Имитация, игра, эмоции, творчество, искусство. Глава вторая, нейробиологическаяГлава 2, часть 2. Эмоции в зеркале.
В первой части этой главы мы обсуждали механизмы эмоций и их взаимодействие с рациональным мышлением. Была также отмечена фундаментальная роль действий, их первичность по отношению как к мышлению, так и к эмоциям (а также и к языку – но тему языка мы пока затрагивать не будем). Теперь мы перейдем к коммуникативным механизмам эмоций и сопереживания, но сначала поговорим более детально о мыследействиях и коммуникации на языке действий.
В начале предыдущего поста подчеркивалось, что мозг запоминает и хранит в «неявной» памяти ментальные программы действий (в данном случае компьютерная метафора представляется уместной). Эти ментальные программы руководят действиями и активизируются при их исполнении. Каждое новое исполнение ложится в ту же память, растворяясь и обобщаясь в уже накопленном опыте и тем самым дополняя и обогащая его. Ментальные программы действий могут проигрываться и «в уме», оставаясь в чисто ментальной сфере. Зачатки таких способностей имеются, наверное, и у животных, но лишь человек сумел не только развить их в полной мере, но и воспользоваться их плодами.
В мозге нет никаких отдельных «описателей» действий по типу словарных статей. Репрезентации действий – это и есть сами действия. Другими словами, действия представлены в нашем сознании своими ментальными программами. Применительно к действиям-движениям их также называют моторными образами. Когда мы хотим представить себе какое-либо действие, мы активизируем его моторный образ. Нет иного способа представить себе свое собственное действие, кроме как его мысленно исполнить. Доказано, что когда человек слышит глагол «бежать», у него активизируются те же зоны мозга, которые управляют бегом. То есть, неопределенная форма глагола звучит в какой-то мере как императив. Это хорошо согласуется с теорией происхождения протоязыков Бикертона, которая предполагает, что первые слова были призывами к действию, т.е. организующими командами.
Моторные образы обладают для нас значительной степенью реальности. Хорошо известно, что если добросовестно представлять себе исполнение физических упражнений, то пульс участится. Моторные образы работают, когда мы вспоминаем опыт какого-либо действия без намерения его исполнить – например, когда выбираем вариант действия из разных возможных опций, а также, когда планируем и продумываем дела на будущее, или когда вспоминаем какие-то важные (в хорошем или плохом смысле) моменты прошедшего.
Нейробиологические исследования показали, что при ментальном проигрывании действия активна лишь часть нейронов, работающих в полноценном действии. Это естественно. Ментальное действие «легче» настоящего хотя бы тем, что мозг не занят обработкой сенсомоторных данных, поступающих в связи с реализацией действия. Виртуальное действие беспрепятственно и безошибочно. Оно не встречает сопротивления подобно привидению, проходящему сквозь двери. Фактически, это действие-мечта. Так вот, именно эти призраки действий оказываются не просто объектами мышления, но и средством коммуникации, своего рода словами некоего естественного языка, который оказывается неявным, но мощным механизмом социальности. Это выяснилось относительно недавно в результате открытия зеркальных нейронных систем.
Зеркальные нейроны были открыты в середине 90-х. Было показано, что среди нейронов, управляющих определенным действием, есть такие, которые активизируюся при наблюдении того же действия у других. Эксперименты производились на обезьянах путем вживления электродов в мозг. По этическим причинам подобные опыты не могут быть прямо воспроизведены на людях, но в существовании зеркальных нейронов у людей сомнений в настоящее время нет. Как они работают? Например, при наблюдении бегущего человека частично активизируется нвш моторный образ бега, и мы мысленно бежим вместе с бегуном. То же самое происходит при просмотре спортивного видео-материала, а также фото и рисунков. Как мы увидим позже, важные механизмы воздействия искусства относятся к этому же кругу явлений.
Причины популярности спортивных событий и состязаний, и вообще любых публичных демонстраций ловкости (цирк) следует искать именно здесь. Наблюдение спорта виртуально удовлетворяет нашу потребность в действиях-движениях, предоставляя нам возможность проживания действий без необходимости их реально совершать. Таким образом мы получаем возможность, не вставая с дивана, скомпенсировать недостаток собственных спортивных талантов и навыков, успехов и побед. Сидя на трибуне, в кинозале, или у себя дома перед экраном, мы плаваем вместе с пловцами, забиваем голы с футболистами, скачем на лошади с наездниками, метко стреляем вместе с героями военных фильмов и лихо разбрасываем «плохих парней» вместе с супер-героями экшн-фильмов. В силу уже отмеченной легкости и беспрепятственности ментальных действий, они могут доставить больше удовольствия, чем реальные действия, отягощенные потом, усталостью, потерей времени и стрессом от собственного неумения и неудач. Наблюдая Олимпийские игры или чемпионаты мира, мы получаем доступ к самым совершенным и впечатляющим образцам спортивных действий, к уровню которых мы все равно не смогли бы подобраться даже близко.
Кино подыгрывает этой же тенденции, преувеличивая легкость успешных действий. Как в экшн-фильмах, так и в мечте всё всегда получается, даже и невозможное. Экшн-фильмы создают визуальный эквивалент мечты или, другими словами, материализуют мечту. Мы, как зрители, этого и хотим, и никакой иронии нереальные действия супер-героев обычно не вызывают. Наблюдение спортивных состязаний или супер-действий в кино – это, фактически, особая разновидность мечты – переживание невозможного для субъекта действия при содействии внешнего стимула.
Моторные образы являются как бы словами особого языка. Это язык прямой бескодовой и беззнаковой коммуникации. Общение происходит на языке самих действий, который не нуждается в изучении и расшифровке. Этот язык понятен представителям всех культур и народностей. Фактически речь идет об особой, «телесной» форме знания и понимания друг друга, не нуждающейся в явном осмыслении. Мы понимаем действия другого через свою способность к совершению действий такого же типа. Предполагают, что восприятие речи также вписано в общую парадигму «телесного» понимания моторики: при восприятии речи активизируются участки мозга, отвечающие за речевую моторику. Грубо говоря, воспринимая речь, мы как бы неосознанно проговариваем про себя слова, которые слышим. Это можно представить себе, как своего рода резонанс: «влетевшие» через уши слова резонируют внутри и «звучат» уже у нас в голове. Во всяком случае механизм памяти услышанных слов явно имеет именно такое происхождение хотя бы частично. Ведь очевидно, что мы гораздо лучше запоминаем услышанное, когда слова нам известны, т.е. когда мы сами умеем их произносить.
Сфера применения такого общения безгранична и повсеместна. В частности, зеркальные системы помогают детям понимать и повторять действия взрослых задолго до развития языка и системы понятий. При этом зеркальные системы работают не только на уровне моторики, но и на уровне действий. Дети слишком отличаются от взрослых по всем физическим параметрам и уровню развития двигательных навыков, чтобы их подражательные действия сводились к копированию моторики – они совершают те же действия по-своему. Например, если цель действия – забросить баскетбольный мяч в кольцо, то имитируется в первую очередь сам акт успешного забрасывания мяча, а не то как конкретно это делает тот или другой баскетболист.
Все примеры коллективных действий, в которых важна синхронизация и однотипность действий и движений, относятся к этой же сфере. Когда все делают то же, что и ты, то не только лучше получается, но и возникает особый род удовлетворения и радости. Тут можно вспомнить о танцах, которые мы все почему-то предпочитаем танцевать большими группами, о маршировке военных и коллективных атаках, о хоровом пении, а также о свойственных многим культурам традициях коллективного труда. Русские крестьяне, к примеру, выполняли коллективно многие ключевые сельскохозяйственные работы: сенокос, жатву, сев и т.д. При этом важное значения придавалось синхронности темпа работа: никто не должен был трудиться ни быстрее, ни медленнее других. Согласованность и похожесть индивидуальных действий превращает их совокупность в единый акт коллективного действа. Предполагают, что те же зеркальные механизмы способствуют образованию птичьих стай и косяков рыб, в которых движение также приобретает не только коллективный, но и синхронный характер.
Человек как вид отличается чрезвычайно высокой степенью коллективности, выделяющей нас среди остальных млекопитающих, которые в целом скорее индивидуалисты. В плане организации социума мы больше похожи на пчел и муравьев, хотя и испытываем потребность в частной жизни и в индивидуально-семейной «норе», в которой мы отдыхаем от стрессов не вполне естественной для нас слишком тесной социальности городов. В нас непрерывно происходит борьба социально-коллективного и индивидуального начал, которая не имеет заранее предрешенного исхода. Грубо говоря, корень наших экзистенциальных проблем в том, что мы адаптируемся к окружающему миру и утверждаем себя в нем как индивидуальности, подобно тому как это делают все млекопитающие, но нашим окружением является не природа, а общество, т.е. другие люди.
Важным примером коллективного действия, во всех без исключения культурах, является совместная еда. Кушать вместе вкуснее. Привычку к совместным трапезам пока что не могли поколебать никакие технические и культурные изменения. Зрелище окружающих, аппетитно перемалывающих содержимое своих мисок и тарелок, активизирует в нас соответствующие реакции и рефлексы и делает весь замечательный опыт вкушания пищи еще замечательнее и полнее. Не будем гадать, сколько важных архетипов замешано в этом древнем как человеческий род обычае. Можно предположить, что его исходной основой было совместное добывание пропитания, которое, как считает Бикертон, сформировало человеческую коллективность, в лоне которой сложились язык, культура и прочие аспекты человечности. В совместных трапезах, как и в других фундаментальных жизненных проявлениях, собираются в единое целое те компоненты нашего бытия, которые мы, ничтоже сумняшеся, пытаемся мыслить и анализировать по отдельности: действия, эмоции, мысли, восприятие, ощущения. Примерно также работают все праздники, которые почти всегда включают совместные трапезы. Теперь самое время вспомнить об основной цели этого поста и перейти от коммуникации действий к коммуникации эмоций.
Заразительность эмоций при праздничном общении настолько самоочевидна, что сам факт передачи эмоций через «атмосферу» не вызывает никаких сомнений. На это нацелена вся «иеротопия» праздника – слово «иеротопия» можно было бы и не брать в кавычки, так как праздники изначально носили сакральный характер, и в значительной мере сохранили его и сейчас. Эту заразительность можно было бы, наверное, списать на привычку, своего рода условный рефлекс – мы просто привыкли связывать определенную атмосферу с радостным подъемом, и с удовольствием отдаемся этой привычке. Но коммуникация эмоций и шире и глубже коллективных мероприятий. Поэтому мы остановимся на наиболее элементарной и фундаментальной форме коммуникации эмоций, а именно на их передаче от человека к человеку, так сказать, заражению эмоциями при личном контакте.
Памятуя о конечной нацеленности всей этой серии эссе на восприятие искусства, мы ограничимся только одним, впрочем наиболее важным каналом передачи эмоций – через выражения лиц. Именно здесь вступают в действие зеркальные нейроны и начинают работать те механизмы возникновения эмоций, которые обсуждались в первой части. Мы следуем в основном статье Фридберга (см. список лит-ры), в которой приведена обширная библиография по данному предмету.
Распознавание лиц развивается долго и доходит у взрослых людей до значительной степени «высокого разрешения», намного превышающей возможности словесного описания. Обработка физиономической информации проходит по двум каналам, которые нетрудно сопоставить с отмеченными ранее верхним и нижним маршрутами передачи визуальной информации. Верхний путь, более медленный, детальный и аналитический ведет в зону распознавания людей по лицам (т. наз. зона FFA). В этом процессе важны все детали лица. Если лицо не в фокусе или плохо освещено, его труднее узнать. Узнавание должно работать независимо от мимики – ведь мы хотим узнавать человека в любом настроении.
Распознавание настроения идет нижним путем, и, по-видимому, в общих чертах унаследовано от млекопитающих. Оно имеет очевидную биологическую функцию: если соседу страшно, значит рядом опасность, даже если ты её еще не увидел. Распознавание мимики в определенном смысле «перпендикулярно» узнаванию лиц: если лицо нужно узнать при любом выражении по характерным деталям, то мимику надо распознать независимо от индивидуальных особенностей лиц. Неудивительно, что распознавание мимики происходит быстрее, имеет более инстинктивно-холистический характер и неплохо работает и в плохих условиях видимости.
Мимика лица подразделяется на спонтанную и осознанную. Эти две разновидности мимики опять-таки напоминают о верхнем и нижнем пути, т.е о механизмах осознанных действий и эмоциональных состояний. Намеренная мимика управляется так же, как и другая моторика, через премоторную кору и механизм действий, а спонтанная мимика формируется «сама» на уровне подкорки. Это различие до такой степени существенно, что мы неплохо отличаем искусственную или преувеличенную улыбку от естественной – оказывается, их формируют разные группы мышц и симитировать спонтанную улыбку или достоверно «сыграть» радостное лицо просто невозможно.
Распознавание мимики опирается на зеркальные системы, подобные тем, которые помогают распознавать действия-движения путем их имитации собственной ментальной моторикой. Эта имитация может и выходить за пределы чисто ментальной сферы. Электромиографические исследования свидетельствуют, что при наблюдении улыбки у наблюдателя повышается биоэлектрическая активность именно в тех мускулах лица, которые формируют спонтанную улыбку. Мы распознаем улыбку, отвечая на нее. В столь естественной инстинктивной реакции на улыбку процессы восприятия, понимания и коммуникации сливаются воедино – так нужно ли вообще их разграничивать и анализировать по отдельности?
Ответная мимика столь важна для эмоционального контакта, что люди с поражениями мозга, парализующими лицевые мышцы, лишены способности распознавать и понимать эмоции по лицам. Было также показано, что распознавание эмоций у здоровых людей заметно ухудшалось, когда их просили зажимать в зубах карандаш, тем самым затрудняя естественную мимику. Тесную органическую связь спонтанной мимики с эмоциями не следует интерпретировать в терминах причинно-следственных связей. Не стоит рисовать последовательную схему типа: исходная эмоция -> мимика -> наблюдение мимики -> ответная мимика -> ответная эмоция. В этой схеме получалось бы, что эмоция наблюдателя порождается имитацией мимики, что было бы довольно странно. Хотя, собственно, почему странно? Кто знает, что первично: улыбка или хорошее настроение? На самом деле, задаваться таким вопросом вовсе не обязательно. Правильнее всего рассматривать спонтанную мимику и подлежащие эмоции как единое целое. Ответная радость и ответная улыбка рождаются вместе.
Так же происходит и передача страха. Страх распознается по мимике, но резонирует в нас как единое целое: как эмоция + мимика и соответствующие этому действия одновременно. Подчеркнем еще раз принципиальное различие узнавания лиц от распознавания мимики. Узнавание лиц принадлежит сфере межличностного общения. Это задача высокого уровня, решение которой аналитично и основано на сложной и специализированной обработке визуальных данных. Реакция на узнанного человека обусловлена и опосредована нашими знаниями о нем и нашем опыте взаимоотношений с ним. Это типичная компетенция коры, т.е. «человеческого» мозга (neocortex). Реакция на мимику – это прямой эмоциональный отклик, формируемый полу-осознанно во внутренней части мозга (mammalian brain). Процесс узнавания лиц абстрагируется от эмоций и в этом смысле рационален, а процесс эмоционального отклика в первом приближении абстрагируется от личностей – мы способны тепло улыбнуться в ответ случайному прохожему или соседу в электричке.
По мнению Мелсера говорить о коммуникации эмоций вообще не правомерно. В рамках его подхода сам процесс эмоционального резонанса первичен, а субъективно воспринимаемые индивидуальные эмоции вторичны. Эмоции, по Мелсеру, начинаются с ответной улыбки ребенка матери и изначально представляют собой совместный акт коллективного действия (concerted action). Наши навыки действий и эмоций формируются в раннем детстве в чрезвайно тесном взаимодействии с теми, кто о нас заботится. По Мелсеру, вторичны именно индивидуальные действия и эмоции – они представляют собой не что иное, как просто урезанные совместные действия и эмоции, к которым мы вынужденно прибегаем, когда остаемся одни. Однако, при первой же возможности мы легко затягиваемся в сферу эмоционального контакта и взаимодействия с другим человеческим существом, которое магически преобразуется (по Буберу) из Он/Она в Ты.
Но какое отношение все это имеет к искусству? Может ли существовать хоть какая-то связь между эмоциональным контактом и эстетикой? Об этом пойдет речь в заключительной главе.
Литература
D. Bickerton. Adam’s Tongue. How Humans Made Language. How Language Made Humans. 2010.
Cognition, Brain, and Consciousness. Introduction to Cognitive Neuroscience. Eds. B. J. Baars, N. M. Gage. K. McGovern, Ch. 14. Social Cognition: Perceiving Mental States of Others, p. 391-410.
D. Freedberg. Feeling on Faces. From Physiognomics to Neuroscience. In: Interdisciplinary German Cultural Studies, eds. R. Campe, J. Weber. Vol. 15, Rethinking Emotion, 2014, p. 289-323.
D. Melser. The Act of Thinking. MIT, 2004.
