Между Петром Великим и Петром Могилой
В последнее время в среде русских православных мыслителей едва ли не общим местом стало крайне критическое отношение к делам и самой личности императора Петра Алексеевича.
По-видимому, это связано с тем, что до недавнего времени личность Петра Алексеевича воспринималась почти всегда исключительно в рамках той матрицы осмысления, которая соответствовала мифу о прогрессе и просвещении. Согласно этому мифу все в допетровской России было плохо, и если бы не реформы, то Московское государство превратилось бы в православный Иран, который в XVIII веке стал бы легкой добычей либо для Польши, либо для Швеции, либо для Турции.
Отказ от следования этой традиции привел к тому, что личность Петра стала встраиваться в иную парадигму осмысления. В ту, в рамках которой Петровская эпоха воспринимается в качестве одного из узловых моментов отпадения русского православного народа от идеалов Святой Руси и закономерной деградации.
При этом выстраивается противопоставление: «птенцы гнезда Петрова» – «представители старомосковского благочестия».
Что греха таить, в рамках такого противопоставления и птенцы, и сам Петр выглядят не лучшим образом.
Сказано об этом немало.
Анализируя отношение Петра Первого к Православной Церкви, к старомосковскому благочестию, наши историки как правило пытались найти рациональные оправдания как поведению русского императора, так и двигавшими им мотивам.
Обычно оправдания сводятся к разговорам о трех мотивах:
1. Церковь и патриарх воспринимались Петром «как центр и объединяющее начало всех протестов, как естественный представитель не только церковного, но и общественного консерватизма» (С.Ф.Платонов).
2. Церковь и церковное благочестие воспринималась Петром как атрибут Московской Руси, которая ассоциировалась у него с детским переживанием ужасов стрелецкого бунта, «родившего в душе подсознательную ненависть к русской старине, зачастую выливавшуюся в отрицание вообще всего русского. Это неприятие русского усиливалось за счет воспитания...» (Н.М.Коняев, 1). Петр был «первым русским царем, которого не готовили к царскому венцу и который так фатально оказался неготовым к верховной власти». Это может показаться противоречащим тому, сколь тщательно и серьезно обставлялись военные игры, точнее, полноценные учения, в атмосфере которых рос юный Петр. Однако потешные баталии «развивали Петра физически и умственно, но ни в какой степени не готовили к тому величайшему смирению, которое должен проявлять царь, сообразуя и подчиняя свою волю интересам своей державы... Этого смирения и не получил Петр, он совместил в себе безудержность нрава портового забияки с абсолютной неограниченной властью. Сама православная мораль, на которой основывалась вся жизнь Руси, для Петра Первого значила не очень много» (1).
3. Петр Алексеевич, вследствие неправильного воспитания просто «не понимал, что такое Церковь, он просто ее не видел; ибо сфера ее выше сферы практической, и потому так поступал, как будто бы ее не было, отрицал ее не злоумышленно, а скорее по неведению», писал Ю.Ф.Самарин. Непонимание Петром аскетической сердцевины Православия проявилось в его знаменитой оценке монашества: «А что молятся они, то и все молятся. Какая обществу прибыль от сего?» И предлагал монастыри в богадельни для инвалидов превратить по образцу благотворительных католических орденов.
Отвечая на недоуменный вопрос о совершенно большевистских вакханалиях, которые устраивал русский царь во время «всепьянейших соборов», наши историки проявляют порою виртуозное остроумие:
«Петр не был атеистом, напротив – он был несомненно человеком верующим, но его религиозность не носила того церковного характера, который был свойственен русскому благочестию времен Московской Руси. На взгляды юного Петра оказали также влияние его встречи с иностранцами из Немецкой слободы в Москве – его религиозность приобрела протестантский оттенок. Именно поэтому он дистанцировался от обрядового благочестия Московской Руси, в атмосфере которого провел свои детские годы», – писал И.К.Смолич (2).
Под «дистанцированием от обрядового благочестия Московской Руси» понимается демонстративные бесовские игрища, устраиваемые Петром на первой седмице Великого поста. Слово В.О.Ключевскому:
«<Всешутейший, сумасброднейший и всепьянейший собор> состоял под председательством набольшего шута, носившего титул князя-папы, или всешумнейшего и всешутейшего патриарха московского, кокуйского и всея Яузы. При нем был конклав 12 кардиналов, отъявленных пьяниц и обжор, с огромным штатом таких же епископов, архимандритов и других духовных чинов, носивших прозвища, которые никогда, ни при каком цензурном уставе не появятся в печати...
Одним словом, это была неприличнейшая пародия церковной иерархии и церковного богослужения, казавшаяся набожным людям пагубой души, как бы вероотступлением, противление коему – путь к венцу мученическому...
Бывало, на первой седмице Великого поста его всешутейшество со своим собором устроит покаянную процессию: в назидание верующим выедут на ослах и волах или в санях, запряженных свиньями, медведями и козлами, в вывороченных полушубках...» (1).
Не замечать этих кощунств могли только историки «дворянской школы», изощрявшихеся в апологетике мифа о прогрессе.
Как же со всем этим быть?
В среде русских славянофилов церковные реформы Петра получили совершенно недвусмысленную оценку. Достоевский выразился ёмко и хлестко: «Русская церковь в параличе с Петра I».
Тут вспоминается и высказывание Солженицына о том, что «Россия надломилась не в 17-м году, а в 17-м веке»...
Речь у Александра Исаевича шла о пагубном последствии Раскола.
Раскола, а вовсе не преобразований Петра!
К тому моменту, который обычно понимается как начало Петровской Эпохи, Русская церковь давно уже перестала быть тем монолитом, хранившим вековые устои, которым она был накануне Никоновых новин.
Теперь, к концу 17-го века апогея достигло польско-латинское влияние.
Одним из следствий Раскола стало выпадение из русской жизни как представителей старомосковского благочестия (старообрядцев), так и собственно «никониан». Это и стало предпосылкой стремительного роста католического влияния в России (в 20-е годы ХХ века Ватикан попытается повторить этот ход).
Впрочем, после смерти Федора Алексеевича, старшего брата Петра, польско-латинское влияние пошло на убыль. По просьбе московского патриарха Иоакима иерусалимский патриарх Досифей прислал на Русь ученых греков братьев Лихудов. Главным следствием инспекции было недопущение создания в Москве фактически «филиала Киево-Могилянской Академии».
В первопрестольной стало уже известно, что киевские студенты, обучавшиеся за границей в тамошних иезуитских школах, должны были принимать унию. Правда, обычно они объясняли впоследствии, что действовали при этом вполне неискренно, «не сердцем, но едиными усты»... Однако, оставалось небезосновательное сомнение: когда же они были неискренними, – принимая ли унию или отрекаясь от неё?
Да и сам митрополит Петр Могила был в свое время настоящим «Троянским конем» для киевского православия.
Когда в польском обществе стало ясно, что дни короля Сигизмунда ІІІ сочтены, юго-восточная окраина Речи Посполитой приготовилась к решительной борьбе за свои права. Борьба должна была разгореться после его смерти, при выборах нового короля и составлении т.н. pacta conventa, т.е. тех условий, которые по польской конституции должны были быть предложены королю при его коронации. Южнорусские депутаты Сейма предупреждали униатов: «Видим, что ничего не добьемся, пока жив этот король, но во время бескоролевья мы всеми силами восстанем на вас».
Король умер в 1632г. Владислав, новый король польский собирался воевать с Русью, поэтому он был заинтересован в том, чтобы белорусы и украинские казаки помогли Польше в очередном антирусском походе.
На первом же сейме Православное исповедание было легализовано.
Встал «вопрос о епископах».
Польская власть, под предлогом легализации правового статуса правящих архиереев, заменила своими людьми тех епископов, которые были рукоположены тайно во время гонений. В сущности, «восстановление» православного епископата на основании «пунктов 1632 года» было упразднением и отменой старой русской иерархии.
Сам Могила был рукоположен в митрополиты и избран на киевский престол.
А ведь киевский престол был в это время уже занят.
Его занимал митрополит Исаия (Копинский) – человек традиционной православной веры, пример аскетизма. Чтобы избежать нежелательных волнений, интронизация Петра состоялась во Львове (4).
«Трудно дать четкую характеристику Петра Могилы. При нем Западно-Русская церковь выходит из той растерянности и дезорганизации, в которых она страдала со времени Брестского собора. И вместе с тем все пронизано чуждым, латинским духом... Это была... псевдоморфоза Православия... Латинизируется самая душа народа. Эта внутренняя интоксикация религиозным латинизмом, этот «крипто-романизм» был вряд ли не опаснее самой Унии...
Утверждается чуждая и искусственная, неорганическая традиция, и она как бы перегораживает творческие пути... Неверно винить в этом одного Могилу, процесс начался до него, и сам Могила скорее выражал дух времени, чем прорубал новые пути. Однако именно он сделал больше других для того, чтобы «крипто-романизм» укрепился и удержался в жизни Западно-русской церкви» (3).
И вот к концу 17-го века все это должно было распространиться и на Москву.
Никакие ученые братья Лихуды не смогли бы противопоставить киевлянам самого главного – мировоззренческой системы. Старообрядчество было поставлено вне закона. Сам патриарх Никон, избравший столь неудачную тактику и стратегию реформ, также был оплеван.
Московский Патриархат не просто лишился своей консервативной и наиболее принципиальной части, но и обзавелся униатами, которые принесли в Московскую церковную жизнь дух Киевской Духовной Академии.
И дело тут не в некоем полумифическом тайном униатстве митрополита Петра, а в том, что, в тот момент, увы, не существовало школы, которая могла бы дать целостное мировоззрение, альтернативное латинскому схоластическому пониманию самой сути христианского подвига.
В этой ситуации ничто не могло воспрепятствовать экспансии криптокатолицизма киевского митрополита Петра.
Воспрепятствовал царь Петр, разрушив своей перестройкой все планы Ватикана.
Тут важно уяснить следующее. Под торжеством криптокатолицизма подразумевается вовсе не опасность того, что Москва обратится в эдакий Львов, а в том, что киевская партия в Москве могла бы стать удобной мишенью для объединения в «дружбе против». Причем знаменем оппозиции мог бы стать старый обряд.
То есть дело не в самом митрополите Петре Могиле, а в том, что взвинченное расколом Московское общество отреагировало бы на птенцов киево-могилянской академии и на тех, кто сгруппировался бы вокруг них, весьма резко. Это могло привести к большой крови и в случае победы старообрядческой партии, привело бы к изоляции России.
Скорее всего, старый обряд был бы абсолютизирован, и Россия могла превратиться в Армению. Следствием нашего выпадения из общеправославного единства стало бы, кроме прочего и то, что Малороссия вернулась бы в орбиту Речи Посполитой.
Петр, задвинув Церковь в угол, воспрепятствовал такому развитию
+ + +
Итак, диспозиция «птенцы гнезда Петрова» – «представители старомосковского благочестия» в свете изложенного представляется не вполне корректной. Реальной альтернативой «петровского протестантизма» было вовсе не возвращение к традициям старомосковского благочестия, а окатоличивание церкви и народа.
Таким образом, несомненно промыслительным можно считать то, что реформировав церковь по протестантскому образцу, Петр Алексеевич, не только подморозил церковную жизнь, но и спас Русское Православие от превращения в «католицизм киевского обряда», реакцией на которое могла бы стать классическая религиозная война.
Говоря же о квази-англиканстве Петра, мы говорим не о какой-то очередной ломке церковных устоев в духе Генри Восьмого, но о резком умалении самой возможности православных церковнослужителей влиять на ситуацию в обществе.
ПослесловиеЯ не говорю, что это хорошо.
Просто хочу сказать, что в Петровскую эпоху это привело бы к последствиям, несоизмеримым по своей разрушительности ни с бунтом Степана Разина, ни с восстанием Соловецкого монастыря.
Сейчас же – если мы, русские, хотим сохранить себя в качестве единого народа – как никогда важно выстроить такое мировоззрение, которое включало бы в себя как единое всеми теми, кто считает себя русским, понимание прошлого, так и единые цели в настоящем. Тогда недалеко будет и до единого дела в настоящем. А, значит, не сбудутся зловещие планы обращения нашего народа в вымирающее быдло.
Ведь как важно опустить народ!
Михалков пытается обгадить Сталина, Лунгин – Грозного. Какой-нибудь шмунгин завтра будет оплевывать то, что еще не до конца оплевано…
Сами же патриоты помогают этим людям.
Помогают тем, что вместо того, чтобы попытаться, с Божьей помощью, разобраться в трудных периодах истории, попытаться усмотреть: «а в чем же был смысл попущенных нашему народу страданий?», мы просто судим о той или иной эпохе, вырывая ее из метаисторического контекста.
Заранее благодарю за конструктивную критику, которой славится этот ресурс.
С уважением, Павел Тихомиров.
PPSПервая редакция этой статьи публиковалась на Русской Народной Линии.
Статья вызвала довольно живой отклик.
Вот, к примеру, одна из реплик Вадима Булычева:
«…Никто ведь не утверждает, что Петр Могила был еретиком, тайным католиком и т.д. Речь ведь о самом духе той эпохи, что сложился в западно-русском мире в связи с известными причинами. Да, подвиг Петра Могилы в том, что он не предал Православие, что он потратил все свои средства ради просвещения. Да, Петр Могила считал, что знание латыни позволит православным успешнее говорить о своей вере среди латинян. Проповедовать ее. И мы, конечно же, не имеем права судить его за то, что он не смог подняться выше тех настроений, что тогда царили в образованном западно-русском мире, оккупированном Польшей. Но о последствиях этой, поистине трагической, для западно-русского мира эпохи мы имеем право и должны говорить. Понимаете, как Тарас Шевченко стал в Украине эдаким националистическим идолом, так, увы, Петр Могила стал в определенных церковных кругах символом прокатолических симпатий и бегства от Москвы, ради создания какой-то своей "незалежной церкви". Ведь не просто же так все это получилось? Объективно это и есть следствия того трагического времени ополячивания и латинизации…»
Одной из претензий, высказанной в мой адрес, был упрек в том, что оценка криптолатинской опасности «птенцов Петра Могилы» – которую я преподношу в качестве одной из исходных точек во всей предложенной Вашему вниманию конструкции – довольно маргинальна в среде церковных историков. И кроме протоиерея Георгия Флоровского, якобы никто не разделял такого мнения относительно духа Киева той поры.
В этой связи поспешу предупредить читателя в том, что в среде русской богословской мысли существует на сегодняшний день 2 основных мнения.
Первое мнение, разделяемое сторонниками схоластической школы 19 века, действительно, не усматривает никаких изъянов в мировоззрении Петра Могилы. (Среди апологетических книг можно упомянуть "Исторический очерк церковной Унии: ее происхождение и характер" прот. Константина Зноско, а также книгу В.А.Беднова "Православная церковь в Польше и Литве". Ну, разумеется сюда же можно отнести фундаментальную Историю Русской Церкви Митрополита Макария.)
На тех же, кто выступает с критикой в адрес схоластики, обрушивают целый ряд обвинений в модернизме и т.п.
Речь идет о мнении, высказанном впервые о.Георгием, которое разделяет целый ряд историков: представители нашей эмиграции – о.А.Карташев, о.Г.Иванов, о.И.Мейендорф, а также современные российские философы – О.Платонов, В.Тростников. Поэтому позиционировать критиков митр.Петра маргиналами и эксцентриками не совсем честно.
Впрочем, существует еще одно мнение, которого мы вскользь касались в тексте. Прот. Валентин Асмус, в целом являясь апологетом митр. Петра, все-таки оговаривается, что «византийской альтернативы латинской учености» в 17 веке не существовало.
А потому мы не имеем никакого права обвинять митрополита Петра в пролатинских симпатиях. Другое дело, что сегодня нам совершенно незачем подменять подлинный религиозный консерватизм схоластическими консервами 19 века.
Но это уже другой разговор.
Литература:
1. Н.М.Коняев. Подлинная история дома Романовых. М., 2008.
2. Макарий, митр. Московский, И.К.Смолич. История Русской Церкви. М.,
3. Прот. Георгий Флоровский. Пути Русского Богословия. Минск, 2007.
4. Протодиакон Герман Иванов Тринадцатый. Русская Православная Церковь лицом к западу. Мюнхен, 1994.
5. Н.И.Костомаров. Исторические произведения. Киев, 1989.
