X
ОСВЕНЦИМ
В декабре 1941 года во время репетиции Симфонического оркестра Варшавского радио весь оркестр в полном составе был… арестован! Такого, кажется ещё не бывало в истории музыки. Отдельных музыкантов бывало что и арестовывали. Но целый оркестр? В это действительно трудно поверить. Тем не менее после ареста весь оркестр был препровождён в тюрьму, а затем перемещён в концлагерь Аушвиц-1, известный больше как Освенцим, и поначалу бывший обычным штрафным концлагерем, коих было великое множество с самого основания Третьего Рейха. Основной контингент концлагеря составляли на первых порах поляки – политзаключённые, социалисты, коммунисты, гомосексуалисты, местные цыгане и т.д. У эсэсовского начальства в Берлине были, однако, совсем иные планы относительно этого лагеря. Недалеко от Освенцима-1 – в одном-двух километрах от него, около местечка Бжезинка началось строительство нового лагеря – Биркенау. Или Освенцима-2 (Аушвиц-2). Он и стал символом Холокоста. Там были построены четыре новых газовых камеры с четырьмя крематориями. В Освенциме-1 был только один такой комплекс, где и был испытан газ циклон для массового уничтожения людей.
Зачем же понадобился эсэсовскому персоналу и коменданту лагеря целый симфонический оркестр? Не говоря о том, что вообще весь оркестр не может быть ни судим ни заключён в концлагерь без каких-либо провинностей, а этого понятно, никак не могло случиться с целым коллективом музыкантов. К этому следует добавить, что с 1939 года в оркестре Варшавского Радио уже не было ни одного еврея.
Все эти рассуждения не имели никакого значения после уничтожения Польши, как государства. Никакими правами бывшие граждане республики более не обладали, лучшей иллюстрацией чего и стал арест целого оркестра.
Эсэсовскому персоналу захотелось иметь свой оркестр, чтобы слушать музыку в любое время, никуда не отлучаясь от своей работы. Ведь они были немцами или австрийцами, «цивилизованными людьми», потребность которых в музыке была такой же естественной, как есть, пить или умываться. К музыке все они имели особое пристрастие – это было старой доброй традицией, взлелеянной многими поколениями людей разных профессий и социального положения.
Для обычного человека здесь кроется какая-то несовместимость – как это может быть, чтобы те же индивидуумы могли плакать, слушая Шумана или Бетховена и могли в это же время совершать самые страшные злодеяния и преступления против человечества?
Этим феноменом заинтересовался американский профессор Иельского Университета Роберт Лифтон, назвав его «раздвоенностью» личности. По его мнению у некоторых людей определённых профессий – политиков, артистов, священников, адвокатов, врачей, писателей, в процессе развития своего профессионального «я» постепенно вытесняется их первоначальное человеческое «я», то есть проще говоря наступает переоценка своей личности и своей власти. Ощущение власти над людьми,будь то власти СС или власти одного заключённого над другим, давало в условиях Освенцима эффект значительного изменения всего психического склада и палачей и жертв.
В этом абсолютно неадекватном опыте существования в условиях фабрики смерти, быть может лишь музыка ещё как-то связывала с предыдущей жизнью.
Несмотря ни на какую идеологическую «прочность» персонала СС в лагере смерти, рутина ежедневного уничтожения тысяч и тысяч людей всё равно оказывала своё депрессивное воздействие. Некоторые употребляли наркотики, алкоголь, но музыка была пожалуй самым универсальным средством частичного снижения ежедневного стресса даже для самых психически устойчивых.
Польский композитор Шимон Лакс, бывший участник второго мужского оркестра – лагеря Биркенау, членами которого были и евреи, писал в своих мемуарах «Музыка другого мира» в1948 году (Szymon Laks. ”Musiques d‘un autre monde” France), что он так и не смог постичь сочетания невероятно эмоционального восприятия музыки эсэсовцами и в то же время их способностью к абсолютно бесчеловечному варварству. Быть может исследование профессора Лифтона и проливает некоторый свет на этот феномен, но до конца нам объяснить это всё же не может.
Эти два оркестра спасли жизнь почти всем участникам – они получали двойной «рацион», но принуждались к общим работам, хотя и не таким каторжным, на которых обычно люди погибали через несколько дней или недель…
Молодая амбициозная австрийка Мария Мандель, родившаяся в ничем не примечательном городке Мюнцкирхене, недалеко от родины Гитлера – Браунау являла собой редкое исключение в мужском «Братстве СС» – она была подполковницей СС и начальницей женского лагеря Биркенау . Оберштурмбанфюрерин Мандель не хотела отставать от своих коллег-мужчин и добилась у коменданта всего лагеря Освенцим Рудольфа Хёсса разрешения на создание женского оркестра. Поначалу он состоял из полек-политзаключённых, в большинстве своём непрофессиональных музыкантов, бывших учительниц музыки в общеобразовательных школах. Каждая из них кое-как владела каким-либо инструментом. Руководителем оркестра была назначена Зофия Чаковска, которую Мандель называла «Чайковска» – ей очень импонировало созвучие с именем великого русского композитора, хотя и запрещённого для исполнения в Рейхе. Чайковска была до войны дирижёром школьного хора, и конечно не была готова к роли руководителя оркестра. Понимая, что качество игры маленького ансамбля никак не удовлетворит Мандель и эсэсовское начальство и путь всего ансамбля в любую минуту может привести в газовую камеру всех его участниц, Чайковской удалось убедить Мандель привлечь в оркестр несколько профессиональных музыкантов из прибывавших в лагерь девушек еврейского происхождения из разных стран Европы.
Мария Мандель начинала свою «профессиональную» тренировку в женском концлагере для политзаключённых – Равенсбрюке. Там она приобрела необходимые «навыки» для своей будущей деятельности в Освенциме – ломать с одного удара челюсти и носы… Она прошла большой путь от рядовой охраницы СС до подполковницы и начальницы женского лагеря в исключительно короткое время. Действительно, нацистская революция создала большие возможности для продвижения вверх по службе даже для некоторых женщин. Вряд ли узнали бы в высокой стройной блондинке в серой форме, чёрной фуражке,шёлковых чулках и элегантных туфлях её бывшие земляки. В одном она не изменилась – она обожала музыку и её амбиции не давали ей покоя до той поры, пока она не получила своего оркестра.
Её любовник Карл Бишофф тоже находился в лагере – он был шефом строительной службы СС. Правда его занятием было строительство и техническое обслуживание комплексов газовых камер и кремационных печей…В обычное время они, быть может, были бы ничем не примечательной парой, любящей музыку и мирно живущей в одном из городов Верхней Австрии, но теперь…теперь оба были в центре европейского «Доминиона смерти», и от их усилий зависела эффективность “ФАБРИКИ“, не имевшей прецедента в человеческой истории.
Вечером 20 июля 1943 года после трёхдневного пути от товарной станции Париж-Бобиньи в Биркенау прибыл точно по расписанию «еврейский транспорт», он же «конвой 57». В его товарных вагонах находилась тысяча человек – мужчин, женщин и детей. Часть узников была в списках, где под номером 916 значилась «Обна Ван Лёувен-скрипачка». Это была Альма Розэ. Находясь в списке, она не была подвергнута немедленной «селекции», то есть отбору в газовую камеру сразу по прибытии, чему подвергались все, кто не был в списке. Из прибывших 1000 человек к концу войны в 1945 году в живых остались лишь 59.
Несмотря на ужасы «еврейского транспорта» – трёхдневной езды в запертых товарных вагонах без воды и какой бы то ни было еды, кошмар прибытия в Освенцим-1 был ни с чем не сравним: эсесовская охрана с автоматами наперевес и с собаками, крики «скорей, скорей!», большое количество заключённых в полосатой одежде, быстро забиравших с платформы все вещи прибывших… Женщин, детей и нетрудоспособных сразу сажали в грузовики с красными крестами, которые уезжали в направлении Освецима-2 – Биркенау. (Линия железной дороги до Биркенау была продолжена в 1944 году для скорейшего уничтожения 450 тысяч венгерских евреев после оккупации Венгрии в марте 1944г.)
***
Альма Розэ не прошла через «карантин» – барак, где больные, умирающие и относительно ещё здоровые, запертые без воды и питья, лежали вповалку среди грязи и крыс… Она была взята в место ещё более зловещее – в «блок10» Освенцима-1, абсолютно изолированное строение с занавешенными окнами. Там производились опыты над живым людьми. Эсесовский доктор Менгеле, прозванный «ангелом смерти», стал кажется самым известным среди группы «врачей» 10 блока. Хотя он и не был там главным. Доктор Клауберг заведовал всей «клиникой», где производились страшные опыты по стерилизации с помощью рентгеновских лучей. Они выполнялись по приказу Гиммлера, желавшего получить результаты «бескровной стерилизации». После облучения у всех женщин удалялись деторождающие органы для анатомического изучения. «Выздоравливающих» вскоре после таких операций отправляли в газовые камеры… Понимая, что её дни здесь сочтены, Альма попросила женскую охрану принести ей скрипку, чтобы играть для заключённых женщин. Как ни странно, но скрипка была доставлена в блок 10. Найти любой инструмент было просто: склады Освенцима ломились от имущества ограбленных и убитых… Сегодня это может показаться сюжетом из мелодрамы, но этот сюжет создала сама жизнь. Слухи о прибытии Альмы Розэ – скрипачки из Вены – быстро дошли до Марии Мандель. Альма была как раз тем человеком, который мог помочь удовлетворить её амбиции. Перевести Альму в «музыкальный блок» не составляло труда – просьба начальницы женского лагеря была выполнена без промедлений. Так началась финальная глава жизни Альмы Розэ.
ХI
ПОСЛЕДНИЙ ОРКЕСТР АЛЬМЫ РОЗЕ
Оркестр женского лагеря Биркенау начал своё существование в мае 1943 года, примерно за два месяца до прибытия «конвоя 57» с Альмой Розэ. Руководительница оркестра Зофия Чайковска занимала также пост «блоковой» (старосты блока-blokalteste), обязанной следить за порядком и докладывать вышестоящим обо всём происходящем в её бараке (блоке).Оркестру был выделен блок 12, который получил название «музыкального блока». Чайковска была политзаключённой и, как свидетельствовали многие заключённые, подвергалась пыткам по прибытии в Биркенау. Её нервно-психическое состояние было достаточно тяжёлым, хотя она проявляла почти материнскую заботу в отношении юных девушек – полек и евреек. Она рекрутировала в оркестр одними из первых «неариек» двух сестёр из Греции, которые чувствовали себя совершенно потерянными в аду «карантина», не имея даже языка для общения, кроме нескольких французских слов.
Во время же репетиций она срывалась до того, что иногда била своих членов оркестра. С большим трудом ей удалось выучить несколько маршей и народных песен. Первое выступление состоялось в лагерном лазарете – «ревире», после чего маленький оркестр должен был каждое утро и вечер, если позволяла погода, играть при выходе на каторжные работы «рабочих команд» и при их возвращении после захода солнца.
Все последующие спекуляции в фильмах и литературных произведениях о том, что женский оркестр встречал на перроне поезда с прибывающими жертвами не соответствуют истине. После прибытия очередного транспорта все блоки держались запертыми до окончания «селекции». Никто, кроме эсесовской охраны и «врачей», занимавшихся «селекцией», а также заключённых мужчин, которым вменялось в обязанность немедленно забирать багаж прибывавших жертв, не имел права присутствовать там.
В начале августа Альму Розэ перевели в музыкальный блок, а через два дня пришедший младший чин СС объявил о назначении Альмы дирижёром и главой блока – «капо». Чайковска чувствовала себя очень расстроенной, хотя её и оставили в должности «блоковой». К её чести надо сказать, что она не чинила препятствий для Розэ, которая не смогла бы эффективно работать без её поддержки – часто приходилось обращаться к помощи библиотеки и дирижёра бывшего Симфонического оркестра Радио, без которой увеличение репертуара и улучшение качества игры оркестра были бы невозможным.
«Улучшение качества игры оркестра», «отбор-прослушивание новых членов ансамбля» – такие обыденные и прозаические вещи в нормальной жизни, приобретали в условиях Освенцима совершенно иное значение – это было для всех абитуриенток вопросом жизни и смерти в прямом значении этих слов. Даже дальнейшее пребывание в оркестре могло быть прервано в любой момент. Путь же из оркестра был один – в газовую камеру. Это знали все его участницы.
Одной из двух девочек-сестёр (греческих евреек), спасённых Зофией Чайковской, следовало срочно обучиться игре на контрабасе, для чего было вытребовано специальное разрешение посещать уроки в мужском лагере у концертмейстера группы контрабасов бывшего Оркестра Радио. После двух месяцев таких занятий в музыкальный блок внезапно явился эсэсовец Иозеф Крамер, прозванный за свои зверства в концлагере Берген-Бельзен «Бергенским чудовищем», и потребовал вызвать девочку для прослушивания им лично. К этому времени Альма Розэ уже начала работу с оркестром и сама присутствовала при прослушивании. Стало совершенно ясно, что Кремер вполне сведущ в музыке, и несмотря на предупреждение Розэ о том, что девочка играет на инструменте лишь два месяца, он приказал привести её с контрабасом в музыкальный блок для прослушивания. Иветтт Ассаэль – так звали девочку, – сыграла отлично, после чего к ней подошёл Крамер и негромко сказал: «Когда-нибудь ты отсюда выйдешь и я думаю сделаешь хорошую карьеру…» Если бы это не произошло на самом деле, Иветт Ассаэль никогда бы не смогла в это поверить. Этот случай и поведение Марии Мандель в отношении членов оркестра – вероятно лучшее подтверждение теории «раздвоенности» профессора Лифтона. Едва выйдя за двери «музыкального блока» они становились обычными эсэсовскими убийцами.
***
Альма Розе начала по существу формировать новый оркестр. Прежде всего надо было расширить состав оркестра и заменить тех участниц, которые практически не были профессиональными музыкантами. Но как с ними быть? Нужно было сделать всё, чтобы удержать их любым способом в орбите работы оркестра. Альма и Чайковска составили список необходимых для оркестра библиотекарей, переписчиц нот, и других необходимых для расширенного оркестра постоянных помощниц Поскольку энтузиазм Марии Мандель гарантировал все запросы Альмы Розэ, ей и Чайковской удалось сохранить немало жизней молодых женщин и совсем ещё юных девочек, чудом прошедших «селекцию». Розэ удалось также добиться разрешения для всех членов оркестра не выходить дважды в день – до рассвета утром и после захода солнца вечером на «aппель» – перекличку, занимавшую порой не один час. Мотивировалось это требование необходимостью усиленных репетиций и невозможностью терять впустую часы необходимые для работы. Ещё одно немаловажное послабление было дано участницам оркестра – в бараке №12 «музыкальном блоке» – разрешалось не гасить свет ночью, так как Альма Розе работала допоздна, делая переложения партитур для ансамбля, не имевшего в своём распоряжении исполнительниц на медных духовых инструментах, а из деревянных духовых имелись только флейта и и флейта-пикколо. И, кроме всего, – было получено разрешение на установку плиты внутри блока для разогрева «рациона», привозимого в котле утром и вечером. Это было неслыханной привилегией в условиях Биркенау-Освенцима! Помимо всего, печь давала ещё какое-то тепло. Несмотря на двойной «рацион», выдаваемый членам оркестра, постоянный голод терзал их день и ночь. Некоторое облегчение приносили посылки из дома, но посылки разрешалось получать в Освенциме и других концлагерях всем, кроме евреев, если бы даже кто-то и мог посылать им продуктовые посылки. Впрочем, посылки поощрялись, но никогда евреям не выдавались. Склады огромных ангаров целого сектора Освенцима-2, называемого «Канада», были забиты вещами, продуктами, музыкальными инструментами и всем тем, что рекомендовалось брать с собой депортируемым.
Через какое-то время, внутри оркестра стало отчётливо проявляться разделение на «ариек» и «неариек». Едва лишь немного отступил ежедневный страх смерти, традиционный польский антисемитизм стал поднимать голову. Опять же к чести Чайковской, ею был положен этому конец. «Вы должны уступать им есть первыми – они ведь никогда не получат посылок… Вы должны это понимать!». Она была старшей блока – её слушались…
Мандель приказала сшить всем женщинам тёмно-синие юбки, пиджаки в серо-голубую полоску (чтобы не забывали, где они находятся!) и выдать белые блузки. Голову покрывали платки-косынки и все они пользовались абсолютной роскошью, недоступной для заключённых здесь женщин – им разрешалось носить нижнее бельё…
Вообще, как уже говорилось, Мандель вела себя как нормальная личность в отношении своих подопечных.
Одна из участниц оркестра – парижская певица кабаре Фаня Фенелон, попавшая в лагерь за попытку с фальшивыми документами выдать себя за «арийку», писала в своей книге воспоминаний «Playing for time», что в данном контексте можно перевести, как «Играть, чтобы выжить», вышедшей во Франции в 1947 году, об одной истории, касавшейся Марии Мандель. Возможно это была лагерная легенда, возможно и правда. История эта рассказывала о необычайном случае, происшедшем во время «селекции» по прибытия транспорта из Польши. Малыш, едва научившийся ходить, выбежал из очереди ожидавших селекцию и бросился навстречу Мандель. Она, по рассказу Фенелон, не отшвырнула его обратно, хотя и славилась своей особенной жестокостью именно в отношении женщин с малолетними или грудными детьми. Мандель взяла его на руки, и бережно унесла к себе. Она одела мальчика на следующий день исключительно красиво и везде водила с собой. А через пять дней ребёнок исчез… Долг национал-социалистки требовал дисциплины и от неё.
Все оркестрантки эту историю знали, и вне зависимости от её достоверности всегда помнили, что любой вызов к Мандель может стать последним. Буквально под окнами музыкального барака находилась платформа, куда прибывали поезда с обречёнными и дорога – последние 150-200 метров до барака, где все должны были раздеться, быть остриженными наголо и следовать в «душ». Инфернальный мир и мир ещё живых душ, занимавшихся музыкой, репетировавших новые программы классической и лёгкой музыки находились вплотную друг к другу.
***
Возвращаясь снова к улучшению и расширению состава оркестра, невозможно себе представить, что испытывала Альма Розэ, прослушивая более сотни аккордеонисток на три вакантных места… Некоторые из них были уже взрослыми женщинами у которых были дети (польки могли быть заключены в Освенцим по любому подозрению). Иным отвергнутым кандидаткам не суждено было стать матерями никогда… Поэтому, несмотря на то, что музыкальный блок был почти что раем в аду Освенцима, атмосфера жизни и работы в нём была всегда исключительно напряжённой, нервозной и наэлектризованной.
С другой стороны, иногда, увлекаясь работой, женщинам удавалось хотя бы ненадолго как бы перенестись в нормальный довоенный мир. Работа над музыкальными произведениями становилась сама по себе бегством от чудовищной реальности.
Альма Розэ руководила занятиями оркестра со всей присущей ей железной волей. Иногда она заставляла своих оркестранток делать поистине невозможное .
Едва оправившись после болезни им следовало немедленно приступать к репетициям, иначе… Мандель и её помощники следили за явкой и за состоянием участниц. Можно было короткое время выздоравливать, но нельзя было долго болеть.
Репертуар оркестра, над которым стала работать Альма был большим и исключительно разнообразным. Тут была классика – сочинения Баха, Бетховена, Моцарта, Шумана, Шуберта, Брамса, переложенные и оркестрованные для этого состава оркестра самой Альмой, популярные арии из опер, оперетт, венские вальсы Штрауса, виртуозные сочинения для скрипки с оркестром (например знаменитая пьеса Сарасате «Цыганские напевы»), известные увертюры из опер и оперетт, попурри и популярные довоенные венские песни, танго. Оркестру было приказано выучить 20 военных маршей, включая марши Берлиоза и Шуберта. В репертуар входили и песни «Эй, ухнем!», «Лили Марлен», «Вена, Вена, только ты одна». Кроме того, нередко исполнялись произведения официально-запрещённых композиторов и, прежде всего, 1-я часть Концерта Мендельсона для скрипки с оркестром, а также части из симфонии Дворжака «Из Нового Света» (Мендельсон был запрещён как «еврейский композитор», Дворжак и Чайковский – по непонятной сегодня причине). Огромный репертуар требовал от всех участниц оркестра (даже от переписчиц нот и библиотекарей) такой же огромной работы – рабочий день их всех достигал 10 часов ежедневных репетиций, игры ранним утром и поздно вечером – при уходе «рабочих команд» на каторжные работы и по их возвращении уже после захода солнца. Они поднимались до рассвета, чтобы согласно приказу быть готовыми играть, принеся предварительно с собой стулья, пульты и ноты. После утреннего «выступления» начинались репетиции, во время которых любой эсэсовец любого ранга мог зайти в «музыкальный блок» и потребовать для себя одного играть любое произведение по своему выбору, для чего и приходилось постоянно расширять репертуар оркестра.
Это был ведь оркестр рабынь, которые были обязаны выполнять любой приказ любого эсэсовца. В уже упоминавшейся книге Шимона Лакса рассказывалось об Альме, что «будучи широко известной скрипачкой, особенно в Центральной Европе, Альма Розэ – дочь знаменитого Арнольда Розэ, основателя всемирно известного квартета, была настоящим другом своих коллег, часто спасала их здоровье и жизни. Не одну из них она вырвала из челюстей смерти…». Все её коллеги впоследствии отмечали, что Альма вела себя с эсэсовцами всегда вежливо, но с абсолютным достоинством. Всякий раз, когда это разрешалось, оркестр выступал дважды в неделю в «ревире» – лагерном лазарете. Часто бывало, что на следующее утро после концерта, всех выздоравливающих отправляли в газовые камеры. Так музыка была последним глотком свободы для обречённых женщин. Всё это не было секретом ни для кого, и можно только удивляться мужеству и воле Альмы Розэ и её коллег, старавшихся в таких условиях делать всё,что было в их силах…В «ревире» часто находились родные или даже родители некоторых участниц оркестра.
Одним из самых частых «гостей» в музыкальном блоке был д-р Менгеле – «ангел смерти». Он заставлял играть свою любимую пьесу Р.Шумана «Грёзы», в оригинале написанную для фортепиано и переложенную Альмой для виолончели в сопровождении оркестра, бесконечное количество раз! Исполняла её Анита Ласкер, семнадцатилетняя девушка, привезённая сюда из польского города Вроцлава (Бреслау).
Она играла пьесу раз за разом, а Менгеле требовал повторять музыку «Грёз» ещё и ещё… Это было своего рода пыткой и весьма изощрённой. Спустя много лет, Анита Ласкер стала одной из основательниц знаменитого Английского Камерного Оркестра. В 1996 году корреспондент Би-Би-Си задал ей вопрос: «Как вы себя чувствовали, когда играли для подобных людей?» «Я не думаю, чтобы мы вообще что-нибудь чувствовали…» – был её ответ. «Но вы знали, что они делали?» «Конечно, мы знали, что они делали… Но какой была альтернатива?»
В этих вопросах корреспондента сквозит полное нежелание сколько-нибудь понять обстановку лагеря, где за один день убивались тысячи. Другую участницу оркестра – певицу Фаню Фенелон, о которой уже говорилось, Мария Мандель и начальник всего лагеря Рудольф Гёсс, заставляли петь по десять раз подряд арию из оперы Пуччини «Мадам Баттерфляй». Прослушав любимую арию,оба отправлялись на «селекцию» прибывшего поезда… Альма нашла выход – арию Баттерфляй срочно выучила и другая певица – Ева Штайнер, чтобы в случае необходимости можно было тут же заменить Фаню Фенелон. Человеческий голос мог отказать в любой момент, и тогда могло произойти худшее. «Чтобы уцелеть,что можно было сделать, кроме как подчиняться?!» писала в своей книге Фенелон.
Альма Розэ стала пользоваться даже уважением эсэсовцев, делавших редчайшее исключение для неё – её называли «Фрау Альма» – неслыханная вещь для лагеря смерти! Да, вероятно, начальники лагеря считали деятельность Альмы Розэ исключительно полезной для себя, но даже пользоваться их некоторым благорасположением было всегда опасно. Как-то днём в барак пришла Мария Мандель и попросила сыграть для неё «Цыганские напевы» Сарасате . «Я как-то слышала эту пьесу по радио, – сказала она, – и хотела бы сравнить исполнение». После прослушиванья пьесы она сказала, что их исполнение лучше того, которое она слышала по радио. Все с облегчением вздохнули – никто и никогда не мог забыть ни на секунду – кто есть Мария Мандель.
Во второй половине дня каждое воскресенье (это было единственное нерабочее время для заключённых здесь тысяч женщин и мужчин) оркестр должен был выступать в огромном пакгаузе, предназначенном для общих бань и названном «сауной». В первом ряду сидели чины СС, за ними разрешалось сидеть «капо», «блоковым» и другому вспомогательному персоналу из заключённых, и, наконец, сзади разрешалось стоять обычным заключённым, способным ещё стоять и слушать музыку. Аплодисменты не разрешались.
Многие уцелевшие узники относились к существованию оркестров в Освенциме как к «большой лжи Освенцима», поясняя,что они были предназначены для обмана приезжавших иногда делегаций международного Красного Креста.
Шимон Лакс писал, что по его мнению «музыка поддерживала дух (главным образом – тело) только самих музыкантов, которые не должны были выходить на каторжные работы и которые питались чуть лучше» (уже цитировавшаяся книга «Музыка другого мира»).
Руководитель оркестра бывшего Варшавского Радио Адам Копучинский придерживался другого мнения: «Благодаря её силе – музыка, как самое прекрасное из искусств, несомненно поддерживала естественную природу человека и была медициной для больных, измождённых душ».
Альма Розэ добивалась совершенства, бесконечно репетируя новое, шлифуя уже выученное, фанатически преследуя цель всё лучшего и лучшего качества игры, фразировки, красоты звучания… Со стороны это кажется абсурдом – во имя чего делались такие усилия её лично и всего оркестра? Во имя услаждения слуха эсэсовских убийц? Во имя музыки, как таковой? Во имя спасения жизней всего персонала оркестра? Пусть все эти вопросы останутся без нашего ответа. Мы, к нашему счастью, не были там, где находились все герои этого повествования.
Тяжёлая, напряжённая и ежедневная работа от зари до зари всё же была лучшим убежищем для сохранения душ от сумасшествия и деградации. В то же время понятна реакция узниц, возвращающихся после целого дня каторги и видевших прилично одетых женщин, сидевших на возвышении и игравших бодрые марши и увертюры, в то время, когда они никогда не могли даже сменить или высушить свою одежду…
XII
СМЕРТЬ В «РЕВИРЕ»
Так продолжалось 9 месяцев. 2-го апреля 1944 года после еженедельного воскресного концерта, который, по мнению всех участниц, был особенно удачным, Альма Розэ была вызвана в главную контору СС, что вызвало естественную тревогу всех оркестранток. Вскоре Альма вернулась в музыкальный блок, сообщив своим ближайшим коллегам, среди которых первой была Флора Якобс из Голландии, что ей сказали о том, что в скором времени ей предоставят свободу для выступлений как солистке вне концлагеря Освенцим! Новость была, конечно, совершенно невероятной! Однако, что она означала на самом деле, узнать было не суждено.
С этого момента осталось много версий происшедших событий. Очень скоро Альма снова покинула «музыкальный блок», чтобы принять участие в праздновании дня рождения заведующей прачечной Биркенау фрау Шмидт. Для фрау Шмидт делались большие исключения из правил – ей иногда разрешалось брать для себя продукты из посылок со склада «Канада». И в этот раз она пригласила своих гостей, намереваясь угостить их яствами, о которых в Освенциме уже никто даже не помнил… Фрау Шмидт была немкой и политической заключённой, но всё же была заведующей, то есть «капо», и среди её гостей были женщины не ниже её по «рангу». По возвращении в свой блок, Альма снова вызвала своих ближайших коллег и сказала, что она очень плохо себя чувствует и, как видно, серьёзно заболела. Действительно, у неё начался жар, она пыталась дирижировать и явно путала реальность и какие-то сны наяву. Она всё время повторяла, что русские идут и скоро их всех освободят, и тогда они устроят тур по всему миру…
Была вызвана Мандель, приказавшая немедленно доставить Альму в «Ревир» – санитарный блок. Там её поместили в отдельное помещение и положили на настоящую постель, чего не имела ни одна пациентка «Ревира». Были вызваны Менгеле и д-р Роде, заведующий всей медицинской службой СС Освенцима. Симптомы заболевания Альмы Розе напоминали менингит. Температура была больше 39 гр. Альма впала в бессознательное состояние. Эсэсовские врачи были озабочены в первую очередь установлением факта природы заболевания, так как панически боялись новой эпидемии тифа или менингита. Пункция спинно-мозговой жидкости не показала отклонений от нормы, хотя официального ответа лаборатории никто никогда не видел. Между тем состояние Альмы всё ухудшалось. Ей делали инъекции применявшихся в то время препаратов. Однако ничего не помогало. 4/4/44 в 4 часа дня (ещё одно, и последнее странное совпадение в жизни Альмы Розэ) она умерла. Участницам оркестра разрешили придти в «ревир» для прощания.
Впоследствии они рассказывали, что туда приходили даже некоторые эсэсовцы. Как бы то ни было, но тело Альмы покоилось в её концертном платье и её коллеги нашли какие-то ранние цветы и принесли их, чтобы отдать ей дань уважения и выразить свою признательность.
Только через много лет стало ясно, что Альма Розе умерла от ботулизма – пищевого отравления, при котором вырабатываются невротоксины, действие которых на человеческий мозг создаёт картину, напоминающую менингит. Фрау Шмидт также попала в «Ревир» с теми же симптомами, но выжила и дожила до освобождения Биркенау.
***
В 1980 году по книге Фани Фенелон, о которой говорилось выше, был поставлен телевизионный фильм “Playung for time”, в котором в сцене смерти Альмы Розэ д-р Менгеле кладёт на грудь умершей её скрипку. Эпизод, свидетельствовал о несомненно дурном вкусе режиссёра. Это тем более странно,так как сценарий – адаптация книги – был заказан не кому иному, как Артуру Миллеру, знаменитому американскому драматургу. Трудно поверить, что подобное мог написать маститый драматург даже на склоне лет. Правда, в процессе съёмок поменялось три режиссёра. И всё же нельзя простить Миллеру того, что он не вмешался и не предотвратил столь прискорбного факта. Фильм вызвал протесты и горечь всех уцелевших участниц оркестра. Протестовала даже сама Фенелон, правда по другому поводу – её роль в фильме играла английская актриса Ванесса Редгрейв, женщина крупных размеров, в сравнении с миниатюрной Фенелон, да к тому же и активная защитница палестинских, а теперь и исламских террористов (сегодня она прячет в своём доме в Лондоне чеченского боевика, которого Россия хотела бы видеть в суде). Фенелон отнюдь не дружелюбно описывала в своей книге Альму Розэ, утверждая даже, что она была… плохая скрипачка! Можно ли сегодня это опровергнуть? Можно. Правда после Альмы Розэ осталась лишь одна звукозапись – Двойного Концерта Баха – с её отцом Арнольдом Розэ, сделанная в 1927 году. Эта запись свидетельствует о высоком профессионализме Альмы, игравшей на уровне нисколько не ниже её знаменитого отца. Что касается других участниц оркестра, то все они сохранили благодарность к Розэ за её усилия по спасению их жизней.
И всё же, несмотря на всё это, появление телевизионного фильма в 1980 году сыграло и свою положительную роль – миллионы телезрителей смогли узнать об истории Альмы Розе, её мужестве, её мастерстве музыканта, её достоинстве и обо всей истории женского оркестра Освенцима.
***
Через несколько дней после смерти Альмы участницам оркестра было объявлено, что новой руководительницей назначается пианистка (и переписчица нот, помогавшая Альме Розэ делать переложения для оркестра), привезенная сюда из Украины – Соня Виноградова. Среди девушек-евреек участниц оркестра прошёл слух, что Соня собирается их уволить. К счастью это оказалось неправдой.
Были отменены воскресные концерты и теперь оркестр, как и в начале своего существования, играл только при уходе «рабочих команд» и по их возвращении в лагерь. Среди дня им надлежало выполнять работы в лагере вне музыкального блока. В октябре 1944 года немцы стали эвакуировать заключённых на Запад, а с ноября начали демонтировать крематории и уничтожать газовые камеры. Советская Армия неумолимо приближалась и надо было заметать следы массового уничтожения людей в Освенциме. «Эвакуация» происходила большей частью пешком и называлась «маршами смерти». Некоторые женщины были перевезены в лагерь Берген-Бельзен, хотя и не имевший оборудования для массового уничтожения, но в нём умирали тысячи от голода и эпидемий. Именно здесь умерла от тифа Анна Франк, автор всемирно-известного «Дневника Анны Франк».
Попав в лагерь Берген-Бельзен, аккордеонистка оркестра Флора Якобс шла по лагерю, окончательно обессилев и ничего не видя перед собой. Внезапно она была остановлена приказом встреченного ею эсэсовца. С ужасом она узнала в нём Иозефа Крамера, частого посетителя «музыкального блока». «Что ты здесь делаешь? Ты ведь была аккордеонисткой нашего оркестра?» – спросил он, узнав её. Она была уверена, что теперь пришёл её конец… «У тебя есть работа? Нет? Я за тобой пришлю. Будешь сидеть с моими детьми и найди ещё партнёров – будешь также играть на аккордеоне». «Альма снова спасла мою жизнь, уже после своей смерти», – вспоминала она много лет спустя события последних месяцев перед освобождением.
Большинство девушек – участниц оркестра – дожило до освобождения. Они рассказали историю женского оркестра как в своих воспоминаниях, так и в своих показаниях по поводу расследования нацистских преступлений. Фильм, о котором говорилось выше, всколыхнул ещё раз воспоминания уцелевших узниц. Некоторые выступали с протестами против показа в фильме Альмы Розэ как бездушной и жёсткой руководительницы оркестра, добивавшейся своих целей путём жестокой ежедневной муштры чисто немецкого свойства. Одна из заслуживающих доверия уцелевших участниц оркестра – скрипачка из Львова (тогда польского города) Хелена Дунич-Нивинска, которая слышала во Львове Альму Розэ как солистку концертантку ещё в1929 году, ставшую с тех пор её героиней и неожиданно встреченную в аду Освенцима, рисует Розэ, как женщину исключительно твёрдого характера, спасавшую жизни девушек вне всякого предубеждения в отношении национальности или страны проживания. Дунич-Нивинска, оспаривала высказанное в книге Фенелон мнение,что у «Розе вместо сердца был пустой скрипичный футляр». «Фенелон написала книгу, на которую нельзя опираться, как на документ, а только как на новеллу», – отмечала она. «Фенелон ненавидела всех, кто говорил по-немецки – полек, евреек, голландок, немок, считая, что Альма Розэ больше немка, чем сами немцы».
XIII
ГВАДАНИНИ «АЛЬМА» И ПЕРЕУЛОК В ВЕНЕ ALMA ROSE GASSE
Скрипка Альмы Розэ, на которой она играла в Освенциме, по свидетельству её коллег была высокого класса, что, как уже говорилось, в Биркенау не было проблемой – склады «Канады» были забиты ценнейшими нотами, книгами, манускриптами, музыкальными инструментами всех видов и мастеров многих стран Европы.
Собственный инструмент Альмы Розе – превосходная скрипка мастера Гваданини 1757 года хранилась, как мы знаем, всю войну у её друзей в Утрехте, где она оставила его перед своим бегством во Францию.
В июне 1945 года брат Альмы Альфред сообщил отцу о её смерти, щадя по возможности его чувства, но рассказал ему о женском оркестре, и о том, что Альма благодаря скрипке избежала худшего – гибели в «экспериментальном» блоке.
В августе Арнольд Розэ получил письмо от Мари Анны Тэллеген. Она сообщила, что скрипка Альмы, её личные вещи – кольцо с бриллиантом – подарок Пшиходы, нитка жемчуга и часы прибудут вскоре после её письма. Арнольд Розе был тронут тем, что у Альмы были столь верные друзья в Голландии. Он продолжал получать соболезнования от всех, знавших Альму, в том числе от Бруно Вальтера и от её бывшего возлюбленного, вскоре ставшего директором Метрополитэн Оперы Рудольфа Бинга. Многие журналы и газеты давали свои версии смерти Альмы, пока Анита Ласкер, виолончелистка оркестра, не навестила старого профессора перед Рождеством 1945 года в Лондоне и не рассказала об уникальной роли Альмы в судьбе женского оркестра и всех его участниц. Через много лет (в 1996 году) Анита Ласкер нашла в себе силы написать свою историю о Биркенау и дать наиболее объективное и полное описание всех участниц оркестра и роли Альмы Розэ.
Ко времени визита Аниты Ласкер профессор Розэ продал, наконец, свой драгоценный Страдивари «Миза». Никаких иных средств к существованию у него не было. Он жил на попечении своих венских друзей Ханса и Стеллы Фукс в их доме в Лондоне. Когда прибыл инструмент Альмы, Розэ также продал его коллекционеру скрипок и других ценных старинных инструментов. Он распорядился также немедленно продать брильянтовое кольцо, «принесшее Альме несчастье».
В это время все вспомнили о Ваза Пшиходе и стали его косвенно обвинять в гибели Альмы. Поддерживающие его друзья справедливо возражали, что Альма сама выбрала свой путь, так как могла жить в Англии и не подвергать свою жизнь опасности. Пшихода жил всю войну в итальянском городе Раппалло, гастролировал по всей Европе, несмотря на войну. Он искренне переживал смерть Альмы и, встретив в Нью-Йорке в 1949 году Эрику Морини, сотрясаясь от рыданий, поведал подруге её детства об ужасной судьбе Альмы. Только в 1956 году чешские власти реабилитировали Пшиходу и разрешили выступить на фестивале «Пражская весна». Ему была устроена 30-минутная овация.
Арнольд Розе умер во сне 25 августа 1946 года. Скрипка Альмы продолжала оставаться в руках коллекционера, купившего её за смехотворную сегодня сумму – 700 фунтов стерлингов.
***
Сразу после Победы пришла пора «платить по счетам» и исполнителям нацистской доктрины в Аушвице-Биркенау. В октябре 1945 года в Германии после суда был повешен эсэсовец Иозеф Кремер. 22 декабря 1947 года Краковский уголовный суд приговорил 23 эсэсовцев и врачей Освенцима к смертной казни через повешенье. Мария Мандель была в их числе.
***
Феликс Айле, бывший, как мы знаем, одно время студентом Арнольда Розэ в Венской Академии, каждое лето до войны навещал свой родной город. Родители его жены были также друзьями Розэ, некоторое время жившего у них в Лондоне, так как они предусмотрительно переселились в Англию задолго до оккупации Австрии.
Летом 1947 года Феликс Айле их навестил снова. Как-то утром в их квартире раздался телефонный звонок. Это была Стелла Фукс, в доме которой жил последний год своей жизни Арнольд Розе. Она сообщила, что ей позвонил коллекционер, купивший скрипку Альмы и сказал, что он только лишь скрипач любитель и недостоин такого инструмента, и потому просит найти какого-нибудь достойного музыканта и отдать ему драгоценную скрипку за те же 700 фунтов стерлингов, которые он заплатил Розэ. Коллекционер позвонил вскоре сам и, поговорив с Айле понял, что инструмент попадёт тому, кому он предназначен. Айле в тот год был приглашён занять место концертмейстера оркестра Метрополитэн оперы. Он тут же купил скрипку. «Инструмент звучал божественно. У него был сильный и прекрасный тон» – рассказывал Айле. Получив инструмент, он назвал скрипку Гваданини – «Альма». Она звучала под сводами старого МЕТ и нового – уже в Линкольн Центре. Директором театра в 1950 году стал старый друг Альмы Рудольф Бинг, который слышал звук этой скрипки ещё в Вене в 20-е годы в руках самой Альмы Розэ. Так скрипка Альмы встретила её старых друзей. Сегодня она принадлежит сыну Феликса Айле – Николасу и покоится в бархатном футляре, на котором вышиты буквы – «АР». Такова история венской скрипачки Альмы Розэ.
P.S. В 1969 году Венская городская комиссия по образованию и культуре решила назвать небольшой переулок именем Альмы Розе, как жертвы нацизма. Официальное открытие состоялось 3 декабря 1969 года, месяц спустя после 63-летия Альмы. Переулок находится в 10 районе Вены, месте новостроек жилых комплексов. Неподалеку находятся другие переулки, также названные в честь погибших от рук нацистов венцев, имена которых сегодня почти ничего не говорят жителям прилегающих улиц. Дети играют в песочницах, рядом находятся детский сад и школа. Неподалеку в местном культурном центре идёт оперетта Штрауса «Летучая мышь» – единственное напоминание о старой Вене.
