Высшее «Ты»...
Евгений, спасибо Вам большое за такую глубокую и увлекательную экскурсию в творческий мир Николая Рериха. Надеюсь на ее продолжение!
Когда мы были в Индии, то съездили в долину Куллу, в дом, где жила семья Рерихов. На первом этаже разваливающегося деревянного дома, похожего на большую дачу, расположен музей, где в трех комнатках-залах выставлены работы Рериха (на "горную", индо-тибетскую тематику). Работы Рериха есть и в национальных галереях Индии: в то время как в Национальной Галерее Современного Искусства в Дели всего-навсего пара работ, в Национальной Галерее в Бангалоре (штат Карнатака, южная Индия) Рериху посвящен целый зал. Ни один индийский художник не представлен в таком объеме, в каком там представлен Рерих.
Самое интересное, заранее мы наш визит не планировали. Конечно, все знают, что Рерих жил в Индии, где-то в горах, вот и мы знали ровным счетом это. Когда отправлялась на 3 дня в Манали, наша цель была посмотреть горы, проехать вверх по дороге на Ладакх (в сам Ладакх не успевали, через неделю поезд как раз в Бангалор). По этой дороге мы поднялись на высоту около 4500 метров, поиграли в снежки и вечером - обратно в Дели. Но два дня назад, когда мы только приехали и заселились в отель, что произошло не без приключений и предисловий, в номере нашли журнал, своего рода иллюстрированный рекламный проспект, рассказывающий о данной местности и ее достопримечательностях. Из любопытства стали листать и вдруг обнаружили, что дом Рерихов всего-навсего в 20 км от нас. Не без труда мы объяснили нашим индийским друзьям, что не поехать туда не можем, разузнали, какой автобус нам нужен, и утром побывали там, где и не думали никогда побывать.
Сейчас, когда просматривала иллюстрации в этой ветке и наткнулась на название "Куллу", сразу возникла эта долина перед глазами. Не потому, что картина получилась похожей, вовсе нет. Скорее наоборот. Горы в Индии нисколько не похожи на картины Рериха. И в то же время, картины Рериха могут быть реальнее самих гор. Есть особенная, необъяснимая категория - категория художественной точности. Неважно, что пишет художник, - должно получиться не похоже, а точно. Часто детали, которые кажутся нам наиболее точными, либо вовсе не существуют в трехмерной реальности, либо немного коверкают ее, выступают из нашей привычки.
Точность не копия реальности, а что-то, что с этой реальностью не совпадает, но как будто напоминает ее. "И, наколовшись об шитье с не вынутой иголкой, внезапно видит всю её и плачет втихомолку." Картина должна быть формально похожа на художественный предмет настолько, насколько "шитье с не вынутой иголкой" формально похоже на возлюбленную. То есть картина ровным счетом никому ничего не должна.
Нам дороги вещи не сами по себе, а когда они нам что-то напоминают, когда за ними чувствуется не один вещественный смысл, а смысловая многогранность. И не важно, куда эта смысловая многогранность приводит, откуда она берет свое начало. Многогранность - это и есть истина, потому что это отрицание зла, пытающегося себе подчинить все другие грани. Сам феномен многогранного восприятия устанавливает победу добра над злом, потому что только в мире добра возможно такое видение мира.
Многогранность должно отличать от вседозволенности, от безграничности, когда смешивается все и вся, когда отрицается все и вся во имя свое. Многогранность - это всеобщее утверждение, но когда каждая из граней живет для другой. Как мы воспринимаем символ? Означающее стремится исчезнуть, чтобы перед нашими глазами как можно ярче и полнее предстало означаемое. Однако означаемое, в свою очередь, стремится раствориться в означающем, делая, таким образом, план выражения предельно точным и уникальным. Как бы хорошо мы ни понимали произведение, в нем всегда остается то, что понятые нами грани хотят нам показать. И чем больше граней мы узнаем, тем больше неизведанного они за собой скрывают, потому что каждая грань живет не ради собственного смысла, а ради какого-то другого смысла, ради какой-то новой грани. Это и есть структура вселенной, если бы она была выстроена по "законам" добра. Но в жизни так много немой и глухой руды, моментов, которые проходят для себя и не говорят ни о чем, кроме как о себе. Многогранность возможна лишь вспышками, ее принцип пока не может охватить все сущее, потому что многие сущности заканчиваются собой, упираются в себя. В этом ракурсе становится понятна жертвенность, взятая за основу структуры вселенной почти всеми древними народами.
Что такое "внутреннее Я", наша личность, не усеченная обстоятельствами и измерениями, к раскрытию которой мы прекрасно и тщетно стремимся? Но как можно стремиться к самом себе? Достаточно себе представить этот одинокий процесс, чтобы понять: это, во-первых, скучно, а, во-вторых, куда стремиться-то? Или нужно сначала убежать от себя, чтобы потом стремиться? Но если предположить, что "внутреннее Я" - только символ, указывающий на что-то другое, грань, стремящаяся нам рассказать тайну своего сердца? К кому можно стремиться? К любимому, к тебе. У живущего нет своего внутреннего Я, но есть внутреннее Ты, к которому мы и стремимся всю жизнь, чьи черты пытаемся уловить, выразить, взрастить в своей душе. Мы стремимся стать не самими собой, а воплотить сущность дорогих нам Ты, то есть сами становимся символом, где наше Я - означающее, а Ты - означаемое. И у каждого Ты - неповторимо, каждый сам участвует в создании любимого Ты. Не только Бог создал нас, но и мы создаем Бога, потому что в каждом чувстве любви по отношению к Ты пребывает Бог. Нет любви как таковой, раз и навеки данной, единой для всех, как нет Бога как такового, потому что Бог слишком любит, чтобы обобщать. Любовь слишком целомудренна, чтобы быть общей.
Между тем, смысл, который преподносит грань в контексте многогранности, внутренним светом выявляет черты этой грани, делает ее точной, неповторимой. Не увидев всю полноту смысла, который смогла передать такая простая на первый взгляд грань, невозможно узнать совершенство этой грани. Я совершенно настолько, насколько полно раскрывается в нем его внутреннее Ты. Но при этом Я и Ты не совпадают, как если исчезнет различие смыслов, исчезнет рифма. Я в принципе не существует. У Я есть внутреннее Ты, а у Ты есть свое другое внутреннее Ты, и так продолжается, пока продолжается жизнь.
Давно в общении с искусством я признаю за правило: понять произведение нельзя, исчерпать его нельзя, но можно увидеть, как оно оживает и живет, вступить в общение с многогранностью мира этого произведения. А начать можно откуда угодно. Например, я делаю так. Чтобы картина ожила, нужно найти хотя бы одну грань, деталь, которая вдруг скажет о чем-то, чем она не является. Дальше картина просыпается и начинает звучать разными голосами, которые не перечислить и не описать, иначе не было бы картины, которая одна в силах содержать в себе эту полифонию.
В начале этого поста я обманываю читателя. Вовсе не долина Куллу привлекла мое внимание и разбудила память. Куллу тоже, но после. Первоимпульсом стала картина "Священная роща", где на фоне закатного (рассветного?) неба плывут, уплывают сосны. Здесь я цепляюсь за их кроны, ведь это не кроны уже, а облака, и весь пейзаж вдруг становится идеальным символом непрочного, незащищенного, мимолетного времени суток. Если кроны сосен - облака, то не пройдет и нескольких минут, а вся картина уплывет, рассеется, преобразится во что-то новое, неизведанное и потому страшное. К облакам-кронам стволами привязана земля: исчезнут, преобразятся они - исчезнет, преобразится земля со звездами, колючками, муравьями наших старательных жизней, подверженных вечной смертельной опасности и так часто забывающих о ней.
