Звучание мысли в картине Боттичелли «Primavera»Часть 2. Рефлексивная
Несколько слов о прояснении постановки вопроса в настоящей теме (как я её понимаю) в ответ на опасения Ярослава.
А что же нам может дать знание законов (если они существуют), вскрывающих и связывающих процессы мышления и чувствования? Каково прикладное значение таких знаний (если их удастся перевести из гипотезы в теорию, а затем и в практику)?
Пока мне приходит на ум только одно: такое знание позволит вскрыть извечную тайну человеческого внутреннего мира и тем убьёт его творческую свободу, неизбежно. Лишив тайны талант, творчество, любовь, веру (а именно к этому приведёт знание механизмов связи мышления, чувств и памяти), такое "духовное знание" даст страшные (тонкие, незримые) рычаги для манипуляции людьми, какие не снились ни одной инквизиции, ни одному тирану. Нами и так уже манипулируют через СМИ, маркетинг, рекламу, моду и т.п. Если же и в глубины своего творческого мира мы впустим разных "аналитиков", то начнём ходить уже таким единым строем, в каком невозможно остаться людьми вообще, даже наедине с самим собой...
Никакого другого прикладного значения я покамест себе представить не в состоянии от исследования подобных процессов. И даже если бы оно было, это прикладное значение, то сама возможность манипуляции моими чувствами и мышлением, через знание их законов, заставляет меня быть непримиримым оппонентом самой постановки вопроса, ставшего доминантой и данной темы.
Понимание закономерностей мышления (как одного из важнейших свойств мироздания) добавляет нам осознанности, а не превращает в манипуляторов. Формулировка логических законов Аристотелем, наоборот, прекратила софистические манипуляции, основанные на недопонимании. Понимание кармических законов прекращает манипуляции с собственной совестью. Конечно, всяким знанием можно злоупотреблять, но ведь само злоупотребление и есть результат недопонимания и неосознанности. У мышления и творчества тоже есть свои законы, постигать их необходимо не из праздного любопытства, а для того, чтобы совершенствовать мышление и творчество. Чайка Джонатан непрерывно учится летать, постигая суть и закономерность полёта, которые, в конечном счете, оказываются сутью и закономерностью внутреннего мира: «осознай то, что ты уже знаешь, и ты научишься летать». Осознать, как мы мыслим — одна из важнейших задач мыслящего, иначе, иссякнет мышление, превратившись в пустую формализованную функцию. Возможно, мышление — это только этап, который нам предстоит превзойти, но почти невозможно превзойти то, что не понимаешь.
Далее, несколько предварительных слов о сочетаемости мыслей, чувств и жанров.
Я, например, всегда был категорически против увязывания чтецом стихов с каким-то зрительным рядом (т.н. клиповое чтение). На мой взгляд, такая "помощь" убивает само существо поэзии, призванной будить творческое воображение в читателе, делать его сотворцом. А стихи, положенные на музыку, считаю самостоятельным жанром, имеющим свою ценность, а не музыкальной иллюстрацией стихов.
Соглашусь с Ярославом. Именно поэтому особенно ценю синтетические произведения, которые, не будучи иллюстрацией своих слагаемых, усиливают эффект нового единого произведения. С музыкальными произведениями, в этом отношении, вообще особенная история. Ведь музыка очень долго была вспомогательным, фоновым жанром, и сейчас продолжает повсеместно так использоваться. Тем решительнее отстаивает классика свои права на независимость и самодостаточность. Если это не опера или балет, имеющие свои сюжетные линии, то классика «избегает» даже минимальной сюжетности, оставляя слушателю полную свободу.
Но если речь идёт не о сюжетах, которых может быть у одной и той же формы гениального музыкального произведения бесконечное множество, а о центральной внутрисущностной формообразующей идее, о которой говорит Сергей («неслучайный голубь, которого буквально притянул к себе куст»)? Ведь именно она собирает вокруг себя звуки, организуя их в единое целое. Таких идей не может быть множество, несмотря на целый континуум смыслов, который эта сущностная идея в себе несёт. Тут возможны разные подходы: например, что внутрисущностная идея — это «точка входа», портал, в континуум смыслов, которая организуется формой гениального произведения (при этом сам континуум смыслов существует помимо произведения) — ближе платонизму; другая точка зрения (мне думается, ближе Сергею и Аристотелю), что внутрисущностная идея-мысль произведения творится самим автором вместе со всем сопутствующим континуумом смыслов, которого нигде не было, пока не было произведения. И тот и другой подход не помешает улавливанию самого процесса путём внимательной и чуткой рефлексии.
Хочу сослаться на редкую, на мой взгляд, иллюстрацию такого внутрисущностного раскрытия.
Мультфильм Гарри Бардина «Адажио» по фрагменту одноимённого произведения Альбинони
https://youtu.be/tIE1Gm4ld2UЗдесь, как мне кажется, нет синтетического произведения. Мультфильм сделан максимально условно, чтобы видеоряд не дополнял, но лишь
проявлял внутисущностную идею музыки, чтобы мысль музыки, насколько это возможно в рамках жанра, осталась мыслью, а не сюжетом.
Произведение может, конечно, вызвать у нас любые мысли, но Сергей прав: только часть из них будет сущностно со-звучна произведению. Причём эти внутренне присущие мысли далеко не всегда есть именно те мысли, которые непосредственно хотел донести автор. Они могли остаться для него виртуалом, автор тоже не до конца знает свое произведение. Чем оно гениальнее, тем больше превосходит возможности автора, становится всемирным. Нераскрытая внутренняя поли-мысль — это вечная притягательная тайна произведения.
Но мы пока говорим снова о мысли музыки, а Сергей пытается понять, как возможна и возможна ли музыка мысли. Может ли на поли-куст мышления прилететь и сесть «неслучайный» голубь звукового музыкального восприятия? Что это за странная синестезия?
Из Википедии и прочих источников. Вклад в «сим-копилку».
Синестезия — (от др.-греч. «вместе» + «ощущение») («единство чувств», «со-ощущение») — явление восприятия, при котором раздражение одного органа чувств (вследствие иррадиации возбуждения с нервных структур одной сенсорной системы на другую) наряду со специфическими для него ощущениями вызывает и ощущения, соответствующие другому органу чувств. Следует учитывать, что синестезия не является психическим расстройством.
Параллели между разными ощущениями интересовали художников и ученых со времен античности. О возможности «общего чувства» рассуждал Аристотель в трактате «О душе», сопоставлением гамм и палитр интересовались Гете и Лейбниц, а французский ученый Луи Бертран Кастель сконструировал цветомузыкальный орган задолго до авангардных экспериментов Скрябина. Но со временем выяснилось, что «цветной слух» — лишь частное и наиболее распространенное проявление загадочного феномена — синестезии.
Чаще всего встречаются звуко-цветовые и, наоборот, цвето-звуковые синестетические образы. Теоретически смешиваться могут ощущения, идущие от любого органа чувств, однако данные виды синестезии встречаются значительно реже. Таким образом, наиболее частый случай — это «цветной слух», то, о чем многие слышали, если иметь в виду примеры известных композиторов: Скрябин, Римский-Корсаков, Асафьев. Известно, что художник Кандинский обладал этой способностью: у него есть совершенно музыкальные картины. Кроме того, он пытался выстроить некую систему цвето-геометрических соответствий, когда каждой геометрической фигуре приписывался определенный цвет. То же пытался сделать и Скрябин, только это касалось соответствий «спектр — квинтовый круг тональностей».Итак, поможет ли звуковая синестезия выявить закономерности мыслеулавливания?
Вообще, мне очень нравятся сравнения мыслей с птицами — ласточкой, голубем — начинаю чувствовать себя мыслеловом (по аналогии с птицеловом)
, с той лишь разницей, что птицелов помещает свободную птицу в клетку, а мыслелов, наоборот, высвобождает мысль из виртуало-заточения бесформенного и приглашает продолжить свой вольный полёт в русле произведения. И тут всё зависит от искусства и добрых намерений мыслелова: можно спугнуть только что выпроставшуюся мысль, и она улетит, а можно постараться её приручить. Чем меньше корысти в улавливании мысли, тем доверчивее она становится, добровольно соглашаясь увязываться в поли-цепочки, вплетаться в поли-потоки, и наконец, вводить нас в просторное и естественное течение смысла произведения. Так может родиться глубокое понимание.
Мысль — сверхчувственна, т. е. онтологически она произошла после чувств, преодолевая их ограниченность, как бы сбрасывая те путы, которыми мы прикованы в платоновской пещере. Но если мы будем мыслить холархически, а не иерархически, то каждый новый уровень не отменяет, а включает в себя предыдущий. Эйфория, которая возникает, когда происходит трансформация на новый уровень, побуждает забыть и вычеркнуть всё, что было ранее, сбросить как ветхую одежду все подходы и методы предыдущего уровня, но более мудрый голос говорит нам, что ничего нельзя терять. Всеединство включает, а не исключает. То, из чего мы выросли, есть наша почва, которая должна остаться и должна быть включена в дальнейшую работу. Так эмоционально-чувственная сфера — более древняя и архаичная по отношению к мышлению — должна остаться и на новом уровне и по-новому вплетаться в процесс освоения мира. Мысль, сопровождаемая чувственной оболочкой, может быть не отягощена ею, а усилена, но для этого
сама чувственность нуждается в преображении в горниле трансформации сознания. Не так-то просто чувствам поддержать сверхчувственное, чтобы быть включёнными в новый холон мышления, сами чувства трансформируются, очищаясь от того, что было в них жестокого, темного, эгоистичного, инертного. Всеединство означает включение, но не механическое суммирование всего со всем. Каждая часть холона есть отражение целого, она преображается в свете целого, иначе холон распадётся на враждующие элементы и вместо духовного живого организма получится чудовищный нелепый механизм.
Значит, чтобы мысль начала звучать, сам физический звук должен преобразиться — стать предельно гармоничным, чистым, совершенным. Не случайно речь тут постоянно идёт о музыке в её самых лучших проявлениях. Как если бы речь шла о зрительном восприятии мысли, то сразу говорили бы о лучших произведениях визуального искусства.
Таким образом, если предположить, что синестезия — не ошибка восприятия, а, скорее, указание на возможный путь усиления ощущениями друг друга (путь через «сим» к «поли»), путь расширения чувственного спектра восприятия (который у нас достаточно бедный — лишь узкие коридоры волновой восприимчивости для каждой сенсорной системы), то добавление в этот круг мышления могло бы также его усилить. Но на эту роль годятся не любые ощущения, и не любое мышление, а ощущения и мышление особой «высокой духовной частоты», которые могут оказаться со-дружественными. В противном случае, мы говорим о «тяжёлых мыслях», «идеях, вбитых как гвоздь в голову», «скрипучих мыслях», так же как о «липких взглядах», «свинцовых запахах», «похотливых вкусах» и т. д., то есть о всём том псевдо-содружестве ощущений и мыслей, которые отягощают и запутывают друг друга, удерживая в своём недифференцированном болоте полунамёков и недопонимания.
Перед поездкой в Рим и Флоренцию я много читала, всматривалась в иллюстрации, думала. Что могла дать мне личная встреча с произведениями? Как с человеком: ты читаешь его книги, потом вдруг слышишь его голос в аудиозаписи или видишь его мимику на видео — это меняет контекст, иногда сбивает с толку, но чаще помогает. И вот вы встретились — что добавилось? Запах, пространственное восприятие, тактильные ощущения? Помогает ли встреча и разговор лучше понять мысль? (Сократ говорил — «да» — у книги, сколько раз ни спрашиваю, она всегда отвечает одно и то же. Но это, скорее, шутка. Книга всегда отвечает разное). Что может добавить личный контакт с шедевром: энергетику автора, детализацию, запах, звук? Однажды я уже встречалась с шедевром — видела «Сикстинкую мадонну» в Дрезденской галерее. Я знаю по своему опыту, что эта встреча может перевернуть весь твой внутренний мир. И всё же вновь было страшно. Я хотела понять, что за послание прячет эта невозможная, почти непереносимая красота Боттичелли? К чему во мне взывает?
Когда я стояла перед картиной, из заколдованного леса доносилась Тишина, звенящая и тонкая, очень хрупкая … Тишина. И никаких мыслей. Мысли появились потом, дома. О них я рассказала в первой части.
