ЩЕГЛОВ Виталий Николаевич,
ведущий инженер ЦНИИСУ и тульского филиала ОКБА, ведущий сотрудник Компьютерного Центра здравоохранения тульской области, кандидат технических наук
Родился 29 декабря 1932 года в шахтёрском городке Болохово Тульской области. Осенью 1937 года после развода матери с Королевым С.С. (в 1942 году он погиб в московском ополчении) Королев В.С. (позже Щеглов В.Н.) с матерью переехал в Тулу на улицу Коммунаров за Толстовской заставой на западной стороне, где во дворе был польский костёл. Позже мать вышла замуж за Щеглова Н.Н., который был гораздо старше ее, и с сыном переехала к нему на ул. Революции 49 (бывшая ул. Воздвиженская), недалеко от пересекающей ее ул. Ленина. Во дворе было несколько больших деревянных домов с кирпичным первым этажом и деревянным вторым, сейчас этих домов уже нет.
На большом дворе около нашего дома всегда было интересно. По утрам приезжал водовоз, затем приходила молочница, стекольщик, точильщик, приезжали угольщики с древесным углём для самовара и утюга, золотари, старьёвщики и "бывшие" – совсем старые дамы, подруги матери Щеглова Н.Н. Я гулял по двору чистенький, хорошо одетый, в белых рейтузах, за что получил прозвище Наполеон. Во дворе играл с ребятами в лапту, пряталки, в «ножички», в «расшибалку», в «чижика» … Особенно интересно было играть в пряталки в сумерках – вся душа была захвачена игрой, пылающее лицо. Вечерами сидели на завалинке, разговоры, громадный диск луны с четким рельефом гор. Но чаще я слонялся один, во дворе нас не любили. Дворяне.
На маленьком велосипеде я ездил далеко к Кремлю и далее во двор Успенского монастыря в палатку за огурцами, на углу улицы Ленина продавалось мороженое между кружками вафель. Как-то отчим принес домой шоколад, по виду похожий на буханку черного хлеба. Это осталось в моей памяти как символ мирной жизни.
Когда началась война, Тула заметно опустела. В октябре всё начальство уехало, бросив жителей на произвол судьбы. Город оказался без власти. Сразу пошло разграбление складов, улицы были усыпаны мукой, крупой, деталями какими-то... В воздухе стоял запах горелого зерна, горели элеваторы – был приказ облить соляркой и поджечь, чтобы немцам не досталось. Не дай вам Бог узнать этот тошнотворный запах горелого зерна с дымом горящей солярки! Воды не было, ходили за ней в колодцы, а электричество, как ни странно, было при слабом накале лампочек, из молчавших репродукторов как-то раз была слышна немецкая речь. Некоторые жители сбежали сразу из города ещё перед тем, как Тула была окружена немцами. Одна женщина в нашем доме (она была немкой) показывала своим знакомым листовку, где было написано, что немцы благородная нация и пришли нас освобождать…
События развивались быстро. До нас доходили слухи, что немцы подошли очень близко (к месту, где сейчас площадь Победы и Вечный огонь), что Тула совсем окружена. Немецкие самолёты стреляли трассирующими пулями, по самолетам били наши зенитки – мы сразу же прятались от падающих сверху осколков. Я видел, как от самолёта отделяется бомба и летит на купол Петропавловской церкви на улице Ленина. Часть купола была разрушена. Если было тихо, можно было пройтись; помню, я коллекционировал трассирующие пули с разными цветными полосками.
За пайкой хлеба я обычно ходил в магазин, который был чуть южнее Петропавловской церкви. Однажды только принёс домой хлеб, как после очередной бомбёжки от магазина остался один фундамент. Потом ходил в магазин "к Филиппову" на Советской, помню, толпа чуть не раздавила меня около прилавка, невозможно было дышать...
Мы прятались, а иногда и ночевали в отдельных отсеках большого подвала в соседнем доме. Как-то началась бомбёжка – не успели выбежать. Смотрю через окно кухни – летит прямо над крышами наших сараев немецкий самолёт, открывается люк и оттуда, как связка поленьев, вываливаются зажигалки, они падают везде. Я бежал на чердак – нет ли пожара: нас в начале войны обучали инструкторы, что делать с такими зажигалками. Рукавицей надо было брать за стабилизатор – и в песок. Я отчаянный мальчишка был, помню, держал за хвост такую термитную бомбу, она плавилась и разваливалась на части… После налёта горела самоварная фабрика Баташова, она была недалеко от нас, был виден чёрный дым. И ещё, у всех нас были противогазы!
Как-то матери не было дома, мощный взрыв вблизи. Было такое поверье, когда налёт – надо всё зимнее надеть и прислониться к печке. Почему к печке? Вероятно, у населения в памяти остался вид разорённых и сожжённых деревень, где целыми стояли только печи. Я с трехлетним братом стою во время этой бомбёжки, прислонившись к печке. Весь дом качается после очередного взрыва как параллелограмм на шарнирах, пыль внутри дома. Очередной сильный взрыв выбивает две рамы окна внутрь. Осколок бомбы пробивает стену, но отскакивает от дубовой двери. (У нас была прекрасная обстановка в доме: картины, старинная мебель, зеркальный шкаф, пианино, ломберные столики с мраморным верхом, на одном из них маленький бюст Наполеона). Рама ударяется о зеркальный шкаф – навсегда осталась большая царапина на зеркале внизу как память о войне.
Позже мы узнали, что на угол улиц Революции и Ленина приезжала наша «Катюша»: делали около пяти запусков сразу многих ракет и затем быстро уезжали. Через минуту по нашему перекрестку начинала бить немецкая артиллерия. Как мы остались живы, я не знаю! Раз выхожу из подвала поздним вечером по нужде, только за угол завернул, вдруг звериный, неизвестный нам рёв запускаемых реактивных снарядов – острая боль в позвоночнике у поясницы, огненные стрелы в черном небе. Мы до этого ничего подобного не слышали и не видели. Гул был страшнейший. Почти год потом любой громкий звук у меня как-то отдавался в спине.
Что удивительно, почти всю войну продолжались занятия в школе. Помню пончики давали коричневые, обжаренные в хлопковом масле неочищенном. Нас, второклашек, иногда водили на обед по талонам на Фабрику-кухню. Жителям раздавали работу, можно было для фронта шить рубахи и прочее, мать тоже шила. За это давали бутылку масла или кулек крупы вместе с сором. У нас была люстра шикарная из горного хрусталя с подвесками. Из этой люстры мать бусы делала и продавала с помощью знакомой. Паёк от отчима приходил. Осенью и зимой холодно было, спали в одежде. Все заборы в городе были разобраны на дрова, даже досками из красного бука топили, со складов таскали. Лузгу бесплатно раздавали, тоже топили.
Весной 1942 года приехал отчим и забрал нас к себе в село Шиморское около Оки в горьковской области, где он был начальником финансовой части. Мать там часто била меня по всяким пустякам и говорила: у…, королёвское отродье! Я решил бежать из дома в Москву, где жила сестра отца, собирал куски хлеба в старой бане на огороде... Наступило лето, всё забыл, но с этого времени я стал бродягой. Далекие походы в таинственный и манящий сосновый лес на горизонте, песчаные дюны с можжевельником. Противогазная сумка, алюминиевая фляжка, нож, компас и кусок хлеба стали на долгие годы моими единственными спутниками. Вернулись в Тулу мы уже в сорок четвёртом…
Во время войны приобрел немало специальностей: пильщик дров и дровокол, истопник и водонос. В плохую погоду я почти всё свободное время проводил в сарае – колол дрова, щепки для таганка, сделал санки, чтобы возить воду в бочке. В хорошую погоду зимой обычно далеко уезжал на лыжах в сторону Косой Горы. Как-то проезжал примерно в 50-ти метрах от какого-то участка, огороженного колючей проволокой, запомнился один человек в ватнике, прижавшийся к проволоке и смотрящий в мою сторону – внезапно я услышал звук выстрела и свист пули, наверное, так развлекался охранник...
Когда объявили о нашей победе в 1945 году, мне было почти 13 лет. И я почему-то думал, что должны опять мороженое продавать, но на знакомом перекрестке его уже не было. Возвращались с войны те, кто остались живы. Очень много было калек и людей с нарушенной психикой. В то время глагол появился такой: "накостылять". Конец войны запомнился, судя по разговорам, эпидемией самоубийств старых женщин. Если кого долго не было видно, шли на чердак. Голод, истощение, болезни, смерть близких...
Немцев видел только пленных, они запомнились высокими, худыми, в грязных шинелях; они мостили булыжниками улицу Революции. После войны было голодное время, кроме пайки хлеба ничего не было; немцев отпускали – их нечем было кормить. И они оборванные, грязные и голодные бродили по Туле, выпрашивали хлеб. В 46-м я был дома, вдруг услышал шорох в прихожей, открываю дверь – кто-то шарахнулся в сторону, слышу: «Brot, Brot…», - немец в старой шинели. Ни слова не говоря, дал ему кусок хлеба. И я знаю, многие наши русские бабы давали им хлеб, нашим врагам.
С отчимом мы часто навещали его тётю Олю (муж её – старый тульский юрист А.А. Боголюбов). Запомнился навсегда их барский дом и сад на Тургеневской (напротив теперешней областной б-ки). К ним приходил пожилой немец, что-то ремонтировал за еду; он сделал мне куклу из картона: за верёвочку дергаешь, у неё руки и ноги двигаются.
Послевоенные годы были трудны. Запомнилась наша бедность: я донашивал военную форму отчима, зимой ватник; питание в основном картошка. Значительное время у меня уходило на доставку двумя ведрами воды из колонки примерно за полкилометра, также на колку дров и топку печи, на стояние в очередях за хлебом. Отношения с матерью были трудные (лишь в 60-х годах я понял, что это была болезнь...) Старался как можно больше быть вне дома, ходил с друзьями в лес за малиной, грибами, орехами (осенью все тротуары были в скорлупе) или на речку на рыбалку. Помню, на меня большое влияние оказала книжка Н.М. Верзилина "По следам Робинзона", (о съедобных растениях), я её наивно воспринимал как путь к свободе от дома. Запомнились книги, которые еще до войны мне присылал отец: "Созвездие гончих псов" К.Г. Паустовского, "Пылающий остров" о мировой катастрофе А.П. Казанцева. После войны запомнились фильмы в основном трофейные: "Индийская гробница", "Сестра его дворецкого" и другие. Позже, уже в студенческие годы, прочитал всего Бальзака, Гюго и Горького, но любимыми писателями оставались Толстой и Чехов. Чернышевский воодушевил любовью к людям, Павлов - возможностью исследования высшей нервной деятельности (и истерии...), Гегель - анализом процесса мышления (проштудировал все тома, которые были в б-ке Дома офицеров, где после войны служил отчим начальником финчасти). Еще читал толстый том ~ "Основы психологии" Рубинштейна.
Перед окончанием войны в Тулу приезжали представители из США и Великобритании по оружейным делам; матери (и мне!) поручили на парашютном шелке нарисовать знамена (дали чертежи) этих государств, вероятно, для торжественной встречи представителей.
И еще, до приезда отчима наш зал на месяц снял тульский цирк, у нас жил известный артист Виталий Лазаренко со своим конферансье. Запомнились его выступления в цирке, американская свиная тушенка в нашем буфете и трофейный шоколад из орехов кола!
До и после войны я учился в музыкальной школе по классу фортепьяно, школа находилась близ громадного Успенского монастыря на Тургеневской. Но после шести лет обучения сказал матери: нет, больше не буду, сплошные упражнения и классика, мальчишки во дворе смеются и признают лишь гитару (помню в их исполнении песню американских летчиков в русском переводе).
В начале июня 1948 года был смерч над Тулой: из края синей тучи опустилась на землю воронка, засасывающая всё в себя в чёрный крутящийся мрак, который затем распух и распался дождём. Желая запомнить это странное событие, я зарисовал акварелью по памяти вид смерча из нашего окна и описал его. Тогда мне было 16 лет, с этого времени я начал вести дневник как поиск смысла жизни на фоне разорённой после войны Тулы.
В школе дружил с Аликом Гольдбергом (именно от него начинается вся цепочка моих странствий после женитьбы в Москве на молодой красавице Н., мать ее была еврейкой и с самого начала запрещала дочери встречаться со мной, однако, когда родились дети (близнецы), у нее появился новый аргумент – у меня слишком маленькая зарплата – она ценила лишь деньги; в это время Н. была полностью под влиянием матери, ушла спать с ней...)
Из учителей запомнилась мне преподавательница математики, бывшая дворянка Софья Алексеевна Орлова, как-то сказала мне, что многие задачи я решаю "от Адама", то есть у меня нет хорошей памяти, что я заменяю ее цепочкой логических рассуждений. Однажды она позволила мне два урока подряд показать всем решение одной довольно сложной алгебраической задачи, с которой никто не мог справиться. Еще помню, что организовал в 10 классе кружок по математической логике и психологии.
Другой предмет, который мне удавался – это немецкий язык, дома я увлекался чтением «Фауста» Гёте, как и Фауст, желал вкусить плод с запретного древа познания. В это время возник и бес: нам прислали нового учителя немецкого языка Пиркина, военного переводчика в шестигранных очках; на его уроках я довольно удачно копировал его гортанный немецкий выговор и интонацию – это ему нравилось... В дальнейшем проявилась эта цепочка событий моей жизни, начавшаяся с Гольдберга. Язык евреев-ашкенази идиш весьма близок к немецкому, в основном я понимал идиш; позже, уже в Москве после рождения наших детей услышал откровенный разговор на идиш обо мне матери Н. со своим старым отцом – это при моей гордости вызвало окончательный разрыв с ними в 1958 году.
В 1948 году мы переехали на улицу Свободы (бывшую Верхне-Дворянскую) почти около нашего роскошного парка. С этого времени я стал чаще бывать в Доме офицеров, где служил отчим начальником финчасти, много занимался в их библиотеке. И еще, в Доме офицеров я окончил школу бальных танцев! В конце лета 1949 года я спешил на лекцию гипнотизера Мессинга в летнем театре парка. Он был как бы посланник Пиркина (афиша звала меня на встречу с ним!) В это время опять явился мой бес – в парке позади себя я услышал оклик знакомой Гольдберга! В дальнейшем мы встретились в Москве, где она познакомила меня со своей подругой, красавицей Н. ...
В 1950 году Виталий Щеглов окончил с серебряной медалью (одна ошибка при спешном переписывании сочинения!) 3-ю среднюю школу Тулы. Отчим послал его в Военно-медицинскую академию в Ленинграде. Однако приёмная комиссия рекомендовала ему приехать через год и лучше питаться – было несоответствие между его ростом и весом, необходимым для будущих военных врачей. Без экзаменов он поступил на биофак МГУ; в 1952 году всех ребят перевели насильно на химфак на секретное отделение для изучения химии радиоактивных элементов. В конце 1955 года закончил химфак по кафедре радиационной химии, летом 1956 года закончил биофак по кафедре высшей нервной деятельности, которая тогда только что образовалась на основе кафедры физиологии (теории медицины). Дипломную работу делал в ин-те психиатрии (в знаменитой Кащенке) по моделированию ригидности мышц при шизофрении. Полностью прошел также большой практикум по биохимии вместе с биохимиками. В студенческие годы занимался боксом, греблей и лёгкой атлетикой; утверждал, что с человека слетает вся шелуха после пятикилометрового забега.
В 1983 году защитил кандидатскую диссертацию в Технологическом институте имени Ленсовета в Ленинграде по управлению сложными системами с помощью алгебраических моделей конструктивной логики (АМКЛ).
Задолго до Чернобыля в конце 50-х годов был в составе Большой Уральской экспедиции МГУ в местности восточнее Кыштым-Иртяша (ПО "Маяк"), где обследовал последствия радиоактивной катастрофы, там заболел лучевой болезнью (позднее получил удостоверение ликвидатора). В самом городе (ПО "Маяк") работал в филиале ин-та биофизики Минздрава по иммунологии раковых клеток.
Щеглов В.Н. был активным туристом, несколько раз был в спортлагере МГУ южнее Пицунды; был южнее Гагры (жил в палатке на побережье в зарослях гигантского тростника арундо, похожего на бамбук). Часто бывал в роскошном по видам Симеизе в Крыму, там поднимался на Яйлу. В нашей местности участвовал в работах по восстановлению Оптиной Пустыни, часто ездил с палаткой на неделю на громадный пруд восточнее Оптиной, куда приезжали туристы. По его словам, учёный похож на туриста, которому всегда интересно, что там, за горизонтом, за синеющей неизвестной далью.
Мои странствия: Москва, Урал (Кыштым-Иртяш), Приднестровье (Каменка, где бывал Пушкин!), Кишинев, Украина (Рубежное, роскошные сосновые леса! Северодонецк), Тула, Щекино, южный край Засеки и Ясная Поляна! Много повидал и в командировках: Эстония (Нарва), Хибины (Кировск), Ленинград, Москва, Киев, Харьков, Шостка, Львов, Яворов (около границы с Польшей), Пермь и Березники, Воронеж (везде по договорам с использованием моей программы искусственного интеллекта – алгебраические модели конструктивной логики АМКЛ). Поездки к родным во Владимир, Саратов и Сталинград.
... Однажды в нашем парке слушал концерт иволги в сопровождении вдали соловья и ещё каких-то птах. У иволги нежный и влажный звук как бы флейты...
После выхода на пенсию В.Н. Щеглов работал в Туле в Институте новых медицинских технологий и в Компьютерном центре здравоохранения Тульской области, разработал различные логические модели заболеваний участников ликвидации аварии на ЧАЭС, а также мужчин, проживающих в пораженной зоне и имеющих злокачественные новообразования. Помогал многим врачам и другим научным сотрудникам защищать кандидатские или докторские диссертации, разрабатывая и интерпретируя соответствующие логические модели по массивам накопленных данных этих исследователей.
В настоящее время алгоритм и программы искусственного интеллекта АМКЛ используются научными сотрудниками медицинского факультета Тульского госуниверситета для вычисления и интерпретации моделей сложных проблем в области медицины.
(Из переписки с издателем)
... В отношении С., действительно, ничего интересного для публикации не знаю. Когда был у него, всегда просил посмотреть фото старой Тулы и потом говорил: ах, какую Тулу мы потеряли! – Тула была похожа на уменьшенную копию старой Москвы. И еще помню, у него была сливовая наливка с весьма тонким ароматом! При всеобщем смехе нашей компании, мы иногда подшучивали: почему он не женится? Он тоже отшучивался; я как-то чуть дотронулся кончиками пальцев до его груди (ну, мол, говори!) – Дальше моя клятва Гиппократа...
9.04.2018 г.
