Роза Мира — диалог культур и культура диалога

Один плюс бесспорный: оживили потенциально хорошую ветку.

Всё-таки важен интегральный вектор мыслителя. И чем больше есть ценного в частностях, тем большей духовной отравой может стать этот вектор впоследствии, если ложные вкрапления в нём не являются побочными, но в итоге определяют весь вектор. Тот же Маркс, Ницше, Сартр, например. Особенно Маркс, его экономической верой человечество по сей день заражено и верит во всесилие объективных экономических законов, определяющих бытие.

Беда в том, что даже в политических работах Дугина есть много истинного и глубокого, тем губительнее их яд, тем сложнее отделить в них зёрна от плевел, а плевелы там воистину чудовищные, дай им волю прорасти в массовом бессознательном. И Кремль ныне делает всё, чтобы эти нацистские, точнее национал-социалистические идеи Дугина, сдобренные монархистской ностальгией, стали популярными в народе. Практики забудут про глубокие философские труды Дугина, как забыли в своё время про три четверти марксовского наследия, а возьмут на вооружение лозунги, опирающиеся на плотносколоченный и привлекательный идейно-философский фундамент. Дугин опасен прежде всего тем, что он, вскрывая ложь нынешней идеологии, делает это очень метко и по сути правильно, а потом, на эмоциях этого праведного негодования, уводит идейную альтернативу в ещё большую тьму.

Пошлость - самая благоприятная почва для прорастания нацистских идеологий, эмоционально противопоставляющих себя пошлости и буржуазности как "соборную возвышенную альтернативу". Люди, склонные к самопожертвованию ради высшей цели и героизму, но недостаточно философски развитые, очень падки на подобные идейные суррогаты. А вот пошлость сейчас тоталитарна, этим и может воспользоваться зверь нацизма.

Где-то на форуме (сейчас уже и не вспомню где) мы начинали обсуждать теорию этносов Льва Гумилёва. Дугин прямое её порождение. Теория Льва Гумилёва чревата нацизмом и расизмом, в ней заложен тот яд, который и стали развивать "евразийцы", облекая его в идеологию и ставя на философский фундамент. Я помню своё первое и весьма сильное впечатление от знакомства с работами Льва Гумилёва: "это расизм". Мне тогда было двадцать с небольшим и обосновать свои выводы я не мог, но эмоционально почувствовал вектор. Дальнейшие годы только подтверждали мои выводы. И теперь угрозу русского национал-социализма я чувствую остро, но мало кто воспринимает её всерьёз. К сожалению, разворот от секулярной прагматической демократии в сторону русского национал-социализма может произойти в мановение ока, не заметим как. Тем более что идейно-философская база готова, и секулярная прагматическая демократия беспомощна перед ней абсолютно. Дело за малым - эмоционально заразить нацистскими ядами - от противного! - массовое бессознательное. И политический переворот (или разворот) - дело техники тогда.

И Лев Гумилёв, и Дугин придают иллюзию научности самым страшным политическим идеям, которые только рождались в человечестве, идеям расизма. Лев Гумилёв это делал совершенно бессознательно: он просто, как все мономаны, уверовал в универсальность своей теории этносов, объясняющей всё и вся в истории. Таким же мономаном был Маркс. Эта вера в универсальность своей системы и стала тем крючком, на который хитрый дух поймал обоих мыслителей и направил их идеи в нужное для себя русло. А вот Дугин, скорее всего, уже ведает что творит, хотя бы в общих чертах. Так мне кажется.

Вера в универсальность и общеобязательность какой-то системы мировоззрения - первородный грех для мыслителя. Плоды такой веры разрушительны всегда. Даже если сама по себе система истинна, тем тлетворнее последствия её претензии на универсальность и единственность и для самого мыслителя, и для его последователей, и для человечества. (За наглядными примерами далеко ходить не надо.  )

Тем более, что в данном случае обсуждаемая персона все же далека (и, надеюсь, останется таковой) от практической политики.

Практической политикой будут заниматься другие. В задачу Дугина это не входит. К слову, у Кургиняна есть многотомные историософские исследования, весьма глубокие. А в целом - мерзость.

Рене Генон. Кризис современного мира (http://lib.ru/POLITOLOG/genon.txt )

Замечательная работа (1927) французского философа, знатока истинного Востока, наиболее выдающегося интеллектуала, так называемого, традиционализма. Его анализ западной цивилизации, несущей хаос и деградацию всему миру, глубок, а выводы о неминуемом крахе Запада вследствие окончательной утери духовной традиции очень убедительны. Имя Рене Генона, как представляется,  стоит в одном ряду с великими именами философов, представленных на Главной портала «Воздушный замок». И, возможно, имеет смысл  действительно поместить это имя на Главную.

Глава 1. Темный век: ... Существует термин, который стал популярным в эпоху Возрождения и который изначально содержал в себе всю программу современной цивилизации: этот термин -- "гуманизм". Люди Возрождения действительно стремились свести все к чисто человеческим пропорциям, исключить любые принципы более высокого уровня и, выражаясь символически, отвернуться от Неба под предлогом покорения земли. Древние греки, чьему примеру они, как им казалось, следовали, никогда не заходили столь далеко в этом направлении, даже в периоды самого глубокого интеллектуального упадка. Для них сугубо утилитарные соображения никогда не играли решающей роли, как это нередко происходит с современными гуманистически ориентированными людьми. Гуманизм представлял собой первую форму того, что впоследствии стало современным "лаицизмом" -- чисто секулярным, светским мировоззрением. Именно благодаря своему стремлению свести все к человеку как к самоцели, современная цивилизация вступила на путь последовательных нисхождения и деградации, завершившихся обращением к уровню нижайших элементов в человеке и ориентацией на удовлетворение его наиболее грубых, материальных запросов, что само по себе является достаточно иллюзорной целью, поскольку , цивилизация постоянно порождает значительно большее количество искусственных потребностей, чем она сама способна удовлетворить.
…
Разве мы не достигли уже упомянутой в священных книгах Индии циклической стадии, "когда все касты смешиваются, и даже традиционная семья исчезает"? Достаточно посмотреть вокруг, чтобы убедиться, что именно это и происходит сегодня, и заметить повсюду признаки глубочайшего вырождения, именуемого Евангелием "мерзостью запустения". Нам нельзя недооценивать серьезность подобной ситуации. Следует рассматривать ее такой, какая она есть, без оптимизма, но и без пессимизма, потому что, как мы уже сказали выше, конец старого мира будет в то же время началом нового.
…
Глава 3.Знание и Действие: … В действительности, одной из самых подозрительных особенностей современного мира является потребность в нескончаемой деятельности, в бесконечных изменениях, в погоне за скоростями, в стремлении поспеть за все убыстряющимся ритмом разворачивающихся событий. Это -- количественное рассеяние во множественности, которая более не объединена никаким осознанием высшего Принципа. В повседневной жизни, равно как и в научных идеях, мы повсюду видим анализ, доведенный до предела, анализ в этимологическом смысле этого слова, то есть разделение, разложение, бесконечную дезинтеграцию человеческой деятельности во всех ее разновидностях. Эта неспособность западных людей к синтезу и концентрации является в глазах людей Востока чертой шокирующей. Это -- естественный и логичный результат все возрастающего материализма, так как сама материя есть множественность и разделение. И вот почему, заметим по ходу дела, все, проистекающее из сферы материи, может породить лишь ссоры и конфликты между различными народами или личностями. Чем глубже нисхождение в материю, тем больше и сильнее противоречия. С другой стороны, чем выше подъем к чистой духовности, тем ближе к единству, которое может быть полностью реализовано только в знании универсальных Принципов.
Но еще более удивительно то, что движение и изменение прославляются сегодня ради них самих, а не ради той цели, к которой они должны были бы привести…
…
Глава 4. Наука сакральная и наука профаническая: … В своем актуальном виде наука потеряла не только всякую глубину, но и всякую стабильность. Будучи ранее соединенной с принципами, наука разделяла с ними их неизменность в той мере, в какой это позволял изучаемый ею предмет. Сегодня, будучи оторванной от принципов и занимаясь исключительно постоянно изменяющимся миром, она не может более найти в себе никакой твердой опоры, никакого стабильного основания. Если прежде она покоилась на абсолютной уверенности, то сегодня она имеет дело лишь с возможными и приблизительными, чисто гипотетическими конструкциями -- продуктами обыкновенной индивидуальной фантазии…
…
Согласно традиции, всякая наука представляет интерес не столько сама по себе, сколько как продолжение или вторичное приложение доктрины, чья наиболее существенная часть относится к области метафизики. Хотя каждая наука остается правомочной, пока она занимает надлежащее место в иерархии знаний в соответствии с ее внутренней природой, легко понять, что для обладателя знания высшего порядка знание низшего порядка не может представлять особого интереса. Такое знание низшего порядка ценно лишь в качестве "функции" от высшего знания, то есть лишь в той степени, в которой оно может отражать высшее знание в конкретной обусловленной сфере или служить путем к нему. При этом само высшее знание никогда не должно исчезать из виду или приноситься в жертву каким бы то ни было случайным обстоятельствам.
Традиционные науки выполняют две взаимодополняющие функции. С одной стороны, выступая в качестве конкретного приложения доктрины, они позволяют связать между собой различные уровни реальности и привести их к единству в универсальном синтезе; с другой - они являются (по крайней мере, для определенного типа людей с соответствующими индивидуальными наклонностями) своего рода подготовительным этапом для получения высшего знания и путем к нему. При этом, согласно их иерархическому расположению на соответствующих уровнях реальности, эти науки образуют ступени, по которым можно подняться к высшему уровню чистой духовности, чистого интеллекта. Совершенно очевидно, что современная наука ни в коей мере не может служить подобным целям. Поэтому все ее разновидности суть не более, чем "профанические науки", тогда как науки традиционные, благодаря их связи с метафизическими принципами, действительно составляют единую "священную науку" -- "науку сакральную".
…
По этой причине современная "профаническая наука" может быть с полным основанием названа "невежественным знанием", знанием нижайшего порядка, ограниченным нижайшим уровнем реальности при полном неведении относительно того, что лежит по ту сторону этого уровня. У этой науки нет никакой высшей цели и никакого высшего принципа, которые были бы достаточным основанием для того, чтобы отвести ей пусть самое скромное, но законное место в общем комплексе подлинного знания. Безнадежно замкнувшаяся в относительной и узкой области, в которой она стремится объявить себя независимой, и поэтому обрывающая все связи с трансцендентной истиной и высшим знанием, эта наука есть лишь пустое и иллюзорное псевдо-знание,никуда не ведущее и ни на чем не основанное.
Этот обзор показывает, какова степень падения современного мира в области науки, и делает очевидным тот факт, что сама эта наука, которой так гордятся наши современники, есть не что иное, как извращение и вырождение подлинной науки, коей является для нас наука традиционная и сакральная. Современная наука, возникшая из неправомерного ограничения всей сферы знания одной лишь узкой областью (причем областью самой низшей среди всех уровней реальности, областью материальной и чувственной), потеряла в результате такого ограничения и его логически неизбежных последствий всякую интеллектуальную ценность…
…
Глава 5. Индивидуализм: ... Под индивидуализмом мы понимаем отрицание всякого принципа, превышающего уровень человеческой индивидуальности, а также логически вытекающее из этого сведение всех компонентов цивилизации к чисто человеческим элементам. В сущности, как мы уже видели, индивидуализм тождественен тому, что в эпоху Возрождения получило название "гуманизма". Индивидуализм является также одной из характернейших черт того, что было описано нами выше как "профаническое мировоззрение" ("профаническая точка зрения"). Можно сказать, что "индивидуализм", "гуманизм" и "профанизм" -- это разные наименования одного и того же феномена, и мы уже продемонстрировали, что "профаническое мировоззрение" есть в сущности мировоззрение анти-традиционное, и что именно это мировоззрение лежит в основе всех специфически современных тенденций…
…
В первую очередь, индивидуализм предполагает полное отрицание интеллектуальной интуиции, так как она является однозначно сверх-индивидуальным качеством, а также отрицание метафизического знания ( в подлинном смысле этого слова), образующего сферу, к которой эта интуиция обращена. Следует заметить, что все то, в отношении чего современные философы используют термины "метафизика" и "метафизический" (разумеется, если подобные термины еще вообще используются), не имеет к истинной метафизике ни малейшего отношения и чаще всего представляет из себя совокупность рассудочных структур или чисто имагинативных гипотез, то есть исключительно индивидуальных концепций, кроме того, как правило, относящихся к области "физики" или, иными словами, природы. Даже в тех случаях, когда поставленный вопрос может действительно иметь отношение к истинам метафизического порядка, сам способ его постановки и решения сводит проблему к псевдо-метафизике, закрывая тем самым возможность получения полноценного и адекватного результата. Кроме того, иногда складывается впечатление, что философы намного больше заинтересованы в постановке проблем, пусть даже совершенно искусственных и иллюзорных, нежели в их разрешении; и это один из примеров смутной любви современных людей к исследованию ради исследования, то есть к предельно и заведомо тщетной активности, к бессмысленному ажиотажу на всех душевных и физических планах. Следует также обратить внимание на стремление философов любой ценой дать свое имя какой-нибудь "системе", то есть узко ограниченной и строго определенной совокупности взглядов, являющихся исключительно порождением их собственного разума. Отсюда возникает стремление быть оригинальным во что бы то ни стало, даже если для этого пришлось бы пожертвовать истиной. Имя философа становится популярным по мере того, как он придумывает новую ложь, а не по мере того, как он повторяет старую уже высказанную другими истину. Эта же форма индивидуализма, порождающая множество противоборствующих "систем" ( противопоставленных друг другу даже в том случае, если в рациональном содержании обоих объективно не содержится никаких противоречий), встречается также среди современных ученых и деятелей искусства. Однако именно в философии порожденная индивидуализмом интеллектуальная анархия наиболее очевидна и показательна.
В традиционной цивилизации почти невозможна ситуация, в которой человек приписывал бы ту или иную идею исключительно самому себе. А если бы все же кому-нибудь пришло в голову совершить нечто подобное, его авторитет тут же упал бы, и доверие к нему было бы полностью подорвано, при том, что сама подобная идея была бы расценена как бессмысленная фантазия. Если идея истинна, она принадлежит всем, кто способен ее постичь. Если она ложна, то ее изобретение не может представлять никакой ценности, и вера в нее не будет иметь никакого смысла. Истинная идея не может быть "новой", так как истина не является продуктом человеческого разума. Она существует независимо от нас, и все, что мы должны сделать --это постараться понять ее. Вне такого познания существуют лишь ошибки и заблуждения. Но разве современные люди хотя бы в малейшей степени озабочены истиной? Разве у них осталось еще хотя бы какое-то представление о том, что она из себя представляет? В данном случае, как и во многих других, слова окончательно потеряли всякий смысл , и некоторые современные прагматисты доходят до того, что применяют понятие "истина" ко всему тому, что может быть практически полезным, то есть к тому, что лежит совершенно за пределом интеллектуальной сферы. Впрочем, отрицание истины, равно как и интеллекта, объектом которого является истина, есть закономерное и логическое следствие современного извращения. Но не будем пока делать дальнейших логических выводов; заметим лишь, что именно вышеупомянутый индивидуализм является главным источником особой, хотя и совершенно иллюзорной, значимости так называемых "великих людей". На самом деле свойство "гениальности" в профаническом смысле этого слова есть категория довольно малозначительная и далеко не достаточная, и это свойство никак не может восполнить собой недостаток подлинного знания.
…
Глава 6. Социальный хаос: ... Как мы уже показали, при существующем положении вещей на Западе никто более не занимает места, свойственного ему в соответствии с его внутренней природой. Именно это имеется в виду, когда говорится об отсутствии в современном мире кастовой системы. Каста в традиционном понимании этого термина есть не что иное, как выражение глубинной индивидуальной природы человека со всем набором особых предрасположенностей, слитых с этой природой и предопределяющих каждого к выполнению тех или иных обязанностей. Но как только выполнение этих обязанностей перестает подчиняться строго установленным правилам (основанным на кастовой природе человека), неизбежным следствием этого оказывается такое положение, когда каждый вынужден делать лишь ту работу, которую ему удалось получить, даже в том случае, если человек не испытывает к ней ни малейшего интереса и не имеет никакой внутренней квалификации для ее исполнения. Роль человека в обществе в таких условиях определяется не случайностью ,которой вообще не существует, но тем, что имеет видимость случайности -- системой самых разнообразных условных и незначительных факторов. При этом единственный имеющий основополагающее и глубинное значение фактор -- мы имеем в виду принципиальное различие внутренней природы людей --учитывается менее всех остальных. Именно отрицание этого существеннейшего различия, неминуемо ведущее к отрицанию социальной иерархии в целом, является истинной причиной всего того социального хаоса, который царит сегодня в общественной жизни Запада. Это отрицание изначально не было вполне осознанным и реализовалось скорее на практике, нежели в теории, так как полной отмене каст предшествовало их смешение, или, иными словами, все началось с неверного понимания врожденной индивидуальной природы человека, а закончилось полным забвением самого факта существования такой природы ( а также связанного с ней естественного неравенства). Как бы то ни было, это отрицание различия внутренней природы людей было возведено в принцип под именем "равенство". Не составляет никакого труда доказать, что равенство вообще невозможно, и что его нигде не существует, хотя бы уже потому, что не может существовать двух совершенно одинаковых и, тем не менее, совершенно отличных друг от друга существ. Гораздо труднее продемонстрировать различные нелепые последствия этой абсурдной идеи "равенства", во имя которой людям пытаются навязать полное единообразие во всем, в частности, через всеобщее и одинаковое для всех образование, основываясь на совершенно ложной предпосылке, будто все в одинаковой степени способны понять определенные вещи, и будто одни и те же методы для объяснения этих вещей годятся для всех без исключения…
…
Самые решительные доводы против демократии можно сформулировать следующим образом: высшее не может происходить из низшего, поскольку из меньшего невозможно получить большее, а из минуса плюс. Это абсолютная математическая истина, отрицать которую просто бессмысленно. Следует заметить, что точно такой же аргумент применительно к иной области можно выдвинуть против материализма. И в подобном сближении демократии с материализмом нет никакой натяжки, так как они гораздо теснее связаны между собой, чем это кажется на первый взгляд. Кристально ясным и в высшей степени очевидным является утверждение, гласящее, что народ не может доверить кому бы то ни было свою власть, если он сам ею не обладает. Истинная власть приходит всегда сверху, и именно поэтому она может быть легализована только с санкции того, что стоит выше социальной сферы, то есть только с санкции власти духовной. В противном случае мы сталкиваемся лишь с пародией на власть, не имеющей оправдания из-за отсутствия высшего принципа и сеющей повсюду лишь хаос и разрушение. Нарушение истинного иерархического порядка начинается уже тогда, когда чисто временная власть стремится освободиться от власти духовной или даже подчинить ее в целях достижения тех или иных сугубо политических целей. Это является первоначальной формой узурпации, которая пролагает путь всем остальным ее формам…
…
Если под словом "демократия" понимать полное самоуправление народа, правление народа над самим собой, в таком случае оно заключает в себе абсолютную невозможность и не может иметь никакого реального смысла ни в наше время, ни когда бы то ни было еще. Не следует поддаваться гипнозу слов: представление о том, что одни и те же люди одновременно и в равной степени могут быть и управляющими и управляемыми, является чистейшим противоречием, поскольку, если использовать аристотелевские термины, одно и то же существо в одной и той же ситуации не может пребывать одновременно в состоянии "акта" и "потенции". Соотношение между управляющим и управляемым с необходимостью предполагает наличие именно двух полюсов: управляемые не могут существовать без управляющих, даже если эти последнии незаконны и не имеют на власть никаких других оснований, кроме своих собственных претензий. Но вся искусная хитрость тех, кто в действительности контролируют современный мир, состоит в способности убедить народы, что они сами собой правят. И народы верят тем охотнее, что это для них весьма лестно, тем более, что они просто не обладают достаточными интеллектуальными способностями, чтобы убедиться в совершенной невозможности такого положения дел как на практике, так и в теории. Для поддержания этой иллюзии было изобретено "всеобщее голосование": предполагается, что закон устанавливается мнением большинства, но при этом почему-то всегда упускается из виду, что это мнение крайне легко направить в определенное русло или вообше изменить. Этому мнению с помощью соотвествующей системы внушений можно придать желаемую ориентацию…
…
И наконец, остается рассмотреть последнее следствие демократической концепции, состоящее в отрицании идеи элиты. Не случайно "демократия" противопоставляется "аристократии", поскольку этимологически слово "аристократия" означает "власть лучших", "власть элиты". Элита в своем изначальном смысле может представлять собой только меньшинство, и ее сила, а точнее, ее авторитет, основывающиеся на ее интеллектуальном превосходстве, не имеет ничего общего с силой количества, на которой основывается демократия, в соответствии со своей собственной логикой настаивающая на принесении меньшинства в жертву большинству, а значит, качества в жертву количеству, и элиты в жертву массам. Поэтому направляющее воздействие подлинной элиты и даже сам простой факт ее существования -естественно, она может выполнять свои функции, при условии, что она действительно существует - в принципе не совместимы с демократией, основывающейся на эгалитарных концепциях, а значит, на отрицании всякой иерархии (ведь в самом своем основании демократическая идея исходит из предположения, что любого индивидуума вполне можно заменить другим индивидуумом, так как все они математически тождественны, хотя на этом математическом тождестве все сходство и заканчивается). Подлинная элита может быть только интеллектуальной элитой. Поэтому и современная демократия может возникнуть только там, где подлинной интеллектуальности более не существует, что и имеет место в случае современного мира. Однако никакого равенства на деле не существует, и, несмотря на все попытки свести всех к единому уровню, различия между людьми никогда до конца не исчезают. Это заставляет ( вопреки самой логики демократии ) изобретать различные ложные или псевдоиерархии, высшие уровни которых зачастую претендуют на то, чтобы считаться единственной подлинной элитой. И эти ложные иерархии строятся всегда на относительных и условных основаниях чисто материального характера. В качестве единственного социального различия современные общества признают лишь различие в материальном положении, то есть параметр чисто материальный и количественный, и это является единственной формой неравенства, допускаемой демократическими режимами, материальными и количественными в самой своей основе. И даже те, кто выступают против такого положения дел, неспособны предложить никакого действенного средства для исправления существующей аномалии, из-за отсутствия обращения к принципам высшего порядка подчас даже усугубляя в негативном ключе актуальную ситуацию. И здесь борьба разворачивается между различными аспектами демократии, в большей или меньшей степени акцентирующими эгалитарную тенденцию, точно так же, как в другом случае речь шла о борьбе между различными аспектами индивидуализма. Фактически демократизм и индивидуализм в конце концов совпадают.
Глава 8. Экспансия Запада: … Оставим, однако, предсказания будущих событий и обратимся к настоящему: как бы то ни было, Запад, без всякого сомнения, осуществляет свою экспансию повсюду. Вначале его влияние проявлялось только в материальной, наиболее близкой ему, сфере, через насильственные завоевания, торговлю и контроль за природными ресурсами других стран. Сегодня же ситуация значительно усугубилась. Люди Запада, всегда жаждущие прозелитизма, столь им свойственного, преуспели в насаждении своего анти-традиционного и материалистического мировоззрения среди других народов. Если вначале их завоевания затрагивали людей только телесно, то сегодня они проходят в более тонкой сфере, отравляя умы людей и убивая в них всякую духовность. Конечно, только материальное покорение сделало возможным покорение духовное, и поэтому можно утверждать, что Запад, в конечном итоге, навязал себя миру только с помощью грубой силы, что, впрочем, совершенно логично, так как только в грубо материальной сфере состоит единственное преимущество западной цивилизации, какой бы ущербной она ни была с другой точки зрения. Западная экспансия -- это экспансия матриализма во всех его формах, и она не может быть ничем иным. Ничто не способно опровергнуть эту истину -- никакие лицемерные предлоги, никакие моралистические оправдания, никакие гуманитарные восклицания, никакие пропагандистские уловки, никакое ( подчас довольное ловкое и искусное ) внушение, пытающиеся прикрыть эти разрушительные цели. Отрицать ее могут либо законченные простаки, либо люди, непосредственно заинтересованные в осуществлении "сатанинской" в самом прямом смысле этого слова операции...

 Спасибо, Роман! Благодаря Вам теперь почитаю Рене Генона. Лет двенадцать, если не больше, собираюсь его прочесть, и все никак. 

"...Отрицать ее могут либо законченные простаки, либо люди, непосредственно заинтересованные в осуществлении "сатанинской" в самом прямом смысле этого слова операции..".

Не всё так просто и однозначно, по-моему. Безусловно, автор заинтересовал.
Но. Как только я вижу у кого-то фразу, подобную процитированной Романом, я настораживаюсь. Больше всего такого рода фраз встречалось мне в богоборческих работах.
Это - психологический капканчик ("только дурак  может не увидеть, что..." "любому умному человеку ясно, что..")  Механизм действия этого "психологического капкана",  охотно и успешно использующегося в области политической агитации, чрезвычайно прост: читатель, естественно, не ощущает себя дураком, читатель, естественно, желает принадлежать к сонму умных людей - и... принимает точку зрения автора...  )
Даже во фрагментарно процитированных Романом  главах есть несколько мест, где автора-философа заменяет автор-пропагандист.
Спасибо Роману за знакомство с интересным автором. 

Как только я вижу у кого-то фразу, подобную процитированной Романом, я настораживаюсь.

Рефлексия интеллигентного человека на категорическую позицию Генона, конечно, понятна и естественна. Но, мне кажется, здесь тот редкий случай, когда трудно не согласиться с автором (особенно в контексте целостного прочтения). Тем более, что с момента написания (1927) объективная проявленность ситуации стала еще более видимой. Разве не видно, что подавляющее число людей, включая тех, кто относит себя к интеллигенции, к «элите», «повелись» на потребительские «заманки» Запада. С экрана «зомбоящика» только и льется нескончаемый поток: новая модель айфона, новая модель авто и прочая, прочая; будто ничего более значимого человечество вовсе не интересует. И все это навязывает Запад, причем информационно-агрессивно.     

Тем более, что с момента написания (1927) объективная проявленность ситуации стала еще более видимой.

Да. Тем больше заслуга философа: разглядел и выявил тенденцию. Если б к нему прислушались...

Мартин Бубер. Я и Ты (http://i-text.narod.ru/lib/aktual/buber_Ya_i_Ti.htm )

Мартин Бубер – еврейский экзистенциальный философ. В работе «Я и Ты» развернуто и глубоко развивает  «Философию Диалога». «В работе Бубер противопоставляет отношение «Я — Ты» и «Я — Оно», где первое — любовный «диалог», живое межличностное отношение, а второе — повседневное утилитарное отношение, соответствующее аристотелевской логике. Бубер считал, что Я — Ты отношение возможно не только к человеку, но и, например, к дереву: в этом случае вместо биологических или физических характеристик дерева я буду иметь дело с его ценностной, духовной природой)». Фактически Бубер утверждает Первооснову Бытия как отношение (диалог, общение в любви) духовных существ с единым «живым воздействующим центром» - Богом.
 
    Мир для человека двойствен в соответствии с двойственностью его позиции. Позиция человека двойственна в соответствии с двойственностью основных слов, которые он может произносить. Основные слова суть не единичные слова, а словесные пары.
    Одно основное слово - это пара Я-ТЫ. Другое основное слово - пара Я-ОНО; причем можно, не меняя этого основного слова, заменить в нем Оно на Он или Она.
    Тем самым Я человека также двойственно.
    Потому что Я основного слова Я-ТЫ другое, чем Я основного слова Я-ОНО.
…
Есть три таких сферы, в которых возникает мир отношений.
    Первая: жизнь с природой. Здесь отношение - доречевое, пульсирующее во тьме. Создания отвечают нам встречным движением, но они не в состоянии нас достичь, и наше Ты, обращенное к ним, замирает на пороге языка.
    Вторая: жизнь с людьми. Здесь отношение очевидно и принимает речевую форму. Мы можем давать и принимать Ты.
    Третья: жизнь с духовными сущностями. Здесь отношение окутано облаком, но раскрывает себя - безмолвно, но порождает речь. Мы не слышим никакого "Ты", и все же чувствуем зов, и мы отвечаем - творя образы, думая, действуя; мы говорим основное слово своим существом, не в силах вымолвить Ты своими устами.
    Но что же дает нам право приобщать к миру основного слова то, что лежит за пределами речи?
    В каждой сфере, через все, обретающее для нас реальность Настоящего, видим мы кромку вечного Ты, в каждом улавливаем мы Его веяние, говоря с каждым Ты, мы говорим с вечным Ты.
…
Однако изолированное Оно учреждений - это бездушный Голем, а изолированное Я чувств - порхающая то тут, то там птица. Оба не знают человека: первый знает лишь экземпляр, вторая - лишь "объект", и никто из них не знает личности, никто - цельности. Оба не знают настоящего: учреждения, даже самые современные, знают лишь застывшее прошлое, законченность; чувства, даже самые долговечные, - всегда лишь быстротечное мгновение, еще-не-осуществленность. Оба не имеют доступа к реальной жизни. Учреждения не созидают общественной, а чувства - личной жизни.
    То, что учреждения не созидают общественной жизни, ощущает все большее число людей, ощущает со все большей болью: это отправная точка бедственных исканий века. То, что чувства не созидают личной жизни, поняли лишь немногие; ведь кажется, что здесь-то и обитает самое личное; и если только научиться, как это свойственно современному человеку, заниматься исключительно своими собственными чувствами, то отчаяние из-за их нереальности не так легко научит чему-нибудь лучшему, потому что оно - тоже чувство, и занимательное. Люди, которые страдают от того, что учреждения не созидают общественной жизни, придумали средство: учреждения нужно - как раз с помощью чувств - оживить, или расплавить, или взорвать; именно на основе чувств надо обновить учреждения, введя в них "свободу чувств". Если, скажем, механичное государство связывает по существу своему чуждых друг другу граждан, не порождая и не поощряя совместной жизни, - надо, говорят эти люди, заменить его общиной, основанной на любви; а такая община как раз и возникнет, когда люди, влекомые свободным, щедрым чувством, устремятся друг к другу и захотят жить вместе.
    Но это не так. Истинная община возникает не оттого, что люди питают чувства друг к другу (хотя, конечно, и не без этого), но вот от каких двух вещей: все они находятся в живом, взаимном отношении к некоторому живому центру, и все они находятся в живом, взаимном отношении друг к другу. Второе проистекает из первого, но все же не обусловлено лишь им одним. Живое, взаимное отношение включает в себя чувства, но порождается не ими. Община строится на основе живого, взаимного отношения, а строитель - живой воздействующий центр.
    И формы так называемой личной жизни тоже не могут быть обновлены, исходя из свободного чувства (хотя, конечно, и оно важно). Брак, например, никогда не обновится ничем иным, кроме как тем, на чем всегда основан всякий подлинный брак: два человека открываются друг другу как Ты. Во всех иных случаях брак строится на таком "Ты", которое ни для одного из двоих не есть Я. Ибо метафизический и метапсихический факт любви состоит в том, что она только сопровождается чувствами. Кто хочет обновить брак иными средствами, не отличается существенно от того, кто хочет уничтожить брак: оба обнаруживают неведение сути брака. И в самом деле, если от всей эротики века, о которой столько говорено, оставить лишь то, что не связано исключительно с Я, т.е. все те ситуации, где каждый для другого вовсе не присутствует истинно и вовсе не присутствует в воображении, но через другого лишь услаждает самого себя, - что же тогда останется?
    Истинная общественная и истинная личная жизнь это две формы единения. Для того чтобы они возникли и сохранялись, нужны чувства (изменчивое, изменяющееся содержание), нужны учреждения (постоянная форма), но оба они, вместе взятые, еще не созидают человеческую жизнь; созидает же ее третье - центральное присутствие Ты; или, чтобы это правильнее выразить: центральное Ты, воспринимаемое в настоящем.
* * *
    Основное слово Я-Оно не есть зло, как не есть зло материя. Оно есть зло, как материя, когда она дерзает объявить себя Сущим. Когда человек отдает себя во власть этого основного слова, его захлестывает непрестанно растущий мир Оно, его собственное Я утрачивает реальность, и тогда злой дух, витающий над ним, и призрак, обитающий в нем, начинают шептать друг другу признания в своей не-спасенности.
* * *
    Но разве общественная жизнь человека не погружена с необходимостью в мир Оно? Две сферы этой жизни - экономика и политика - мыслимы ли они на иной основе, чем сознательный отказ от всякой "непосредственности", упорное и решительное неприятие всякого "чужого", не из самой этой области проистекающего стремления? И это познающее и утилизирующее Я, которое властвует здесь, - утилизирующее накопленные блага и труд в экономике, утилизирующее мнения и устремления в политике, - разве не его безграничным могуществом как раз и обусловлена прочная и обширная структура великих "объективных" образований в этих сферах? Да, организующее могущество ведущего государственного деятеля, ведущего хозяйственника - разве не связано оно как раз с тем, что он рассматривает людей, с которыми имеет дело, не как носителей непознаваемого Ты, а как источники труда и устремлений, чьи специфические возможности подлежат оценке и использованию? Разве не обрушился бы на него его мир, если бы он попытался, вместо того чтобы складывать Он+Он+Он в Оно, искать сумму Ты и Ты и Ты, которая никогда не даст ничего другого, как снова Ты? Разве не значило бы это променять формирующее мастерство на кустарный дилетантизм; светлый, мощный разум - на туманную мечтательность? И если мы переведем взгляд с ведущих на ведомых: разве само развитие характера современного труда и характера современной собственности не стерло почти все следы жизни в противостоянии, все следы истинного отношения? Было бы абсурдом желать приостановить это развитие - и если бы удалось абсурдное, тотчас же был бы разрушен сложнейший аппарат этой цивилизации, а ведь лишь он делает возможной жизнь непомерно разросшегося человечества.
    - Говорящий, ты говоришь слишком поздно. Только что еще ты мог верить в свои слова, сейчас ты уже этого не можешь более. Ибо мгновение тому назад ты, как и я, увидел, что государством уже не управляют; кочегары еще подбрасывают уголь, но машинисты лишь по видимости еще правят бешено мчащимися машинами. И в этом движении, пока ты говоришь, ты, как и я, способен расслышать непривычный гул, который начинает издавать рычажный аппарат экономии; мастера высокомерно и успокаивающе улыбаются тебе, но смерть уже поселилась в их сердцах. Они говорят тебе, что приспосабливают механизм к обстоятельствам; однако ты замечаешь, что отныне они могут разве что сами приспосабливаться к механизму - и то лишь до тех пор, пока он это позволяет. Их ораторы поучают тебя, что экономика унаследует государство; ты знаешь, что наследовать нечего, кроме тирании буйно разрастающегося Оно, под игом которой Я, все менее способное властвовать, все еще воображает себя повелителем.
    Общественная жизнь человека так же мало, как и он сам, может обойтись без мира Оно, в то время как присутствие Ты витает над этим миром, как дух над водами. Воля человека к извлечению пользы и воля к могуществу действуют естественно и законно до тех пор, пока они сопутствуют человеческой воле к отношению, пока они движимы ею. Не существует дурных побуждений, пока побуждения не отрываются от бытия; связанный с бытием и определяемый им импульс - это плазма общественной жизни, но изолированный импульс - это ее деградация. Экономика - обиталище воли к извлечению пользы и государство - обиталище воли к могуществу до тех пор участвуют в жизни, пока они участвуют в духе. Когда они отрекаются от него - они отрекаются от жизни; и пока она покончит со своими делами, еще добрую толику времени нам кажется, что мы наблюдаем движение живой структуры - там, где уже давно движется бездушный механизм. И привнесение некоторой доли непосредственности тут ничему, по существу, не поможет; ослабление жестокости структуры экономики или структуры государства не может компенсировать то, что уже не находится под главенством духа, говорящего Ты; никакое возбуждение периферии не может заменить собой живого отношения к центру. Общественные структуры черпают свою жизненность от изобильной силы, реализующей подлинное отношение, которая пронизывает ее, определяя ее телесную форму, т. е. от силы в духе. Государственный деятель или экономист, повинующийся духу, - не дилетант; он хорошо знает, что не может относиться к людям, с которыми ему приходится иметь дело, просто как к носителям Ты, - это разрушило бы его труд; но он все же отваживается делать это, правда лишь в некоторых пределах, которые поставит ему дух; и дух ставит ему пределы; и рискованное предприятие, которое взорвало бы отчужденную структуру, удается в структуре, осиянной присутствием Ты. Он не фантазирует: он служит истине, которая, будучи несравненно выше разума, не отвергает его, но объемлет и вмещает в себя. Он делает в общественной жизни то же самое, что в личной - человек, который ясно осознает себя неспособным в чистом виде реализовать Ты и все же каждый день выявляет его в Оно - по закону и мере этого дня, ежедневно проводя заново границу, обнаруживая границу. Так и труд, и обладание не могут обрести свободу сами по себе, а только при посредстве духа; только его присутствие может влить во всякую работу смысл и радость, во всякое обладание - благоговение и жертвенную силу, не до краев, а quantum satis (сколько нужно), может все добытое трудом, хоть оно и останется связанным с миром Оно, преобразить в Противостоящее, в реализацию Ты. Здесь нет места оскудению; напротив, бывает, что именно в час жесточайшей нужды наступает непредвиденный расцвет.
    Управляет ли государство экономикой или экономика - государством, пока они оба не преобразятся, не имеет значения. Станут ли государственные учреждения более свободными, а экономические - более действенными, важно, но не для вопроса о действительной жизни, который здесь ставится: свободными и действенными они не могут стать сами по себе. Главное, сохранится ли в жизни, в действительности дух, который говорит Ты, который откликается. То, что излилось от духа в общественную жизнь людей, - будет ли оно впоследствии подчинено государству и экономике или будет действовать независимо? То от духа, что еще упорно держится в личной жизни человека, вольется ли оно снова в общественную жизнь? Вот что имеет решающее значение. Ясно, что разбиением общественной жизни на независимые сферы, одной из которых являлась бы "духовная" жизнь, цель не будет достигнута; это лишь означало бы окончательно подчинить тирании сферы, погруженные в мир Оно, а дух полностью лишить реальности. Ибо, воздействуя на жизнь независимо, дух никогда не пребывает "в себе", но всегда в мире; он пронизывает мир Оно и преображает его. Дух воистину "у себя", когда он может проникнуть в открытый для него мир, отдать ему себя, спасти мир и в нем - себя. Распыленная, ослабленная, вырожденная, пронизанная противоречиями духовность, которая сегодня представляет дух, может свершить подобное, лишь если она снова обретет сущность духа - способность говорить Ты.
* * *
    В мире Оно неограниченно властвует причинность. Всякий доступный чувственному восприятию "физический" процесс, да и всякий "психический", обнаруженный или происходящий при самопознании, с необходимостью является причинно обусловленным и обусловливающим. Не составляют исключения и те процессы - составные части континуума мира Оно, - которым можно приписать характер целенаправленности: этот мир вполне допускает телеологию, но лишь как оборотную сторону причинности, как вплетенную в нее часть, не нарушающую его связной полноты.
    Неограниченное господство причинности в мире Оно, фундаментально важное для научного упорядочения мира, не угнетает человека, который не замкнут в этом мире, а может вновь и вновь уходить из него в мир отношения. Здесь Я и Ты свободно противостоят друг другу во взаимодействии, не вовлеченном ни в какую причинность и не окрашенном ею, здесь гарантирована свобода - человеку и бытию. Только тот, кто знает отношение и присутствие Ты, способен принимать решение. Тот, кто принимает решение, свободен, ибо он предстал пред лицом.
    Огненная плазма моей способности желать необузданно бурлит: все, что возможно для меня, охватывает меня в первобытном вихре, слитное и как бы неделимое; манящие блики сил мерцают со всех сторон; вселенная - как искушение, и я; в мгновенном становлении я устремляюсь - обе руки в огонь, глубоко туда, где таится то единственное, что ищет меня, - деяние - час пробил! И вот уже отвращена угроза бездны, уже лишенное средоточия Множество больше не забавляется пронизывающим однообразием своих притязаний, и остаются только двое несовместимые: Другое и Одно, безумие и предназначение. Ибо это не называется принять решение, когда Одно сделано, а Другое остается лежать - потухшая масса, покрывая мою душу шлаком, слой за слоем. Нет, лишь тот, кто всю силу Другого устремляет в деяние Одного, кто дает полнокровной страсти Неизбранного влиться в реализацию Избранного, лишь тот, кто "служит Богу дурными помыслами",тот принимает решение, тот предопределяет событие. Если это понять, сразу станет ясно: именно то надо называть правильным, к чему направляют себя, на что нацеливаются, на что решаются; и если существует дьявол, то не тот, кто против Бога, а тот, кто не принимает решения в вечности. Человек, для которого свобода обретает достоверность, не угнетен причинностью. Он знает, что его смертная жизнь по сути своей есть колебание между Ты и Оно, и понимает смысл этого. Ему довольно, что он может вновь и вновь вступить на порог святилища, задержаться на котором он не в силах; да и то, что он должен вновь и вновь покидать его, для него внутренне связано со смыслом и предназначением этой жизни. Там, на пороге, каждый раз заново вспыхивает в нем отклик, вспыхивает дух; здесь, в нечестивом и нищем краю, должна явить себя искра. То, что здесь называется необходимостью, не может испугать его; ибо там он познал подлинную судьбу.
    Судьба и свобода обручены друг с другом. Только тот встречается с судьбой, кто достиг свободы. В том, что я нашел деяние, которое искало меня, в этом порыве моей свободы, раскрывается мне тайна: но и то, что я не могу свершить деяние так, как задумал его, в самом этом противодействии тоже раскрывается мне тайна. Кто забывает всякую причинную обусловленность и из глубины своей принимает решение, кто отвергает имущество и наряды и, обнаженный, предстает пред лицом; тому, свободному, как отражение его свободы, смотрит навстречу судьба. Это не предел его, а его осуществление; свобода и судьба многозначительно обнимают друг друга, и из этой значительности глядит судьба - глаза, только что еще строгие, полны света, - глядит как сама милость.
    Нет, человека, который, неся искру, возвращается в мир Оно, не угнетает причинная необходимость. И от людей духа во времена здоровой жизни струится ко всему народу уверенность; ведь всем, даже самым ограниченным, случается хоть как-то - естественно, инстинктивно, неясно - пережить встречу. Настоящее; каждый где-то ощутил Ты; и вот дух дарует им свое покровительство.
    Но в больные времена бывает, что мир Оно, более не пронизанный и не оплодотворенный, как живыми потоками, приливами мира Ты - изолированный и застывающий, как гигантский бездушный призрак, - подавляет человека. Довольствуясь миром объектов, которые более не превращаются для него в Настоящее, человек перестает сопротивляться этому миру. И тогда обычная причинность вырастает в угнетающий, подавляющий злой рок…
…
Биологистическая и историософская мысль современности, сколь бы различными они ни казались друг другу, поработали совместно, чтобы создать веру в злой рок, более упорную и подавляющую, чем когда-либо. Та власть, что безраздельно правит судьбой человека, это уже не могущество кармы и не могущество звезд; многие силы претендуют на господство, но при верном взгляде станет ясно, что большинство современников верит в некую смесь из этих сил, как поздние римляне верили в смесь из богов. Это облегчается характером притязаний. Будь то "жизненный закон" всеобщей борьбы, в которой каждый должен либо сражаться, либо отказаться от жизни; или "закон души", по которому психика личности строится полностью из врожденных утилитарных инстинктов; или "общественный закон" неудержимого социального прогресса, который воля и сознание могут лишь сопровождать; или "культурный закон" неизменно равномерного возникновения и исчезновения исторических структур; и сколько бы еще ни было форм, такой закон всегда означает, что человек зажат в тиски процесса, от которого он не может защититься, а если может, то лишь в своем воображении. От засилья звезд освобождало мистическое освещение, от власти кармы - жертва брахмана, сопровождаемая познанием; в обоих случаях спасение было возможно. Но смешенный идол не оставляет надежды на освобождение. Считается безумием представлять себе возможной свободу; остается выбирать лишь между рабством по убеждению и рабством бесперспективно-бунтарским. Если в этих законах и идет речь о телеологическом развитии и органическом становлении, все же в основе их всех лежит одержимость последовательностью, т. е. неограниченной причинностью. Догма постепенного развития событий - это капитуляция человека перед безудержно растущим миром Оно. Имя судьбы человек употребляет наверно: судьба - не колокол, опрокинутый над миром людей; лишь тот встречает ее, кто исходит из свободы. А догма последовательного течения событий не оставляет места свободе, не оставляет места самому проявлению ее, чья спокойная сила меняет лик земли: решительному повороту. Догма не знает человека, который, совершив решительный поворот, преодолевает всеобщую борьбу, рассеивает призрак утилитарных инстинктов и избавляется от заклятия класса; который расшатывает надежные исторические структуры, обновляет и преображает их. Догма последовательности оставляет тебе в своей шахматной партии лишь такой выбор: соблюдать правила или нарушать их; но совершивший поворот опрокидывает фигуры. Догма всегда позволит тебе реализовать обусловленность в твоей жизни, а в душе оставаться "свободным"; но совершивший поворот считает такую свободу позорнейшим рабством.
    Единственное, что может стать для человека злым роком, это вера в злой рок: она подавляет попытки поворота и обновления. Вера в злой рок есть с самого начала ересь. Всякая концепция последовательности течения событий есть лишь упорядочение того, что уже не более чем прошлое, упорядочение изолированных мировых событий, объективности, как истории; присутствие Ты в настоящем, становление из единства ей недоступно. Она не знает реальности духа, и ее схема для него непригодна. Пророчествование от объектности годится лишь для того, кто не знает Настоящего. Порабощенный миром Оно должен видеть в догме последовательного развития истину, которая действует с нарастающей отчетливостью; в действительности же эта догма лишь еще полнее подчиняет его миру Оно. Но мир Ты не заперт. Кто всем своим существом, с возродившейся способностью к отношению, войдет в него, тот познает свободу. И освободиться от веры в рабство - значит стать свободным.
…
То, что Бог тебе нужен больше всего на свете, ты в сердце своем знаешь всегда; но разве не знаешь ты, что и ты нужен Богу, в полноте его вечности - ты? Как же существовал бы человек, если бы он не нужен был Богу, и как существовал бы ты? Ты нуждаешься в Боге, чтобы существовать, и Бог нуждается в тебе - для того самого, что есть смысл твоей жизни. Поучения и стихи тщатся сказать больше и говорят лишнее: что за жалкая и напыщенная болтовня о "становящемся Боге" - но есть становление Бога Сущего, это мы знаем непреложно в сердце своем. Мир - не забава Бога, он - Его судьба. То, что существует человек, человеческая личность, ты и я, имеет божественный смысл.
    Творение - оно происходит с нами, оно пламенем внедряется в нас, пламенем охватывает нас, мы трепещем и слабеем, мы покоряемся Творению - мы участвуем в нем, мы встречаем Творца, отдаем Ему себя, помощники и сподвижники.
…
Я ничего не знаю о "мире" и о "мирской жизни", которые якобы отделяют человека от Бога; то, что под этим имеют в виду, есть жизнь в отчужденном мире Оно, познающая и использующая. Кто воистину выходит навстречу миру, тот выходит навстречу Богу. Сосредоточение и выход навстречу необходимы, оба воистину сразу одно-и-другое, т. е. именно Одно.
    Бог заключает в Себе вселенную, но не является ею; и также Бог включает в Себя мое Я, но не является им. Вот это, словами невыразимое, позволяет мне на моем языке, как каждому - на своем, говорить Ты; в силу этого существуют Я и Ты, существует диалог, существует дух, существует язык (речь - первичный акт духа); существует в вечности слово.
…
Встреча с Богом происходит не для того, чтобы человек занимался Богом, а для того, чтобы он подтвердил, что мироздание исполнено смысла. Всякое откровение есть призыв и возложение миссии. Но вместо того чтобы ее осуществлять, человек вновь и вновь размышляет об Открывающем Себя; он хочет вместо мира заниматься Богом. Только теперь ему, погруженному в рефлексию, не противостоит больше никакое Ты, он не может ничего другого, кроме как вложить Божественное Оно в вещественность, верить, что он знает Бога как Оно, и говорить о Нем. Как эгоцентрик, вместо того чтобы непосредственно переживать что-то - восприятие или склонность, - размышляет о своем воспринимающем или испытывающем склонность Я и тем упускает истину события, так и человек, исследующий Бога (что, впрочем, прекрасно уживается в одной душе с эгоцентризмом), вместо того чтобы позволить дару совершить свое действие, размышляет о Дающем и упускает обоих.
    Если ты послан с миссией, Бог остается присутствующим для тебя; тот, кто исполняет миссию, всегда имеет Бога перед собой; чем добросовестней исполнение, тем сильнее и постояннее близость; конечно, он не может заниматься Богом, но он может беседовать с Ним…