«Оглашенные» читаются легко. Как хорошо написал Сергей, сразу возникает чувство солидарности и даже близости с героем повествования. Попытки более глубокого осмысления художественного языка повести наталкиваются на необычность и новизну этого языка, которая мешает характеризовать его при помощи привычных шаблонов. Повесть почти бессюжетна и представляет собой череду разговоров с участием не слишком выпукло очерченных персонажей. Она недостаточно визуальна и больше похожа на радиопостановку, чем на кино. Язык простой и лишенный эстетизма, почти аскетический. В чем же харизма этого странного текста, одинаково далекого и от рыночной беллетристики, и от артхаусных изысков?
Сам автор определяет свой жанр как реализм, но с первых же строк ощущается, что это какой-то другой реализм. Писатели, которых мы относим к реализму, использовали убедительность описания действительности как средство проталкивания собственных идей, как правило в социальной сфере. Ушлые инженеры душ человеческих, от Гоголя до Солженицына, загипнотизировав доверчивого читателя всё-как-в-жизни картинками и как-живыми персонажами, беззастенчиво впаривали ему свой идеологический товар. Весь русский реализм – это большая фабрика промывания мозгов думающего читателя, страдающего от изобилия нерешенных вопросов и недостатка общепринятых культурных ориентиров и перманентно теряющего выскальзывающую из-под ног точку духовной опоры. Писатель и читатель абсолютно неравны. Писатели – пророки и мудрецы, читатели – просвещаемая паства. Их сердца жгут глаголом умелые мастера перьевого цеха.
Здесь же все по-другому. Называя себя реалистом, Вадим хочет сказать, что реальность духовной и общественной жизни главного героя интересует его как самоценный сюжет. Хотя идейная позиция автора вполне однозначна, повесть лишена пропагандистского заряда. И описания, и диалоги выдержаны в духе подчеркнутой документальности и ироничной отстраненности, предоставляя читателю формировать свое мнение об обсуждаемых предметах. Разговоры кажутся аудиозаписью реальных бесед. Точка зрения автора не проталкивается под ковром или между строк, а присутствует более чем явно и констатируется с оттенком грустной обреченности, как некий груз, от которого никуда не деться. Явность авторской позиции помогает созданию атмосферы подлинного реализма. Текст воспринимается как развернутое частное письмо – большего реализма, чем в частном письме не бывает. Это очень ценно сейчас, когда люди явно предпочитают документальные тексты художественной литературе. Притягательная сила вадимовских диалогов именно в том, что они сочетают документальность с художественностью. Они похожи на доверительный дружеский рассказ о том, как там все было, кто что говорил и кто что думал. Читатель и писатель общаются на равных.
Сочетание активной авторской позиции по существу происходящих событий с отстраненно-ироничной позицией рассказчика и с почти карикатурной характеристикой персонажей своего лагеря составляет важный элемент очарования повести. То самое постмодернистское сознание, которое обычно к добру не поминают, выливается здесь в оригинальную выразительную форму, легко резонируя в восприятии читателя с тем же типом сознания. Многовековой процесс индивидуации, т.е. выделения личности из мира, зашел в наше время так далеко, что личность стала отделяться не только от своего природного или даже социального окружения, но и от своего собственного действующего, социального аспекта. Возникает «я наблюдающее», невозмутимо взирающее равнодушным оком, как в некую видеокамеру, на «я действующее и суетящееся». Это действующее «я» делает выбор и пытается построить вокруг этого выбора цельное существование, а «я» настоящее, глубинное на все улыбается и оставляет все опции открытыми, как в песне Галича «То ли стать мне президентом США …» Действие данной песни не зря происходит в сумасшедшем доме. Многие куски вадимовской повести также оставляют впечатление репортажей из палаты №6 и своим полубезумным трагикомизмом создают образ больного общества, не утратившего впрочем здравого смысла и чувства юмора.
В стиле повести сильно и в хорошем смысле сказывается православность автора. Его религиозность реализуется в том же постмодернистском ключе, в котором на первый план выступает не пугающая современного человека фанатичная однозначность мысли, а фактическая преданность делом и жизнью, та вера, которая от слова «верность». Развитая православной культурой привычка к покаянию и исповеди придает реализму Вадима особый оттенок исповедальности, в которой откровенность и констатация грехов и слабостей оказываются самодостаточными явлениями духовной жизни, ценными и правильными сами по себе и поэтому заслуживающими осмысления и увековечения. Проза Вадима является, таким образом, еще и важным духовным действием автора, которому мы, его благодарные читатели, оказываемся свидетелями и сопричастниками.
