Данте спал, поджав босые ноги,
В изголовье начатая книга,
Полинявший край пурпурной тоги –
Вечной славы сброшенное иго.
Данте спал. Хранить его дыханье
Прилетали ангелы и птицы,
Снилось: задремала Беатриче,
Бросив спицы с простеньким вязаньем.
Данте спал, как материк, открытый
Ураганам, звездопадам, ветрам…
«Легче будет разбудить убитых», –
Постучал Вергилий в сон поэта.
*****
Встреча во Флоренции
Вечер наступил неожиданно. Я стояла на улице св. Леонардо около дома, в котором когда-то жил Чайковский. Нашла его на удивление легко. Но нужно было возвращаться в гостиницу, и я пошла дальше, успевая поглядывать на красивые дома за заборами, на решётки ворот.
Улица освещалась редкими фонарями, но заблудиться было невозможно: петляя, поворачивая, она все равно стремилась в одном направлении: к центру города. И все-таки в каком-то месте я засомневалась, закружилась в крошечных ответвлениях и тупичках, которые возникли на пути. И неожиданно оказалась около старых крепостных стен. Суровых, огромных, тёмных. Куда идти дальше, было непонятно. Прохожих не было. В руках у меня была книга моих стихов. Сколько я кружилась на месте, не знаю, крепостные стены неизменно возникали передо мной. Начиналась паника. А потом, вдруг, вспышка света у меня внутри, и вот я уже стою перед собором Санта Кроче, где у подножия своей огромной статуи сидит молодой Данте. И у меня не было удивления.
— Вот и повидались, — сказал он. — Каждый, кому надо, лазейку в потоке находит…
— А Достоевский, Чайковский, Тарковский?
— Были, — спокойно подтвердил небожитель.
— Флоренция мучает, — пожаловалась я. — Непостижима…
— Понимаю. Город давно в другом пространстве. На земле было бы невозможно сохранить такую концентрацию красоты, созданной человеком. Человеком тщеславным, мелочным, алчным – этим художник мешал своему творению. Очистить творение от создателя можно только в другом мире: вся Флоренция там... то есть здесь, — скупо улыбнулся Дант.
Я легко поняла. Прямо здесь, на Земле, существует это измерение небес, куда перенесена Флоренция. Паломники не догадываются: поезда прибывают в одно из измерений Рая.
Мы поговорили. Мой итальянский был безупречен. Но итальянский Поэта разжижал кровь: слово бежало по жилам, как пузырьки непередаваемо прекрасного шампанского… Дант протянул мне небольшой прозрачный камень, отливающий фиолетовым и попросил согреть его в ладонях. На мгновение во мне словно натянулись звенящие струны. А когда я вернула камень, Мэтр сказал, что теперь он прочёл все мои стихи. И неожиданно огненные язычки странного пламени заплясали в книге, выбиваясь наружу и прячась обратно. Книга в руках стала странно объёмной, тёплой, почти горячей, обличая мои намерения, каждую мою мысль в процессе её рождения. И через это я поняла о творчестве больше, чем за всю жизнь.
И ещё несколько уроков я получила в этой беседе. Вечер тёк в безупречности безвремения, проще сказать — вечности. В каждой моей мысли, движении, слове не было мусора. Иногда казалось, что состояние моей неожиданной чистоты и рождает вечность.
Где-то рядом ударил колокол. И Дант сделал последний подарок: на его большой, щедро открытой ладони промелькнули лица всех, кто создавал великую энергию этого города: семейство Медичи, все жители, художники, зодчие, скульпторы, каменотёсы, подмастерья — великие и безымянные.
В следующее мгновение я оказалась у ворот святого Георгия и уже знала, как найти свою гостиницу. Книга была со мной, живая, трепещущая языками пламени. Но это, скорее, сгорал мой мусор, а не сияло слово.
*****
Моя бессонница
Я часто пытаюсь уснуть за пределами ночи
Меж старых галактик, где свалены сны музыкантов,
Но всё заглушая, сквозь музыку голос бормочет:
Мешает мне Данте.
*****
2 декабря Флоренцию накрыла гроза. Величественное воплощённое тщеславие этого города внимало громовым раскатам как музЫке, единственно достойной здешнего великолепия.
Часы на ратуше показывали без четверти семнадцать. Город был странно пуст, как во время чумы. По узкой улице святого Леонардо шёл мальчик лет девяти: тоненький, вытянутый в струнку, прикреплённый к небу невидимой ниточкой. Улица была узкой, извилистой во многих местах, за глухими каменными заборами было тихо.
Сегодня утром через забор своего дома мальчик увидел девочку. Через мгновение началась эта не замолкающая гроза. Где-то очень далеко, за пределами себя, он смутно чувствовал эту связь: девочка и гроза.
Быстро темнело. Он шёл из города, уже обременённый судьбой, за которую нёс ответственность. И гроза тяжёлыми медленными раскатами словно предупреждала об этом.
Только у бенедиктинцев не было так страшно в Соборе. В остальных — нечеловечески безразмерных, он испытывал ужас. Бог являлся таким огромным, холодным, необозримым. Он наваливался всей своей мощью и кроме страха ничего не обещал. Самые великие памятники тщеславия Флоренции были ещё не построены. Но с горы, куда мальчик поднимался к бенедиктинцам, было видно, как Флоренция рвалась всё выше, шире, захлёбываясь в собственном великолепии.
Мальчик шёл по поручению отца, но и с неосознаваемой надеждой передохнуть в сумраке уютного собора, среди молитвенных звуков песнопений. Сегодня он увидел девочку через забор — источник своей силы на всю оставшуюся жизнь и дальше, за ее пределами. Давая огромную работу, небо даёт и источник энергии…
Мальчик шёл и шёл под грозой, с редкими вкраплениями мелкого дождя. Он и сам чувствовал, что сегодня произошло что-то важное. Он был призван к служению. На этой дороге под дождём к нему присоединялось человечество. И он вынес правду о человечестве, пройдя вместе с нами тяжёлыми кругами наших поражений.
В вечности он имел право выбора и выбрал единственно возможное: служить Беатриче. И служит ей с беспощадностью влюблённого ребёнка, окутывая её музыкой своей несравненной речи. Каждый её взгляд он носит на себе как райское облачение. И нет художника, способного это передать.
Такие поэты приходят заместителями Бога на Земле, толмачами, переводящими на человеческий язык речи божественные.
Художники, скульпторы, архитекторы — не умаляю — великие творцы. Но они чаще всего творили по заказу, были на службе у сильных мира сего. Для эпохи важен художник. Для вечности — поэт.
*****
Зарастаю Флоренцией
Зарастаю Флоренцией. В Галерее Питти,
Где окна больше стран и не малых,
Автопортрет Рафаэля — важнейшее из событий,
В которых я побывала.
Зарастаю Флоренцией по самое горло,
Здесь все размеры по швам трещали:
Великаны строили для себя Соборы,
Которые карликов не вмещали.
Каменный ангел вышивает крылья
Разноголосицей линий — дыханием рая,
И так, как сказка становится былью,
Так я Флоренцией зарастаю.
