллада Зимнего дворца

Не затянув в китовый ус округлый белый стан,
Царица дремлет на софе. Ей надоел Ростан.
Ей опротивел политИк, высокий штиль. Штормит.
Розвомраморный камин сочувственно дымит.
Скулит болонка у окна в сырую акварель.
Какую новую любовь принес с собой апрель?
Кто на орловском рысаке проедет под окном,
Блеснув сквозь парковый туман крученым галуном?
У чьей груди найти покой, потом велеть «проси»,
Хоть до утра совлечь броню Фике Всея Руси.
Заходят дамы, в десять рук белят, сурьмят, вощат.
Царица зла. Парча на ней — что мухи на мощах.
Румяна. Мушка на щеке. Кольцо мигнет искрОй.
Парадный выход. С двух сторон смиренноглазый строй.
На чьем-то лбу проступит пот, скривит узор губы.
Зевнет царица, ей скучны фигляры и рабы.
И за обедом от тоски, немыслимой уму,
Она сошлет кого-нибудь в деревню... нет, в тюрьму!
А после, слушая дуэт пастушки с пастухом,
Она вздохнет: костер, мундир, через поля верхом,
В густых волнах кудрей и грив запутался Борей,
И поцелуи в суете походных лагерей.
Закат. Согласный топот ног под скрипки и альты.
И новый ласковый щенок спешит подлезть «на ты».
В алькове запах простыней и пота и вина.
А ночь сгущается сильней и жизнь всего одна.
Лежат любовники без сил и дышат в унисон.
Красавчик чешет мокрый бок, царица видит сон.
...Холодной комнаты покой, замшелая стена.
Свеча издохла под рукой. Рыдай, дурак, стенай.
Осел росой на кирпичах непрозвучавший крик.
Свалился в ноги со стола напудренный парик...
Подлец рассвет облил виски расплавленным свинцом.
Царица трогает рукой измятое лицо,
Скребет холеным ноготком рубашку на груди
И будит мальчика: «Пора. Ступай, дружок. Иди».

03.05

Книжная баллада

Ходит Ваня на работу
Он чиновник в банке чинном,
Носит галстук, пьет в субботу,
Как положено мужчинам.
Ползарплаты на заплаты,
Пять кусков супруге Шуре
Отдает в порядке платы
За любовь и все в ажуре.

Ходит Шура на работу
Набивать свои бумажки,
Говорить про шефа «кто-то»,
Пудрить нос подруге Машке.
И в прострации постели
Пересчитывать: пора бы
Сделать бэби в самом деле —
Тридцать лет крестец для бабы.

Их соседка, тетя Настя,
Пишет дамские романы,
Про пленительные страсти,
Про жестокие обманы.
«Я иду английским парком,
А за деревом — предатель»
И ее в пример товаркам
Ставит маленький издатель.

У него свои гешефты,
Гильденстерны, геморрои.
Розенкранц ярится — «Шеф ты
Или блюдо на второе»?
Поутру идет в работу
Боевик «Кинг-конг и Леший».
Выступают капли пота
На издателевой плеши.

А охраннику на входе
Снится Аня продавщица
У нее пальто на моде,
А под ним — одна вещица.
Абы-кабы, руки в брюки.
Он мужик на счастье падкий.
Ровно в такт февральской вьюге
Ноет пуля под лопаткой.

А у дворничихи Фати
Никого на свете нету —
Ни под сердцем, ни в кровати,
Ни на кладбищах планеты.
Хлеб ее — кусок горбатый,
Удобрение утробы.
День-деньской своей лопатой
Баба Фатя бьет сугробы.

Я сижу в своем окопе,
Положив прибор на деньги.
Держит вал московской топи
Бастион библиотеки.
И, пока танцует вьюга,
На панели автострады,
Я читаю мир, как Юнга,
И иду на Эльдорадо.

...На страничке желтой прессы
Темный ром в зеленой банке,
Голоногие принцессы
С переулков Касабланки...

03.05

Эвридичь

Молчание. Млечное чаянье
Отчаянье. Чайка. Чудно
Штрихом намечая венчание,
Ногами не чувствовать дно.
Вольно ль запятой альфавитика
Грести звуковую волну.
Колеблется полька-политика
На цыпочках кружит войну.
Рассветное до абрикосово,
Закатное после черно.
Ухмылка мальчишки бескосого.
Зеркальное звонко зерно
Смотрю с расстоянья растения,
Иду идиомой куда.
Копти покупатель — из тени я
А идише да.

05.05

Восьмерка на боку

Нафталиновый бай Нафтула
Поселился в подвальной сапожной,
Подбивает подметкой дорожной
Стук-постук все земные дела.

Мимо окон неспешно плывут
Каблучки, башмаки, босоножки,
А в подвале бездомные кошки
В грудах сброшенной кожи живут.

День за днем утекает в Москву,
Оставляя лишь чувство потери.
Пыль становится шерстью на теле.
Кошки пробуют время на звук.

А хозяин молчит. Он игла,
Кожа, дом от бетона до жести,
Шерсть и пальцы, завязшие в шерсти,
Стук-постук от искринки дотла.

05.05

* * *

Рожок бессонный, сердце грея,
Поет о славе и любви.
А я читаю Теккерея
С моим зеркальным визави.
Когда б не аглицкая придурь,
Да пролетарская хандра,
Давно махнули бы в Тавриду —
Глядеть, как тают вечера
В каком-то там лазурном море
Вот романтический момент:
Твердит бомжу «мементо море»
До изумленья пьяный мент.
Баклан следит за рыболовом.
Рыбак гуляет по волнам
И кормит рыб сушеным словом,
Какое и не снилось нам.
Вокруг магнолий и сандалий
Непревзойденный аромат.
Ласкают взор изгибы талий,
Задов упругий компромат.
Ракушки-душки-побрякушки
Идут задешево с торгов.
Дурной обряд — плескать из кружки
Во имя вымерших богов.
Звезда по краю небосклона
Взошла и светит далеко.
Вдоль крепких башен Илиона
Плывет Арго.

06.05

Ксенофилия

Ксения — сердцем сильная.
Странница чужедальняя.
Гордость твоя фамильная,
Горечь твоя миндальная.
К осени распогодится —
Вот тебе, мать, и Троица.
Небо с землей разводится —
Море дождем умоется.
А на кладбище — рубище
И нищета лежалая.
Люди идут за будущим,
Нынешний день не жалуя.
Платье мое вчерашнее,
Память моя забытая.
Светлое или страшное
Мимо несут — завидую.
Белое, небеленое,
Боль, белена, былина ли —
Все опадет под кленами.
Не были, были, минули.
Страннице в землю венами
Корни пустить. Погостница…
Гости стоят за стенами —
Все кто простить попросится.
Вот и полна гостиница.
Странное дело, странница —
Сильный душой — поднимется.
Скорбный душой — останется.

06.05

***

Лето вышло из берегов,
Затопило горячей лавой
Реки улиц, смешных богов,
Опьяненных бессмертной славой.
Смерть утроила урожай
На ура раздавая жалость.
В старых кранах копилась ржавь,
Небо кажется не держалось,
Ниспадая с покатых плеч,
Не найдя по себе святого.
Мне хотелось на землю лечь
И рыдать, как рыдают вдовы.
С миру слезы - зальём пожар,
Усмирим, а потом забудем,
Что в июле нам было жаль,
Что на август дарили людям.
Лето вышло из берегов.
Сентябрит серебром водица.
Фаэтон, придержи быков!
Колесница другим сгодится.
Вижу время. Иду на "вы"
По привычке сестер-гордячек.
...На осенней страде Москвы
Хватит света для всех бродячих.


Витражи

Вуаля!

Метнулся свет заплатой на трико,
Назойливый сквозняк обнял за плечи…
Играть с пустым желудком нелегко,
Играть с пустыми фразами не легче.
Мой выход на брусчатку мостовой
От розы в рукаве до камня в спину.
И тишина покажется живой…
Бисируйте — на сцене Коломбина!
Вот веером в руке раскрылся фарс —
Сюжет простой, как пьяная беседа,
Но приглядитесь — в профиль или фас
Узнаете жену или соседа…
А может быть… Ах, что вы, монсеньер!
Жестокий век и нам не до пародий…
По шкуре виден пес, по шапке — вор,
Как говорят бездельники в народе.
От смеха балансирую к слезам,
И снова — в смех. Виват аплодисментам!
Любой актер назначит цену сам
Таким уравновешенным моментам —
Мозоль на пятке, маска на лице,
Под маской пустота, в ладонях вера…
Как различить? А истина в яйце,
Которое швыряют в лицемера.
Но вот финал — злодей нашел конец,
Влюбленные — постель, супруги — чадо…
Толпа отхлынет, смолкнет бубенец
На шляпе Арлекина… Без пощады
Я смою роль и грим с усталых щек,
Нашью еще заплату на колене,
И, чтобы оплатить актерский счет,
Пойду смотреть чужое представленье.

12.99

* * *

На сцене блеск и мишура, идет роскошная игра и зрители в азарте,
Следят как движется рука очередного игрока простых актерских партий
Ромео юн, Ромео пьян, не портит ни один изъян влюбленного героя.
Джульетта манит красотой и кажется почти святой, вся в белом шелке, стоя
У черной рампы на краю и голос ангелом в раю взлетает на галерку:
«Я за любимым двинусь вслед на сотню лиг, на сотню лет…» Как трогательно горько.
Ликует публика и шквал оваций Вас очаровал… Актеры и актрисы
Почти что боги, разве нет? Но мой единственный совет — ни шагу за кулисы.
Гримерка. Лампочка в углу. Чулок без пятки на полу. Початая бутылка.
На стуле вянет белый шелк, под стулом — ах! — ночной горшок… Красавица, что пылко
Твердила страстный монолог, устало штопает чулок… Тупая боль в затылке
Изводит. Палец уколов, она бормочет пару слов, к стеснению не склонна…
Боится в зеркало взглянуть — расплылся стан, обвисла грудь. Вот это примадонна.
А вот Ромео весь в огне — прижал к заплеванной стене кудрявую хористку
И от… любви… не чуя ног, твердит что болен, одинок, уже не склонен к риску,
И потому, идя ко дну, он ищет верную жену, а не худую ссору…
Смешон и жалок старый шут! Ну а теперь, я вас прошу, вернемся к режиссеру…
Он пьет один на брудершафт с трюмо расколотым. В ушах звенят скупые фразы:
«…Спектакль вышел на ура — немного хуже, чем вчера. Уже четыре раза
Я слышал этот монолог. А стиль высок, как потолок в провинциальном зале.
Вы не бездарны, но увы не прыгнуть выше головы…» Так зрители сказали.
Жену весной увел корнет. Три дня, как в кассе денег нет. Вокруг чужие лица.
И режиссер наедине с собой купается в вине, мечтая застрелиться…
Для Вас, мой друг, из-за колонн выходит труппа на поклон — к цветам и дифирамбам…
Для нас — работа из работ. Горьки и скудны хлеб и пот… Опять к барьеру рампы
Нас вызывают и на бис мы исполняем ваш каприз. А в зале львы и лисы.
Монокли взглядов, шелест рук. Останьтесь в кресле, милый друг. Ни шагу — за кулисы!

12.99

Печальная песня

Осень небо вымыла добела,
Плакали к заутрене колокола,
Выли псы без просыпу и от нас
Ехал биться с ворогом светлый князь…
Конь гарцует по снегу вороной,
Следом скачут латники за войной
От семей по совести до судьбы
Нарубившись досыта лечь в гробы.
Так ведется от веку — каждый год
Собирают отроков — и вперед!
Шепчет совесть горькая, кривя пасть…
«…В поле окровавленном с честью пасть
Подобает воину на Руси.
Помолись святителям — и рази!
И, врагов бесчисленных одолев,
На погосте ласковом спи в земле.
И потом, как водится на Руси,
Меч из рук натруженных примет сын,
За дедов за прадедов за страну,
В свой черед отправится на войну…»
…А княгиня плакала у дверей,
Целовала волосы дочерей,
Повторяла князю вслед, как во сне…
«Слава тебе, Господи, — сына нет!»

02.00

* * *

Альде
Говорила мне мать — не ходи за водой,
Мол, обманет река и утянет на дно,
Станешь черной землей, станешь горькой рудой
И узнаешь все то, что узнать не дано.

Но манила меня глубина синих струй,
Тишина камышей, беспокойная даль…
Ведра ждут на песке будто псы на пиру,
Над моей головой — ключевая вода.

Что вчера потерять, что сегодня беречь,
Что нашарить рукой в пустоте ледяной?
Говорили, молчанье дороже чем речь,
Все родные не стоят свободы одной.

Птичье сердце таится под шкурой угря.
Лодка движется к цели волнам вопреки.
Стану желтым горючим зерном янтаря —
Может, кто-то меня подберет у реки.

04.00

* * *

Зябко
Киснуть рожей в луже у постылого двора.
Тряпка
Одеяло верное, постель — земля сыра.
Горько —
Никому не нужен старый пес без поводка.
Корка
На обед, а следом разливанная тоска.
Раньше
Шел без сожалений по земле как по воде
Маршем.
Отдавал на сторону да все, чем ни владел.
Дожил —
Брошенный обиженный поломанный медяк.
Боже!
Приютил бы с паперти юродивых бродяг!
На те —
Лупит град округу по усам да прямо в рот.
Хватит.
Кто стоял у края — на коленях не помрет.
Чудо —
Тучи раскурочила паленая звезда.
Буду
Жизнь себе придумывать да с нового листа.
Рано
К домику дощатому хромать, скрипя клюкой.
Стану
Камнем на распутье, колокольцем под рукой,
Алым
Медным перезвоном во все стороны земли.
Мало
Гнули, гнали, били — до петли не довели.
Вольно
Пляшет по дорогам бесшабашная душа.
Верно —
Жизнь, шальная сука, хоть и зла да хороша!
Стужи,
Шрамы, драмы, лютики, пустая полоса…
Ну же!
Жги тоску дремучую и выходи плясать
Сам.

04.00

* * *

Тесто месят, басни бесят, тараторят до небес.
Свадьба мчится, как волчица от печи в родимый лес.
У невесты руки в лести, губы в пролитом вине.
Гости вьются, не смеются, прячут очи — так верней.
День под горку. Кличут «Горько». Жуть берет от жениха.
Кто ни глянет — враз отпрянет, будто бойкая блоха.
Ишь глазища — темнотища, ведра ведьминой тоски.
Тили-тили, счастье били каблуками на куски.
Еле-еле всё отпели, нынче ночью не до сна.
Пили-ели… В самом деле на пиру и смерть красна?
Бросил на пол. Птичья лапа задрала подол льняной.
Дальше будем жить как люди — нелюбимый с неродной.

04.00

* * *

Тянем-потянем, вытянем сети,
В них заплутаем. Да на рассвете
Глянем на море — куда податься,
Птицы-сестрицы, бродяги-братцы?
Осень сослали, весну закрыли,
В карманы кармы сложили крылья.
Тужили жадно, да загуляли.
Тугие люли у нашей ляли.

На море остров,
На острове башня.
На башне колокол,
Колокол медный.
Как он зазвонит —
Все станет ясно.
И наши души
Проснутся с миром.

Молились с мылом — мала ли милость?
Топили печку — не утопилась.
Крутили блюдце — свернули гору.
Пилили суку, да спелись скоро.
В опале скушно, в могиле жарко,
Одним не выжить, а вместе жалко.
Газеты грезят, козлы звереют.
Дурные вести горят — не греют.

На море остров,
На острове башня.
На башне колокол,
Колокол медный.
Как он зазвонит —
Все станет ясно.
И наши души
Проснутся с миром.

Россия плачет — Европа бычит.
Не чают чайки добрей добычи.
Чужое небо, чумное стадо,
Ты будешь — Анна, я конквистАдор.
Получим вызов, подмажем лыжи,
Сыграем в кости на жить и выжить.
Сестрицы-птицы, бродяги-братцы —
Кому проститься, кому остаться?

На море остров,
На острове башня.
На башне колокол,
Колокол медный.
Как он зазвонит —
Все станет ясно.
И наши души
Проснутся с миром.

08.00

* * *

Тянет холодом река, угли пышут жаром.
Молодого паренька грусть-тоска прижала.
Села, подлая, на грудь камнем окаянным.
Все, что было как-ни-будь, поросло бурьяном.
Под ногами ни шиша, на губах пороша,
Сто дорог домой спешат, на чужой порожек,
У лубочного ручья, в яблочном раздолье,
Там, где милая ничья сон слезами солит.
От решетки, от венца откреститься просто,
Укатали молодца ласковые звезды,
Заплела глаза косой серая лисица,
Испугался бес босой соловья из ситца.
Вот и сказка на покой, колокол окольный.
На одной беде не стой и не будет больно.
Все, что было по пути — все тебе простится,
Погляди — из рук летит свечкой в небо птица!

08.00

Скоморошина

Прыгали птахи
У моей плахи,
Крохи клевали
С белой рубахи.
Ведали птахи
Все мои страхи.
Просил утешить —
Послали на хер.

Эх, гуляй, моя слободка,
Все четыре колеса.
На халяву злая водка —
Заливай себе глаза.
Ты мели, мели Емеля,
Рассыпную соль земли.
Понятые онемели,
Да менты не замели.

Ай, люди добрые, лед на реке горит!

Не печалься, друг хороший,
Что в кармане два гроша —
Станешь шавкой скоморошьей —
Не получишь ни шиша.
Выйдешь голый из барака,
Сахарок и тот не в сласть.
Разродился Царь Собака,
Дочка Сука родилась!

Ай, люди добрые, конь молоко не пьет!

Закричал петух на зорьке,
Распушая красный хвост.
Ум короткий, волос горький,
Перья-искорки до звезд.
Виноватый, да невинный,
Сучий потрох, черный грач.
Над паленой домовиной
Тише, козочка, не плачь!

Ай, люди добрые, колокол околел!

Люба-Любушка-Любава
Теребила бубенцы.
Для нее одна забава
Все терновые венцы.
Пустотелый, безголовый,
Сам не знаю, как пою.
Помяни недобрым словом
Скоморошину мою!

Ай, люди добрые, радостно на Руси!

Прыгали птахи,
У моей плахи
Крохи клевали
С белой рубахи
Плакали птахи
Святой порошей
Помер во прахе
Вой скомороший.

03.01

* * *

Голоси, гармоника,
Балалайка, лай!
Босякам напомни-ка
Про далекий рай…
Там в престолы горние
Ангелы летят,
Добрые, негордые,
Ласковей котят.
Ждет любовь нездешняя,
Лавка да еда.
Отчего ж мы, грешные,
Не хотим туда?
Пьем ее, болезную,
Вполпьяна сопя
Беспросветно пресную
Правду про себя.
Все сидим усталые,
Угли вороша.
Вдруг теплом побалует
Чья-нибудь душа.
Вдруг придется пропасти
На мосты менять?
Погоди-ка, Господи,
Не бери меня!

03.01

Конь мой умер

Эх, да со скрипом сапоги,
Шелкова рубашечка!
Разбегайтесь, босяки,
Разлетайтесь, пташечки!
Мне сегодня свет не бел,
Ни души не чаю.
Друга доброго отпел,
А теперь скучаю.

Заходил я в божий храм,
Думал, бога нету ли?
Платят в храме по грехам
Честными монетами.
Заплатить хотел и я
За покой надежный,
Да сказали «Ни хуя,
За коня не можно!

Порасселись по крестам,
Сладким миром мазаны
Только люди, а скотам
Небеса заказаны…»
Я попа кнутом гонял
Будто конокрада —
Мой буланый для меня
Был роднее брата…

Что, красавица, глядишь,
Оченьки отчаянны?
Я не злой, а только лишь
Очень опечаленный.
Ты мне — верное вино,
Ковшик забывальный.
Сладкой ноченькой хмельной
Снится сон хрустальный.

…Поле росное лежит
Под присмотром месяца
На полоске у межи
Конь играет-бесится
То покатится в траву,
То на ноги вскочит,
Я его к себе зову,
А конь идти не хочет…

09.00

* * *

Наречённые ручьи,
Венчаные ветки.
Ночи черные ничьи.
Колокольчик в клетке.
Холод ходит по двору.
Дом дурной от дыма.
По добру не подберу,
Побираясь мимо —
Милый, мили на мели
Мы с тобой сидели —
По сусекам подмели,
Будто бы при деле.
Наскребли на сухари,
Да заели злобу.
От заката до зари
Отлюбили оба.
Лебедями в лебеду
Руки уронились.
Верно, вправду на беду
Мы друг другу снились.
Поцелую вперекрест —
Губы, щеки, веки —
И уйду в страну невест
За моря и реки.
…В замках белого песка
Никого не отыскать…

09.00

Королева Воров

Лениво щурясь, луна глядит на город старинный,
Закрыты двери домов на все на свете замки,
Она выходит, смеясь, и отражают витрины
В бессильной ряби стекла ее шальные зрачки.
Держись за деньги, дурак, спасай свои капиталы!
Начальник стражи, дрожи у самых жарких костров!
Взметнулись в небо ножи живого злого металла —
Приветствуют
бродяги
Королеву Воров!
Ласкает шелк мостовых ее босые подошвы,
Украсил кружевом дождь тугие пряди волос.
Прохожий скройся от глаз, подумай всуе про то, что
Твоя никчемная жизнь — набитый глиной колосс —
Сегодня может упасть и разлетится в осколки
Под синий смех фонарей, на гладь булыжных ковров
И похоронный рондель споют дворовые волки,
Безмолвно
повинуясь
Королеве Воров.
Ее молитва — закон любым бродягам и шлюхам,
Ее ресницы — приказ для своевольных цыган.
Услышав шепот её, бармен становится слухом,
Услышав имя её шериф хватает наган.
Натянут тонкий канат между любовью и страхом —
Ошибка шага — и смерть — обычай черни суров.
Она танцует одна по плащаницам и плахам,
Святая
Сен-Лазара,
Королева Воров!
— Послушай, что ты творишь, останься в клетке подъезда,
Невозмутимо дрожи под влажный шепот дождя!
Она жена площадей, панелей липких невеста!
Ты позабудешь себя, дорогу ей перейдя!
— У Королевы Воров червонно-жадные губы,
Глаза — озера зари… Вступая в вечный конвой,
Ты слепо делаешь шаг — рисковый, верный и глупый
В непаханое
небо
над её головой!!!
09.00

Белокурой от Белорукой

посмертное письмо

Как оно было? Пыльно и больно.
Ладан неладный. Любовь — табу.
Райской рассадой цветет привольно
Белый терновник в твоем гробу.
Стерва, сестренка, шальная сука!
Меч в нашей спальне покрылся ржой.
Ты пролетела стрелой из лука
В сердце. А я прожила чужой.
Тенью от тени, глотком из чаши.
Прокляты бедра мои и стан.
Прокляты ночи — мои и ваши.
Только тебя и любил Тристан
Шелком по коже — как я любила,
Взглядом по взгляду — как я могла.
Будто бутылку судьба разбила.
Ваши осколки, моя метла.
Боже, за что мы случились схожи?
Разное семя — одна трава.
Даром мы обе делили ложе,
Ты — королева и я — вдова, —
Равно бездетны. Ни сна ни сына.
Сок винограда ушел в песок.
Знаешь, как больно в ладони стынет
Сморщенный, тусклый, пустой сосок?
Завтра, на небе, грехи отринув,
Богу перчаткой швырну вину —
Коего черта, мешая глину,
Вместо двоих не слепил одну?
Здесь, в средисмертье — прости навеки.
Ты не другая и я не та.
Имя от имени, лист от ветки.
Изольда — зеркало изо льда.
08.00

* * *

А. Жестову
Жена у капитана
Хозяйка хоть куда —
И слово из кармана
Добудет без стыда.
И выгонит на вахту
Лентяев из кают
И выгодные фрахты
Купцы ей отдают.

Жена у капитана
Прочней, чем паруса —
Навстречу урагану
Шагнет глаза в глаза,
Удержит ставку даже
Играя баш на баш,
И вместе с экипажем
Пойдет на абордаж.

Жена у капитана —
В колоде верный туз.
Везет в чужие страны
Фрегат хороший груз —
И пряности и ткани
И рыбу и фасоль.
Когда-то, в Зурбагане,
Жена была — Ассоль.

06.99

* * *

По стенам сырость струится,
Гниет солома в перине,
С решетки черной синица
Клюет от голода иней.
Закатом небо нагое
Горит, как свежая рана.
В своем последнем покое
О чем ты думала, Жанна?

Святая, ведьма, химера,
Французских войск орифламма,
Когда вела тебя вера
С мечом от поля до храма,
Солдаты молча молились
Своей надежде нежданной.
Неся господнюю милость,
О чем ты думала, Жанна?

Король пирует в Париже,
Войска — на пляжах Ла-Манша,
В постели с фрейлиной рыжей
Спит самый преданный маршал.
Ему ночами не снится
Стена под жалом тарана...
Одна, как лучник в бойнице,
О чем ты думала, Жанна?

Враги сожгут твое тело,
Однополчане напишут:
« …Она пред войском летела,
Как будто послана свыше… »
В музее выставят латы
Пастушки из Орлеана.
Им все равно, кем была ты,
О чем ты думала, Жанна...

01.00

Песня Белой Совы (Гвиневра)

Над холмами в снежной пене я сквозь сон летела птицей.
Волны вьюги и деревья — будто волосы и руки
Ветки вереска застыли, отмечая путь, которым
Зря невесту в белом платье вел к венцу король январский.

Слева замок из соломы, искру брось и запылает,
Справа тень плаща под вязом, там, где мы его стелили.
Два крыла — супруг и рыцарь — до костей врастают в плечи,
Брось одно — сорвусь в полете, упаду на землю грудью!

Черно-белым лесом носит сон свирепый, сон тревожный.
Вижу, братья спят, обнявшись — кто из них зовется Авель?
Губы в трещинках морозных доверяют ветру имя,
На двоих единым духом — крик совы, седые крылья.

Нет закона безмятежным, звездам золота земного.
Только птица помнит небо, за собой вины не зная.
Поутру соседи спросят: где твои играют дети?
Я любовь ношу под сердцем, что могу ответить людям...

01.00

Витраж первый

Сигурду
Беспокойный бес ворошил зерно,
Горстью — горсть, из рук потекла мука.
Что-то нынче, брат, на душе смурно…
А душа-то есть? Да вот жива пока.

Дураку — рудник, кулаку — кайло,
Беспросветный век коротать в пыли.
Раззудись, плечо, размахнись, крыло…
Даровали сук — так сиди, пили.

Небо небеленое дразнит зря
Яблоковой волей, печным дымком.
Нам с тобой осталось плодить зверят,
Не тоскуя в сущности ни о ком,

Кроме… Погоди, да что ты мелешь, бес!
Выпей из горла, черной пылью сплюнь!
Бесполезно, брат, звать росу с небес —
Мол, на дворе трава, на траве июнь!

Осень над Каллорой стоит светла,
Птичьей перекличкой тревожит лис…
Отрубился, бес? Спи себе дотла.
Я и сам бессмертный. Пойми, не злись…

11.00

Камлание

М. Тихонову
Ветер тронул коньи гривы мокрыми руками.
Колыхнулся торопливо под копытом камень.
Колокольные колодцы, звонкая водица…
Помяни, когда придется заново родиться.

На костре степные травы, перекати-поле.
Мы с тобою были правы, выбирая волю.
Бой бубна — белый огонь!

А вокруг — краса земная, теплые тюльпаны.
Кто приветит, нас не зная, кто омоет раны,
Проведет нездешней марью, мертвыми путями,
Серой пылью, горькой гарью, голыми костями?

На костре степные травы, перекати-поле.
Мы с тобою были правы, выбирая волю.
Бой бубна — белый огонь!

Добрым дымом догорает сброшенная кожа.
Двери ада, двери рая до чего ж похожи.
Степь постелью, сон-истома, звездное бездонье.
Нам до неба, как до дома две длины ладони.

На костре степные травы, перекати-поле.
Мы с тобою были правы, выбирая волю.
Бой бубна — белый огонь!

12.00

Крестоносцы у стен Венеции

Контур храма явился в полдень,
Белый купол в седой дали.
Боже правый, то Гроб Господень!
Неужели? Ура! Дошли!!!
Не стыдясь живота пустого,
Рваной юбки, худых лаптей,
Полз последний поход крестовый —
Десять тысяч святых детей.
Где бретон…, где британский говор,
Где немецкий чудной басок,
Итальянский потешный гонор,
И латинский сухой песок.
Орифламма в руках девчонки —
Златостенный Ерусалим.
Отче наш, для чего нам четки?
Мы молитвы шагами длим.
Выбирая глухие тропы
Корку хлеба зажав в горсти,
По полям, по пыли Европы
Мы идем, чтоб тебя спасти.
Море ляжет под ноги пухом,
Гибкой веткой поникнет сталь.
Царство божье для сильных духом,
Кроме тех, кто в пути отстал
Или спит на чужой землице.
Остальным и вино и хлеб.
Римский папа начнет молиться,
Белый агнец придет во хлев.
Валом рыба повалит в сети,
Станет девой любая блядь.
И никто ни за что на свете
Не посмеет тебя распять!
…Спелой гроздью повисло знамя,
Солнце шпарит поверх голов
И архангел парит над нами,
Будто Гамельнский крысолов.

07.01

* * *

День за днем, далекий дом
Делается дальше.
Колокольчик динь-динь-дон
Прозвенит на марше.
По асфальтовой степи,
По узкоколейке
Шепчет вечное «терпи»
Ветер в телогрейке.

Всех вещичек — узелки,
Кожаные ранцы.
Гистрионы, босяки,
Рыцари, засранцы,
Шлюхи шелковых путей,
Топтуны бетонки
Ходим-бродим без затей
По тропинке тонкой.

Всякий встречный — брат-сестра,
Пьем водицу «прозит»,
А присядем у костра —
Как зовут, не спросят.
Есть горбушка — разломи,
Есть огонь — погрейся.
Пробираясь меж людьми,
На себя надейся.

На себя да на нее,
На Дорогу злую.
Станет бархатом рванье —
Скажешь «аллилуйя».
А не станет — потерпи,
Бей ногами глину.
Лишь бы ниточка тропы,
Лишь бы ветер в спину

07.01

* * *

Перекрести путем заброшенным,
Крученой ниткой колеи.
Словам катиться как горошинам
В ладони верные твои.
Дорожный знак, фонарь расколотый.
Луны чернильное пятно.
И тишины живое золото
Пьянит, как старое вино.
На полустанке ожидания
Шлагбаум сбывшейся мечты.
Моя непроданная Дания,
Твои опальные шуты.
А где-то там дымы и зарева,
Собачий лай и звон трубы,
Трещотка гомона базарного,
Бельканто пушечной пальбы.
Спит Ланселот, паломник Логрии.
Парит над смутой городской
Звезда Полынь. Тропинки мокрые
Ведут в страну «сплошной покой».
Куда свернуть?

Попутная для Волкодава

Паттеран потрогай. Дороги дугами
До горелой пади на полпути.
Дураки гуляют, да не с подругами —
Тронутые души хотят спасти.
Жеребцы чужие стучат копытами,
Огненные гривы поди поймай!
Пешками рожались, тузами битыми —
Вымолили мамы далекий май.
Майка «Манхеттен»
И кока-кольчики.
Звон безответен
За разговорчики.
Прочь от печали
Чик — и отчалил
Тетрадный Титаник по тонкому льду ноября.
Говорит гитара, а я не слушаю.
Вянут переборы по-над столом…
Выкушаю стопку, селедку скучную,
К золотому храму попрусь козлом.
Выгонят в пустыню — а мне не холодно!
Дом пожгут задаром — а мне не жаль!
В зауральском пабе с бутылкой «Хольстена»
Посмотри, как пыжится мой пожар.
Шпилями шили
Небесный занавес.
Вотще вершили
Бесслезный благовест.
Осень подула
В черные дула.
Полковник Пьеро наконец-то дождался письма.
Голосили гуси, летя над городом,
Колотились клювами о рассвет.
Ты проснешься слухом, орехом колотым
И тебя отпразднует твой сосед,
Выметет из дома метелкой рисовой
На следы полозьев ее саней —
И катись на полюс, снега расписывай.
Может, по пути завернешь ко мне.
Следует джоджо
За паттеранами,
Яблочной кожей,
Словами, странами.
На дне кисетца —
Собачье сердце.
Бумага в камине горит, обещая покой…

09.01

Логрия

Прошлогодние обиды
Снегопады замели.
В зимних гаванях Тавриды
На приколе корабли.
За дымком печных окурков
Легионы голубей.
В переплетах переулков
Заплутаешь — хоть убей.
Ангелочки белой глины —
Расписное баловство —
По обветренным витринам
Караулят Рождество.
За окошками решетки,
На дверях висят замки.
Непотребные девчонки
Зажигают маяки
Ровно в полночь. Остальное
Засыпает на закате.
Полотенчико льняное
В головах моей кровати
Будто шепчет: Спите страны,
Где уже не побывал.
Баю-баю ураганы,
Маргариты, Дон-Жуаны,
Львы, драконы, великаны,
Баю-баю, карнавал.
11.01

АРТЁМ ТАСАЛОВ

из книги стихов
Воздух


*  *  *

Хотел я нечто произнесть
хотел я словом уловить мыслицу некую
хотел, да вот....
но фраза разошлась в моих руках как ветошь
и змеи расползлись
глубокое сияло солнце
факир был пьян
смеялся...



*  *  *

Смотри, мой паж:  я наблюдаю зиму.
Глубокая, бездонная  зима.
Седая, мудрая  --  она не умирает:
она бессмертна.  Вечная Зима.
И вечный снег струится, упадает...
но никогда не сможет он упасть.
Смотри, мой паж, смотри на эту зиму:
в ней жил твой господин века. Века...
Здесь, в этой зиме, училась любви душа твоего господина;
четверть Пути господина твоего пришлось на эту Зиму,
когда искал он Любовь.
Четверть Пути он был этим снегом, этим холодом, этим светом.
Смотри, мой паж, в белую вечную зимнюю душу господина твоего.
Да. Не всегда он цвел как первый подснежник,
не всегда он таял как снег и растекался многими ручьями,
не всегда он был горек и сладок как первая липкая почка,
не всегда он был прозрачен и зелен и нежен как первый листок,
не всегда он был велеречив и пышен как летняя густая буйная зелень,
не всегда он был так великолепен как праздничный месяц Август,
не всегда так щедр  и  плодоносен так печален и знающ как осень.
Он был еще строг и вечен и чист как эта зима.
На зиму Вечную,
На Зиму Строгую,
На Зиму Чистую  --  смотри!



*  *  *

В разрушенный хрусталь снегов поющих
вошла душа моя с веревкою на шее
кристаллы  синевы ночей хрустели как навек прощались
под железной пятой весны.

Рыдай, сердце.

Так  смертники детей своих не увидав перед разлукой
шагают отрешенно в безнадежность последнего коридора
где их зажмурясь от страха предают смерти
служители весны.

Так, что ли?

Кто скажет нам о том что будет там
пружина бытия нить днк распуститься в шнурок мальчишки
и разбредутся гены поколений входя самозабвенно по колени
в творящийся хрусталь живых снегов поющих  --

Осанна! ...

 
 
*  *  *

Среди  цветов  осталась ты душа
в малиновых васильках заблудился я навсегда
ромашка на губах
божья коровка слетает с перста ребенка
и добрые идут дожди
куда ни  ткнусь  --  раскрытые объятья
везде мой дом
повсюду братья
блаженны дети так сказал Господь.
 

 
*  *  *

Загостился здесь все пьяные лежат
душно от сгоревших свечей тел человечьих
серая парча в сумерках утра утренняя звезда
трезвый что я здесь делал был отбывал повинность
страдал когда смеяться надо было
довольно все уже не больно
о серый ветер утра плоть моя дыханье восходящее земли
прощайте спящие цари рабы в обнимку вперемешку
звезда звезда звезда моя лечууууу



*  *  *

Не оправдала музыка надежд твоих душа
ты поняла молчанье лучше
в шум дождя ушла ты в шорох мокрых листьев
в улыбку обреченного лица
навстречу смерти с гордой головой шел человек
шагала жизнь ему навстречу но омраченный он ее не видел
и утешался музыкой дождя он говорил Меня похороните
в листве осенней пусть укроет снег мои глаза уставшие все видеть
я стану полем снежным нежным алым светом
когда оно сияет на закате скупого солнца зимнего зима
вот смерть моя успокоенье в кристалл снежинки память воплотится 
и разольюсь я талою водой навстречу жизни
где меня не будет  Так он сказал и обнял мокрый клен и он
услышал музыку вивальди она дышала в шорохе листвы сама  собой
дождем и откровеньем улыбки обреченной и надеждой
была дождем и кровью тишиной
он улыбнулся и затих в покое
его укрыла ночь без  сновидений.


   
*  *  *
 
То пух ли с тополей летел
иль древний бог осеменял живую землю
гортанный голос рагу пел
и тополиный пух входил в ситару
и пусто было на душе
друзья в тюрьме  умов и стен
но семя белое летело
и придавало жизни смысл
и жизнь жила животворила
брела задумчивая мысль
сама с собою говорила
за нею вслед река текла
волна у берега плескалась
в пустое небо под рукой
весло неслышно опускалось
весло гребло наискосок
а на корме сидела Дева
украсив лотосом висок
совокупления хотела
и эта Дева жизнь была
и эта Дева смертью стала
и рага сонная плыла
и семя белое леталаааа



*  *  *
 
Мир летит на меня словно стая испуганных птиц.
Золотая смола света солнца на хвое ресниц.

Раскрываются веки  --  живая обложка очей,
Бесконечная жизнь начинается с этих страниц.

Сотворением слов начинается крик бытия,
Повторением слов забавляется эхо гробниц.

Лепетанью листвы, лепеча отвечает дитя,
Научились молчать безнадежные  души убийц.

Забывая отчизну рабы на галерах поют,
Расцветают под плетью цветы изувеченных лиц.

И поют соловьи, обезумев от розы лица,
Разрывают шипы красотой очарованных птиц.

То ли роз лепестки, то ли  перья разорванных птиц
Осыпают, кружась, утоленные стрелы ресниц.

Беззащитный ребенок уснул на обочине зла,
И седые волхвы перед ним опускаются ниц.

Недоумок Артем проживает в темнице тоски,
Я глаголю ему в синем свете духовных зарниц!



М.Врубель "Демон поверженный"

Бессмыслица жизни меня превзошла
С разорванным сердцем живу напоследок
И в сумерхах мира сухая зола
Сгоревших надежд осыпается с веток
Прозрачными крыльями в небо гребя
Последние ангелы тают высоко
И нет никого кто бы взял на себя
Огонь поцелуя безумного БОГА



Диптих "Безумие"



1 Омрачение

Прелюдия смерти, заломлены руки, опущены крылья.
Надежда осталась как черные сучья железные прутья разбитого
дзота под небом торчать.
Проходят все мимо себя и надежды и дыма отчизны не видно над
мертвой разорванной кровлей.
Здесь крови народа стихами поэта костями скелета убитого брата
остались навеки.
Вода здесь такая сырая здесь ветры такие сырые сквозные
удушье тяжелого лета
безвылазны грязи забытой зарытой в забвение вбитой
пропитой россии.
Здесь нелюди цедят столетья как годы и серые дети хватают за юбку
бегущую тень невозможной свободы.
Я здесь умираю ежеминутно здесь родина смерти.
Сочтите безумным за это признанье а лучше убейте.
И черные пятна ползут растекаясь по лику зари.
Проказа разъела последние души и трупы живут и плодятся на этой
когда-то и кем-то за что-то проклятой земле но земле ли?
На этом бетонном приплюснутом шаре под куполом страха.
Пройду незабудкой в забвение смерти,
увольте от жизни в кровавом тюльпане,
я вынес что вынес, а то что не вынес  --
пусть этим подавятся черви и черти.
И я как не я уходящий в безумье за грань пониманья в страну одиноких
и я говорю что не пробили сроки колосья не сжаты и если паду я –
то это от бога и значит так надо.
И шагом неверным спускаясь все ниже под черные своды
безумного мира
шепчу я проклятье тебе  --  Люциферу и то что имею от мира иного
-- тебе не предам я в кровавые руки.
Да вынесут воды холодные Леты мой прах на блаженные бреги рассвета.



2  Воспоминание

Слезы льются курю сигареты дукат. Ночь.
Спит жена догорая бенгальским огнем на несбывшемся празднике жизни.
Мы пришли посмотреть на живую поляну цветов.
Нам показали улыбку развязной бессовестной смерти.
Эта улыбка заслонила собой небеса.
В черном туннеле бреда закрылись наши глаза.
А когда мы глаза открыли  --  на  земле  --  в  аду уже были.
Удав в аду читай наоборот удав в аду печаль его черна.
Веселые черти в белых панамах учили нас жить в аду.
Они нам сказали, что  мы в раю представьте юар в раю.
Они нам дали дуду, что бы в нее дудя мы славили это место и это время.
А за то что мы были трудными они нас изящно мучили.
Нам было больно мы плакали в объятиях друг друга.
Черти наблюдая наши слезы пьянели очень быстро сопливые краснели
пятачки и потирая потные копытца они закатывали белые зрачки.
Бесконечные с дудами толпы клубились над пустым котлом Земли.
Они трубили славу веельзевулу и целовали в задницу козла
который дерижировал технично симфонией космического зла.
Но мы не понимали нас тошнило и вытошнило черным двойником.
И черные собрались с вожделеньем в отнятые у нас дуды дудя.
И так мы все шли с похоронным маршем навстречу жизни моцарт сочинил
последняя попытка пытан был воспоминаньем заклинал стократ забвенных
нас божественный сократ отвел дуду и гордо выпил яд.
Любимая воспомни помню я.
Любимая идя к закату смерти не бойся.

Забвенные у брейгеля в плену аду удава гада аввадона но мы дойдем
и именно тогда когда все перевертыши и черти  от страха завизжат
боясь прикосоновенья нежной кисти любви рублева рафаэля михаэля
не убоимся им же предадимся о яко хворост чистому огню сто раз на дню
сгорим и растворимся испепелимся и преобразимся и встретимся
однажды на поляне живых цветов и Сам Господь утрет с лица слезу
воспоминанья которое свершилось!



*  *  *

Возможность это чистота уст нецелованных.
Возможность это белизна снегов нетронутых.
Возможность это пустота сознания.
Возможность это глубина бездонная.

И покидает ложе сна весна влюбленная,
И сладость поцелуя пьют уста,
Цветеньем трав сознание полно,
И лодочник шестом нащупал дно,
И улыбнулось сердце безнадежное,
Когда узнало что возможно невозможное.



*  *  *

Я есть ни кто иной как тот
Блаженный крест воспоминанья
Который плоть моя несет
На сломанном плече страданья.



*  *  *

Все данные слова стоят передо мной,
Как вымытые окна до иллюзии,
Что нету их, а есть одна лишь сущность,
Живущая за ними про себя.
На лица ли людские погляжу,
Или в цветок уйду самозабвенно:
Одна лишь сущность молча вопиет,
Разлитая по скатерти вселенной.

Я было думал истину узнать,
Особенность обыгрывая всуе,
Но растворялись формы бытия,
И таял снег в лучах развоплощенья.
Нога скользила по стеклу земли,
Душа из глаз выплескивалась в небо,
Созвездиями мысля не спеша,
Я осознал себя буханкой хлеба.

На дне авоськи рея над землей,
В шагах людей я ощущал блаженство,
И вспоминал касание ножа
Как высший смысл осуществленья жизни.
Я был разъят как жертвенная плоть,
Мной причастились умершие боги,
И я вернулся к самому себе,
Всего себя растратив по дороге.


*  *  *

Задрожал и качнулся перламутровый мир бытия,
Я в ладони лицо опустил, золотую улыбку тая:
Я  --  не я:  промелькнуло мгновенно мгновенно мгновенно...
Сам себе, уходящему  в  То, улыбаюсь блаженно
                                         блаженно
                                            блаженно
                                               блаженно
В бесконечности вечно бредя,
Я уперся в зеркальную твердь,
И заплакал навзрыд, как дитя,
Отразившись в конечную смерть.

Идеальный стоит монолит  --
Перламутровый Мир Бытия.
Я  --  не я:  я не помню обид,
Золотую улыбку тая...



*  *  *

Развяжите мне руки за миг до безумья
Что бы всех вас успел я обнять на прощанье
Обнимая последнего первого брата
На глазах у него я растаю растаю растаю
Пустоту обнимая и плача растеряно он
Предстоит неразгаданной тайне святого быванья
Между тем белый парус надежды над ним пролетит просквозит
Но печально потупясь его не заметит разумный
Ничего  --  я шепну с высоты с глубины отовсюду шепну пропою  --
День придет Этот День и ты взмолишься сам:
"Развяжите мне руки мне ноги всего развяжите мне душу!
Чтобы всех вас успел я обнять и поднять к небесам к НЕБЕСАМ"
Но они не поверят твоим вдохновенным слезам.



Улица Сна

Избранные стихотворения из 4 книг:
1. Ритурнель
2. Утрата Пути
3. Агония Смысла
4. Надлом
2004-2010 г.
Псков-Москва
***

Эпиграф: «Ты уснул некогда, и во сне ещё раз уснул, и, не пробуждаясь, уснул в третий и четвёртый раз. А потом пробудился, а в пробуждении ещё раз пробудился... И так каждый человек в любом засыпании и пробуждении всегда считает себя в настоящей яви и не знает другой яви, и всё остальное ему кажется сном. Вот скажи мне, сын мой, в каком ты состоянии и сознании находишься теперь? И что ты видишь вокруг себя: сон или явь?»
Пантес Киросон
«Три дня и три ночи в загробном мире»

вступление:


Спроси меня: «В чем смысл жизни?» - Я
Скажу: «Ни в чём», и оглянусь назад -
Туда, где жизни сбывшаяся линия
Такая бледная и мелкая на взгляд.


Гляди, гляди - оставленная Родина
Вмерзает в равнодушие сынов...
Там чорная, там красная смородина,
Там - отчий кров.

Вернись, вернись! - ко мне мой взгляд аукнется...
Но даже губы вздрогнуть не смогли,
Когда родная шевельнула улица
В камине сна алмазные угли.


***


    ..^..


из книги
 
РИТУРНЕЛЬ

2002-2004





…Когда ушла любовь - осиротело сердце,
С последней каплей крови кончилась песня.

***



Не подводи под монастырь души пустырь,
Не говори: "веры сума пуста".
Царапину жизни укроет смерти пластырь,
В роднике молчания утолят жажду уста.

***


Я не помню, когда я смотрел этот сон:
"Вдоль бараков цементных бреду по воде,
Там живут позабытые братья мои,
Ненавижу, люблю, презираю, забыл.

Раздвигая сырую весеннюю ночь,
Я бреду в перламутровой талой воде,
Впереди, стало быть, мой бетонный барак,
Там жена и сынок - молодая семья.

Там усну я во сне беспробудно назло,
Только вот занесу эти строки в тетрадь,
Воду в ступе еще продолжаю толочь,
Перламутровый снег догорает в дожде.

Дождь весенний в ночи подмывает бетон,
Я бреду про себя навсегда без ума,
Бдит прожектор на вышке и пес на цепи,
Вот сирена кому-то сказала - "пора".

Вот и снова кому-то пора умирать,
Что-то в школе еще я про смерть проходил,
Чьи-то крылья валяются в луже, - мои?
Ненавижу, люблю, презираю, забыл.


Дождь весенний в ночи подмывает бетон"
Я не помню, когда я смотрел этот сон.

***


Жить не умею. Живу, однако, -
Розы чающий соловей.
Ароматом не бывшей встречи,
Ветер смерти, лицо овей.

Ах, не знаю разлуки слаще
Рук немеющих - льда цепей.
Холодный пот обреченной мысли,
Ветер жизни, с лица испей.

***Сердце обнищавшее любовью
Жадная холодная печаль
Заросли чорной ольхи
Женщина - обманутая осень
Память обо мне - листком
Безжизненным и напрасным
Ты отряхнешь брезгливо
И протянешь в пустое небо
Мертвую обглоданную кисть
Мокрую обугленную ветвь.

***


Как будто из небытия себя я вижу отрешенно…
В звоне кузнечика музыка сфер разрешилась блаженно
Мальчик в траве изумрудной застыл
В бирюзовой волне бытия он свободно поплыл
Драгоценную ракушку музой забытую здесь мальчик к уху прижал
Он внимает
Он смысл вынимает из вещего мира вещей
Нежными-нежными чуткими пальцами ветра
Тронул отец сына родного чело

***


- Почто горишь ты не сгорая,
Осенний клен, насельник рая?
Почто багряные персты
В мои глаза роняешь ты?

- Твои глаза - озёра сна.
В них тонут солнце и луна…
И я твой старый верный друг
Нашёл тебя, пройдя свой круг.

***


ВЕСЕННИЙ СНЕГ

Благодарю за этот снег,
За этот редкий, запоздалый…
Воздушный поцелуй вослед
Бредущей вдаль душе усталой.

За этот редкий, запоздалый,
Как сон из детства наяву…
Как лебедь раненный, усталый
В реке сознания плыву.

Воздушный поцелуй вослед, -
Последнее прости надежде…
Я остаюсь на склоне лет
Своей судьбы таким, как прежде.

Бредущей вдаль душе усталой
Уже не нужен этот стих,
Как этот редкий, запоздалый,
Последний снег стихов моих.

***


Я всматривался в ночь своей души,
Но не увидел ни одного огня…

***


Печаль не убывает…
Как волна -
Откатится,
Что бы прихлынуть вновь.
Что есть печаль?
Янтарный омут сна,
В котором стынет первая любовь.

***


Душа, которую избрали,
Влачит повсюду за собой
Жестоко сломанные крылья
И каждый день вступает в бой
За право помнить, что крылата,
За право верить - будет день,
Когда на этот мир распятый
Воскресших крыльев ляжет тень.

***


…И хочется закрыть глаза,
И память выключит как свет.

***


ОДНАЖДЫ

Узор сознанья растворится
И выпорхнет из клетки птица,
Мгновенно канув в синеву;
Еще возможно улыбнуться,
К ребенку нежному нагнуться,
Погладить вещую траву.

Еще прозрачный день осенний
Блеснет кристаллом Воскресенья,
Взорвется алая листва;
И снегопад как чудо света
Укроет мертвого поэта,
Совсем забывшего слова.

Еще отец посмотрит строго,
И мать обнимет у порога,
Обнимет брат виолончель;
И вспыхнет память изумрудом!
Страниц исписанные груды
Исчезнут в пламени очей.

Еще жена протянет руки
Вослед немыслимой разлуки,
И долго таять будут звуки
Живого голоса средь звёзд;
Сосуд скудельный разобьётся.
И эхо больше не вернётся,
И тень уже не шевельнётся,
И это все уже всерьёз:

Так дети в кубики играют,
Бомжи бутылки собирают,
И старцы так не вытирают
Солёные алмазы слёз.

И только Дух животворящий
Шепнёт возлюбленной скорбящей
Глаголы вечные свои, -
И развернёт свои знамёна
Душа в земле Армагеддона, -
Знамёна Правды и Любви!

***

из книги

Утрата Пути

(2004-2006)



ОРФЕЙ
Ирине

Алкоголь примиряет с разорванной тканью судьбы,
вещий сон забывается, прячутся даймоны в тень,
и опять ты бредёшь, как бы свой, в сердцевине толпы,
освещая глазами мучительно гаснущий  день.

Вещий сон забывается, прячутся даймоны в тень,
не по дням - по часам ты глупеешь и катишься в синь, -
в эту чорную синь, в этот траурный бархат,  сирень,
словно гроздья салюта, из бездны безумия вынь.

С этим грозным букетом бредя в сердцевине толпы,
о как чуден ты брат! о как лик твой обуглен печалью!
где я? кто я? в плену предначертанной Богом тропы,
сам не зная себя, сам к себе я однажды причалю.

Освещая глазами мучительно гаснущий день,
прижимая сирень, словно траур, к холодному сердцу,
наяву превращаюсь в безмолвную вещую тень,
ты меня не узнаешь, любимая, я не узнаю…

***


ПУТЬ КЛЕНОВОГО ЛИСТА

Господи! позволь мне прежде пойти и похоронить отца моего.
Но Иисус сказал ему: иди за Мною,
и предоставь мёртвым погребать своих мертвецов.
(От Матфея 8:21-22)

Сказал и посмотрел бездонными глазами
На суету миров, не знающих себя.
Он был совсем один, единственный, но с нами
Любовью был самой, неистово любя.

И ненависти тень не смела прикоснуться
Его пречистых уст, его пречистых стоп.
Он знал, что всем дано когда-нибудь проснуться,
С любовью навсегда соединиться чтоб.

Пойдём! - Он лишь сказал, - возьми себя с собою:
Чело своё и грудь, и руки для Креста.
И человек пошёл, растождествив с толпою
Себя - он выбрал Путь Кленового Листа.

…

….И Ветер прошептал единственное Слово
Кленовому Листу, и обезумел тот,
И вышел из себя, и Клён Златоголовый
Блаженно осознал блаженного исход.

В зияющий провал, в небытие как будто,
В могилу пустоты - он бросил сам себя…
И он уже не знал, что совершилось чудо,
Любовью став самой, неистово любя.

***


ВИДЕНИЕ БОМЖА В СНЕГОПАДЕ

В косых лучах таинственного света…
Е. Шешолин

В косых лучах таинственного света
Шёл пьяный бомж, похожий на меня, -
Живая тень, живой фантом поэта
В ретроспективе гаснущего дня.

И снегопад живописал в закате 
Судьбу души, отчаянной давно.
Переплетались тени трех распятий,
Причудливо ложась на полотно.

Покрытый плащаницей снегопада
Растаял город в сумерках времён.
И пьяный бомж, как обыватель ада,
Смотрел вокруг, обозревая сон.

Пустыня необъятная и пламя
Заката - мёртвое, как памятник, стоит.
И мёртвая давно пустая память
Загробно и безжалостно молчит.

За горло ухватив бутылку водки,
Как ядовитую, но верную змею,
Он выдавил мычание из глотки,
И запрокинул голову свою.

Он зелье пил змеиное, как воду;
Он видел всё, он ведал всё, он был
Никем, ничем, он просто был. Без роду,
Без племени, без имени, без крыл.

Я сделал шаг, и сумерки сгустились,
Зажглись огни бессмысленного сна,
Забегали вокруг, засуетились,
И вспыхнула, как лампочка, луна.

Я сделал шаг, другой, припоминая
Кто я такой и как меня зовут.
О, как сладка ещё тщета земная!
О как ещё огни её влекут!

***


ЭТЮД В БАГРОВЫХ ТОНАХ

Красная Пресня в детстве его туманном.
Протуберанцы чорного злого солнца.
Чорные птицы в разорванном небе сердца -
Зрелище это проникновенно странно.

Что ты стоишь с циркулем возле бездны?
Кровью своею в чорное  небо брызни!
Школьному уху речи твои полезны -
Что говоришь умершему при жизни?

Красная Пресня, красная Пасха, ало
Разум пылает, мысля свою причину.
Крепче прижми к лику свою личину, -
Мало тебя остается, совсем мало.

***


ОТВЕТ

А у нас грибной сезон - декабрь-январь.
Не гляди в глухой тоске на календарь,
Погляди в мое окошко - на заре
Распустились снова розы в январе!
На дворе - уже зеленая трава,
На деревьях - мандарины и айва.
Грозовым сердитым ливням в январе
Не спугнуть того, кто в пухе да в пере;
Чуть южнее Монтерея в океан
С головой ныряет серый пеликан,
И идут-плывут вдоль берега киты,
Расширением пространства заняты.

Елена Тверская
"Открытка с видом из Калифорнии"

А у нас декабрьская хмарь.
Я не знаю, что такое календарь…
Погляди в мое окошко - серый свет
Собирает клены чорные в букет.
На дворе - то лужи, то ледок
На деревьях - голо, видит бог!
Но январский вещий снегопад
Остановит слякотный распад.
В бесконечный снежный океан
Я нырну, как чорный пеликан,
Белый кит собора проплывёт,
Золотым зрачком мне подмигнет…
Это не открытка, - это сон
Длящийся с неведомых времён…

***


НОВЫЙ ГОД

По чорной набережной вдоль
Реки Великой в ночь пространства
Идет семья полюбоваться
Китайским фейерверком что ль.

У младшего глаза горят,
Он знает радость воплощенья.
Серьёзен старший, ибо ад
Предстал и сделал предложенье.

Жена танцует на ходу,
Умеют женщины смеяться,
Когда мужчины в пустоту
Пути как в зеркало глядятся.

Вот это радость - "новый год"…
Господь, дай силы засмеяться!
И мне растягивают рот
В улыбку ангельские пальцы.

***


Всю жизнь я учился у сна
Я сон золотого руна
Я лик на волне изумрудной
Я сень для пилы многотрудной
Я пони того самурая
Я вился под сакурой рая
Я воль молодая луна
Багряное лезвие сна

***


В. Кр.

Кое-что накропали,
На рифму попали.
Море книг пролистали,
Усталыми стали.
Конопли покурили,
Проникли не в суть.
Поорали попили,
Пора бы уснуть.
*

Зеркала - наша вечность,
Могила - удавшийся стих.
Остается - беспечность
Прозрений пустых.
Вот светает уже…
Улыбаюсь рассвету.
Хорошо на душе,
А души то и нету.

***


НЕ ПУТЬ ПОЭТА

В коридоре, в туннеле, в трубе,
На тромбоне, свирели, губе
Я иду, я играю, пою,
Безысходность вдыхаю и пью,
Выдыхаю весёлую грусть,
За любое безумье берусь.
Оторвало все руки и ноги,
Приведеньем струюсь по дороге.
И почто этот мне коридор,
Поворот и дурацкий повтор?
Ну-тка вылечу дымом в трубу,
Поимею судьбу и табу.
Там такая небесная синь!
Мой товарищ по песне, прикинь.
И одна только музыка сфер
Оправдает аферу афер -
Пренебречь своим лакомым "я"
На безбрежном пиру бытия.

***


Чорные птицы в разорванном небе сердца
Тебя уже нет но ты ещё помнишь свет
Мертвые звёзды перетекают в пальцы
Удары небесных клавиш взрывают земную твердь
Музыка смерти переполняет чашу
Любовь выходит из берегов ума
Это безумье распахнутое в сиянье
Отчего Ока в разорванном сердце сна
Чорные птицы это живые буквы
С пальцев поэта сходят в глубины книг
Море сознанья их поглощает жадно
Неисследимы смыслы его игры
Тебя уже нет и ты ничего не помнишь
Музыка смерти мёртвые звёзды пыль
Кружится ветер перебирая буквы
Алые листья льются в могилу сна

***


ВКУС ЯЗЫКА

Друг мой, познавший вкус языка,
Друг мой, искавший сладость соска…
неизвестный автор

Вкус языка познать невозможно, друг:
Это язык познает иное.
Голуби крошки снимают с рук,
Млечной галактики заливное.
Ухо вбирает в улитку звук,
Господи сердце мое немое.

Стадо и поле - Эллада сна.
Это забыть я еще не в силах.
Друг мой, все мы - Его Волна,
Мы отражаем Его Светила.
Только зачем все ещё вольна
Все уничтожить слепая Сила?

Сладость соска Соломон узнал,
Вот и сложил золотые притчи.
Мы только тени в Элладе сна,
Неуловимые трели птичьи.
Я, как и ты, повторяю за
Эхом лепечущего косноязычья.

***


ЭПИТАФИЯ   (в некотором роде)

Я приводил в порядок стол:
Там сотни книг и письма друга.
С похмелья разум чист и гол,
А в сердце сладостная мука.

Обложка каждая тепла
Теплом руки родного брата.
Томов и томиков тела,
В меня входили вы когда-то.

Искал я мудрости как мог,
Я мудреца искал живого.
Да что поделать, видит Бог -
Предел мой писаное слово.

А между тем изнемогла
Душа от книжного общенья:
Увы - не выросли крыла,
Для чаемого превращенья.

И я тогда похоронил
Свою надежду, став бескрылым.
И эту книгу сочинил,
Как сам себе могилу вырыл.

Обмыл себя и обрядил,
Сказал напутственное слово,
Перекрестился, и забыл
Кто я такой, и что такого?

Поэтому - живая тень -
Поэт, - и нет ему союза:
Он умирает в тот же день
Когда его коснулась Муза.


***

Войти в тишину незаметно как в сон,
Пройти водолазом по самому дну,
Увидеть людей открывающих рты,
Как снулые рыбы немого кино.

Движением листьев они говорят,
Деревья - смиренные пленники сна.
Вот ветер ладонью ощупал лицо
И плавно отпрянул в траву.

Молчание - сила несущая мир
Над солнечной бездной любви.
Вот первенец-лист оборвался в провал,
Исчез в запредельную синь.

Туда оборвусь, оборвался уже.
Мерцают и пляшут живые огни,
То вечные Эйдесы - ангелы сна
Меня провожают в ничто.

***


ЯЛТИНСКИЕ НАБРОСКИ


СЕНТИМЕНТАЛЬНОЕ

Грядущая Ялта, простое купе,
Семья устремилась на юг,
Чтоб там раствориться в толпе,
Вступающих в огненный круг.

Мерещится море моим сыновьям,
Жена предвкушает волну…
Я был здесь когда-то… Таврида, салям!
Твой траурный воздух вдохну.

И ноги мои по кремнистому дну
Шагнут, поднимая муть…
И первую в жизни припомню весну,
Весь, так называемый, Путь.

Брызги летят на моих сыновей,
К прибою жена бежит…
Молитвенный коврик жизни моей
Сердечной струной прошит.

Успею ли крикнуть - Прощай! - кому?
Гроза над Ай-Петри - в глаза.
И это уже не понять самому,
И никому не сказать.

Родная, не нами начертан Путь.
Всему, что сбылось - аминь.
Родная, пожалуйста, просто будь.
Какая глубокая синь…

***


ПАТЕТИЧЕСКОЕ

Любовь сказала мне во сне -
Она грядет, и чтоб дождался.
Индийской песней день в окне
Уже звучал и улыбался.

Дождёшься траурной листвы,
Когда она, изнемогая,
Скользит по улицам Москвы,
Как слякоть жолтая, живая.

И в эту траурную грязь
Ты опусти лицо смиренно,
Сладимой речи вещий князь,
Поэт-изгой проникновенный.

Так ожидай и так живи -
Не выше слякоти дорожной.
Таким ты дорог для любви,
Как сам сказал ты, - невозможной.

***


ЭЗОТЕРИЧЕСКОЕ

Когда понимаешь, что нет пути -
Это проблеск первых зарниц
Утра солнечного в груди,
Гомона вещих птиц.

Когда понимаешь, что нет пути -
Ты наблюдаешь ум,
Держа его, как змею, в горсти, -
Холодные кольца дум.

Когда понимаешь, что нет пути, -
Можно закрыть глаза
И облегченно шепнуть "прости"
В чорные небеса.

Под ними жил ты мильоны лет,
К ним обращался ты,
Ибо ты верил, что это - свет.
Видишь - они пусты.

Пусты пути твои не твои,
И сам ты совсем не сам.
Это просто узор любви
Бежит по ничьим глазам.

Глаза - как небо, они - пусты.
Растаял твой путь, поэт.
Обиды, ужасы и мечты:
Тебя вместе с ними - нет.

Ты спросишь глупо - а что же есть?
И будешь опять - дурак.
А впрочем, можно еще поесть,
Вломиться в любой кабак.

***


ВПЕЧАТЛЕНИЯ

Принимаю спасительный душ и сызнова - на балкон.
Вторая сигарета особенно хороша.
А если запить её свежим айраном, -
Желудок и лёгкие облегчённо вздохнут.
В домике Чехова я вдруг заплакал,
Словно сам здесь медленно умирал.
Зато на Ай-Петри было красиво:
Такой потёмкинский караван-сарай.
Фото с львёнком и с медвежонком,
Чорное, терпкое сок-вино,
И на прощанье - жолтая тюбетейка,
Пожилой татарки родное лицо.
Где-то рядом ракетная база,
Белые купола обсерватории,
Редкое стадо овец бегает взад-вперёд,
Ожидая очереди на шашлык.
Так и залёг бы здесь на диване
С кальяном гашиша на плавный взлёт…
Но автор пьесы решил иначе -
Экскурсовод зовёт.

***


ОТЪЕЗД

Последняя сигарета на случайном балконе в Ялте.
Сквозь крону инжира - море;
Оно дышит полуденным солнцем.
Удушающе душно.
Глоток зелёного чая.
Капли пота текут по телу…
Слова мудреца из раскрытой книги непостижимо уместны:
"Только в абсолютном отсутствии концептуализации
       обретается совершенный покой
                 Абсолютного Присутствия".
Его имя Рамеш Балсекар.
Он всё ещё жив в Бомбее.
Я не поеду в Бомбей,
Я не поеду в Иерусалим.
Моя последняя первая сигарета здесь и сейчас -
На случайном балконе в Ялте в день отъезда в Москву.
И ещё он сказал:
"Ни одно индивидуальное "я" не переживёт смерть".
Странно, но эти слова не пугают;
Они питают как чай,
Как дым сигареты,
Как близкое море.
Капли пота по телу текут,
Созревает инжир,
В занавесках шевелится ветер,
На столе - три пустых рапана,
И сухой букет горных трав.

***


послесловие к Ялте

Я купил право сделать круг в бассейне океанариума,
Держась за плавники двух афалин-дельфинов.
Одного из них успел крепко обнять и поцеловать в голову, -
Целый день прекрасного настроения.

*
Ялта, август 2005


SМЕРТЬ

Ранняя осень, кажется можно продлить
Летние сны, золотое тепло бесконечно.
Хочется жить, все еще хочется жить
Ласково нежно доверчиво грустно беспечно.

Это как смерть, как беда, отвести в синеву
Очи, и длить сумасшедшую пляску сознанья,
Всуе себя убеждая: живу ведь живу ведь живу,
Удостоверившись сказочным мигом касанья.

И до всего, до чего дотянуться еще
Может рука или глаз, или мысль или вера,
В детстве глаза мы когда открывали на счет,
Что бы друзей отыскать в голове Гулливера.

Что же ничтожу себя я упорно за так?
Что ли на голос сирены бреду как лунатик?
Осень бросает в ладони холодный пятак:
"Прибереги", говорит - "перевозчику хватит".

***


SМЕРТЬ-II диптих

Опять за старое - холодный ветер здесь,
Листва осенняя клубится.
За две недели облетает весь
Парад листвы, и под ноги ложится,
Как те знамена брошенные в прах…
У населенья вытянулись лица…
Не ведаю - в каких еще мирах
Дано печали перевоплотиться.
Мне всё равно уже почти, почти…
Я этот прах оплакивать не стану,
Не потому что вечность впереди,
А потому, что этим прахом стану.
*

Не вериться, что это говорю
Но вот ведь - говорю, иль - говорится?
Чей это заговор? Кого я тороплю
Перевернуть последнюю страницу?
Что знаю я о жизни? О себе?
Как пусто всё на этом белом свете…
Упасть бы в ноги матушке судьбе,
Спросить её - зачем ей шутки эти?
Дождь не устал еще, а я уже
Навеки, навсегда, непоправимо…
Ножом сознанья чиркнуть по душе,
И тишиной разлиться по равнинам.

***


ИСХОД ЛЕТА

Сентябрь в зелёной поре.
Солнечный луч на дворе
Играет с ребятами в мяч,
Тёплый уже - не горяч.

Солнечный луч на дворе,
Мир заблудился в игре.
Время сходить с ума…
Скоро зима.

Играет с ребятами в мяч,
А он убегает вскачь.
Мальчик за ним бежит,
Лучом золотым прошит.

Тёплый уже, не горяч, -
Тает в закате дач;
Тает осенний день,
Все превращая в тень.

Тенью руки тянусь,
Ночи лица коснусь,
И растворюсь в ночи...
Сердце молчи.

***


48 оборотов вкруг светила пронеслася
Матушка земля сырая с дня рожденья моего,
Но, видать, пока не очень булка жизни пропеклася,
Стало быть еще вертеться может статься - о-го-го!
Солнце тихую работу выполняет как по нотам,
Плоть уже не розовеет и глазенки не блестят,
Если только уподобясь лупоглазым идиотам,
Не вольешь в себя с испугу омолаживающ яд.
Жизни грустная волынка ноту тянет еле-еле,
На пеньке, да на полянке, пригорюнившись, сижу.
Стало быть судьба такая, стало быть мели Емеля
Воздух крыльями поэта - делай вид для куражу.
А потом - еще немного этих самых оборотов
Совершит земля сырая вкруг сияющего лба,
И отчалит лодка жизни от печали и заботы,
Выйдет павою на сцену эта самая судьба.
Только смеха разольется оглушительное эхо,
Мальчик сложит из бумаги самолётик и опять
Спросит кто-нибудь у Бога: "Подскажите, как проехать
В зоопарк существованья, что бы прыгать и скакать?"

***


НОЧНОЙ ВЕТЕР В СЕНТЯБРЕ

Ветер возьми мою душу
Вдаль унеси
И заблудятся стрелы тоски
Целится в горло
Тени текут по земле
Чорное море
Листьев шумит во мгле
Ощущаю
Тихий  восторг
Тяжесть исчезла
Агония сна
В дуновении ветра -
О...

***


МИР 

Мир таинственен не потому, что мы мало знаем о нем,
а потому что мы ничего не знаем о нем и никогда не узнаем.

Если же ты никогда не узнаешь мир, - почему бы тебе не забыть о нём,
а вместе с ним - о себе самом: ведь ты всегда был центром этого мира?..

***


Олегу Горшкову

...и задыхаешься
молчание зовёт
и в сон срываешься как в лоно
недоуменье утро вызывает
и целый день останется оно
как эхо около  бродить
вдыхаю смерть
бессмертье выдыхаю
увидеть снег
ещё увидеть снег
шептать - люблю
прости не понимаю
ещё желанье вывернет кишки
ещё тоска пронзит невыносимо
ещё слова как изморось сойдут
в осенний мозг
ещё полшага в пропасть
и можно наяву уже уснуть
нарисовав блаженную улыбку
тому кто здесь
присутствие
аз есмь

***


ЯБЛОКИ

В. Антропову (Радуге)

Собираю яблоки
На заброшенной даче
Солнечный день
Октябрь

Трава ещё зелёная
Вся-вся усыпана
Стою на коленях
Удобней так

Преклонив колени
Собираю яблоки
И улыбаюсь

Господи здесь я
Где Ты поставил
Вечная осень
Солнечная плоть

***


ПРОХОЖИЙ

Ты идешь незаметно в безликой толпе,
Освещая пространство улыбкой смиренной…
Я хочу умереть, улыбаясь тебе,
Мой читатель и брат,  мой Господь сокровенный.

***


ПЕРВЫЙ СНЕГ

Московский снегопад, ты сердце моё рвёшь.
По слякотным полям бреду бомжом небесным.
Скажи, моя душа, как долго ты живёшь
В пространстве плотных тел изгоем бестелесным?

Доверчивый асфальт пружинит под ногой,
Вскипает слякоть чуть и тает так смиренно,
Что трудно мне признать, что я ещё живой,
Что город предо мной - коленопреклоненно.

Любовь, тебе одной печаль моя и боль.
Ау, ау, ау! - в толпу, в метель и стужу.
Раздует пламя сна послушный алкоголь,
И сам себя до дна я выверну наружу.

Зачем я здесь? Зачем? В пустыне мёртвых лиц?
Но каждое из них - моё отображение.
С последнею листвой я повергаюсь ниц,
Оставив под метлой своё воображение.

В прозрачной пустоте - в потусторонней тьме,
Никем не видимый - мой путь не существует.
Бушует снегопад в бессмысленной Москве,
И Ангел в облаках колоду душ тасует.

***


ЦИН-ЦИН
памяти В. Набокова

Мой бедный Цинцинат, ты верил что туда
Пройти сквозь миражи родного обустройства
Совсем не состоит особого труда.
Я зритель твоего напрасного геройства.

Вот алый небосклон, вот синий, вот еще
Пестрит палитра воздуха и неба.
Куда ты сиганул - герой небритых щек
И черного сухого хлеба?

Там, за спиной - картонный Вавилон,
Паяц-палач и медленная нота.
Здесь - осмотрись - хрустальный небосклон,
И вездесущая улыбка идиота.

Постой. Не проклинай ни веры, ни любви.
Зажмурь глаза и замолчи навеки.
Почувствуй мерный гул в густеющей крови,
Прозри ничто сквозь стиснутые веки.

Мгновение - всего. А, ну-ка - оглядись.
Ну что же ты молчишь и плачешь потрясенно?
Душа моя, душа! - немедленно проснись!
Но ты уже глядишь вокруг себя влюблено…

Там, где проснулся ты, блаженный Цинцинат,
Воспомни обо мне - божественная цыпа!
Распятый на кресте - кровавый пью закат,
И плачу, плачу я, как цвет роняет липа.

***


…Начала нет. Конца не видно.
Не видно этому конца.
Александр Шапиро. Черновики

…и жизнь прошла, как черновик,
за чтением премудрых книг...
Как черновик, как сон во сне,
как тени тень в чужой стране…

Такое знание - хоть взвой.
Предупреждал Екклесиаст…
А впрочем, что же: ты живой,
ну а на бедность Бог подаст.

***


…Как-то даже радостно в кущах райских,
Средь зеленых цитрусов - след распада
Углядеть: краснеет ли клен китайский,
И позолотило ли дуб, как надо?
Елена Тверская
ОСЕНЬ В КАЛИФОРНИИ

В моросящем сумраке,  в сером свете,
Выхожу из хауса на работу.
Про себя, сколь хочешь, на жизнь посетуй
Чорный тополь встретит твою зевоту.

А навстречу - вящие азиаты
Мельтешатся вялыми муравьями.
В сером небе плачет им бог распятый,
Копошатся души в себе, как в яме.

В арматуре сучьев сырые галки
Гомонят цыганами в переулке.
И гудит судьба в шепотке гадалки -
Словно сбитый с толку пчелиный улей.

На семи ветрах продувных - Россия,
Словно знамя кровью во тьму сочится.
Сколько слякоть снежную не меси я, -
Все равно с пути я обязан сбиться.

Вот и сбился, Лена, с пути давно я.
Над волнами чорного океана
Я не голубь, - ворон святого Ноя,
Что навеки сгинул в плену тумана.

***


…и душа моя выпросит неба кусок,
побираясь в развалинах сна.
Геннадий Кононов


Первый снег утишает похмельный синдром:
Улыбнуться, пожалуй, могу.
А печаль Ихтиандром
Ныряет в мозгу.
*

Это тело потащится в снежную нежь
Ублажать свою немощь вотще.
Вот бери жемчуга,  и пригоршней ешь,
В пустоту улыбаясь, вообще.

Там невидимый ангел-хранитель стоит,
Соблюдая доверенный пост.
Он замолит твой грех и обиду простит,
Потому что он вечен и прост.

И поэтому, жемчуг хрустя ледяной,
Я светло улыбаюсь, светло…
Потому что стоит у меня за спиной
Ангел-брат, поборающий зло.

Оказалось, надежды мои не сбылись,
И уже никогда. Никогда.
Обступила как в детстве небесная высь,
Растворились, как призрак, года.

Я успею еще покачать головой,
Забывая себя наяву.
Прошепчу, лепеча: Боже мой, Боже мой…
Я уж целую вечность живу.

Вспыхнет синее пламя - коснется очей,
Талый жемчуг прольется из рук.
И придуманный мир разворотом плечей
Уничтожится  в  гаснущий звук.

***


РУССКАЯ МАХАЯНА

Белые, белые, белые, белые храмы -
Рамы блаженства, контуры Божьей любви.
Поздно иль рано узнаешь, что жизнь - это рана,
Руки хирурга в крови.

Вот и аукнулись нищие божьи сто граммов, -
Угли живые теплятся, дышат в крови.
Жизнь это вечная вещая песня брахмана,
Жертва любви.

Это - театр, это - старинная драма.
Прихоть случайной с первого взгляда любви.
Если сумеешь глаза оторвать от экрана,
Значит - живи.

Белые, белые храмы -
Контуры Божьей любви.
Русская Махаяна,
Благослови…

***


48

Звенящей тишины нет ничего прекрасней,
И пустоты ума блаженства нет сильней.

***


МЕТАМОРФОЗА

I   

Сон стоит, словно омут, и в омуте сна
Синий сом под корягой живёт.
Ему тысяча лет.

Он огромен и мудр, и ему не тесна
Эта бездна немеющих  вод.
И не нужен ему белый свет.

Знает сом-старожил, что в неведомый час
Сон растает блесной в синеве,
Тело брызнет как плеть.

Ослепительно яркий раскроется глаз.
И в живой изумрудной траве
Будет синяя бабочка млеть.

***
II   комментарий к стихам от автора

Последнее стихотворение, которому я дал название как всегда после того, как поставил точку, - МЕТАМОРФОЗА - вдруг, побудило меня объяснить себе самому, как оно появилось и о чём оно, главным образом, сообщает читателю. Побудило, вероятно, потому, что оно получилось интересным, не смотря на то, что я писал его так спокойно, как будто делал очередную табуретку, стукая по клавишам клавиатуры и поглядывая время от времени на экран монитора. И вот этот контраст между прозаичностью процесса написания и таинственным для меня же результатом, остановил мое внимание на себе и понуждает сказать следующее. Явного вдохновения не было. Первые строки пришли обыденно из моего постоянного внимания к образу жизни-сна, когда феноменальный мир суеты осмысливается в концепции сновидения. Концепция древняя, как сама мысль, но когда подступаешь к ней сам - она оживает и завораживает своей глубиной. Итак, "Сон стоит словно омут, и в омуте сна". Что же там мне надо увидеть? Вспомнилось детство, когда в тамбовской деревне, куда я ездил на лето к тете, ребята травили байки о том, что мужики ловили в речном омуте гигантского сома, вбив в берег рельсину, привязав к ней канат с гигантским же крюком, на котором была жареная курица. Сом должен был быть никак не меньше 4 метров. Вспомнил, как сам лет 20 тому назад сидел в резиновой лодке на одном из волжских затонов и вытягивал на донку из чорной многометровой глубины лиловых сомиков в полтора кг. Вспомнил, что рыба в глубине один из любимых образов поэтов-мистиков. Вспомнил, что сам во сне был гигантской мудрой рыбой… Итак, "Синий сом под корягой живёт. Ему тысяча лет". 1000 лет - образ времени нашего эона. Сом - свидетель зарождения мира. Он ровесник омута сна. Первая строфа - трехстишие, терцина. Не хотелось подгонять образ в прокрустов квадрат четверостишия. Поэтому и дальше пойдут терцины. Лаконичные, как обрубки фраз. Без лишней пиитической болтовни и тумана. "Он огромен и мудр" - это очевидно. В некотором смысле, сон - демиург этого сна.  "И ему не тесна эта бездна немеющих вод". Да, она ему впору - ибо мера его знания, равного только его забвению, именно - бездна. "Немеющих вод" - воды как тело, как плоть мира сна, молчащих, как не имеющих слова. Камни - могут заговорить и они говорят, ибо камень уже есть форма. Воды молчат. Они безформены. Они - материя-матерь сна. "И не нужен ему белый свет", ибо сом-сон сам порождает свет в своем сновидении. Здесь сон порождает солнечный свет. Когда мы спим - мы можем видеть солнце. Но мы - спим. "Знает сом-старожил, что в неведомый час сон растает блесной в синеве". Да, ибо тот, кто уснул, знает, что он спит и однажды проснется. Но не знает когда. Иначе сон не был бы сном. "Блесной в синеве", потому что в образе блесны есть мгновенность метаморфозы: блесна-блеск-молния, блесна-смерть. "Тело брызнет как плеть". Не сразу нашел нужный глагол для того, что бы передать то, что произойдет с телом в мгновении метаморфозы-смерти сна. "Брызнет как плеть" - несомненная удача. Динамика и пластика вместе. Тело рыбы и плеть - одно. Брызги как тающий взрыв тела сна. "Ослепительно яркий раскроется глаз" - это солнце иного мира, это глаз новорожденного ребёнка. И это же - мгновение осознания истины между двумя мирами, между сном и сном. Предвечное осознание, явь, которое потенциально присуще каждому сознающему существу. "И в живой изумрудной траве" - произошла смена характеристик материи сна. Теперь это - изумрудная трава.  "Будет синяя бабочка млеть" - метаморфоза произошла: синий сом - синяя бабочка. Синий цвет - опознавательный для объекта метаморфозы. Возможно, это бабочка из гениальной притчи Чжуан-цзы, который долго не мог понять: толи он Чжуан-цзы, которому снится, что он бабочка, толи он бабочка, которой снится, что она - Чжуан-цзы. В конце - концов, это недоумение неустранимо. В нашем случае кому-то снится, что это сом стал бабочкой. Бабочка млеет, ибо природа сна есть блаженство. Не будем забывать об этом в наших скорбях, дорогой читатель! Стихотворение выросло само из себя безо всякого плана с моей стороны. Вероятно, это то, что надо для того, что бы поэзия пребывала сама собой. Пусть поэт смиренно пребывает "частью речи", как верно подметил Бродский. Вот так и получается: в этом мире ты честно делаешь табуретку, а в мире ином - происходит стихотворение. И последнее - все сказанное выше не имеет никакого отношения к самому стихотворению.



***


Осознавая, сознавай,
Как хлещет небо через край
В хрустальные бокалы глаз;
Как белый занавес снегов
Освобождает от оков
Виной повязанных всех нас.

Виновных не было и нет:
На всех один ложится свет,
Одно сознание на всех.
А это значит ты один
Всех отражений господин, -
Ликующий бездонный смех.

И оказалось - нет пути
Что бы куда-нибудь уйти:
Повсюду встретишь сам себя.
Сон или явь - не всё ль равно?
Забыв ответ, смотрю кино,
Любимой кудри теребя.

***


SМЕРТЬ-IV

Смерть вспоминается как сон
Давно и намертво забытый
Словно тает глыба ледяная

Словно в сумерках утра
До боли родной силуэт
Обретает прозрачную плоть

Разлука казалась вечной
Забытое тело послушно стоит
Одно огромное сердце

Так
исчезают
звёзды

***


ЧЕЛОВЕК

Этот сон не начинался
Пробуждения не будет
Ты всего лишь отраженье
Тень послушная Тому
Имя чье неизреченно
И Присутствие незримо
Кто создал самозабвеньем
Форму поиска Себя

***


ТВОРЧЕСТВО

Ты вышел в путь, как выступил в сраженье.
Ты думал с миром? Нет - с самим собой.
Все остальное - мрак воображенья,
Из бездны сна ниспосланный судьбой.

Круженье звезд под черепом примата
Неповторимый выткало узор.
Воображенье - это ль не утрата?
Ему - вся слава, слава и позор.

Живой свечи свершилось угасанье,
Разбилась маска, снятая с лица…
Ты потерял себя в одно касанье
Непостижимой милости Отца.

***


СУДЬБА

В одну и ту же воду не войти,
Снег прошлогодний не поцеловать.
И ветку жизни, что в твоей горсти,
От дерева судьбы не оторвать.

Пей то, что есть. Не можешь петь - молчи.
Ты, верно, думал выбор есть у нас?
Под сердцем бьют холодные ключи,
И злоба дневи твой иконостас.

Попробуй улыбнуться: этот жест
Не так уж прост в концепции конца.
Но он достойно выразит протест
Всему что есть - живого мертвеца.

А хочешь - плачь. Слеза смывает сон,
Как туш актера - вспыхнувший азарт.
Звучит в мозгу абсурдный Мендельсон,
И школьники выходят из-за парт.

Иных миров ты не пригубишь сок.
Не правда ли - достаточно уже?
В твоей горсти не ветка, а песок.
И море дюн дымится в мираже.

Быть может, здесь бродил Экзюпери
И бредил принцем маленьким своим.
В конце концов, проснись или умри:
Исход один - Твой выход, Элоим.

***

СИНИЙ ВАЛЬС

О. Родионовой

Синяя женщина смотрит куда она
Вещие вещи повод еще смотреть
Какая ей разница если лицо луна
Сестра моя смерть

На той стороне луны которая не видна
Целую вечность гуляет она одна
Серебряной пылью  стали ее глаза
Если луна слеза

Чорные травы на той стороне луны
Бархатный голос льется ли лунный свет
Вздыхают сиреневые валуны
Раз в сто лет

Раскроешь книгу - вспенятся два крыла
Только сердце читает такие два
Дай нам Боже честно сгореть дотла
Тогда оживут слова

***


СТАРЫЙ КЛОУН

Алексею Рафиеву

Спать спать по пааалаатам...
Пионерское детство.
Вырос мальчик аббатом
С фиолетовым сердцем.

В этой бархатной бездне
Злое крошево звёзд.
Что еще бесполезней
Нарисованных слёз?

Ведь и сам ты - рисунок,
Праздник детским мелкам.
Голодарь, недоумок,
В Божье Царство welcome.

***

ПЕЧАЛЬ

Если душу выкрасить в чорный цвет,
И украсить звёздами алых ран, -
Персефона выйдет на белый свет,
Пригласит тебя в золотой туман.

И её мгновенно узнаешь ты,
Потому что память твоя пуста.
И в груди твоей расцветут цветы
Темно-синие, как её уста.

Изумрудный кубок в ее руке,
На плечах ее - серебристый плащ.
Только ты не стой перед ней в тоске,
Удержи себя: улыбнись, не плач.

Поклонись ей вежливо, пригуби
Воду Стикса и - вслед за нею - вдаль
Золотого сна как во сне греби…
Это всё, что есть у тебя, печаль.

***


ГОВОРИТ ГРЕЙ

памяти А. Грина
....

Ах, как крепко рубиновые гудят,
Словно в небо поднялся гигантский шмель!
Я сегодня снова как эльф - крылат.
В голове - душистый, привольный хмель.

Рассекая пряное море сна,
Воду жизни пью, словно в детстве - квас.
И проснулась в сердце моем - весна,
Горько-сладкая, как медовый Спас.

Погоди матрос отдавать концы:
Вон бежит Ассоль к моему борту.
Ай, звенят на туфельках бубенцы!
Ай, сладка слюна у неё во рту!

***



ОКНО В ЯНВАРЬ

Редкий мелкий стремительный снег,
Шорох шин вдалеке, чернота тополей,
Двухэтажные, трех - купол церкви поверх,
Непроглядное небо людей.

А в себя загляну - еще меньше примет:
Застарелая боль, молчаливый вопрос.
Он стоит в темноте уже тысячи лет,
И его обхожу я за тысячу верст.

Память, что тебе надо в мгновении сем?
Я бы ластиком стер тебя нахрен совсем.
Дом под №3 и кв. №7,
Это циркуля шаг в пустоте.

А в окне этот мелкий стремительный снег,
Он залижет кровавую краску "аз есмь".
Купол церкви - свидетель: потерянный смех
Археолог любви откопает вот здесь.

***


АЗ-БУКИ-ВЕДИ терцины

И тайны больше нет, и тайной стало всё.
И слово выговаривать темно.
Скажу "Басё".

Гудит веретено
В искусных пальцах Вечности румяной.
Бродяга-ветер точится в окно.

Воображенье пьяной обезьяной
Стальные прутья восприятия трясёт.
Воистину есть тайна без изъяна.

Есть красота, которая спасёт
Кого-нибудь когда-нибудь, быть может.
И есть Пастух, который мир пасёт.

Тогда зачем стальные прутья гложет
Та обезьяна? И глумливый смех
Зачем из лиц ваяет наши рожи?

Смерть странников закутывает в мех
Своих звериных ласковых объятий…
Скажу "Ламех".

Под бременем проклятий -
Стоит на четвереньках человек.
Ах, как некстати…

Двадцать первый век
Все тот же век пещерного медведя,
Жующего у стойки чебурек.

Кому - бабла, кому амбары снеди.
А нам попреж высматривать в небах
Аз Буки Веди.

Не суть в хлебах.

***


ЯНВАРСКОЕ УТРО

Снежная дымка с утра.
Шире раскрою окно.
Это Веданта-сутра,
Божественное кино.

Свежая мысль с утра…
Ах как она чиста!
Мир, как любимую Книгу,
Может читать с листа.

Книга, она - ничья.
Тонкая дымка чая…
Плещется Божий свет
В сердце твоем, поэт.

***


ЯНВАРСКИЙ ВЕЧЕР

А дымка снежная стоит,
И в нежных сумерках слоится.
Душа томится и болит,
Что не умеет раствориться.

Что не дано ей перетечь
В прозрачный мрак январской ночи.
А тело шепчет - дай мне лечь,
Мне боль твою терпеть нет мочи.

Ложись, родимое, ложись…
Я полечу одна на встречу
Тому, в котором моя жизнь,
Который боль мою излечит.

***


ЯНВАРСКАЯ НОЧЬ

Деревья в инее.
Свет фонарей в снегу.
Пространство синее
Куда смотреть могу.

А небо низкое,
Одной звезды мерцание…
Смертельно близкое
Воспоминание.

Ночь бесконечная
Молчаньем обстоит.
Дорога млечная
Передо мной лежит.

И как бы звон в груди,
И как бы в путь пора…
Да только нет пути,
А есть одна игра.

В ночи таинственной
Я не спешу домой.
О, Ты, Единственный,
Придёшь ли Ты за мной?…

***


МУЗЫ

Довольно задавать вопросы:
В конце концов, ответа нет.
Расчесывай любимой косы
И молча плачь, поэт.

Оставь себе лишь это дело:
Когда молчанием полна,
Душа оплакивает тело
Изменчивое, как волна.

Весь этот мир на взмах ресницы
Течет, и плавится навзрыд.
И как листва слоятся лица
В блаженных рощах Аонид.

***


НЕКТО

Душу пуша как шерсть,
Вылезу в зимний лес.
Уш у меня аж шесть,
И носопырка ес.

Жамко снегает путь,
Чиркает свиристель.
Мня же привольно туть:
Кажная знает ель.

Ета - свали в туман,
Хожий, не попадись:
Ежели шибко пьян,
Вытащу твою жись.

Стрёмно кусать ежа,
Днакось бывает - шож:
Ежели хороша
Выпивка, закусь - ёж.

Трынкать, однако ж, псец.
Мудрость вельми проста:
Ежели ты писец,
Чирка твоя остра.

***


ПОЛЫНЬ -

Чорная в белом снегу полынь,
Скорчившись, стоит на пустыре.
Притормози, прохожий, поостынь.
Полынь и ты - тире.

Отрезок ниоткуда в никуда
Останется, когда не станет нас.
Полынь горька, как детская мечта
Горька сейчас.

Сладка надежду слабому. Вотще
Он будет ждать сладимую весну.
Чем глубже ожиданье, чем горчей
Из нежных губ вытаскивать блесну.

Тогда ты вспомнишь чорную в снегу:
Стояла, скорчившись от боли, та полынь.
Кровь если капает, я видеть не могу.
Не знаю как, но - вынь.

Забудется немыслимая боль,
Губа срастется в сладкий поцелуй.
На памяти, как снег, осядет соль.
А ты не бойся - в дудочку подуй.

Ай, чорная! Ай, мёртвая! В снегу!
На волю ветра - душу свою вынь:
Она узнает вечную тоску
Тире - полынь.

***


Но пойдут дожди, и день настанет -
У горшочка прохудится дно,
И, цветок, как память, прорастает,
Прорастает в землю все равно.
Елена Тверская

…А я хотел бы потерять
Остатки памяти, как цвет
Кленовые теряют листья,
Безропотно сходя на нет.

Остатки памяти, как цвет
Осенних сумерек - взывают
К тому, чего здесь больше нет,
И не было, и не бывает.

Кленовые теряют листья
Деревья, живопись творя.
И дворники макают кисти,
Как в сон, в палитру октября.

Безропотно сходя на нет,
Волна сознания томится,
Единственный взыскуя Свет,
В котором память растворится.

***


Пес на цепи ума -
Ингредиент абсурда.
Убийственная зима,
Уютная юрта рта.

Скажи - "изумруд" - замрут
Чорные вьюги юг.
Зимородки снуют
Саван поэту шьют
Цветистый восточный юг.

Да по снежному полю безбрежному,
Долго ль еще идти
Голому, пьяному, нежному,
Сбившемуся с пути…

Это душа России
В адскую ночь ушла.
Осия звал мессию
Милостью…
Иншала!

***

"Иншала" - означает "если Богу будет угодно"


ДЕЛО ПОЭТА

Хлеба чорного давал,
Буквы тёплые крошил,
Ничего не понимал,
Просто было хорошо.

Если ты не при хлебах,
Не терзайся, погоди.
Слово лживо на губах,
Если слова нет в груди.

Ведь недаром хлеба дом
Означает Вифлеем…
Плоть и слово суть одно.
Господи, кому повем?

Будешь взвешен на весах…
У поэта дело - речь.
Белый голубь в небесах,
По земле гуляет меч.

***


Память больше не греет. Одна только боль -
Луч кровавый заката сквозь чорные тучи.
И пьянит моё сердце судьбы алкоголь,
И плыву я по небу под песню уключин.

Эта песня такая - как скрежет зубов.
Внешней тьмы оформление выше похвал.
Постановщик выводит на сцену любовь, -
Начинается шквал.

Утону - все равно: по песчаному дну
Побреду наугад, в никуда, раздвигая
Толщу синего сна, поднимая волну
До блаженных небес, серфингистов пугая.

Но и здесь - неотступная вещая боль,
Словно некий маяк в лабиринте забвенья.
Обнули мою душу, святой алкоголь,
Разомкни безысходности звенья.

***


ПРОЩАЛЬНЫЙ ВАЛЬС

Вот и снег пошел… Хорошо.
Снегопад в окне, словно друг ко мне, -
Старый друг седой из иных миров…
На его плечах - ледяной покров.

Проходи, садись. Помолчим как встарь.
На моём столе в этот раз - февраль.
А в твоих глазах - бесконечный путь…
Не зови ещё, просто так побудь.

Просто так побудь, не зови ещё,
Вот и жизнь прошла, как слеза со щёк.
Дай мне руку, друг, вот моя рука.
По щекам скользят облака…

***


ГОЛОС ЛЮТНИ

Там где сон серебрится
Как чешуйка на дне,
Голос лютни струится
Снежной вьюгой во сне.


Все нежней и чудесней
Голос матери - Ма...
Колыбельная песня,
Голубая Зима.


Хороводы снежинок,
Снежных бабочек смех.
Обезумевший инок,
Целомудренный грех.


Сон течет и слоится
Мириадами лиц.
Голос лютни струится,
Чуть касаясь ресниц…

***


МАРТОВСКИЙ СНЕГ

Сергею Сапоненко

Снегопад продолжается тысячу лет.
Я родился и умер, а он продолжался.
Пребывает и кружится матовый свет,
Это мартовский снег в облаках залежался.

Завтра зелень обрызгает веточки лип,
Но увижу не я изумрудное пламя.
Если ты откровенно в забвение влип,
То как небо пуста и чиста твоя память.

Только сердце ещё сокращается что ль,
Только ноги по слякоти чапают сами.
И живет в голове невесёлая боль,
Инда очи печальные плещут слезами.

Это все отвлечение в сторону от
Белизны живописной невообразимо.
Это мартовский снег упадает с высот,
Милосердье Отца донося к нам незримо. 

***


Жизнь прошла незаметно как опытный тать,
Как июньская ночь в полусне…
Силы есть приподняться ещё, но не встать
В полный рост исполину, и не
Кружку хлебного квасу к разбитым губам,
Улыбаясь игре, - поднести.
Только мертвые мысли - докучливый спам -
В голове, словно мелочь, трясти.

Это смерть на блесну очумелой весны
Тебя ловит, уже не таясь.
Это явью становятся вещие сны,
В толще памяти ярко светясь.
Это витязь пудовое взвесил копьё
И прищурилс

ДИАНА ЭФЕНДИЕВА


ВИВАЛЬДИ. ВРЕМЕНА ГОДА. ЗИМА

Бритвой мечется снег между скрипичных струн...
Allegro non molte, да. Безысходность, зима...
Притяженье и власть двух фосфорических лун
на вертушке всю ночь сводят тебя с ума.
Старой, стертой иглы бег, и пластинки хрип.
Да динамик фонит, захлебнувшись тоской.
Вторник. Вивальди. Плачь, тупо в окно смотри,
Лбом прижавшись к стеклу, рот зажимая рукой.
Это лишь синтез нот, прихоть маэстро, ложь,
Он ведь не мог узнать и сочинить вперед,
Дословно, боль и любовь, странный февраль.
Но, что ж
скальпелем тонкий смычок душу на части рвет?


ДЖАЗ ДЕКАБРЯ

Это джаз декабря.Это джаз
наступившей зимы, чей мотив
обозначил излом моих фраз
и издерганность рифм.
Это ритм декабря. Задержись,
раскуси этих звуков драже.
просто взглядом скользи – эта жизнь
– суета. С высоты этажей
хрип вороны, как будто взаймы
у осипших, надтреснутых труб.
Не умом, всею кожей пойми,
что наградой за труд
увернуться как от ножа
от любви,– будет графика дня,
черно-белый декабрь, и джаз
для меня...


РУМБА

Целуй меня в губы.
Танцуй со мной румбу.
Руки –
то стебли, то плети?
Тела наши вертят
звуки.
Пружина движений
в язвительном жженьи
касаний.
Любви странный танец,
то бархат, то глянец
желаний.
Слепые танцоры
На шпаге минора,
бемоля.
У ритма во власти,
Пронзенные страстью
до боли.
Целуй мои плечи.
Прижмись ко мне крепче,
сгорая
танцующим богом.
Осталось пол-вздоха
до рая.


ЖЕСТОКОЕ ТАНГО

В шелке узкие бедра,
плечи обнажены...
Бешеным взрывом аккорда
встречи обречены
если б на вальс! – на танго –
гибель, пожар, огонь!
Чувствуешь: жадно, жарко
лижет твою ладонь
шелка язык? И нервный
танец ломает, скользя,
наши тела. Кто первый
взмолится: так нельзя?
Ты ли шепнешь: хватит...
я ли выдохну: стой!
Темно-синее платье
плавится под рукой...


* * *

на место выжженной любви поставлю яркую заплату
помою пол, проветрю дом, и очиню карандаши
заклею окна наконец... какая мизерная плата
за тяготение к огню – лишь пара крылышек души!
а там весь вечер снегопад, и до весны собачий холод
тем лучше – варежки свяжу с узором северной страны
и даже в мыслях нет летать, и тайный не найдется повод
а только чешется рубец ожога с левой стороны
но если полная луна, но если ураганный ветер
и ты у черта на рогах, и город снегом замело
забыв про шрамы на спине, я снова брошу все на свете
и стану легче мотылька, свое седлая помело...

***

У меня ничего не осталось.
Ни двора, ни гроша.
Пожалей. Мне нужна Твоя жалость,
не душа!

Пожалей. Неумело, неловко,
как голодного пса
у дверей затрапезной столовки
на часах.

Ни любви не прошу, ни участья.
Унизительней, злей,
дай мне долю собачьего счастья.
пожалей!

Я не плачу. Тебе показалось.
Странно пусто в груди.
Только жалом впивается жалость.
Я довольна. Теперь уходи.

***

Тебя условности не держат? И меня...
Пусть бесполезно что-то изменять,
выпутываясь каждый день из тлена -
лишь глубже увязает коготок...
Но душ родство вдруг разглядит росток,
Пробившийся из темноты и плена.
Пускай Ты - Дождь. Но я сама - Вода.
Забыв значенье слова «никогда»,
Цветок распустится... И это будет лето -
Придуманное посреди зимы
и невозможное, как сочетанье «Мы»,
Но будет где-то. Где-то... где-то... где-то...



ДЕКАБРЬ

Может, просто  сидеть на заднице,
тусклых дней теребить чётки,
в преферанс играть, или в "пьяницу"...
Или, может, уехать в пятницу,
разорвав ниточку к черту?

Бесполезную птицу синицу
в небо выкинуть, в волю,
Хлопнуть дверью, и не проститься...
И беспомощно так влюбиться,
до болезни, до боли.

И в соленом вокзальном прибое,
слепо тычась в чужие шубы,
вдруг почувствовать - стала собою,
И твоей захлебнуться любовью,
наугад попадая в губы...


НОЧЬ

Густое небо вишнего цвета
и звезды - как косточки из варенья
в прозрачной склянке с прошлого лета -
повторенье.

Сорвутся звезды... Но прорастут ли
из них деревья  под слоем  пыли,
или ранят тебя их пули -
навылет?

Выскреби, вычерпай  угощенье -
тягучую приторность неба - ложкой.
Ночь бездонна до отвращенья...
Тошно.
быть снегом, следом, отпечатком
от каблука;
с руки потерянной перчаткой;
быть как рукав

реки, который слишком долго
в тебя впадал;
быть лишь влечением, не долгом,
быть как вода;

вписаться в твой округлый почерк,
в наклон, нажим,
быть не в строке, а между строчек
как миражи;

быть самым низким реверансом
безликих свит;
быть кровью жертвенного агнца
в дань нелюбви.


***

На место выжженной любви поставлю яркую заплату,
помою пол, проветрю дом, и очиню карандаши,
заклею окна наконец... Какая мизерная плата:
за тяготение к огню - лишь пара крылышек души!

А там - весь вечер снегопад, и до весны собачий холод...
Тем лучше - варежки свяжу с узором северной страны.
И даже в мыслях нет летать, и не найдется даже повод.
А только чешется рубец ожога с левой стороны.

Но если полная луна, но если ураганный ветер,
и ты у черта на рогах, и город снегом замело,
забыв про шрамы на спине, я снова брошу все на свете,
и стану легче мотылька, свое седлая помело...
     

***

Она лепит котлеты,
     липнет к ладоням фарш.
             Ты заходишь на кухню,
             садишься за шаткий стол.
     Контрабасы и трубы
     играют походный марш.
             Ты устал от вражды
             за десяток лет как за сто.
     В бесконечной осаде,
     Молчаливой войне миров...
             Белый флаг полотенца
             испачкан с краев и рван,
     И вы оба давно забыли,
     как пахнет кровь,
             та что бьет, и бьет,
             и бьет в виска барабан!
     Как стучит ненасытная,
     Как она хочет побед...
             А ты слышишь дробь,
             но нет силы руки поднять...
     И, не глядя в глаза,
     Вы съедаете свой обед,
             разделенные как стеной
             серединой дня,
     вашим высшим качеством,
     вашим количеством битв,
             прошлым - тайным и явным,
             предъявленным по счетам,
     и уходите на войну
     за участок любви,
             уцелевший в области сердца
             или где-то там...


***

Не сложности хочу, а простоты -
Не воевать под флагом пустоты,
А танцевать, не оставляя следа.

Смириться с неизбежностью потерь
И жить - сегодня, и любить - теперь,
А не трубить отбои и победы...

И радоваться милым пустякам:
Ржаному хлебу, кружке молока...
Не ведать зла. Не предаваться лени.

Смотреть на мир с улыбкой мудреца.
И сказки без печального конца
Рассказывать ребенку на коленях.



ТЕХНОЛОГИЯ ПРОЩАНИЯ
60 МИН. ДО

...смотришь ли,
ощущаешь
это как трагифарс:
доски,
платки,
цветочки,
недорогой атлас...
носят по кругу стопку,
крестят меня анфас.
скоро откроет топку
некто,
и скажет
«фас».
50
...что там они? колумбарий?
клумба
гербарий
колумб
в общем, ботаника, милый
что ни пришло б на ум –
история,
география,
прочая ерунда,
купрум,
берилий,
барий...
химия – это да.
40
кто бы убавил громкость?
что теперь кутерьма.
так оплакивать емкость
всяческого
дерьма...
я не вообще.
я узко.
в рамках сухих досок.
хрен теперь, трясогузка,
с пяточки
на носок...
30
раньше мне было легче,
нынче сама легка...
тем,
кто еще не вечен
не разглядеть кивка
сверху.
купи бинокли,
линзы,
пенсне протри, –
так же ты одинок ли
снаружи,
как изнутри?
20
вечером
будет пьянка.
вот и упейся в хлам,
чтобы твоя изнанка
треснула пополам.
мерзко
или «культурно» –
выглядеть,
жить, –
и что,
если в итоге – урна
урна
а в ней – ничто?
10
...вроде расходятся?
славно.
детям привет, жене.
жаль,
как всегда – о главном –
времени уже нет.
помни сушеный профиль
дерзкий всегда и злой...
0
...все мы такие профи
в искусстве
лежать
золой

ЛЕОНИД БАРАНОВСКИЙ

ИЗ ПРОПАСТИ БЫТА И ПРОЗЫ...

Из пропасти быта и прозы
доносятся вновь невпопад
извечные наши вопросы
“что делать” и “кто виноват”.

Давно стало чёрное белым,
а белое брошено в хлам,
но кто виноват и что делать,
как прежде, неведомо нам.

От этих вопросов проклятых
ведём бесконечный отсчёт…
Что делать? – искать виноватых –
а что мы умеем ещё?


ЧТО ГРЕКАМ? СОКРАТЯТ СОКРАТА...

Что грекам? Сократят Сократа –
взамен Платон иль Ксенафонт…
Умами, что ль, Русь не богата
иль выродился генофонд?
А мы бездумно повторяем:
“Умом Россию не понять…”
И ни хрена не понимаем –
ума-то неоткуда взять.


ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ ПРОСТРАНСТВА, БЕСПАМЯТСТВО РОДНОЙ ЗЕМЛИ...

Тысячелетия пространства,
беспамятство родной земли…
Пытаясь выйти из славянства,
куда мы от себя ушли?
Тому, кто прошлое забудет,
до будущего не дожить…

Уже идут другие люди
другую родину любить.


НИЧЕГО ОСОБЕННОГО В ЭТОЙ ЖИЗНИ...

Ничего особенного в этой
жизни нету, коль судьба – игра.
Не скули, не жалуйся, не сетуй,
взяв её “на понт” иль “на ура”.

И швыряя именно такую
на постель, на кон иль на весы,
куш срывай, отчаянно блефуя,
путая противнику “рамсы”.

Втайне понимая, Кто здесь рулит,
будь в одном уверен до конца:
против лома много разных “мулек”
быть должно в загашниках Творца.

И дыша последней горстью света,
как молитву “это” повторяй:
не скули, не жалуйся, не сетуй –
доиграй…

ВСЁ, ЧТО ОСТАЛОСЬ, - В БЫЛОМ...

Всё, что осталось, – в былом,
в будущем времени нет.
За поминальным столом
встретят другие рассвет.

Слышишь, умолкла труба?
Ржа съела вещую медь…
Думал, что это – судьба?
Нет, заурядная смерть.


ЕЩЁ В ТВОЕЙ БЕЗДОННОЙ СКЛЯНКЕ...

Ещё в твоей бездонной склянке
отрава плещется на дне…
Плесни глоточек чёрту, ангел,
поверить: истина в вине.

Обманем истиной друг друга,
которой в мире этом нет,
что не причина для испуга
и страхов на исходе лет.


КАК ВЫШЛО ТАК, НЕ ПОНИМАЮ...

Как вышло так, не понимаю,
что всё, чем в жизни дорожу,
и всё, что нужно мне, теряю,
а что не нужно – нахожу.

Неразрешимая задача,
всю жизнь внушающая страх:
что ни находка – чушь собачья,
что ни потеря – полный крах.

Одно лишь это мне зловещим
и представляется в судьбе…
Я не про деньги, не про вещи –
я о тебе и о себе.


КАЖДЫЙ СОН - КАК ДОРОГА К ДОМУ...

Каждый сон – как дорога к дому…
До сих пор дома нет у нас.
Спать ложимся с тобой – как в омут.
Просыпаемся – как в первый раз.

Новой строчкою стихотворенья
Проявляется сквозь эфир
наше утро, до грехопадения,
до изгнания в этот мир.

ВСЁ ИГРАЮ, ИГРАЮ, ИГРАЮ...

Всё играю, играю, играю
в бесконечную чью-то игру.
Столько лет я в стихах помираю,
а по жизни никак не помру.

Затянулась игра, счёт ничейный,
хоть не ведаю, против кого
я уселся на эти качели,
что взлетают до света того.

Это вам, знать, не мат за три хода
или там в “подкидного” игра, ?
сел с восхода ? играй до захода,
от заката ? играй до утра

А на “минусе” или на “плюсе”, ?
с кушем тут не сорвёшься уже…
Никакой я игры не боюся,
а от этой мандраж на душе.

Не видать ни конца и ни краю,
но предчувствую я - перебор…
А покуда играю, играю,
Раз не помер ещё до сих пор.


Я ЧУЖИЕ МИРЫ БАЛАМУЧУ...

Я чужие миры баламучу,
чтоб в своём эту боль пережить…
Неужель я живу, чтобы мучить
тех, кого не могу не любить?

Я рождён не для тьмы, а для света,
но, светясь чёрным светом души,
я судьбу золотую поэта
растранжириваю за гроши.

За гроши, за копейки - не даром…
Но другого пути просто нет:
чем черней искры чёртова дара,
тем виднее другим Божий свет.


С УТРА - ВИНО...

С утра – вино… Конечно, это пошлость.
Зато пощады долго не просил.
Я целых десять дней терпел, а больше
и дальше так, ей-Богу, выше сил.

А телефон молчит и писем нету…
И если ночью снова не усну,
бродячим псом пойду по белу свету,
чтобы навыться вволю на луну.

Тебе приснятся вдруг аккорды Баха,
и ты проснёшься, выглянешь в окно,
а там – луна и дохлая собака,
весь день с утра лакавшая вино.


ЖИЗНЬ ИДЁТ ПО ТРЕКЛЯТОМУ КРУГУ...

Жизнь идёт по треклятому кругу,
а над визгом обыденных драм
журавлей понесло ветром к югу,
память сердца несёт к северам.

Жизнь грядущая кажется трудной,
а былая всегда хороша…
Пролечу над тайгой и над тундрой –
пусть погреется стужей душа.

Пусть оттают замёрзшие слёзы,
здесь душе не вставать на дыбы…
Ей теплее в былые морозы,
чем в сегодняшнем пекле судьбы…


В ТЕМНОТЕ ЛИШЬ ВЕРШИНА ГОРЫ...

В темноте лишь вершина горы,
словно дьявольский знак золотится.
Ты пришла в этот мир до поры –
ты зачем поспешила явиться?
Хоть зажмурься, хоть нет – этот свет
кто-то очень безудержно тратит.
Он горит столько дней, столько лет,
что его на две жизни не хватит.

Понимая законы игры,
по которым играют без правил,
ты паришь у подножья горы –
тьма клубиться и слева, и справа.
Понимая законы игры,
как ты можешь парить в мире этом,
где во мраке трещали миры,
порождённые дьявольским светом?

Как тебя в темноте я нашёл?
Или ты догадалась не сбиться?
Ты пришла – я ещё не ушёл,
ты пришла – свет ещё золотится.
И плюю я на дьявольский знак,
и впадаю в твоё притяженье…
Ты пришла в этот мир, чтоб я знал
о безвременном нашем рожденье.


ТЕБЕ ЕЩЁ ПО СИЛАМ ЮНОСТЬ...

Тебе ещё по силам юность,
а мне о ней не вспоминать.
Слова замёрзнут, льдинку сплюну –
тебе на льду не замерзать.
И не оттают эти звуки,
не утекут с шальной водой…
Тебе ещё по силам муки,
которых не было с тобой.
Тебе ещё по силам горе,
которое не обойдёт,
а у меня не кровь из горла
и не рыдания – а лёд.


ЛЕГКО СКАЗАТЬ: ЗАБУДЬ ОБ ЭТОМ...

Легко сказать: забудь об этом…
Я б эту память рвал зубами!..
А вы бывали в кабинетах,
где вас пинали сапогами?

Я тоже, может, стану добрым,
как вы… Вы всё уже забыли?
А вам-то в пах или по рёбрам
с размаху сапогами били?

Они пропахли гуталином,
и сапоги, и кабинеты…
А вас месили, словно глину?
Легко сказать: забудь об этом…


БЕССМЕРТНАЯ ДУША... ОСОБЫЕ ПРИМЕТЫ...

Бессмертная душа… Особые приметы:
со всех сторон на ней клеймо стоит: тюрьма…
Как хорошо, что я могу быть не поэтом
и в горе от ума, и в счастье без ума.
Как хорошо, что я неведомые слёзы
могу стереть с души невидимым смешком.
Бессмертная душа, дитя тюремной прозы,
уходит на этап почти с пустым мешком.
В нём вечный чифирбак, махорка, полотенце,
да ложка, а на дне – заветная тетрадь,
в которой по ночам малюет экзистенци-
алистское перо, о чём не рассказать
при свете дня, когда иных существований
иные ”я” извне врываются в меня…
Бессмертная душа полна чужих страданий,
но нету в ней чужих ни мрака, ни огня.
О, Боже, тьма и свет во мне и я же – между.
Всё выбрано давно. Душе не нужен щит.
Бессмертная душа одну хранит надежду,
что этот путь сама, коль надо, завершит.


ВСЁ ОТДАМ ТЕБЕ Я, КРОМЕ ВОЛИ...

Всё отдам тебе я кроме воли.
За меня держись иль не держись –
я не дуб, я – перекати-поле,
и несёт меня по свету жизнь.

Многие за это укоряли.
А тебе?.. неужто не понять:
ты вросла в судьбу свою корнями –
нам с тобою век не вековать.

Чувствуешь, откуда дует ветер?
Где меня он только ни носил...
На бегу тебя случайно встретил
и остановиться нету сил.

Не жалей. Не рви, рыдая, корни.
Жизнь прекрасна тем уже, что в ней
множество других растений, кроме
тех, что существуют без корней.


ГИТАРЫ ТРЕВОЖНЫЙ АККОРД...

Гитары тревожный аккорд –
и памяти бьётся копилка…
Я помню не ванинский порт,
а кировскую пересылку.

И, вроде бы, с той стороны
уже мне никто не ответит,
но бьётся стекло тишины,
и мрак оглушительно светит,

и дальше за ним – что за чёрт? –
зияет небесная дырка,
в которой не ванинский порт,
а кировская пересылка…

Я тот? – но другие глаза
во мне этой боли внимают.
Я тот? – но другая слеза
во мне эту боль омывает.

И всё-таки только такой
я памятью душу спасаю.
А тот ли я или другой –
про то на том свете узнаю.


ЗАЗМЕИТСЯ ПО СЕРДЦУ ТРЕЩИНА...

Зазмеится по сердцу трещина...
Я судьбу не за то укорял,
что живёт где-то в мире женщина,
чей тираж – один экземпляр.

Что однажды в толпе бесчисленной
вдруг мелькнули – душа на дыбы –
лишь глаза той одной-единственной
из другой, не моей судьбы.


ЭТИ БАЙКИ, ХУДОЖНИК, И СКАЗКИ...

Эти байки, художник, и сказки
хороши для безгрешной души.
Загрунтуй полотно чёрной краской
и по чёрному чёрным пиши.
Так пиши, чтоб ни зги, ни просвета,
так пиши, чтоб темно, как в гробу…
Не портрет же ты пишешь с поэта –
нет, художник, ты пишешь судьбу.


И У СУДЬБЫ НЕ НАУЧИТЬСЯ...

И у судьбы не научиться,
как сделать этот перевод.
Вникаю в первую страницу –
не прочитать который год.

И не понять без перевода
ни слова, ни в одной строке...
Кто написал роман «Свобода»
на тарабарском языке?


Я ИДУ, КУДА ХОЧУ, ПО ВСЕЙ УЛИЦЕ...

Я иду, куда хочу, по всей улице,
и вина хлебнул сполна, и вины…
Жаль, свобода и судьба не рифмуются,
а на мой-то слух, по-моему – должны.

У меня, что захочу, всё получается,
да не выберу никак одно из двух…
Жаль, что доля и неволя сочетаются,
а, по-моему, ножом режут слух.

Что ни слово – к делу ладно прилепится,
и как складно-то: тюрьма да сума…
Понимаю же нутром, что – нелепица,
а ведь сводит до сих пор меня с ума.


НА ПРЕДЕЛЕ НЕМЫСЛИМОЙ СТУЖИ...

На пределе немыслимой стужи,
в беспросветной вопящей тиши
выбираются мёртвые души
в мир из чрева безбожной души.
Разливаются мёртвые воды,
разрывается лоно ума,
выползают из тьмы на свободу
те, кого породила тюрьма.
Выползают и с воплем: ”Доколе!..” –
не внимают суду моему…
Это я выпускаю на волю
обречённых на вечную тьму.
Порождает зверей и чудовищ
сон не разума – память души.
Окунаю перо в море крови,
бес в затылок мне дышит: ”Пиши…”
Выползают на свет Божий звери.
Но не Бог, это я срифмовал
убеждённую злобность безверья
и безжалостной смерти оскал.


НАУЧИЛСЯ ПИСАТЬ Я КРАСИВО...

Научился писать я красиво,
а в тюрьме ремесло – Божий дар.
И не даром малюю я “ксивы”
их “заочницам” - за гонорар.

И без таксы и без прейскуранта,
доверяя клиенту вполне,
я пишу о судьбе арестанта,
о любви, о душе, о весне.

Я умею писать, как им снится,
и о том, что в их душах болит…
Улыбнётся печальный убийца,
загрустит бесшабашный бандит.

Я пишу – и для них не фальшиво.
Всё им вновь, хоть слова и стары…
Как легко человека счастливым
сделать, зная законы игры.

Но тяжёл этот хлеб – хлеб поэта,
я давно уж не сплю по ночам.
Мне несут и несут сигареты,
папиросы, махорку и чай…


О МУЗЕ

Я как будто прикован
к бумаге и ручке,
может быть потому
не взлететь в высоту…
- Да сними же ты, сука, -
кричу ей, - наручники!..
но она уже спит на бессменном посту.


Я ПОМНЮ ТЕХ, КОГО НИКТО НЕ ПОМНИТ...

Я помню тех, кого никто не помнит,
поскольку те, кто знали их, ушли
туда, где вечный полдень или полночь
хранят покой неведомой земли.

Бог присудил мне так. Я задержался.
Ни в этом не виновен и ни в том,
Что, может, для того я и остался -
Тех вспоминать, кого уже никто…

Да будет и со мной по Божьей воле.
Останется один когда-нибудь,
кто будет вспоминать меня - не боле -
и, может быть, не лучшее отнюдь…


ДУДИ В ДУДУ, СВИСТИ В СВИСТУЛЬКУ...

Дуди в дуду, свисти в свистульку,
Судьба, поехали в Краслаг.
Объехать городок Козульку
не сможем мы с тобой никак.

В иную жизнь вцепиться нечем,
да ко всему и эти сны:
мне снятся розовые свечи
с плеча разделанной сосны.

Вот край Советского Союза,
трудись тут хоть 15 лет –
а что зимою нету гнуса,
зато морозов летом нет.

А утром из барака выйдешь,
пос… смотришь тут же, на снегу…
– Эй! – попкарю на вышку крикнешь,
но тот по-русски ни гу-гу.


Г. МАКСЮТОВУ (БРЕДЁМ ПО КОЛЕЕ РАЗБИТОЙ)

Бредём по колее разбитой…
О Боже! скоро ли отбой?
Конвойные собаки сыты,
их кормят мясом на убой.

Чего ж они так нудно лают?
А я голодный, как шакал.
Но вот стихи – я точно знаю –
набив желудок, не писал.

О, этот неизбывный голод
свободной в выборе судьбы:
заткнуть жратвой не вольный голос
иль стать для псов куском жратвы…

Зачем в стихах-то про кусок?
Зачем в стихах про псов рычащих?
Но жрать-то хочется, браток,
всё больше, всё сильней, всё чаще…


ЭТАП ПРОПУЩЕН ЧЕРЕЗ БАНЮ...

Этап пропущен через баню…
Что ж отдохнём на пересылке.
Я здесь не инопланетянин,
я здесь давно в своей тарелке.

Уж здесь-то я в своей стихии,
я не боюсь за свой мешок.
И все вокруг меня такие,
как я, и это хорошо.

Ганс шепчет что-то и почасту,
Сопля готовит “чифирбак”…
Я не тоскую понапрасну,
мне всё давным-давно ничтяк.

И я не думаю о воле –
зачем такие думы здесь?
И я не думаю о боли –
я просто эта боль и есть.


ВСЁ ДАЛЬШЕ, ДАЛЬШЕ, ДАЛЬШЕ ОТ ЛЮБИМОЙ...

Всё дальше, дальше, дальше от любимой…
Ну, вот и начинается мой срок.
Пути этапа неисповедимы,
а путь домой немыслимо далёе.

В “столыпине” балдёж, как на “блатхате”,
одеколон в продаже у солдат…
Гуляй, братва, покуда “бабок” хватит!
Гуляют… пьют… кайфуют… чифирят…

И некуда упрятать безысходность –
“Тройной” одеколон душе не в счёт –
вот разве что в побег рвануть – но поздно.
Вот разве что подохнуть… Что ещё?


КРУГ ДРУЗЕЙ, ОКРУЖЕНЬЕ ЛИ ВРАЖЬЕ...

Круг друзей, окруженье ли вражье,
мать ли, брат ли, подруга ли, сын,
навредит кто-то или подскажет -
ты с судьбою один на один.

Вспомни поезд с тобою летящий
за окраину мира сего…
Оглянись: и сейчас, в настоящем
нету рядом с тобой никого.


МОЖЕТ БЫТЬ, Я СЕБЯ ПЕРЕСИЛЮ...

Может быть, я себя пересилю,
если точку опоры найду.
Как возили меня по России,
так теперь без конвоя пойду.
Обречённый на вечное горе
и на чувство врождённой вины,
я дойду до студёного моря,
до окраины края страны.

Территория кончилась. Стойте! –
рявкнут в спину, и клацнет затвор…
Вашу родину-мать!.. успокойтесь,
не полезу я через забор.
Не полезу и в воду не кинусь,
не заплачу и не отрекусь…
Не толкайте прикладами в спину,
даже здесь не кончается Русь.
Ограничили родину ложью.
Не толкайте! Я правду найду…
Ну и что же, что по бездорожью,
но зато без конвоя пойду.


СУДЬБУ РАЗДЕЛИТЬ НА ДВЕ ЧАСТИ...

Судьбу разделить на две части,
запутать в былое следы…
Живёшь на окраине счастья,
в предчувствии долгой беды.

Бессмысленнейшее из поприщ
ты выбрал, вернее, оно
тебя. Ничего не воротишь
оттуда, где вечно темно.

Немыслимо освободиться
от прошлого даже в душе.
И срок нескончаемый длится,
хоть ты на свободе уже.


И СПЕЛ БЫ ПЕСНЮ НЕ ПЕЧАЛЬНУЮ...

И спел бы песню не печальную,
да жизнь весёлых мне не пела.
В любой, что ни дорога – дальняя,
и дом – казённый, ясно дело.

А срок такой – что сразу вешайся,
и сердце – на две половины,
когда жена с другим утешится,
и только мать дождётся сына.


НЕ КАНЮЧЬ НАД СУДЬБОЙ БЕСПРОСВЕТНОЙ...

Не канючь над судьбой беспросветной.
Не скули, посмотри на просвет:
ты, умея любить безответно,
не умел ненавидеть в ответ.
Ты гордыню заставил смириться,
даже в эту уверовал ложь…

Вот и всё, больше нечем гордиться,
да и это не повод, а всё ж…


И СЛУЧАЙ, КОНЕЧНО, ФАТАЛЬНЫЙ...

И случай, конечно, фатальный,
и счастье – его в жизни нет.
Поэт? Если он не опальный –
какой это, к чёрту, поэт.

И пишем хоть вкось, а хоть вкривь мы –
гортань не идёт на разрыв,
творим ли хитрющие рифмы,
кичимся ль отсутствием рифм.

Паясничаю? Так ведь боль же!
Не боль? Это значит, что – вру…
Поэт и в России не больше
включившихся в эту игру.

А то, что приходит некстати,
всё было в нелепой судьбе…
Поэт – это только читатель,
себя написавший себе.


ВЫХОД, ВИДИТ БОГ, ВАЖНЕЕ ВХОДА...

Выход, видит Бог, важнее входа.
Не ломайте души и умы:
если ограничена свобода,
это хуже всяческой тюрьмы.

Чувствую, любя людей счастливых
и без них проживший тыщу лет,
у свободы нет альтернативы,
как в тюрьме людей счастливых нет.

Я и сам счастливым был не часто,
а среди несчастных жил не раз…
Может, и любил бы я несчастных,
только ведь свобода не для нас.

Эх, раз, ещё раз, ещё много…


ГДЕ НЫНЧЕ ТЕ, КТО ПРАВДУ ЧУЯЛИ?..

Где нынче те, кто правду чуяли,
и понимали наперёд,
что лозунг дедушки Мичурина
к хорошему не приведёт.

Немногие сумели вынести
тот неестественный отбор…
Давно Природа просит милости –
мы ей не внемлем до сих пор.

Вглядеться, вроде, и не злыдни мы,
но словно бес толкает нас:
теперь законов нет незыблемых,
а те, что есть, нам не указ.

Кругом сплошная экология
и реки полные дерьма…
А все, кто выжили, немногие
убогие сошли с ума.


C ВЕЧЕРА СНОТВОРНОЕ...

С вечера снотворное,
пять утра – не сплю...
Ах ты, тварь притворная,
я ж тебя люблю!

А на что надеяться?
Травят: у-лю-лю!
Ты для них изменница...
Я ж тебя люблю.

Обольют помоями,
понамелют врак…
Будет всё по-моему,
без тебя никак.

Травлю-то я выдержу,
о другом молю:
без тебя не выживу,
я ж тебя люблю.

КАК ПОЗДНО ПРИХОДИТ...

Как поздно приходит: не надо
любовь проклинать! Ах, и ах…
Опадыши райского сада
гниют даже в райских цветах.

Случайность нежданная или
судьба?.. Всё равно не зови,
коль райские птицы забыли
про райские кущи любви…

Когда на краю мирозданья
всё припоминаем во мгле,
то плачем о райских страданьях
на грешной прекрасной земле.


НАИВНОЕ (ЖИТЬ БЫ ВСЕМ ПО СОВЕСТИ...)

Жить бы всем по совести, не боле.
И ведь каждый с совестью знаком.
Вот тебе и “правовое поле”,
о котором треплем языком.


ПАМЯТИ В. ВАГАНОВА.

Не боясь уголовного дела,
я на “киче” без дела сидел,
и держал голодовку неделю,
в “одиночке” семь суток не ел…

В общей хате потом эту байку
не протиснешь за правду: не ври!
Только ты разломил молча пайку
и кусок протянул мне: бери!..

Возвратил бы с лихвою я хлеба –
кто покажет могилку твою?
И смотрю я сквозь слезы на небо,
и тебя в небесах узнаю.


ПТАХА МОЯ, ПТАХА...

Птаха моя птаха, что ж ты не поёшь?
съёжилась от страха, крошек не клюёшь,
на исходе духа, скачешь по прямой…
Ах ты, щебетуха, воробьёныш мой…


НЕ ДО СМЕХА, НЕ ДО ШУТОК...

Не до смеха, не до шуток –
Не на доску же почёта…
Ну, хотя б один поступок,
что на небесах зачтётся.
Дольше века длились сутки,
но кончается и век…
Истекает шут на шутки,
то есть плачет человек.


ЖЕНЩИНА.

Добровольно себя то и дело
обрекаю, ликуя, на гибель…
Эти линии женского тела!
Эти женского тела изгибы!
Жизнь летит в бесконечном угаре,
а мгновения тянутся долго…
Эти выпуклости полушарий!
Эти складки нежнейшего шёлка!

Мне уже не искать идеала,
ибо понял на склоне всех сил:
по особенному лекалу
женщин Бог для мужчин сотворил

Опаляют припухшие губы,
ими жажду нельзя утолить…
Если женщина нас и погубит, 
то затем, чтобы вновь возродить.
До последнего чтобы мгновенья,
лишь любовь, принимая в расчёт,
вновь и вновь продолжать единенье
тел, и душ, и чего-то ещё.