Спасибо, Вадим! С Вашего позволения, я продолжу свои размышления и наблюдения. За неделю мне удалось собрать материал из сборника митрополита Антония Сурожского «Беседы о вере и Церкви», который напрямую касается обсуждаемой нами темы. Размещаю его здесь, не хотелось бы, чтобы он пропадал.
Но сначала скажу, что и меня порадовали размещенные Вами фотографии. В них чувствуется искренность, радует «смешение» молодых лиц и лиц, убелённых сединами. Это и есть жизнь, древо которой зеленеет! А там, где зеленеет древо, там, возможно, появится цветок и завяжется плод.
Подождём, – время часто мудрее нас и наших разногласий.
Подождём, - а пока я сошлюсь на слово митрополита Сурожского Антония. Размышляя в небольшой статье «По поводу выражения «Неразделённая Церковь» о проблемах и условиях межхристианского диалога, он ссылается на Евангелие от Марка (9, 38-39): «В Евангелии мы читаем, что, вернувшись однажды к Христу, апостолы рассказали Ему, что встретили человека, творящего чудеса Его именем, и запретили ему. Христос ответил: Не запрещайте ему, ибо никто, сотворивший чудо именем Моим, не может вскоре злословить Меня…».
Обратила внимание на важнейший момент Вашего поста.
Обсуждая «камни преткновения» межхристианского диалога, Вы, в сущности, говорите об уже известных трудностях диалога католической иерархии с Православием. Их подоплёкой так и остаётся то, что католическая иерархия братскую любовь не отрицает, но не ею животворит диалог, а апеллирует к его авторитарному началу и политической аргументации. Для католической иерархии это остается и условием, и целью его осуществления. И это – исторически определённая реальность, согласна с Вами, что
«…католический престол никогда не отступал (не отступает и сейчас) от мечты подчинить Православие, "втянуть" его в орбиту Ватикана. Собственно, в этом католическая иерархия и видит "диалог": мол, мы за братские отношения, но пусть папа будет самым главным»
Нельзя не видеть, что межхристианский диалог при таких условиях ослабевает, а то и вовсе теряет свою перспективу. Одна сторона мотивирована обретением любви и единомыслия как естественными началами христианской веры, другая же мотивирована более распространением своего догматического учения и признанием его чуть ли не завершением и развитием христианской идеи. Это – очень различные позиции.
Это различные позиции, но очевидно, что их суть, - как бы так лучше сказать? – активна, она перерастает границы богословия и догматики и формирует у христиан восприятие мира и жизни, становится мировоззрением и, - увы, - часто формирует их предубеждения. А предубеждения – очень ненадёжный мост, - исходя из них, взаимопонимания не достигнешь.
Но в этих поисках взаимопонимания есть и другие пути, - помимо «круглых столов», в которых и Вы, и, думаю, Павел, и многие другие, - хотя и соглашаются с их неизбежностью, - не видят надёжного пути и способа для достижения полноты взаимопонимания.
Поэтому, кажется, имеет смысл обратиться к слову и порядку размышлений митрополита Сурожского Антония, который в восьмидесятых годах прошлого века откликался на вопросы православных верующих, возникавших у них в связи с движением экуменизма. В его размышлениях есть последовательность и строгость. Они сохраняют истины Православия, но не мешают полноте христианской любви. Не мешают и не исключают ее из порядка межхристианского диалога, даже если мы сталкиваемся с очевидными для православного человека недоумениями и нововведениями. Эти размышления, скорее, учат нас понимать самих себя и защищать истины своей веры перед лицом "инакомыслящих христиан".
В сборнике «Беседы о вере и Церкви», опубликованном в России в 1991 году, собраны материалы, которые являются записями его устных выступлений, это, - как сказано в небольшом предисловии, - слово, обращенное к живым, конкретным слушателям. В Интернете этот сборник можно посмотреть по ссылке
http://www.mitras.ru/besedy/a_main.htm Среди этих материалов есть и уже упомянутое мною выступление «По поводу выражения «Неразделённая Церковь»».
Это его отклик на письмо группы верующих, у которых возникли недоумения по поводу выражения «неразделённая Церковь». Письмо было написано в то время, когда стали появляться примирительные заявления экуменических комитетов, - заявления, которые поддерживали иллюзии о том, что единство христиан разных конфессий благодаря экуменизму легко достижимо, но которые встречали естественное сопротивление православных христиан, убежденных в недопустимости принимать то, что не было бы учением безупречной чистоты.
Заботой митрополита Антония как раз стало разъяснение того, какие аргументы могут быть использованы для того, чтобы, не отвергая призывы к единству, сомневаясь в лёгкости его достижения, всё же утверждать путь к взаимопониманию, который основывается на, - как говорит митрополит Антоний, - «подвижнической верности Истине».
Его разъяснения и очевидны, и трудны одновременно.
Во-первых, он говорит о том, что необходимо расширять наше видение церковной реальности. Ссылаясь на Соборы первых веков, он пишет о том, что «изложив, в чём заключается наше спасение и обетования и в чём состоит глубинная природа Церкви, они не определили Её границ». Он ссылается и на слово митрополита Платона Киевского, который мог сказать, что
"мы знаем, где Церковь есть, но не можем сказать, где Её нет».
Заключением служит его призыв к тому, чтобы «со смирением, строгостью и христианской любовью глубоко продумать и уразуметь ту историческую реальность, которую представляет собой сегодня христианский мир».
И это слово митрополита Антония очень верно, оно зовёт нас к труду и ответственности за судьбу христианского наследия и веры.
Далее, свидетельствуя о том, что «Церковь не только едина, но что Она является
с а м и м е д и н с т в о м», он считает необходимым сказать, что проблема места, которое мы отводим тем, кто по выбору или по рождению не соприкасается с православным вероисповеданием, «остаётся проблемой как богословской, так и нравственной».
Свидетельствуя об этом, он перечисляет ее возможные решения.
Он говорит, что «самое простое решение вопроса – исключить их из тайны Церкви; сказать, что они не могут более иметь связи с Ней; заявить, что можно либо быть в Церкви, либо вне Её; что, поскольку Церковь – само Единство, всякая трещина предполагает исключение из Неё, отсечение от Неё – самопроизвольное или хирургическое».
Такое решение он не просто отвергает, но говорит, что «история Церкви, ее богословие
н е с о в м е с т и м ы с таким решением, простым и успокаивающим», и аргументирует это тем, что оно «упраздняет всякое колебание, всякую проблему, требующую решения, которое было бы достойно Бога».
И это – не единственный аргумент, который он приводит.
Вторым аргументом, который только оттеняет кажущуюся простоту данного решения, остается для него убеждение в том, что «самые понятия ереси и раскола предполагают какое-то отношение к вере и к Церкви и продолжающуюся связь, как бы мучительна она не была, между Нею и отделившимися от Неё».
Похоже, что митрополит Антоний даже усиливает свою аргументацию, говоря, что «для того, чтобы быть еретиком и раскольником, надо быть христианином!».
И вот это усиление заставляет его касаться еще более сложной ситуации и искать аргументов, чтобы возразить тому, кто говорит, что «находящихся в заблуждении можно, в крайнем случае, считать христианами, но не членами Церкви».
Это действительно сложная ситуация, потому что она заставляет искать ответы на самые сложные вопросы, которые и приводит митрополит Антоний. Вот они:
Мыслимо ли и возможно ли на деле быть наученным Духом Святым, быть местом Его присутствия – и оставаться чуждым Церкви?
Можно ли жить по вдохновению Духа Святого – и оставаться чуждым Христу? Или: быть во Христе – и вне Церкви, тогда как вне Церкви нет спасения?
Что делать с теми, которые, примкнув к ошибочной вере, приняв ущербное богословие, живут р а д и Христа и умирают з а Него?
Чтобы найти ответы на эти сложные вопросы, владыка Антоний предлагает обратиться к истории Церкви.
Он вспоминает о статье митрополита Антония Храповицкого, в которой тот, задолго до зарождения экуменизма, задает вопрос: почему отношение Церкви к ересям в течение веков изменялось, от акривии перейдя к икономии?
Для тех, кто не совсем знаком с терминами, скажу, что «акривия» – это требование точного соблюдения правил. А вот «икономия», которое так напоминает нам по звучанию вездесущие теперь слова «экономия» и «экономика» (а это, на мой взгляд, глубоко неслучайно), - имеет буквальный и расширительный смысл. В буквальном смысле оно означает «исключение из правил», а вот его расширительное значение находит себя в выражении
домостроительство спасения. В этом смысле «икономия» означает обязанность решать частные, индивидуальные вопросы церковной дисциплины так, чтобы требование буквы закона не становилось препятствием для спасения человека.
Размышляя о проблемах, которые скрыты в вышеперечисленных вопросах, комментируя статью митрополита Антония Храповицкого, митрополит Сурожский не только указывает на этот процесс изменения в отношении Церкви к ересям. Он пытается найти ему историческое оправдание, - такое, которое не отрицало бы «присутствие и постоянное действие Духа Божия в Церкви».
Он говорит о том, что, конечно, легче всего «было бы признать, что догматическое сознание верующих ослабело», и они уже не могут с ясностью распознавать истинное от ложного, и ложное их больше не возмущает. Но такое убеждение, свидетельствует он, не может быть верно потому, что оно определяет чувства Бога и Истины как чувства относительные, способные притупляться и исчезать во времени и пространстве человеческой истории.
Более трудным, но и более соответствующим «догматической мудрости Церкви», - в вопросах отношения к ересям, - следует признать следующее объяснение исторического перехода от акривии к икономии. А именно то, что «Церковь никогда не сосредотачивала своё внимание на зле, на ошибке … и имела попечение не только о чистоте своего учения или христианской жизни, но и о спасении заблудших детей».
По слову митрополита Антония, это означает, что всегда надо иметь в виду то напряжение, которое присутствует в отношениях между Абсолютом, который не может согласиться на компромисс и «становлением», - постепенной победой Бога Спасителя над погибшим миром. «Мы, - пишет митрополит Антоний, - в этом отношении in patria и in via: в пристани и в пути. Всё совершено Богом и во Христе; но не всё совершено ни в нас, ни в мире».
А ведь это особое напряжение, и наше христианское самосознание подвержено его воздействиям, но всегда ли мы знаем, как правильно его оценивать и "измерять", отыскивая и сознавая своё истинное место и
в пристани, и
в пути?
Но это его слово есть слово надежды. Надежды на то, что христианский мир привлечёт для нового витка в развитии самосознания и исторический опыт Церкви, и слово апостола Павла. А апостол Павел, говоря о Церкви
своего времени, свидетельствовал, что надлежит быть разномыслиям в Церкви, но для того, чтобы открылись наиболее искусные (1 Кор. 11, 19). И догматическая мудрость Православия, о которой говорил митрополит Антоний, и в наши дни не может не различить доброго семени среди плевел, чтобы отнестись к нему с должным вниманием.
В связи с этим митрополит Антоний пишет, что «нам надлежит вглядываться в ростки жизни, в то, что в этих исповеданиях есть от подлинной Истины, и не смешивать ересь, раскол и отступничество…».
«Нужно помнить две вещи, - заканчивает он свои размышления, - которые мы легко забываем: во-первых, что древние и новые ереси были осуждены справедливо,
н о что слишком часто не было дано никакого ответа на проблемы – философские, богословские, и нравственные, - из которых они родились; ибо ни одно заблуждение не родилось просто от недоброй воли. И, во-вторых, что часто мы отделены друг от друга языком, словоупотреблением и что зачастую выражения родственные, а то и одинаковые обозначают понятия разные до несовместимости: дух искажается буквой».
Что касается произведений, которые остаются литературной фантазией, не противореча духу христианской веры, то, как мне представляется, они суть интуиции жизни, которые посещают авторов ради преодоления кризиса самосознания. Но к Вашему списку я бы добавила еще и английского писателя К.С. Льюиса, который написал замечательную книгу, перетолковывающую античный миф о Психее под названием «Пока мы лиц не обрели». Это - одна из самых захватывающих внимание книг, которые я читала за последние годы. Её повествование, образы, ключевые проблемы и отношения героев весьма актуальны и для сегодняшнего дня, в котором процесс «обретения лица» становится всё труднее и труднее.
