Земляника на камнях 2006
Гнездо в камнях 1999
Сосны 2007
Сумерки 2007
Иван да Марья 2005
Камень. Осень 1998
Кислица цветёт 1999
Беседа вторая: мир спасёт красота?
Ирина Николаева: Ольга, прошлая наша беседа была довольно долгой, но мы всё равно многое оставили как бы за её рамками. А меня интересует вопрос о самосохранении чувства красоты. Всё-таки искусство призвано к поискам идеала красоты. У современного художника чувство красоты, наверное, меняется. Классический идеал красоты уступает место какому-то иному. Классическая мера красоты как бы уже уходит, а её идеал уже какой-то другой – индивидуальный, или еще какой-то, разный... А вот Вы работаете в классической манере. Скажите: что, собственно, из того, уже уходящего классического идеала красоты вам кажется наиболее адекватным той теме, в которой вы работаете? Где вы находите этот идеал?
Ольга Волокитина: Насчет воплощения идеала красоты: во-первых, мне нравится, когда окружающий мир не деформирован, как в беспредметном искусстве, например.
Абстракционист видит окружающую действительность как будто бы сквозь призму своего организма. Художник акцентирует цвет. Абстрактная живопись, на самом деле, это живопись внутренних органов. Такими же живописными приёмами абстракционизм пытается выразить и психические, и духовные состояния. И поэтому возникают определенные вспышки цвета, в том числе, на мой взгляд, вполне достоверно передающие ритм работы организма: возможно, эти цветовые вспышки полностью совпадают именно с работой печени или мозга, или чего-то еще.
А я не люблю деформировать натуру. Мне нравится, когда она похожа на себя. Для меня, например, живопись реалистическая – это возможность поймать момент, но не фотографический, а именно живой и движущий собой образные смыслы… Дело в том, что в живописи легче выразить начало процесса и какой-то его результат. Через мазок, через заливку, через то, как человек рассматривает работу – с чего начинает и чем завершает.… От фотографии это отличается. Отличается, - потому что касание кистью бумаги или холста, – на самом деле это передача вибрации. В фотографии там другие вибрации, молекулярные, а здесь совершенно какой-то другой процесс передачи энергии, и поэтому живопись существует в более длительном отрезке времени, чем фотография. И ты можешь опять же что-то убрать из натуры, что-то вырастить, например, тот же куст, но на нужном тебе месте.
То есть на самом деле получается, что для достижения идеала, во-первых, мне подходит именно живопись как способ выражения. Во-вторых, реалистическая живопись как способ приближения к тому, что видит мой глаз. И еще есть возможность, - опять же, - добавить лишнее или нужное…
Ирина Николаева: Преобразить уже существующее в природе и увиденное глазом художника?
Ольга Волокитина: Да, преобразить, – это нужно как выражение своей мысли. И получается, что вот эти акварельные листы, их последовательность – это как развитие и опыт эмоционального восприятия художника процессов в природе и жизни… И опять же, как я сказала, акварель она более мобильно, чем масло, помогает выразить свою эмоцию.
Ирина Николаева: В смысле - быстрее помогает?
Ольга Волокитина: Точнее, быстрее зафиксировать.
Ирина Николаева: Вот, это понятнее. Быстрее зафиксировать и более адекватно донести это движение.
Ольга Волокитина: Да, потому что на самом деле живопись строится на каких-то неуловимых моментах, - на мазках, заливках, тонких смешениях цветов и красок, т.д.. Можно работу, - есть такое понятие – «забить». То есть это движение эмоции и мысли, которое выражено в мазке, в заливке, - оно существует в одном-двух слоях буквально и наложением новых слоёв его можно убить запросто. Тот эмоциональный заряд, который мы видим в итоговой работе, можно очень легко и просто затоптать слоями краски.
И поэтому акварель мне подходит, потому что она позволяет и длительно работать над какими-то участками, которые я хочу, например, загрузить разными перепадами эмоций, и какие-то вещи выдерживать сразу, с пойманной эмоцией, - сразу же, в более тонких слоях. Мне, например, многослойная акварель, именно многослойная акварель абсолютно подходит по способу выражения мысли.
И опять же, - если вспомнить чувство красоты, - когда оно возникает? Оно возникает на грани между трагедией и восторгом. Так можно проанализировать весь путь искусства. Та же мраморная греческая скульптура, почему мы ею восхищаемся? Она могла бы быть разбита. Но она – существует. На самом деле, человек, если он думающий человек (но это заложено и в чувственном опыте), он предполагает всё время этот переход материи в другое время и качество. Живопись может сгореть, погибнуть…
Ирина Николаева: И мы все можем погибнуть.
Ольга Волокитина: Да, и вот это ощущение постоянного конца, на самом деле, который висит над нами, по биологии…
Ирина Николаева: …а это и задает стремление к преодолению смерти
Ольга Волокитина: Вот-вот, и поэтому как раз это преодоление смерти, соприкосновение вот этих образов старости и юности, вот оно наиболее остро, и оно поэтому дает нам ощущение красоты, которое… оно невыразимо, на самом деле оно выражается через сопоставление образов, мгновенно возникающих у нас в мозгу на границе с подсознанием.
Евгений Морошкин: То есть для вас нерв красоты вот в такой ситуации открывается.
Ольга Волокитина: Да, у меня, мне кажется что да. Но тут еще есть нечто… Опять же, если вспомнить детство и его впечатления… Я выросла напротив старого парка и наблюдала старые липы, которые были посажены еще до войны двенадцатого года… И в то же время на моих глазах всё это постепенно рушилось, погибало… А всё это так красиво отражалось в прудах… там еще пруды были…
Ирина Николаева: Это какое место, Ольга?
Ольга Волокитина: Это Вёшки, есть такое местечко по Алтуфьевскому шоссе, там когда-то было маленькое именье, но там остались… Впрочем, сейчас уже совершенно ничего не осталось… Всё, там уже все липы попадали, всё там уже застроено коттеджами. И вот мы жили через пруд, на другом берегу. Я вставала каждое утро и видела вот эти совершенные силуэты старых лип, которые отражались в зеркале пруда, - как в вечности, - эта преображенная реальность, сохраняющая себя во времени… На самом деле казалось, еще чуть-чуть, и ты уйдешь в этот двенадцатый год… А перехода не происходит. И вот это странное чувство, оно не покидало меня всё время – вроде переход в иное существует, он есть, а на самом деле его нет.
Ирина Николаева: Ну просто, ты живешь, ты можешь сохранить себя в том времени, свою память о том времени, только если ты его начнешь здесь как-то воплощать, и приближать, и воссоздавать те образы, которые в нем жили, которые заставляли людей радоваться, огорчаться, - я не знаю, - любить, ненавидеть. Ну, это очень всё понятно как раз, это живое чувство истории, абсолютно живое. И я думаю, что живопись…
Ольга Волокитина: …что-то означает в нём. А от этого один шаг к тому же китайскому и японскому искусству, когда у них каждое изображение животного или породы дерева что-то обозначает. Например, сюжет «цапля на берегу реки» означает учёного вообще, но все учёные носили конкретные имена. И человек, знающий историю, их вспомнит, глядя на нарисованную цаплю в камышах. То есть, на работе вроде нарисовано дерево, а на самом деле там присутствуют целые пласты восприятия времени и жизни. И вот это существование в двух плоскостях, в двух, в трех, в зависимости от количества срезов памяти, которые привязываются к какому-то образу – вот это самое удивительное. Ну и красота точно так же. Красота мысли в чем? В том, что за каждым словосочетанием стоит целый пласт знаний…
Ирина Николаева: Предполагает их, по крайней мере, или открывает для читателя, слушателя. Если мысль открывает тебе вот эту перспективу в знание, если она пробуждает в тебе желание познания настоящего, то тогда это действительно живая мысль, это я знаю очень хорошо. Я сама всегда стремлюсь к этому, когда пишу, – я пишу именно для того, чтобы пробудить вот это жажду понимания иного…
Ольга Волокитина: А кроме того, опять же, это «правило» действует и в общении: как люди друг друга на самом деле находят? Когда они говорят похожими словосочетаниями, за которыми стоят похожие культурные ассоциации.
Евгений Морошкин: Да, если они похожие, тогда узнаем этого человека как своего.
Ольга Волокитина: Тогда происходит сцепка, и люди общаются красиво. И получается, что опять же – вот он момент красоты мысли.
Ирина Николаева: Красоты мысли и красоты взаимодействий возраста, опыта, ума и знаний, пережитых чувств… Мне кажется, всё это составляет как бы конкретику бытия интеллигенции.
Евгений Морошкин: И перерастает в красоту диалога…
Ирина Николаева: …И тогда не возникает эмоций, способных отрицать одна - другую, создавая жизненный хаос, отторгая личный опыт и его внутренний порядок...
Ольга Волокитина: И вот живопись как раз предполагает огромное количество культурных ассоциаций, зацепок за вроде бы внешне простой формой. И вот здесь всё, тут же и понеслось: камни, а опять же за образом камня, просто за камнем у нас стоит целая культурная и образная цепочка. Причем во всех культурах.
Ирина Николаева: И не только живопись… Точно также их предполагает и история взаимоотношений народов, живущих в разной культурной среде и кровно и нравственно объединённых, - в том числе и трудными отношениями внутри единого государства. Мы сейчас вспоминаём о Льве Николаевиче Толстом. 2010 год – столетие его смерти.
И вот газета «Известия» публикует отклики на это событие, – а оно действительно итоговое и значимое для русской ментальности и культуры, - отклики разных персонажей современной культуры на жизнь и смерть, на творчество Льва Николаевича Толстого. И среди этих откликов я прочла один, очень интересный для контекста и смысла наших бесед. Это рассказ Андрея Битова о сакральном камне, который был привезён в Пирогово, – а это имение, принадлежавшее Марии Николаевне, родной сестре Льва Николаевича Толстого, - из Дагестана. Огромный камень весом, кажется, 37 тонн. Этот камень был доставлен и установлен в имении его сестры в память о последнем тексте Льва Николаевича Толстого «Хаджи-Мурат».
Но вот что интересно. Рассказ Андрея Битова как раз выстраивается на ассоциативной цепочке связей, объединяющих, а не разъединяющих народы.
Дело в том, что Хаджи-Мурат, будучи героем-кавказцем, захоронен не был. Лев Николаевич Толстой, - надо полагать, - для русской культуры также лицо и образ не уходящей жизни и культуры, но, - наоборот, вечно возвращающая на новом витке их бытия фигура мысли, памяти, речи, воображения и т.д. И речь, стало быть, идёт о памятнике, который должен освящать их послесмертие.
Так вот камень этот был привезен аварцами из тех мест, где родился и жил Хаджи-Мурат, - легенда Кавказа, последний герой последнего текста Льва Толстого, не опубликованного им при жизни. Как пишет Андрей Битов, этот камень видел, наверное, и Толстого, и Ермолова. То, что камень помнил о самом Хаджи Мурате, - сомнений не вызывает.
Камень в 30 тонн (7 пришлось отколоть - их было не провезти), - сообщает А. Битов, - вкопан в землю таким зубом, - его и из пушек не расстреляешь. Это настоящая вещь, необработанная, подлинная. А рядом, как цветочек, стоит этот сломанный кованый репейник. И с тыльной стороны камня предусмотрена, но пока не выполнена первая страница "Хаджи-Мурата": как рассказчик собирает цветы и пытается сломать репейник.
А далее писатель фактически размышляет о том, как трещит по швам мифология, отрицающая эти глубинные связи народов, - трещит по швам из-за понимания и целеустремлённости людей, которым дорога память о своих героях и нелёгких истинах их жизнеотношений.
«В этом памятнике очень многое сошлось - получилось неподдельное послесмертие. Во-первых, прообраз встретился с образом в этом камне. Причем материально - камень действительно Хаджи-Мурату принадлежит, самому историческому прообразу. Во-вторых, ту историю рассказчик у Толстого вспоминает, глядя на сломанный репейник, и это редкий случай в мировой литературе, когда произведение начинается с изложения замысла. Замысел встретился с исполнением.
Памятник открывали и освящали в конце августа и православный, и католический священники, и имам - вся история с анафемой Толстого трещит по швам. Плюс мы уже третью сотню лет воюем с Северным Кавказом, это непреходящая боль - и этот символ тоже сюда, безусловно, вошел. Это первая объединенная могила. Я в Испании где-то видел неподалеку от Мадрида такой памятник - Эскориал называется. Там под одним крестом похоронены жертвы гражданской войны с той и с другой стороны, чего в России еще ни разу не сумели сделать. И это тоже символично.
На камне есть надпись, довольно открытая по смыслу: "Да упокоит Всевышний души всех погибших в кавказских войнах". Так что это еще и миротворческая акция». Кому интересно, можно посмотреть по ссылке
http://www.izvestia.ru/news/368212 * *
*
Ирина Николаева: …Мы говорили о непреложности существования вот этих культурных ассоциаций. Но постепенно, за развитием технологического образа жизни, - а он, конечно, становится технологическим, это понятно всем, - эта непреложность как будто бы ставится под сомнение, или вытесняется…
Ольга Волокитина: Да, и новая мифология поэтому возникает.
Ирина Николаева: Да, мифология, ориентированная на потребление все большего количества материальных благ. Тогда как человек укоренён в духовном благе, которое исчислению, на самом деле, до конца не поддаётся. Но природа, – как кажется, - она этой мифологии потребления не терпит, она отторгает её. Она требует уважения к себе, потому что она живая. И она требует уважения человека к самому себе. И эта вот утрата действительных связей человека с природой – я думаю, это самая горькая потеря, какая только могла произойти. Как раз в ваших картинах, на этой выставке, я почувствовала напоминание о необходимости эти связи сохранять, улавливать их тайну и красоту. Способность видеть природу…
Ольга Волокитина: Вот способность видеть – об этом нужен особый разговор. Меня потрясло еще в детях, которые учатся в нашей Школе рисовать. Они приходят и спрашивают: а разве такие пни, как у Вас, бывают? То есть они настолько уже оторваны от этого зрительного ряда, - леса того же, природы, из которой вроде бы они вышли, - что они даже этого уже не видят. Эти все наши парки, - а на самом деле они остаются опять же образом вечного леса внутри города, - но что-то они конечно теряют. И меня в свое время потрясло: всё то, что вижу я, – вот это сопоставление коряг, трав, эту образную сцепку, которая существует в живом настоящем лесу, – почти никто не видит.
Потому что в основном все видят пейзажными планами. А вот эта путаница трав, камней, коряг, корней ни у кого не раскладывается на те же самые композиционные, образные сцепки, которые существуют на самом деле. У китайцев это есть, у японцев есть, - и поэтому они создают свои сады, - для них это образ вечного леса, вечного порядка, из которого убрано всё лишнее, с их точки зрения.
А на самом деле в лесу не так часто весь этот сгусток образов встречается. Нужно пройти по лесу и разглядеть несколько пней, чтобы найти именно тот, который наиболее точно и образно «сработает» в картине. А кроме того это удивительно всё меняется: в один год есть такая сцепка, на пне вырастает определенный цветок, а на следующий год его может не быть, а может, и никогда больше не будет. Эта, - преходящая красота, - она мелькает всё время, она оставляет свои следы, но она всё время уходит, переходит во что-то другое, или появляется в другом месте.
Ирина Николаева: То есть природа всё время ищет этих соединений, она их меняет…
Ольга Волокитина: Этот вечный процесс, и он как колесо, он крутится постоянно, это удивительное движение. Потому что первый снег выпадает всегда. И первый снег всегда покрывает траву, и трава работает как мост между небом и землей, – вот эти склоненные её стебли… как мосты. Она работает каждый год, но только в один из годов она может так упасть на бревно – вот у меня там, помните, есть такая работа, называется «Переход, первый снег» – что получится именно такая, острая зацепка двух образов. Трава как мост, бревно как мост, первый снег как переход – тоже из одного качества в другое. Я на самом деле крутилась вокруг одних и тех же мест все годы.
Зимний сон 2001
Иней 2003
Ирина Николаева: Да, вот я как раз хотела спросить: возвращались ли вы к тем пням, стали ли они вашими знакомцами?
Ольга Волокитина: Да, постоянно. Меня это и потрясло, что такая сцепка возникает раз за многие годы, потом её может не быть никогда.
Ирина Николаева: Природа избирательна. И в этой избирательности ее бесконечные творческие потенции. И мы не должны их забывать. Оля, скажите, пожалуйста, а вы своих учеников пытаетесь научить видеть, пробудить вот это отношение к природе, именно визуально – не то чтобы они рисовали, но чтобы они видели? Ставите ли вы им такое вот зрение, видение?
Ольга Волокитина: Естественно. Но дело в том, что, как я выяснила, к этому способны единицы. В том-то всё и дело. Если моих учеников смотреть, у меня единицы это начали видеть. Но, как они говорят: да, что-то происходит в мозгу, что-то щелкает, и вдруг начинаешь всё это видеть и соображать. Леша Писаренко, Андрей Ушнурцев – вот эти моменты у них возникают. Совершенно непредсказуемые моменты, могут не возникнуть у других. Могут возникнуть уже после школы, тоже бывает. Но чаще всего это последний класс.
Ирина Николаева: Они должны нарастить какой-то опыт и почувствовать самих себя...
Ольга Волокитина: И в том числе они должны прочитать определенное количество книг, они должны определенное количество фильмов увидеть, они должны проговорить и пережить определенное количество мыслей, мыслительных процессов, для того чтобы захотеть это воплотить. Та самая композиция – почему С.Н. Андрияка мудро отказался от композиции? Потому что того багажа образов…
Ирина Николаева: …еще нет.
Ольга Волокитина: Конечно, его нет еще, просто-напросто его еще или уже нет, - тем более у современных детей, которые мало читают, мало смотрят. Хотя на самом деле, фильмы, например, - они все четко выстроены все по образам. Все, даже голливудские, просто они более примитивные, чем те образы, которые заложены в литературе или философии. Но на самом деле вот эта работа образной мысли, ассоциативной, человеческой, она и в городской культуре очень развита.
Тем более, когда внутри городской культуры происходит смешение культур. Это вроде хорошо, вроде должно обогащать, а на самом деле обрубает какие-то моменты видения.
В пейзаже, например, детей нужно натаскивать на то, чтобы они научились видеть вот эти композиционные сцепки, чтобы они дерево начинали видеть более сложно … Чтобы могли найти, выстроить цепочку ассоциаций, которая за этим деревом стоит. Они должны его воспринимать сначала как бы очеловечено, – например старое дерево, юное дерево. Потом они должны, по идее, мысленно вспомнить всю нидерландскую живопись или русский пейзаж – всё это вместе, чтобы привязаться к каким-то уже найденным образам. Кто-то это переработает в свое, а кто-то - нет. Это уж каждому что дано от природы. И тогда у кого-то возникает свой образ, - у того же Леши Писаренко возник же вот этот образ разрушенной Москвы, старой Москвы, новой Москвы. Москва же тоже существует на этом трагическом балансе. Но в целом получается, что мои лесные образы, - они мало кому понятны...
Ирина Николаева: Оля, а «Сказки русского леса», - эта ваша первая большая выставка, посвящённая теме леса?
Ольга Волокитина: Нет, она не первая.
Ирина Николаева: С какими отзывами Вы сталкивались, и что в них Вам казалось наиболее интересным, причем как положительные, так и отрицательные?
Ольга Волокитина: Отклики были очень разными. Дети опять же всё воспринимали на уровне сказок. А вот взрослые – каждый воспринимал на уровне того багажа, который у него есть внутри. Я помню, как какой-то человек ходил по выставке и кричал: «Это же язычество! Вот оно, настоящее язычество!» А в то же время православные абсолютно воспринимают в церковной традиции: что, да, это образ вечного возрождения, воплощение Божественного разума.
То есть в сознании каждого включался набор каких-то своих личных знаний. А потом говорили: надо же, теперь мы видим вокруг себя гораздо больше, чем видели раньше. Вот эта выставка им позволяет больше увидеть, какие-то новые моменты воспринять. Даже мои коллеги, - а на выставке были Алексей Кравченко, Алексей Попов, многие другие наши художники, - мне потом говорили: ой, мы были в лесу, – точно как у тебя.
Ирина Николаева: Ну, я просто к ним присоединюсь, я-то лес хорошо знаю, несмотря даже на то, что сейчас не имею возможности вообще никуда выезжать из Москвы, - и меня это внутренне очень огорчает, - но я просто помню детство. Причем визуально я помню детство так сильно, что каждый раз могу припомнить чуть ли ни листочки или грибы, которые тогда я искала. Я так хорошо помню, как они росли на поляне, помню эту поляну, и как грибы прятались, а я их искала в траве и с них свисали травинки, листочки …
Мать и мачеха цветёт 2005
Цветы у корней 1999
Мох и заячья капустка 2000
Осень 2005
Осень. Рябина 2004
Под корягой 2001
Последние цветы 2006
Камень Белого моря 2006
