Творческая лаборатория
Ф. Гарайшин (проза)

0 Участников и 1 гость просматривают эту тему.

« #1 : 31 Января 2015, 17:58:11 »
Знаем ли мы, что наши Святые, чтобы поддержать и укрепить наши не твердые сердца в эти тяжелые, переломные времена, шагнули к нам, в нашу жизнь и на наши улицы? Догадываемся ли, что еще больше среди нас тех, кому предстоит вскоре возрождать народную душу, возвышать нравственность народа, его ценности и идеалы? Звать, вознося, к высокому и светлому. Открывать глаза. Просветлять сердца. Раздвигать границы до общечеловеческих и всемирных масштабов. Звать к единению мира и заботе о ближнем и каждом. Звать и вести за собой…

Ксения Петербургская.
В подготовке «Золотого Века человечества»

1
Когда мечтательного вида девушка, смутившись, попыталась пройти мимо, на открытом лице старушки вновь возникло умиление. Глаза её, как и накануне, радужно и радостно засияли.   
Идя навстречу, старушка, как и прежде, смотрела так любяще, так нежно и ласково, словно бы видела перед собой вовсе не чужого человека, а свою собственную, горячо любимую и драгоценную внучку.
В прочем, девушка знала из умных и добрых книг, что некоторые старики, очень, в прочем, не многие, просветлевшие к старости своими сердцами и чувствами, вот точно так же любяще смотрят и на озаряющий все вокруг рассвет за окном, и на чужого малыша, радостно перебирающего ножками, и на голубое открытое небо, благодатно раскинувшееся над всеми нами. Одно было плохо; таких людей девушке видеть еще не приходилось…
Отчего, смутившись теперь, она, как и вчера, поспешно опустила глаза и прошла мимо. Но в этот раз, отойдя чуть поодаль, девушка обернулась и отчего-то пошла следом. Старушка, как и несколько дней назад, была совсем не по погоде одета в довольно странную, давным-давно уже вышедшую из моды, одежду. Будучи все в той же зеленой, чуть выцветшей, кофте и длинной красной юбке, она и теперь как-то совсем «по-деревенски» повязала свою седовласую головку в белый, простоватый платочек. И, тем не менее, девушке вновь показалось, что что-то удивительно знакомое было и в этой необычной старушке и во всем ее странном, даже каком-то стародавнем, облике. 
«Откуда же я ее знаю?…» – вновь, как и накануне, подумалось ей, и мысль эта по-прежнему не давала покоя. 
Следуя чуть в отдалении, девушка не видела теперь лица старушки, но видела лица людей, шедших ей навстречу. И удивительным, совершенно странным образом, все их лица, точно бы ярко включавшиеся лампочки, едва приближались к старушке, озарялись точно в одно мгновение, теплом и светом. Словно бы, что-то ясное и доброе в них внезапно поднималось и стремительно пробивалось наружу. Точно бы откуда-то изнутри, откуда-то из глубины их загрубевших, уставших или даже одряхлевших уже сердец, тотчас всплывали самые светлые, самые яркие и самые добрые воспоминания. Словно бы в одно мгновение зарождались в них самые хорошие и самые светлые мысли и чувства. Точно бы их истинные, внутренние «Я», как маленькие, жизнерадостные и всегда открытые дети, давным-давно застрявшие в глубинах их взрослых, покрывшихся коростой повседневности, тел, устремлялись навстречу своими добрыми, трогательными и распахнутыми ручками. И тогда даже на самых хмурых, даже на самых серых лицах, пусть лишь и на самое короткое время, но удивительно трогательно появлялись открытые, изумительно светлые и жизнерадостные улыбки.   
И все это было крайне поразительно и крайне необычно для самой девушки, никогда-никогда не видевшей ничего подобного. 

2
Внезапно мягкое прикосновение остановило девушку.
– Не иди за ней. Не надо. – кто-то осторожно тронул за плечо. Пожилая женщина-инвалид, остановившись рядом, с удивлением и ласкою всматривалась в лицо девушки. – Вот ведь… Какая ты молодец!… Какое доброе сердце… – шагнув в сторону, она поудобнее переставила свой старый, видавший виды, костыль. – Ты смотри, а?... Какая же ты славная! В наше время это такая редкость…
– Почему не идти? – смутившись, с легким недоумением переспросила девушка. – А кто… кто она?
– Это Ксения Петербургская. – ответила женщина совершенно спокойно. – Да-да, та самая… И дано её увидеть теперь лишь таким как ты… – она ласково коснулась руки девушки. – Таким же добрым, чистым и открытым…
И тут же, в порыве чувств, женщина-инвалид крепко обняла девушку, нежно её поцеловав.
Сильно покраснев и ещё более смутившись, девушка была совсем теперь обескуражена.
– Как Ксения Петербургская? – переспросила она тихо. – Та самая?... Наша… Ксения… – И тут девушка вспомнила, где она видела эту добрую старушку. Точно! На иконе в храме. – Не может быть! – глаза девушки изумленно округлились.
– Может… Люди теперь не только стали всё меньше и меньше ходить в храмы… – продолжала женщина, с прежней радостью в глазах, но уже с какой-то тяжелой печалью и грустью в голосе. – Люди теперь вообще перестали стремиться к чему-то хорошему… К чему-то доброму и светлому... Благодаря нынешнему, совершенно бесовскому уже государству, умы их теперь заполнили убогие ценности и низкие, тщедушные цели и идеалы... Но душам-то их по-прежнему нужно духовное тепло и божественный свет… Эх!... – горестно вздохнув, продолжила женщина с тяжелой горечью. – В советское… хотя и совершенно атеистическое время, это, видимо, как-то компенсировали старые-добрые книжки и столь же добрые фильмы. Такие же передачи, задушевные песни и сердечная музыка. Столь же благожелательные мультфильмы и детские сказки… Да и вообще… общая атмосфера вокруг; доброжелательная, интернациональная, чистая, дружественная… Теперь же, в наше переломное время, последний раз атакуя и временно побеждая, дьявольские силы отсекли и это…

3
Сказав последнее, женщина-инвалид точно бы о чем-то вспомнила.
– Да, что мне-то говорить… – произнесла она, тяжело и печально вздохнув. – Здесь частенько… в скверике возле метро… поэт один молоденький выступает... Совсем еще… ну, вот как ты… Так у него, по-моему, очень точно сказано… Вот запало мне… Послушай… – и она, сипло крякнув, прочищая болезненное горло, с проникновенной горечью начала: 

Когда иных миров сраженья
Вновь приведут в движенье наш,
И бесов скрытое внушенье
Во многих зазвучит умах.

В круговороте мрачных буден
Ломая жизни прежний строй.
Перекалечивая судьбы
И массы вновь швыряя в бой…

На «швыряя в бой» женщина-инвалид внезапно запнулась, взгляд ее стал виноватым и даже испуганным…

Тогда, в руинах многих стран,
Вновь темных сил узрим свершенье;
Разруха, голод и война
Падут на наше поколенье...

Голос ее с последними словами понизился, мучительно вибрируя. Было видно, что ей трудно совладать с чувствами и от того, замолчав, со скорбным выражением на лице, она горестно теперь всматривалась в девушку, точно бы ища сострадания к предстоящим человеческим скорбям и бедствиям…   
Наконец, не то намеренно что-то пропустив, не то расчувствовавшись и забыв какие-то строки, она, очень быстро и очень при этом трагически, закончила, перейдя отчего-то в самом конце почти на шепот: 

Две тысячи двадцатый год…
Пред этим годы поражений…
И лишь затем, начавши взлет,
Начнется к Свету восхожденье… 

Но это позже, а пока 
Повелевая грозно нами
Тень Люциферова крыла,
Всем застилая Небеса, 
Манипулирует умами…

– Там еще… дальше… потом… если интересно… – глядя виновато-растеряно, видимо от того, что открыла девушке ужасную и трагическую будущность, которая ждет теперь и ее саму, женщина-инвалид сделала короткую паузу, точно собираясь с мыслями. – И ведь теперь, милая моя, эти-то самые годы темных «поражений» и идут… Именно теперь…

4
– Но вот уже ныне!... – произнесла она вдруг радостно, даже торжественно. – Уже теперь!... Наши Святые… наши добрые Ангелы… наши Вестники Свыше… – она ликующе подняла руку в сторону медленно удалявшейся Ксении Петербургской и на глазах ее проступили слезы. – Наши Святые и наши Ангелы, чтобы поддержать и укрепить наши не твердые человеческие сердца в эти тяжелые, переломные времена… чтобы укрепить наши слабые, замутненные уже бесовщиной умы и души… шагнули к нам… в нашу жизнь и на наши улицы... И это только первые из них! Да, да!... Святая правда!... Но толи еще будет по окончании этого бесовского полувремени!… Толи еще… – внезапно осекшись, женщина тяжело замолчала. – Вот только… к несчастью… далеко не все люди их видят… Как и Христа после Воскрешения далеко не все могли видеть и видели… а только лишь… – не в силах сдержать слез она подняла глаза к небу, и точно обращаясь к самому Спасителю, крайне страдательно и, едва при этом слышно, произнесла: «Прости!… прости, нас Господи, за слепоту глаз и сердец наших!... Прости, за черноту дел и помыслов наших…», сделав паузу и чуть успокоившись, женщина быстро отерла слезы рукавом своего старенького, местами потертого, но чистого пальто, и, уже обращаясь к девушке, продолжила. – Их видят теперь лишь только либо очень добрые люди… Как ты, например… – широко улыбнувшись, женщина-инвалид вновь радостно и нежно коснулась руки, тотчас смутившейся, девушки. – Либо же люди очень злые… злые и гадкие… очень-преочень гадкие… – голос ее точно треснул и мучительно завибрировал. – Вот как и я… как и я совсем недавно… когда спивалась и воровала чужое… – чуть бледные, болезненного вида губы женщины при последних словах мучительно затрепетали, а на щеке от волнения стал заметен грубый, глубокий шрам. – Но у всех… у всех людей, даже не видящих их, при встрече с ними… С нашими небесными защитниками… С нашими земными Ангелами… – голос ее по-прежнему дрожал, а по щекам текли слезы. – Происходит незримое просветление сердец. Даже те, что не видят их глазами… – она в волнении на секунду смолкла, не то справляясь с чувствами, не то подбирая нужные слова. – Видят их духовным взором… видят их глазами душ своих… Да-да, именно так!... Отзываясь и воспаряя навстречу... И от того, укрепляясь, очищаются... Точно бы сбрасывая тогда свою будничную шелуху. Пробивая словно бы бреши и трещины в очерствевшей своей коросте… Становясь от этого… кто-то, быть может, лишь на чуть-чуть… лишь ненадолго… но светлее и лучше… Добрее, выше и чище… Понимаешь ли, милая? – призывно спросила женщина, пристально вглядываясь в собеседницу. – Отзываясь вслед светлыми своими мыслями… Отзываясь светлыми своими поступками… Сделав над собой усилие… Сделав усилие и уступив тогда старику или женщине место в транспорте… Переведя старушку через дорогу… Не бросив мусор на улице… Не оскорбив и не обидев человека… Узрев вдруг в других людях сестер и братьев… Увидев вдруг во всех людях родных человеков…

5
– Эх!.. – горестно выдохнула женщина-инвалид и с искренним страданием на лице обвела глазами окружающее пространство. – Вообще… задумавшись о жизни нашей, о жизни вокруг… Задумавшись о происходящем…. Задумавшись отчего и для чего падает теперь уровень культуры и морали в стране… Отчего и зачем снижается теперь воспитание и образование… Отчего современная российская власть открыла уже дорогу всему темному и очерняющему человеческие сердца… Отчего и для чьей темной потусторонней выгоды растет преступность и коррупция, общество деградирует и уменьшается народ наш численно… Отчего молодежь спивается, а государство пропагандирует темные и ущербные идеи: «живи одним днем», «бери от жизни все», «мы самые-самые»… Эх!... Отчего нечистотная, помойная ямина выкапывается всем нам теперь… будущему нашему… и нашими же руками… Отчего стараются потопить всех нас в топком, мерзком болоте творимого нынешней властью из которого не так-то просто будет и выбраться… Эх!... Сердце просто разрывается от творимого с нами и нами же!... Просто плакать хочется… Так больно всё… Так больно!... Милая!... Но вот они… – расчувствовавшаяся женщина-инвалид вновь обратилась в сторону удаляющейся Ксении Петербургской. – Дают нам возможность понять все это… Разобраться во всем этом… И помочь разобраться другим… И поэту тому молоденькому… в скверике… и мне… И множеству других думающих, пишущих, читающих, мыслящих... Разобраться как в большом, так и в малом… Постичь и понять все это теперь: «Отчего?» «Почему?» «Зачем?»… «Для чего и кому это нужно?»… «Что дальше и как скоро развязка?»… Понимаешь ли, добрая душа?... – спросила она девушку и тут же в сердцах продолжила. – Понять и постичь то, что никогда не лежит на поверхности… То, что всегда сокрыто и уяснить не просто, особенно с маловерием души и атеизмом ума… Понять и постичь, зачем и к какой-такой страшной цели, подталкивается теперь народ наш силами бесовскими через своих нынешних человеческих правителей-марионеток… 
Ведь, если верно церковное предание, что будет вскорости на земле всеобщий мир и всемирное процветание, то понятно тогда чьим орудием и людские массы наши и власть российская теперь уже стали. Отчего и по чьему хотению стараются не допустить и принизить это всеобщее скорое светлое время. Идя теперь для этого по пути иступленного самодовольства и имперской агрессивности, брызжущего слюной национального мракобесия, поповского национал-православия да самого настоящего бесовского авторитаризма на фоне народного упадка духа и обнищания тела… Как будто это не великая, открытая и уважаемая страна XXI века, а страна-изгой, уподобившаяся бесноватому дебоширу-пропойце, загнавшему себя в самый темный угол, с фигой в дырявом кармане и скудоумием в помутившейся голове. Ведь, если правы старцы, что будет вскоре на земле «Золотой Век человечества» с Россией-матушкой во главе… то понятно тогда, для чего и чьими потусторонними усилиями погружается теперь и Россия и народ наш в бесовскую, помойную ямину, из которой и выберешься не сразу и отмоешься-то с трудом… 

6
Страдательно покачав головой, женщина-инвалид печально продолжила:
– Ведь почему-то же… зачем-то же… делаются теперь народы России чуть ли не противниками и врагами всего цивилизованного мира…  Ведь точно бы по бесовскому повелению власть нынешняя отрезала теперь одним махом… точно отсекла прямо по живому… народы наши не только от необходимой в ближайшие годы помощи с Запада… но и от дружбы и помощи братских народов бывшего СССР… Вот уж поистине прав поэт:

Повелевая грозно нами
Тень Люциферова крыла,
Всем застилая небеса, 
Манипулирует умами…

Эх! Не хотела говорить-то… – женщина-инвалид замолчала было в горестном смятении, но затем все же договорила, перейдя почти на шепот. – Ведь по всему видно, что все более правыми оказываются теперь старцы наши, предрекавшие России великое будущее, но прежде и великое падение и страшные горести… Нынешнюю вражду с Западом и совсем уже скорую войну с Востоком… Эх! Не хотела говорить-то… – с последними словами голос ее опять мучительно задрожал. – Война уже, милая, видимо, совсем скоро… на Востоке… При смене нынешней люциферовой власти все это и будет… Пользуясь скорым смутным временем и вспыхнувшей народною смутою дойдет Китай до Урала… Займет и Сибирь и Дальний Восток… И японцы там же… Эх!...
Еще батюшка наш преподобный Серафим Вырицкий предсказывал, что наступит такое тяжелое время. Раздирать станут Россиюшку на части. Многие страны ополчатся на нее, но не пугайся – выстоит. Да и ненадолго все это… – женщина-инвалид успокаивающе вглядывалась в глаза девушке. – Ненадолго!... Придет спасительная помощь именно с Запада, да от братских народов наших… А главное – Свыше!... Свыше!!!... Ведь когда пожелает Китай пойти дальше, Запад воспротивится и не позволит… Эх!... 
И эта-та война… как предсказывал преподобный… и станет причиной объединения человечества. Ведь поймут уже, наконец, люди… и наши и по всему миру… что невозможно так жить дальше. Братья и сестры ведь!... Люди ведь все. Человеки!... Как там у пророка Исайи?... «И будет в последние дни. Гора дом Господня будет поставлена во главу гор… И потекут к ней все народы… и перекуют мечи свои на плуги и копья свои на серпы. И не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать». Вот ведь как!... «Не будут более учится воевать!...»
Погоди еще, наступит такое необыкновенное время, когда весь Восток будет креститься в России. Да и не только Восток. И будет тогда… и в России, и в мире… необычайный расцвет и всеобщее процветание… Да не надуманное какое-то, скудоумное и бесовски зловредное… – недоговорив, она горестно усмехнулась, произнеся совсем тихо: «Тоже ведь еще мракобесие выдумали: «Руцкий мир…», тяжело покачала головой, и обратясь, точно сама к себе, совсем уже тихо добавила. – Ой, хитра бесовщина… Хитра!… «Россия встает с колен»… Куда?!... На карачки?... Спаси, Господи!... Бесовщина и только!... – и вновь уже обратясь к девушке, проникновенно продолжила. – И не надуманное какое-то процветание… за счет кого-то и чьих-то страданий… а самое, самое настоящее!… Процветание всех людей... Всех и каждого!... И в России, и в мире… «Всемирный расцвет и всеобщее процветание»… Вот ведь что Священное Писание и пророки предсказывают!…   
И если Ксеньюшку нашу Петербургскую не все теперь, к несчастью, видят, то знамение гигантское о начале этой великой поры увидят-то все и на всех улицах!... Все!... Точно чудо тогда явится!... И на Востоке, и в Петербурге, и всюду… Великое знамение-чудо!... Крест сверкающий и солнце блистающее!... Хотя…  – недоговорив, женщина-инвалид внезапно замолчала. По всему было видно, что ей крайне тяжело справиться со неожиданно навалившимися скорбными чувствами, но едва уняв дрожь на губах, она горестно и совсем тихо добавила. – Хотя по стараниям нашим нынешним… по делам теперешним, да по замыслам бесовским… ох, к несчастью, не завтра еще… хотя и совсем скоро…

7
– Эх!... Нам сейчас дотянуть бы только! – произнесла она вдруг с внезапной радостью, точно вспомнив о чем-то. – Дотянуть и дожить до этого благословенного времени!... Дотянуть изо вех сил!... Мне тут Ксеньюшка сказывала… Она давеча тоже поэта того слушала… Уж не знаю, тайна ли это… Говорит, что сейчас таких вот молоденьких, да совсем еще юных… коим суждено стать вскоре великими поэтами, писателями, драматургами, режиссерами… Ну, как еще в советские времена говаривали – «инженерами человеческих душ»… Очень много теперь произрастает в земле нашей. Восходят. Растут. Поднимаются…. И суждено всем им вскоре возрождать душу народную и возвышать нравственность нашу. Звать, вознося, к высокому и светлому. Открывать глаза. Просветлять сердца. Раздвигать границы понимания жизни до общечеловеческих и всемирных масштабов. Звать к заботе о ближнем и каждом. Звать к единению мира. Звать и вести за собой… Как там у старцев о «Золотом Веке человечества»?... К всеобщему миру и всемирному процветанию!…     
Чего улыбаешься?... Я вот так же, как и ты было, не поверила. Чудно!... Кругом такое сейчас, а тут… А она мне… вспомни, говорит, для сравнения, сколько светочей великих в народ наш направлено было в веке XIX?... И все для смягчения той темной эпохи, когда много большее, чем теперь, зло большевистское предуготовлялось. Когда лишь готовился только, точа меч к смертоубийству, «Красный всадник Апокалипсиса»… А вспомни, говорит, опять же, сколько тогда же и в немецком народе явлено было столь же светлых гениев, да вестников Свыше… И опять же, прежде ига фашистского… – женщина-инвалид, не в силах, видимо, терпеть боль в ногах, мучительно опустила глаза и тихо вдруг простонав, едва слышно проговорила скороговоркой. – Ой, вы ноженьки мои… болезненные… что ж не резвые вы теперь, да не стройные… – она тяжело переставила ноги, а затем, вновь обратясь к девушке, добавила. – Я ведь прежде… в молодости своей легкокрылой… спортсменкой была. Чемпионкой… Как там?... Спортсменка. Комсомолка. Красавица… В школе да в институте отличница. Потом и влюбилась без памяти… Вот, думаю, оно счастье!… Муж-офицер… любименький… И сыночек мой… – губы ее с последними словами лихорадочно задрожали, а из глаз скользнуло несколько тяжелых крупных слезинок. Едва справляясь с подступившими чувствами, она тяжело переставила свой, видавший виды, костыль. – Счастье вот только недолгое… Муж мой любименький… лейтенантик молоденький… на войне необъявленной… Ради чего вот только?… А?... И сыночка я, кровинушку… с горя, видать, неподъемного… не уберегла, не сдюжила…
И уже не справляясь с нахлынувшими горестными чувствами седовласая женщина-инвалид тяжело опустив голову, тихо заплакала, не подняв ее и тогда, когда девушка, стараясь утешить и поддержать, взяла бедную женщину под руку.
– Эх!...– вскинув вдруг скорбный взгляд на низко ползущие тучи, она вымученно улыбнулась. – С той поры вот ноженьки… да воспоминания… и терзают… К непогоде видать… скороходики мои всегда отекают… Эх, гранит петербургский… студеный… бомжам, да природе женской противопоказанный… 
Серые безмолвные тучи, оставляя позади беды и горести страданий человеческих, равнодушно уносились прочь. Мрачно застилая и непроглядно пряча высокое голубое-преголубое небо, точно бы беспросветно силились теперь сдавить и сжать уже и каждого своею угрюмою обреченностью. Свинцово клубясь над самыми головами словно бы стремились еще более оттеснить куда-то совсем уже вниз всякую надежду и всякое упование на что-то лучшее... 

8
Внезапно, загадочно улыбнувшись, женщина-инвалид вновь обратилась к девушке с прежним вопросом: 
– Ну что, добрая душа, вспомнила сколько великих творцов век XIX увидел?... А ведь представь только что точно бы разом… и в нашем народе и в немецком… Словно бы по чьему-то неведомому волению… Да разве бывает такое случайным?... Впрямь как из рога изобилия!... Это ведь и Моцарт, и Бетховен, и Гете, и Шиллер, и Вагнер, и Гайдн, и Шуман… Ах, какие гиганты!... А у нас сколько их было!?... Даже не перечтешь! От Пушкина, Глинки и Гоголя до Чехова, Блока и Рахманинова!… Вот и подумай теперь, милая, сколько сердец и умов было посланниками этими небесными тогда просветлено, да возвышено, чтобы устоять народам нашим перед бурею надвигающеюся, бесовскою. И скольким миллионам, скольким людям помогли все эти светочи и гении… А вот, если бы не было их? И представить-то страшно до чего довела бы тогда бесовщина род людской в эпоху большевистско-фашистскую, между двух зол человечество сжавшую…  – точно вспомнив о чем-то женщина-инвалид вдруг просияла. – Я вот перед Пушкиным до сих пор благоговею… Ах, Татьяна Ларина… Или «Проснись, красавица, проснись»... А это его: «Народ безмолвствует» или «Ужасный век – ужасные сердца»… А «Пророк»?!... Ух, силища!... «Духовной жаждою томим, в пустыне мрачной я влачился»… Ну, впрямь, как о поэте нашем молоденьком…

И Бога глас к нему воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей».

Ох, красота и силища какая!... Вот с самой юности люблю Пушкина, чуть не сброшенного «с корабля современности»... – горестно усмехнувшись, она махнула рукой. – Вам, молодым, и не ведомо про то, что бесовщина против них только не предпринимала… против посланников наших небесных… и при жизни их, горемычной и после смерти досрочной… Как изводила да мучила. Если и не каторгой и терзаниями телесными как Достоевского и Шевченко, то терзаниями душевно-горестными как Мусоргского и Гоголя. Если и не самого вырывала из жизни, как Лермонтова и Пушкина на дуэлях или болезнью как Чехова, то смертью близких пыталась согнуть да сломать… Вот как Сурикова, к примеру, да того же Федора Михайловича… Да и не перечтешь всех мытарств их и страданий их, тягостных, ради нас воспринятых... Воспринятых, чтобы, если уж не сберечь народы от чумы красой, да коричневой, то чтобы усилиями светлыми приподнять и возвысить милосердие человеческое. Чтобы просветлить и распространить идеи гуманизма и сострадания… Чтобы вознести сердца, да укрепить, призывая к свету и чистоте, к состраданию, да духовности перед бурею страшною… – чуть замолчав, не то справляясь с новой болью в ногах, не то переводя дух, пожилая женщина вновь горячо продолжила. – А вот и подумай теперь, отчего это дьявол – вождь бесовский, именно на германские, да на российские народы-то ополчился?... Отчего измыслил смертельными ударами столкнуть именно наши народы, именно их сделав эпицентрами страшных бурь?... А?... Да, ведь просто все, милая!… Спасибо Ксеньюшка глаза открыла… Ведь именно России предуготовлено Свыше стать вскоре основою предстоящего объединения всех мировых народов, вдохнув в предстоящий всечеловеческий, Всемирный Союз… а прежде вдохнув и в Европейский Союз… самую высокую духовность, самую высочайшую цель и самые светлые человеческие идеалы… – сказав последнее, она радостно вскинула брови. – Как и Германии предуготовлено было стать основою объединения народов европейских… Уже теперь выстроив Европейский Союз на самых передовых идеях и идеалах западного мира... Впервые, стало быть, в истории человечества, действуя вовсе не насилием и не имперскими завоеваниями, а двигаясь совершенно мирным путем… наполнить жизни множества европейских государств и еще большего числа народов… причем, в самые исторически короткие сроки… наполнить истинной демократией, достойным человека уровнем жизни и самым передовым благополучием…

9
Точно большой ребенок, едва справляясь с радостными чувствами, женщина, переводя дух и широко улыбаясь, сделала паузу. 
– Поэт наш, оказывается, тоже знает об этом... – продолжала она. – От него и узнала, что еще в XIX веке предсказывалось, что будут Россия и Пруссия первыми странами, которые станут жить по духовным законам и восстановят духовный уклад жизни, соответствующий их внутренней природе… Немецкий народ, стало быть… одаренный Свыше практическим складом ума, невероятной практичностью и здоровым прагматизмом… поднимет материальный и законодательный уклад жизни европейских народов… Что и произошло… как сама видишь и знаешь… уже в Европе и далее… А, стало быть, Российские народы… одаренные Свыше великой духовностью, чувством справедливости, а главное – одарены тонким чувствованием потустороннего… поднимут вслед… после великих потусторонних светлых побед… так же, к слову сказать, задолго прежде предсказанным… поднимут уже морально-нравственный и духовный уклад жизни всего человечества… – сказав последнее, она стало вдруг серьезной. – И вот, оказывается, чтобы не допустить ни Европейского Союза теперешнего, ни Всемирного Союза еще только предстоящего, и были задуманы, да предуготовлены, замыслами бесовскими… а осуществлены уже, стало быть, руками человеческими, да посланниками темными… Как там?... – недоговорив, она ненадолго задумалась, вспоминая, а затем проникновенно процитировала из Нового Завета. – «Сам сатана принимает вид Ангела света, а потому и служители его принимают вид служителей правды»… Вот посланниками этими темными… всякими там Лениными, Гитлерами, Сталиными да Геббельсами с Бериями и Троцкими… и осуществлены были, слепоту человеческую оседлавши… и революции, и большевизм, и фашизм, и война Отечественная, да и обе мировые-кровавые… – горестно качая головой, точно поражаясь числу бед и страданий выпавшим на долю людей, жившим в XX веке, она крайне сострадательно и как-то нараспев-печально произнесла. – «Блажен, кто посетил сей мир в его минут роковые…», а затем, тяжело вздохнув, продолжила. – Да и нынешние темные действия… опять же князем бесовским измысленные, а руками слепыми человеческими, да посланниками темными осуществляемые… все для того же: чтобы помешать, а то и не допустить прихода на землю времени светлого, лучезарного… – она было задумчиво замолчала, но тут же с невероятной грустью тихо добавила. – Ох!... Неужто и про наше время непростое, переломное… плача когда-нибудь, да сострадая… сострадая как к не сломившимся ко злу, так и к злу поддавшимся… соболезнуя как очернившимся, так и устоявшим… скажут вот так же, сострадая и плача: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые…»

10
Недоговорив, женщина-инвалид, мучительно напрягшись, стиснула было губы от нового приступа боли, но тут же, точно перебарывая и боль, и ту, неведомую, большинством современников не осознаваемую, черноту «рокового времени», молодецки вдруг вскинув седовласую голову, торжествующе произнесла:
– Да и ведь не только в преддверии темных времен посланники Небес к нам посылаются! Вот вспомни хотя бы… Вот всегда меня это удивляло… Вспомни, как еще две с половиной тысячи лет назад… – устремив верх, точно для убедительности, свой мозолистый указательный палец, женщина указывала им не то куда-то в глубь времен, не то в самое Небо, словно призывая Его в свидетели. – И ведь вдумайся только… ведь почти в одно и тоже время!… а исторически это же фактически разом… явлены были в мир и Зороастр в Древнем Иране, и Будда с Махавирой в Индии, и Конфуций с Лао-Цзы в Китае, и Исайя с Иеремией у евреев, и Сократ с Платоном в Древней Греции… 
– Да-да. – воскликнула следом девушка. – Я знаю. Тогда чуть ли не в одно время зародились величайшие религиозно-философские идеи и учения… Тогда же, насколько помню, возникло в мире ожидание будущего Мессии… Тогда же возникли великие религии древнего и настоящего времени… Зороастризм. Буддизм. Даосизм. Конфуцианство… 
– Вот! Вот именно!... И все почему?... Видимо тогда… прежде изолированно жившим племенам, нациям и малым народностям… ставшими затем китайцами, индийцами, иранцами, евреями… именно тогда… сделав новый исторический шаг… пришло время осознать себя уже чем-то большим – уже единым народом, с единой культурой, с единым миропониманием и единой моралью и религией... 
– А теперь? – спросила девушка. 
– Теперь же… восходя уже к дальнейшему и большему… уже и этим самым народам… народам всего мира… пришло, стало быть, время осознать себя еще чем-то большим… осознать себя уже и единым человечеством. С новой восходящей моралью, с новым общемировым миропониманием и новым общечеловеческим мировоззрением… Тогда народы были не то что разобщены, а и вовсе даже не знали о существовании друг друга. Теперь же совсем иное. Теперь и соседние народы и даже весь мир в целом, осознаваемы и ощутимо близки как никогда… Вот, вероятно, почему, уже и самим всем человеческим народам пришло уже время осознать себя еще большей семьей… Осознать себя одним и единым человечеством… С единой, опять же, но многогранной культурой… С единым, но многополюсным миропониманием… С единой, опять же, но многосложной моралью… И религией, стало быть, тоже уже единой…

11
– Единой и новой религией… – задумчиво произнесла седовласая женщина. – Религией все это совершенно по-новому уже… весь мир, всю историю, всю нашу жизнь… объясняющей… Объясняющей проникновенно и возвышенно… Не так как теперь все наши нынешние религии… что-то упустившие, что-то недопонявшие… как-то не до возвысившие и не до поднявшие всех нас до нужного уровня человечности… В результате чего и войны, и бедствия, и страдания повсеместные… В результате чего и мы якобы «самые-самые»… и они все якобы «враги», «темные нелюди» и «нехристианские нехристи»… Так же как и наоборот; и мы для них и они для нас… Как там у вождя бесовского?... «Разделяй и властвуй»…
Нет. Теперь уже религией действительно единой, общечеловеческой и новой… – горячо продолжала женщина, задумчиво и мечтательно при этом улыбаясь. – Всех этих ошибок и «не до» уже не имеющей... И оттого только, стало быть, уже действительно высокой и светлой… Высокой и по-настоящему светлой… – вновь проникновенно и мечтательно она повторила. – И только поэтому уже столь же возвышенно и светоносно зовущей и ведущей к новым общечеловеческим высям... Побуждающей и пробуждающей к новому светлому миропониманию и к новому высокому и светлому чувствованию… Светлому чувствованию и пониманию и себя и всего без исключения мира… А главное это… главное – зовущей и ведущей к новому светлому мировоззрению и к новому всечеловеческому мироотношению... Зовущей и ведущей к новым светлым общечеловеческим делам и свершениям… К новым всемирным подвигам и великим устремлениям… Зовущей и ведущей к единству и братству… К заботе обо всех и каждом… К красоте и миру… К всемирному совершенству и всечеловеческой гармонии… К всеобщему счастью и процветанию… Зовущей и ведущей к всеобщему миру и всемирному процветанию… – сделав паузу, женщина-инвалид широко и радостно улыбалась. – Понимаешь ли, добрая душа?... Согласна ли?...

12
– А вот скажи мне теперь… – седовласая женщина на секунду-другую задумалась. – Разве рождение таких светочей, как, к примеру, Будда, Исайя, Платон, Зороастр или Лао-Цзы и Конфуций… бывает случайным?... Вне какого-то плана, замысла и великой цели?... Тем более, столь… я бы сказала даже – «кучно»… «Кучно» и по времени, и географически!... Вообще, разве такого… да и меньшего масштаба посланники Небес рождаются бесцельно?... Разве не приходят к нам как осуществители уже не коллективных… как у всех нас, остальных людей, миссий… а как осуществители именно каких-то своих индивидуально-значимых миссий, полных конкретных задач и каких-то конкретных целей?...   
– Конечно же не случайно! – воскликнула девушка. – И конечно же не бесцельно, а с каким-то конкретным смыслом и определенной целью. – и сделав паузу, добавила. – И, безусловно, согласно какого-то масштабного плана… И… и именно для осуществления этого самого плана...
– Умница! Вот и я о том же... А если есть теперь… как пророчествуют авторитетные старцы… это не Ванги там всякие… с бесовщиной, магией, да астрологией… с полуправдами их для видимости перемешанные… а именно авторитетные старцы, да святые наши, всей чистотою своею, а главное – временем доказавшие божественное пророчество… Так вот, если есть теперь в этих самых планах Свыше всемирное единение, общечеловеческое благоденствие и процветание «Золотого Века человечества», то и великие осуществители, способные и должные повести всех нас именно к этому, всемирному и высокому, должны быть. Ведь так?...
– Так. – согласилась девушка. – Конечно же! Непременно! Не само же собой все произойдет? Да и как же иначе?... Кто-то же должен объяснять и прояснять. Кто-то же должен призывать и вести к высокому и светлому. Звать и вести за собой. Раздвигая застарелое уже… слишком узконациональное и узкорелигиозное… слишком узкое еще современное мировоззрение и миропонимание… расширяя и раздвигая все это до общечеловеческих масштабов и всечеловеческих границ! Ведь так?...
– И я!… И я о том же! Умница ты моя!...

13
Замолчав было, женщина-инвалид на секунду-другую задумалась, точно вспоминая о чем-то, а затем столь же горячо продолжила:
– Вот как там у апостола?... «Я… Господь… посылаю к вам пророков, и мудрых, и книжников»… Или вот еще: «И было ко мне слово Бога: прежде нежели ты вышел из утробы, я освятил тебя: пророком для народов поставил тебя...» Вот ведь как! – женщина с трепетным умилением смотрела на девушку. – Видишь, оказывается, совсем все не так беспросветно как многим ныне и кажется. И уж вовсе не так, как привыкли мы считать во времена прежние советско-безбожные или уже теперь… в нынешнее наше реакционно-церковное да национал-самодовольное полувременье… Видишь!... А вот теперь, хорошая моя… – переводя дух, женщина продолжала смотреть на девушку с какой-то совершенно детскою радостью, так открыто и так доверчиво, как смотрят лишь малые дети. – Вспомни-ка время еще иное, но тоже отчасти схожее с нашим, нынешним предстоянием и ожиданием нами нового… Схожее время с нынешним ожиданием нами великого времени преображения и просветления… А?... Эпоха Возрождения! – радостно произнесла она, наполненным счастьем голосом. – Та самая эпоха Возрождения, что столь невероятно-стремительно подняла общечеловеческую мораль и культуру. Что эпохально возродила искусство и столь же эпохально просветлила умы, сердца и чувства… И даже на нас, на далеких потомках… через сколько уже веков… творениями Данте и Рафаэля, Леонардо и Микеланджело… все еще сказываясь…
И вот представь только, сколько небесных посланников явлено было тогда; и в самом начале эпохи Возрождения, а затем и далее... Сколько героев духа человеческого воссияло!... – пожилая женщина широко и радостно улыбнулась. – Наука-то ведь до сих пор понять не может каким-таким чудесным образом… да чуть ли не в одном месте… да чуть ли не в одно и то же время… – внезапно женщина-инвалид, болезненно скривилась вдруг от нового приступа боли, на секунду мучительно замолчала, но тут же превозмогая мучительную боль, продолжила. – Это и Боттичелли, и Данте, и Донателло, и Микеланджело, и Леонардо да Винчи, и Рафаэль, и Тициан… У-у-у!... Титаны!.. Гиганты!... Какие гиганты!... А сколько посланников Небес явлено было тогда же чуть меньшего масштаба? В тоже самое исторически небольшое время… И не перечесть!... – и уже совсем, казалось, не замечая ни усталость свою, ни больные, отекшие ноги, ни даже новые приступы боли, голос ее вдруг стал звонок и решительно тверд. – И вот так же теперь… в преддверии и в начале «Золотого Века человечества»… явлены будут вскорости миру новые Пушкины, новые Лермонтовы, новые Толстые, новые Достоевские, новые Чайковские, новые Тютчевы, новые Васнецовы, новые Островские… Как и новые Моцарты и Бетховены, Гете и Шиллеры… Всех их – и там и здесь – и не перечислить будет!... Но прежде всего именно у нас – в России и в народах с ней братских, как предначертанных Свыше для зарождения идей новых, лучезарных… Идей и целей светоносных… великих… общечеловеческих…   

14
Счастливо улыбаясь, глубоко и шумно вдыхая, пожилая женщина обвела вдруг окружающее пространство радостным, волнительным взглядом.
– И знаешь что, милая… – произнесла она загадочно. – Вот впрямь сердце радуется как осознаю, что ходят уже все эти гении, все эти герои духа человеческого рядом с нами… Уже, должно быть, пятерки свои получают. А кто-то уж и на свидания, видимо, бегает. Музе сердца стихи посвящает, да о Родине печалится, думает… – она вдруг радостно засмеявшись, заговорчески произнесла. – Вот вместе пойдем… познакомлю с поэтом тем, молоденьким… А что?... Вдруг судьба твоя… А заодно и спросим, может фамилия его Тютчев, Лермонтов или Блок… Те поэты тоже ведь провидцами и мистиками были…. Но нет! – она, смеясь, махнула рукой. – У него свое имя будет. Новое и к новым делам предуготовленное… А почему будет? Он и теперь уж вещает. Предупреждая об опасностях, да к новому времени призывая. К высокому и светлому пробуждая… Тут давеча в стихах у него: «Человечество-братство», «Планета-сад», «Преображение и просветление человека и мира», «Забота обо всех и каждом», «Государство для человека, а не человек для государства», «Раскрытие потенциала во всех и всяком»… Вот впрямь не нарадуюсь!... «Человек во главе угла»… «Не будем более учится воевать»… Ах!... Неужто мечта всех человеческих поколений об общенародном братстве, о всечеловеческом счастье… мечта о достойной и благополучной жизни для всех и для каждого… мечта о всеобщем мире и всемирном процветании… где-то уж совсем-совсем рядом?... – в глазах у седовласой женщины проступили слезы великой надежды на всеобщее, долгожданное счастье. И уже радостно вглядываясь во внезапно, точно по чуду, показавшийся, и тут же стремительно начавший расти, краешек голубого высокого неба, она торжественно, почти ликующе произнесла. – Да-да, непременно рядом! И совсем-совсем скоро!... – и, преисполненная надежд и огромной, необъятной радости, с умилением глядя на девушку, торжествующе добавила. – Вот, подожди еще, зазвучат вскоре, пробуждая да указуя, все эти новые великие имена в полный голос!… Вот время-то будет великое, чистое, славное!...   

15
Вдруг где-то чуть впереди относительную тишину вокруг пронзил громкий, с истеричным надрывом, грозный голос:
– Ну, что-о! Что надо-то?!... – нагловатого вида, крупная, тучная женщина, грубо напирала на Ксению Петербургскую. – Чего вам?... Чего?!... – было видно, как её ярко-красные, жирные, лоснящиеся губы, гневно напряглись, а на искажённом от негодования лице, цепкие глаза превратились в подобие грозных щелок. – Тоже мне, Мать Тереза выискалась!... – грубо перейдя на «ты», грузная женщина опасно наступала. – Какой уже раз иду тут и каждый раз вижу этот твой… умиленно-слезливый взгляд! – казалось ещё чуть-чуть и она толкнет и раздавит старушку. – А-а-а!!! Я поняла!... Ты… ты знала мою мать? Ты ее знакомая? Так?!... Да?!... Отвечай! Отвечай же! Ну!... Да, она умерла! Умерла еще месяц назад! В этой ее?… убогой… В этом ее?… в стариковском… э-э-э… – было видно, что нервно перебирая слова и точно вспарывая толстой ладонью воздух, женщина пыталась что-то вспомнить. – В этой ее?… э-э-э… Но я вовсе не выгоняла ее из дому! Не гнала её в эту ее… э-э-э… покойницкую…  В этот ее?… в старческий… для бродяг… Как его там?... М-м-м?... В ночлежку! – выдохнула она вдруг с явным облегчением. – В ночлежку!... Она все сама!... Сама-а-а!!!… А я… я… я… – недоговорив, женщина внезапно осёклась и, как-то вдруг вся сникнув, и словно бы даже став меньше ростом, беспомощно обняла Ксению Петербургскую, содрогаясь от неудержимого плача. Ещё секунду назад гордая и самодовольная, она вдруг громко и совсем по-детски открыто и доверчиво теперь зарыдала. – Ма-моч-ка м-моя-а-а!.... М-м-м… Бедная, бедная м-моя-а-а!... Прости, про-сти-и-и мен-ня-а!… Прости-и-и греш-ную-ю… Как же я смогла сделать-то всё это?… Как же так-то вышло-то-о-о?… Нет же… нет мне проще-ни-я-а-а-а!…
И тут же женщина-инвалид, быстро осознав происходящее, стремительно двинулась вперед, проворно переваливаясь из стороны в сторону. Увлекая за собой изумлённую девушку, она удивительно резво орудовала теперь своим стареньким угловатым костылём. И успев как раз вовремя, поддержав и обняв рыдающую, медленно оседающую женщину чуть ли не в последний момент, они все же сумели удержать ее на ногах.
– Всё теперь будет хорошо! – любяще, по-матерински нежно шептала Ксения Петербургская, тепло обняв, заливающуюся слезами, бедную женщину. – Ничего… Ничего, моя добрая… Всё теперь образуется… Всё теперь будет хорошо… Поплачь... Поплачь, бедная деточка, не держи в себе…
– Сердечко-то ее теперь быстро оттает! – вторила ей сквозь слёзы радости женщина-инвалид. – Теперь… теперь и она с нами… И она!... Эка радость-то!... – и отчего-то тоже залившись по-детски крупными, неудержимыми слезами, совсем как ребенок расплакалась…

16
Удивлённые прохожие, проходя в вечерний час мимо, ещё долго оборачивались, видя странную картину: грузная, тучная женщина, навалившись на худенькую девушку и плачущую хромоногую женщину с костылем, рыдая, громко и протяжно причитала.
Прохожие, смущённо отводя глаза, говорили друг другу в полголоса:
– Странно в наше время видеть такое. Такие откровенные слезы! И горе и радость: всё в них…
– Да, уж... Словно бы встретились после долгой разлуки. Словно бы потерялся человек и теперь вот нашёлся… Чего только не бывает!
– И слава Богу! Слава Богу, что нашелся… Вернулся, видимо, человек к своим… Ведь это и в правду – такая радость!…
Но были, к несчастью, и иные голоса, иные реплики и настроения:
– Вот пьянь инвалидная!...
– По-на-е-ха-ли!…
– Эй, смотрите! Смотрите, девчонки!... Умора! Торжественная встреча бомжей!…
И лишь совсем-совсем редкий голос в этот оживленный час – быть может один на сотню или даже на тысячу прохожих – произносил с заметною всем теплотой:
– Да нет же! Здесь все не так просто... И их вовсе не трое – их четверо. Разве не видите, что с ними ещё такая крепенькая… Правда, не по погоде и совсем как-то по-старомодному одетая старушка.
– Ещё и старушка?!
– И старуха?...
– Какая-такая… И где?...   
– Ну да, старушка… Разве не видите?... – отвечал этот редкий прохожий, задумчиво при этом улыбаясь. – И добрую эту старушку, в старомодном ее платочке, я словно бы уже где-то видел… Да-да, именно в зеленой этой ее кофте и в длинной, красной юбке… Точно!... Вот только не помню где... Да, присмотритесь же сами! Неужто не видите?!... И даже не видите, как она всем нам теперь улыбается, радостно кивая и приветствуя каждого из нас?... И в правду не видите?... И вы?... И вы тоже не видите?... Странно… Пожалуйста, постарайтесь!... Ведь это же совсем не так трудно, как кажется…

2010, 2014, 2015

С уважением,
Гарайшин
«Последнее редактирование: 01 Февраля 2015, 08:15:14, Гарайшин»

« #2 : 01 Февраля 2015, 07:43:04 »
Здравствуйте, Фаиз!

Надеюсь, мои слова не вызовут в Вас обиду и Вы не скажете, что меня, одержимого бесовской гордыней, отпугнуло светлое содержание Вашего текста. Вы упоминаете (Вы, потому что текст слишком уж  явно самого автора рассказа вложен в уста женщины-инвалида) множество великих художественных гениев, также пишете, что народилось такое же множество великих гениев, приводя в пример такового явления совершенно посредственные и беспомощные (со всех точек зрения) стихи молодого поэта. Считаете ли Вы, что идея искупает художественную беспомощность (не хочу говорить "бездарность", но что дар, если он даже есть, очевидно не развит, не оформлен или, что скорее всего, используется не по назначению)? Не лучше ли попробовать изложить эту идею простым публицистическим языком, не набрасывая на неё "художественную одёжку", скроенную ниже всякой критики (весь рассказ имею в виду,  а не только стихи). Может, великая идея заслуживает великого же мастерства и таланта, и не гоже её облекать в аляповатую и неумелую художественную форму, что нехорошо это. Не только потому, что рассказ совершенно нечитабельный получается, но потому что отсутствие мастерства и таланта снижает и опошляет саму идею.

Очень прошу не обижаться на мои слова, Фаиз. В них, поверьте, нет ничего личного. Вас же я очень порадовался  увидеть у нас. Но рассказ Ваш меня расстроил... Так писать нельзя: нехорошо это - так и о таких вещах.

__________________________________________
Преображение хаоса в космос – это и есть культура.
"Дикой Америке" интернета нужны свои пионеры, свои безумные мечтатели.
Ярослав Таран
«Последнее редактирование: 01 Февраля 2015, 08:02:22, Ярослав»

« #3 : 01 Февраля 2015, 14:31:35 »
Добрый день!
1.  К сожалению, жизнь, оказывается, мало нас чему учит, и юношеский максимализм – либо только «черное», либо только «белое» – по-прежнему, остается для многих из нас определяющим… И в правду, к чему все эти крайности: «одержимого бесовской гордыней», «посредственные», «беспомощные» (да еще и «со всех точек зрения»), вновь «беспомощность», «бездарность», «художественную одёжку», «ниже всякой критики», «аляповатую и неумелую художественную форму», «нечитабельный», «отсутствие мастерства и таланта», «опошляет идею»… И все это в очень коротком Вашем сообщении!... Словом, не нужно быть психологом чтобы поставить диагноз…

2.  Еще несколько лет назад Вы приглашали меня на ваш сайт. Вчера я воспользовался Вашим приглашением (пришло время; ниже коснусь почему). И очень рад, что Вы тоже рады. (Не будем смотреть п. 1)

3.  Как можно сделать вывод о бездарности молодого поэта (речь не обо мне), если какая-то пожилая женщина (по рассказу) цитирует отрывок из его одного, запавшего ей в душу, стихотворения?... Причем, не лучшего стихотворения, а лишь применительного к разговору, какой она ведет с другой героиней рассказа... Вообще, как можно всего по нескольким четверостишьям того или иного молодого – подчеркиваю молодого – поэта (или даже не молодого), сделать столь ошеломительный и сногшибательный (если пускаться в «ваши» крайности) вывод?... Вообще, как можно говорить (применительно к рассказу) всего об одном отрывке молодого автора (далее ваши слова): «дар, если он даже есть, очевидно не развит, не оформлен или, что скорее всего, используется не по назначению»…

Вы сами-то хоть поняли, что обвинили молодого поэта в использовании им своего дара не по назначению, хотя именно он обращается к своим современникам с высоким призывным словом. (Перечитайте внимательно то место, где пожилая женщина восторгается цитатами из этого молодого поэта: «Человечество-братство», «Планета-сад», «Человека во главу угла»…)
(Ох, не зря, видимо, не зря (чувствуя, видимо, «крайность» своего человеческого похода; скажем так), вы и написали еще в самом начале сообщения: «одержимого бесовской гордыней»…) 

Вообще же. Для полноты понимания, мы можем себе представить такую картину: много лет назад попадается ваше короткое юношеское четверостишье (или четверостишье молодого Пушкина, Лермонтова или Бродского) какому-нибудь великому и авторитетному поэту современности (или прошлых времен). Читает и как приговор бросает: бездарность… С чего вдруг можно сделать такой вывод, если только не быть… Как вы там написали?...

Но мое сообщение вовсе не об этом (хотя и применительно к Вашему сообщению).

4.  Мой прогноз на ближайшие времена следующий:
В 2016 Путина «уйдут»… Государственный переворот и все такое. (Как, в прочем, Д. Андреев схоже и предсказывал в своих черновиках). На год-два придут к власти «национал-патриоты» (типа Навального и Гиркина-Стрелкова). О такой «детализации» речь у Андреева не идет, но, опять же, читайте в строках и между строк его черновиков. И вот здесь – внимание! – приходит к власти тот, о ком, собственно, и пишет Андреев в «Розе Мира»: «совместил в себе три величайших дара: дар религиозного вестничества, дар праведности и дар художественной гениальности»… И далее о нем же: «Потому что более могучего и светлого воздействия на человечество, чем воздействие гениального художника слова, ставшего духовидцем и праведником… не может оказать никто».

К чему это я?... 
Представьте, что прежде этого приходит этот самый человек на ваш сайт (речь понятное дело не обо мне) и Вы ему, к примеру, пишите: «Не лучше ли попробовать изложить эту идею простым публицистическим языком, не набрасывая на неё "художественную одёжку"?»

Что Он Вам ответит понятно и без лишних слов. Все это понимал Андреев. Понимаю это и я. Понимает это и Он. Но этого, к сожалению, не понимаете Вы (и, быть может, еще кто-то, нас читающий)…
Почему и решил я ответить Вам столь подробно.

5.  Все мы знаем, что нет ничего более действеннее воздействия на человека, чем художественное, а не документальное кино, художественное, а не публицистическое слово…
И дело здесь в том, что есть (и этого нельзя путать) как глубина (психологизм) воздействия на человека, так и полнота (информированность) изложения. 
 
О чем и пишет Андреев:
«Образы искусства емче и многоаспектнее, чем афоризмы теософем или философские рассуждения. Они оставляют больше свободы воображению, они предоставляют каждому толковать учение так, как это органичнее и понятнее именно для его индивидуальности". (Кн. 1, гл. 1)

Если привести цитату целиком:
«… сколь адогматичными ни были бы тезисы Розы Мира, сколь бы ни были они проникнуты духом религиозной динамики, но весьма многие затруднятся принять даже их. Зато множества и множества откликнутся на ее зов, коль скоро он будет обращен не столько к интеллекту, сколько к сердцу, звуча в гениальных творениях слова, музыки, театра, архитектуры. Образы искусства емче и многоаспектнее, чем афоризмы теософем или философские рассуждения. Они оставляют больше свободы воображению, они предоставляют каждому толковать учение так, как это органичнее и понятнее именно для его индивидуальности. Откровение льется по многим руслам, и искусство – если и не самое чистое, то самое широкое из них. Поэтому все виды искусства и прекрасный культ оденут Розу Мира звучащими и сияющими покровами. И поэтому же во главе Розы Мира естественнее всего стоять тому, кто совместил в себе три величайших дара: дар религиозного вестничества, дар праведности и дар художественной гениальности".
     
И теперь вновь Ваш вопрос: «Не лучше ли попробовать изложить эту идею простым публицистическим языком, не набрасывая на неё "художественную одёжку"?»

Мой ответ не в пользу публицистики. Или дополняя его словами Андреева (в том числе и об «одежке» и о прозе):
«…все виды искусства и прекрасный культ оденут Розу Мира звучащими и сияющими покровами»…

Да и, с другой стороны. Задайтесь вопросом: зачем-то же есть вестники (скажем, великие пророки-проповедники), и есть при этом художественные таланты и гении?... И хотя и был Кант, тот же Андреев или пророк Даниил, но был и Достоевский, Лермонтов и Лев Толстой… Зачем-то же, к примеру, Данте изложил свой главный труд именно в виде художественного слова, а не в виде религиозно-философского трактата.
Ответ, как мы уже поняли, из-за сложной внутренней природы человека. Где есть как глубина (психологизм) воздействия на человека (к примеру, тех или иных идей), так есть и полнота (информированность) изложения человеку (тех же самых, к примеру, идей). 

И все – повторюсь – из-за непростой человеческой природы, склонной при этом больше не к «уму», а к «стихийности чувств», не к «голому рассудку», а к «психологизму восприятия»…

Да и в правду. Знал ли бы теперь кто-нибудь не из числа специалистов (или глубоко верующих людей) о «Божественной комедии» Данте, будь она написана в виде трактата и без, так сказать, «художественной одежки»? Ответ очевиден… 

6.  Хотя, справедливости ради, следует отметить, что именно за публицистикой (хотя есть одно «но»; об этом в п. 7) последнее и наиболее полное слово. Ведь не зря же и сам Андреев пишет (там же):

«Я стремился и стремлюсь ее (свою жизненную задачу) выполнять в формах словесного искусства, в художественной прозе и в поэзии, но особенности этого искусства не позволяли мне раскрыть всю концепцию с надлежащею полнотой, изложить ее исчерпывающе, четко и общедоступно».

И здесь мы должны сказать (согласившись, опять же, с Андреевым), что на первом месте по широте и глубине изложения (но не по степени – опять же по Андрееву – воздействия) находится публицистика. На втором проза и на третьем – поэзия. И все потому же: «особенности этого искусства» (прозы и поэзии) не позволяют «раскрыть всю концепцию с надлежащею полнотой, изложить ее исчерпывающе, четко и общедоступно».

Зато добавим вслед: позволяют сильнее воздействовать на человека психологически-эмоционально. 

Вот и общий, полный ответ на ваш вопрос: все зависит от того какая цель преследуется: изложить или воздействовать.
Я в настоящий момент преследую цель – воздействовать…

7.  И наконец, следует добавить еще одно обстоятельство; столь же не маловажное и так же подвигающее (и меня, и наверняка других) обратиться прежде всего к прозе и поэзии.

Это чувство доверия читателя к написанному кем-то (хоть мной, хоть вами) публицистическим языком. Ведь пишущих теперь обо всем на свете (в том числе и о чем-то мистическом и религиозном; от «Золотого века» и прихода Великого Махди до вторжения инопланетян и конце мира) «немеряное» количество авторов. Кто поверит еще одному (хоть мне, хоть кому-то еще), не имеющему среди читателей не только никакого авторитета, но и гениальных способностей убеждать?... Вы же в числе первых и напишете что-нибудь в соответствии с п. 1.

Вот и еще один ответ, почему (по крайней мере в моем понимании) не следует отказываться от возможностей воздействия прозой и поэзией...

8.  И, наконец, последнее. Верим мы в близость «Золотого Века» или не верим; давайте быть терпимее и не жить лишь между двух крайностей: «либо белое», «либо черное». А главное – давайте мыслить емче и «не стандартнее», чем, быть может, привыкли и готовы мыслить, говорить и действовать. Да и в правду. Приходит на ваш сайт (чего никогда прежде не было, но может быть) тот самый человек, о котором и я говорил выше, и Андреев писал, как об уже направленной в наш век Великой Душе, а Вы ему по полной программе: см. п. 1.

Вот не зря я еще десять лет назад говорил, что нет и не будет за движением «Роза Мира» (в любом ее современном обличии) никакой руководящей и направляющей роли для российского общества… 
Что изменилось?....
В прочем, это уже совсем другая история…   

P.S.
Почему пишу так много и столь подробно?
Как писал Андреев о Канте, что после него не должно быть никаких заблуждений и недопониманий относительно того-то и того-то… Тоже самое можно сказать теперь и о последователях самого Андреева. Что после Андреева, не должно быть уже никаких заблуждений и недопониманий относительно ни глубины воздействия на человека, ни полноты изложения человеку… но все равно оказывается есть.
А вопрос этот – как мы все, надеюсь, и увидим в исторически самое ближайшее время – весьма серьезный.
Да и вправду. Кто из стороннего читателя поверит во все эти «многосложные» идеи Андреева, если действовать прямолинейно как шпалы и быть плоским как стол?...
 
P.P.S.   
Может сложиться впечатление, что я прямо боготворю Андреева и цитирую его где надо и не надо. Нет, дело не в этом. Ему-то Вы поверите больше. И хотя к Андрееву я отношусь с огромной симпатией (скажем, так), но насколько я помню, мало кто критиковал и «ругал» Андреева так, как в свое время делал это я… 

С уважением,
Гарайшин
«Последнее редактирование: 01 Февраля 2015, 15:01:22, Гарайшин»

« #4 : 01 Февраля 2015, 20:15:01 »
Понимаем ли, осознаем ли, чувствуем ли мы, что темные бесовские силы потусторонне стремятся воздействовать на всех и на каждого из нас?... Особенно стараясь преуспеть в темном своем воздействии на тех из людей, кто может просветлить и облегчить нашу жизнь – жизнь всех и каждого... Кто творческим светлым словом, светлым делом, открытием или изобретением может внести в нашу жизнь что-то действительно новое и светлое; материальное или духовное. Облегчая тем самым и помогая жизни всех и каждого… Вследствие чего именно они – светлые творцы и начинатели нового; от писателей до изобретателей, от общественных деятелей до религиозных мыслителей – находятся теперь в самом эпицентре скрытых темных воздействий. Именно они – и прежде всего именно они – находятся теперь под прицелом яростных, непрестанных и беспощадных бесовских атак…    

Опасное открытие.
В подготовке «Золотого Века человечества»

1
Андрей Савельев, в последнее время изрядно похудевший, не обращая внимание на возню и голоса за дверью, склонившись над столом, быстро писал. Рука его, лихорадочно выводившая неровные каракули, изредка останавливалась. Молодой ученый раздражённо поднимал голову. На секунду-другую нервно прислушивался и снова принимался энергично писать.
Едва успевая за мыслью, рука его стремительно выводила на белом листе бумаги некое подобие слов. Это подобие состояло из соединённых вместе закорючек, палочек и зигзагов. А если нужно было при этом писать и какие-то длинные слова, состоящие уже из значительного числа кривых буковок, то он безжалостно рвал окончания, а то и целые половинки слов, оставляя на бумаге лишь одному ему понятные нагромождения.
Иногда заглядывая в лежащие рядом листы, густо исписанные длинными и сложными формулами математического расчета, Савельев быстро встав¬лял одну или две из них в свою научную работу и снова продолжал, не остана¬вливаясь, лихорадочно писать…
– Андрюша… – дверь за его спиной осторожно приоткрылась. Подойдя, как можно тише, молодая женщина нерешительно коснулась его плеча.
– Да… дорогая? – не сразу раздалось в ответ. На осунувшемся в последнее время лице Савельева возникла гримаса нескрываемого недовольства, после чего он с крайней неохотой оторвался от работы.
– Ан-ндрюша… – взволновано произнесла молодая женщина, слегка запинаясь. – И что… что же ты решил?
Она тут же отступила в сторону чтобы случайно не увидеть стоявшую перед Андреем фоторепродукцию с картины Врубеля «Поверженный демон». Стиснутый черною рамкой «демон» вот уже пару недель буквально сверлил пространство кабинета своими жуткими, цепкими глазами, все более и более нагоняя на Ларису неподдельное ощущение страха…   
По какой-то причине Андрей не только поставил странную фоторепродукцию рядом, но и почти сразу, сильно увеличив лицо демона, убрал из увеличенного фрагмента сломанные крылья и деформированное тело этого жуткого существа.
– Вот видишь… – объяснял тогда Андрей, как-то странно, задумчиво, улыбаясь. – Теперь не видна ущербность поверженного мучителя. Теперь, на увеличенной фоторепродукции… без сломанных, хотя и немного царственных крыльев… без скрюченных в бессилье когтистых, паучьих пальцев… поверженный демон предстает уже не распластавшимся и обездвиженным хищником… угодившим в клетку горного ущелья… а предстает тем, кем он и есть в действительности: беспощадным и грозным, не знающим ни капли жалости, хищным губителем… с мучительно стиснутым ртом и свирепыми, хотя и бессильно грозящими глазами… Ведь так, дорогая?...
Лариса не придала тогда словам Андрея какого-то особого значения, но, тем не менее, будучи тонкой и впечатлительной натурой, входя в кабинет мужа уже старалась ни смотреть на это мрачное существо, ни, тем более, встречаться глазами с «Поверженным демоном».
И лишь несколькими днями или неделею позже, заметив и осознав внезапно странные перемены в муже, Ларису вдруг, после невзначай брошенного на демона взгляда, пронзила страшная догадка. От жуткой мысли у нее похолодело тогда внутри; неожиданно она догадалась, на кого теперь все более и более начинал походить Андрей в его нынешней нездоровой худобе, с резко и даже как-то ожесточенно проступившими скулами. С болезненно округлившимися, став крайне подозрительными, временами даже непримиримо злыми, глазами.
«О, ужас!... – пронзила ее через день или два еще более пугающая, еще более невероятная догадка. – А вдруг это он… он сам… этот жуткий демон… проступает теперь в чертах Андрея своими грозными и страшными чертами?... Глядя теперь порой на меня столь пугающе-жутко…»

2
После короткого разговора с матерью, только что приехавшей погостить по просьбе самой Ларисы, молодая женщина с надеждой прошла в кабинет мужа. Все последние дни она находилась буквально на грани нервного срыва, сейчас же, получив столь необходимую ей моральную поддержку со стороны родного и близкого человека, облегченно вздохнула…
Андрей, не ответив, по-прежнему молчал и Лариса с растущей тревогой, обеспокоенно, ожидала его решения. В излишне затянувшейся уже паузе губы ее взволновано задрожали, но пересилив слезы, молодая женщина все же не заплакала.
– Послушай... – наконец мучительно процедил Андрей, понимая, что всякий разговор с женой теперь бесполезен. Что все его доводы для нее пустой звук. И напрасно убеждать ее в своей правоте. – Лариса...
Сразу же все поняв по тяжелой интонации мужа, она не дала ему договорить.
– Ничего не могу… не могу ничего уже слушать и слышать!... Нет, нет и нет!... – чуть ли не закричала женщина дрожащим голосом и губы ее лихорадочно затряслись. Глаза наполнились слезами, а на страдающем лице проступили черты мольбы и невероятного отчаяния.
«Чёрт побери! – чертыхнулся в сердцах Андрей, гневно морщась. – Буквально в считанные дни Лариса из милой и внимательной жены превратилась в нервное и истеричное создание». 
Он с холодной жалостью посмотрел в полные страданий глаза жены, со всей отчетливостью понимая теперь, что именно от этих ее совершенно надуманных, совершенно никчемных ее переживаний, и была она теперь бледна, выглядела усталой и даже болезненно-изможденной.
«А может, и в правду?... – испуганно мелькнуло в его голове. – А может это именно я уделяю слишком много времени работе?... Утром у меня работа. Днём работа. Вечером и ночью… тоже работа. Нет, она не капризна… – думал Андрей, глядя на перекошенное, словно от нестерпимой боли, лицо жены. – Она просто заявила на меня свои права. Она молчала до последнего. И вот её терпение иссякло... И что же? Уступить? Отложить уже почти законченную работу?... Ну, уж нет!... Нет и нет!!!...»
– Пойми... – стараясь быть мягче, наконец, с усилием произнес Андрей, решительно отогнав мысль о какой бы то ни было отсрочке. – Как ты не понимаешь, что я не могу сейчас прерваться. Не могу, куда бы то ни было ехать... Тем более отдыхать!… Это же очевидно!... Пойми, что я на пороге открытия. Мирового… возможно даже величайшего открытия!... Пойми… – не договорив, Андрей осекся, и, словно боясь быть подслушанным, быстро взглянул на дверь и тут же странным образом перешел почти на шепот. – Понимаешь?... Мирового открытия!... Но, тсс!... Об этом пока рано… Никто!… Понимаешь?!... Никто не должен знать!... – прошептал он, мрачно тут же усмехнувшись. 
Глаза его при этом вновь блеснули тем странным, неестественным огоньком, появившимся буквально несколько дней назад и теперь до ужаса пугавшим Ларису своим необычным, жутковатым блеском. Не в силах выдержать этот новый, холодный, пронзающий взгляд Андрея, Лариса, испуганно отступая, резко повернулась и, уже выбегая из кабинета, сквозь слезы отчаянно выкрикнула:
– Нет, нет и нет! Мы едем завтра же и… пожалуйста… ну, пожалуйста!… никаких возражений…
Андрей швырнул в сердцах ручку на стол.
– Да что же это такое?!... – едва сдерживая себя, он, было вскочил, чтобы бросится следом, но услышав за хлопнувшей дверью громкие рыдания жены, а рядом успокаивающий голос её матери, остался в кресле.
«Как она не понимает... – мучительно думал Андрей, нервно перебирая желваками скул. – Что смыслом всего для меня является моя работа?... Я целыми сутками просиживаю за этим столом. Я сплю по четыре часа… – словно ища поддержки, взгляд его лихорадочно метался по кабинету. – Ведь всё!… Всё здесь благодаря именно ей… И эта прекрасная, хотя и служебная квартира… Вся эта обстановка, машина, дача… Всё благодаря моей работе!... Она… она смысл всей моей жизни. Особенно теперь, когда осталось совсем чуть-чуть… – он вдруг представил какой переворот в науке и даже в жизни всего человечества произведет это его невероятное открытие. От этой мысли у Савельева захватило дух. Он нервно и несколько натянуто рассмеялся. – Мое великое открытие приведет к широчайшему использованию совершенно нового вида энергии. Даже открытие атома покажется чем-то блеклым. Эта моя новая энергия… совершенно доступная, не опасная и невероятно дешевая энергия… войдет вскоре в любой дом, в жизнь каждого человека, во всякий уголок земного шара... И это затмит даже появление электричества!... Все останется далеко позади!... Все!... – ледяной смех Савельева на этот раз прозвучал еще более не естественно. – Ведь уже всего через несколько лет это мое величайшее открытие самым кардинальным образом перевернет жизнь буквально всех людей… Всех и каждого!… Жизнь всего человечества!…» 
Взволновано дыша и словно ища поддержки, он бросил взгляд на портрет Ньютона, висевший на стене. Обычно отстраненно-задумчивый, глубоко погруженный в свои великие мысли, знаменитый физик на этот раз участливо смотрел на Савельева с неприкрытой жалостью. Даже Эйнштейн, висевший по соседству, обычно ироничный и озорной, словно бы тоже уловив странную перемену в Савельеве, теперь с грустью показывал свой «знаменитый язык». В ответ на лице молодого ученого, точно отвечая каким-то глубинным мыслям, снова возникла надменная и злая усмешка. Он вновь высокомерно измерил взглядом одного, а затем другого гениев человечества и холодно рассмеялся…
Савельев, забыв вскоре про великих физиков, какое-то время продолжал еще лихорадочно думать о перспективах своего почти уже завершенного великого открытия. Наконец, словно потеряв нить рассуждений, широко раскрытые глаза Андрея устало вонзились в темнеющее за окном небо. Странноватый блеск в глазах постепенно угас, но лицо его, в последнее время точно сдавливаемое каким-то незримым угнетающим воздействием, еще долго продолжало хранить на себе чьи-то чужие, холодные и мрачные черты…   

3
Близился вечер. Низкие свинцовые тучи, постепенно застилая горизонт, сумрачным ковром наползали теперь на город. Охватив уже почти всё небо, угнетающе клубились рваными краями. Предвещая продолжительное и тяжёлое ненастье, неслись уже чуть ли не над самыми крышами. И все более и более наступая теперь казались уже даже не столько мрачными предвестниками бедственно приближающейся стихии, сколько грозным арьергардом совсем уже чего-то неизбежно жуткого и страшного. Того неведомого, ужасающего и мрачного, тайно и скрыто существующего где-то совсем рядом, что неудержимо и необузданно надвигаясь теперь разъяренной стихией, точно вознамерилось уже безжалостно захватить и беспощадно разрушить все и вся вокруг…   
Постепенно меняясь в лице, словно возвращаясь из мрачного забытья, Андрей Савельев вновь прислушался к голосам за оставшейся неплотно прикрытой дверью. Рыдания жены уже стихли, сменившись приглушенным разговором двух женщин, время от времени пронзаемым лихорадочными причитаниями Ларисы. 
– Тебя давно не было, мама, и ты многого не знаешь… – продолжая нервно всхлипывать, едва слышно проговорила Лариса. – Понимаешь… психиатр велел ему немедленно ехать… отдыхать… Немедленно!... 
– Его осматривал доктор?... Даже психиатр?! – мать Ларисы открыла от удивления рот.
– Что?!... Нет. Нет же... – Лариса нервно размазывала слёзы по лицу. – Разве он пойдёт к доктору?... Я звонила знакомому профессору и всё ему рассказала.
– Рассказала о чём? – недоумевая, спросила женщина, всё ещё не понимая всего до конца.
– Ну, как о чём?... Как о чём, мама!... Как ты не понимаешь?... Я... я… – всхлипывала Лариса. – Я  описала ему поведение Андрея за нес¬колько последних недель…
– И что же?... Ну, успокойся… успокойся, девочка моя...   
– Мама, ему обязательно нужно ехать отдохнуть... Отдохнуть и лечится... Немедленно, а он требует еще два дня. И еще два дня. И еще... А это значит и три, и четыре...
– Но он же не ребенок!... Право же, Лариса, он взрослый человек… Да ты и видишь, как он настро¬ен… Может, врач ошибся? – с надеждой произнесла, не на шутку обеспокоенная женщина. – Врачи ошибаются, ты же знаешь… – она была крайне озадачена от всего услышанного и от того, как она все более тревожно теперь догадывалась, что ей еще предстоит узнать и услышать. – Может стоит действовать как-то иначе?... Да и два дня… даже четыре дня… это же такая малость!...
– О Боже!... – мучительно простонала Лариса. – Мама!... Мама, оставь меня со своими советами! Ты… ты… – начинала она задыхаться. – Ты не знаешь, как он изменился. Он здорово… он чудовищно изменился!... И всего за каких-то несколько недель… Даже за несколько дней!... Да ты сама скоро во всем убедишься… Сама… сама все увидишь!… Это… это просто ужас, мама!... О, Господи!...
– Лариса!... Дорогая моя… успокойся же… – женщина в крайней растерянности не знала, что сказать и что делать. – По-моему, ты все же несколько преувеличиваешь… сгущаешь краски... У твоего мужа… Он такой перспективный ученый. Он доктор наук и у него очень серьёзная и сложная… Очень сложная работа… Пойми же, не каждый умный человек становится в двадцать семь лет доктором наук!... У него очень сложная и ответственная работа… отнимающая много энергии и сил… – она пыталась сказать что-то еще, но Лариса, закрыв лицо руками и уже ничего не слыша, вновь громко зарыдала.
– Лучше бы её не было… – вздрагивала она всем телом – Проклятая эта работа!...
– Ларисочка, вот выпей воды... Боже мой! Что же это такое, девочка моя. Успокойся же… О, Боже!... Просто комок нервов… – едва сдерживая себя, чтобы не разрыдаться вместе с дочерью, Екатерина Львовна отчаянно вскинула руки. От такого жуткого, крайне изможденного вида дочери ее и саму уже начинало лихорадочно трясти. – Успокойся, родная моя. Успокойся же… Вот я приехала и всё теперь будет хорошо… Все теперь образуется… Поверь!...
Постепенно за дверью всё стихло. И лишь изредка, но уже тише, где-то в глубине квартиры слышался то один, то другой женский голос. 
«Ха! Психиатр… – холодно ухмыльнулся Андрей и поднявшись, чтобы плотно прикрыть дверь, гневно проворчал. – Чёрт знает что!...»   
И уже ничего не слушая и ничего не замечая, вновь принялся за работу. Под раскатистые удары грома, нежданно начавшейся грозы, ещё быстрее выводя своим стремительно-нервным, неровным почерком одному ему понятное нагромождение из обрывков полуслов. Словно опасаясь покушений на свое великое научное открытие, все больше и больше обрывая теперь окончания слов. Оставляя на бумаге лишь некие бесформенные густые ряды, состоящие из миллионов закорючек, палочек и зигзагов. Не замечая при этом ни ослепительных всплесков молний в вечернем мрачном небе, ни оглушительно-внезапных раскатов грома, ни бурлящих потоков дождевых струй, пенящихся и бешено бьющихся за самым окном… 

4
Через два часа в прихожей квартиры Савельевых раздался мелодичный звонок. Затем ещё один.
За окнами черного неба бушевала уже чуть ли не самая настоящая буря. По металлическим карнизам не переставая, барабанил совсем уже какой-то неестественной дробью дождь. А громогласные удары грома, раздаваясь внезапно и точно бы совсем уже  где-то рядом, гремели еще более пугающе страшно.
– Это он!... – облегчённо выдохнула Екатерина Львовна. – Наконец-то!... Ну, слава Богу!...
И поспешно поднявшись, мать и дочь направились в прихожую.
– Все же объясни… – сама не зная почему, тревожно переспросила взволнованная Лариса. – Я не совсем поняла... Этот твой знакомый… Александр Петрович… Так он священник или монах?... 
– Честно говоря, я и сама в этом плохо разбираюсь… – Екатерина Львовна была взволнована не меньше. – По-моему, монах в миру… Э-э-э… знаю, что раньше он был знаменитым экстрасенсом… даже выступал на эстраде, но потом вдруг перестал… На долгое время исчез… Позже я узнала, что он стал монахом… э-э-э… – она задумалась. – Ну да, он монах… Но это монашество не в монастыре, а в миру… э-э-э… Белое монашество… Точнее не знаю… Но как бы там ни было, – многозначительно добавила она совсем уже тише. – У него очень редкий и сильный дар… Это у него ещё с детства... По крайней мере, с тех юношеских лет, что я его знаю, он уже мог лечить нервные расстройства… какие-то даже очень серьезные болезни… а то и вовсе – читать мысли… Э-э-э… что-то даже предсказывать и предупреждать… Э-э-э… А уж теперь и вовсе… Ну, ты же сама только что читала… в Интернете… Словом… Так всё, тсс… человек ждет… – недоговорив, Екатерина Львовна щёлкнула дверным замком.
– Добрый вечер! – приветливо произнёс, входя, невысокий сухой старичок в чуть выцветшем монашеском одеянии, видневшемся из-под серого, старенького плаща. Задумчивое лицо монаха было испещрено множеством глубоких морщин, а большие усталые глаза, несмотря на широкую, почти детскую улыбку, выглядели поразительно печально. – Я же вам говорил, дорогая Екатерина Львовна, что стоит вам только когда-нибудь обратиться ко мне, и я тут же отзовусь. – добродушно произнес он, приветливо улыбаясь всем своим видом. – И вот… – старичок тихонько рассмеялся. – Я всё бросил… – говоря шутливым тоном, он мимолетно оглядывал всё вокруг. – И я здесь… – открытый взгляд его, при этом, из-под седых, мохнатых бровей, был необычайно остр и проницателен. И ког¬да он даже вскользь взглянул на Ларису, своим почти пронизывающим и в тоже время по-детски открытым и добрым взглядом, та, вдруг почувствовав себя маленькой провинившейся девочкой, от неожиданности стушевалась. – Какой жуткий ливень. – продолжая улыбаться, сказал старичок, неторопливо снимая свой выцветший, но от дождя вновь ставший темно-серым, плащ. – Просто поразительно!… Давненько что-то я такого неистовства природы не видел... И впрямь… – недоговорив, он сделал паузу. – «Толи лешего хоронят, ведьму ль замуж выдают»… Как там у Александра Сергеевича?... – он вновь на секунду задумался, вспоминая:

«…Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре...
Сколько их! Куда их гонят?
Что так жалобно поют?
Домового ли хоронят,
Ведьму ль замуж выдают?» 

С последними словами он вновь весело, даже задорно рассмеялся.
На что, внезапно повеселев в ответ, Екатерина Львовна тут же, улыбаясь, продолжила:

«Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна…
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна…
Мчатся бесы рой за роем
В беспредельной вышине,
Визгом жалобным и воем
Надрывая сердце мне...»

– Вот-вот. – произнес старичок. – А вы, я вижу, по-прежнему помните и любите это «Наше все»…
– Ах, Александр Петрович! – чуть прослезившись, улыбалась в ответ мать Ларисы. – Как давно это было... Ах!... Вся эта прекрасная поэзия... Светлая, чистая молодость... Ах!... Я так рада… Так рада вас видеть!... Право же... Позвольте я вас обниму… О, Боже!... Даже слёзы… – она смахнула слезинку. – Столько же лет мы не виделись?… О вас ходят такие легенды… Вас так хвалят и любят люди… Вам так… так все благодарны!… Вы уже стольким помогли… Вы… вы же просто спаси…
– Да, да. – не дав договорить, он мягко ее перебил. – Как же давно мы не виделись!…– привычно пропустив мимо ушей похвалы, старичок продолжал держать в руке пухлую ладонь своей давней знакомой, с улыбкой вспомнив вдруг о тех давно минувших днях, когда Екатерина Львовна была ещё совсем юной очаровательной девушкой.
«Беленькие тонкие ручки… – с грустью думал Александр Петрович, глядя на её полнотелые загорелые кисти рук. – Как же давно это было…»
– Годы… годы… – словно догадалась его мыслям Екатерина Львовна. Вновь коснувшись глаз кончиком платка, она в очередной раз тяжело вздохнула…

5
Когда Александра Петровича провели в гостиную, внутренне собравшись, Екатерина Львовна уже решительно отгородилась от нахлынувших на неё воспоминаний. Отмахнувшись от сентиментальной грусти, она принялась рассказывать гостю всё, что показало¬сь ей странным в поведении зятя. В тяжёлом раздумье старичок, казалось, несколько рассеяно смотрел на искусственные языки пламени в электрическом камине и, как будто, совсем не слушал.
Вдруг быстро поднявшись из мягкого кресла, он решительно прошёл через гостиную. У плотно прикрытой двери, скрывавшей собой узкий коридорчик, ведущий в кабинет Савельева, Александр Петрович повернулся и, встав к ней спиной, указал рукой назад.
– Там? – произнёс монах вопросительно.
Женщины невольно переглянулись.
– Но... но... – заикаясь, почти шепотом проговорила Лариса. – Как вы догадались? Как вы узнали, что именно эта дверь к кабинету мужа?... Ведь там еще коридорчик и лишь затем…
На лице старичка мелькнула едва заметная улыбка.
– Мне сказали вы.
– Я?!...
– Вы. Ваши мысли, если быть точнее. Ваши мысли и… и ещё кое-что… – монах перевёл вопросительный взгляд на Екатерину Львовну.
– Я рассказывала о вас, Александр Петрович… – скороговоркой произнесла та, точно оправдываясь. – И мы вместе читали в Интернете удивительные о вас вещи, но… Но ведь это и вправду просто поразительно! Ведь здесь ещё две двери… Да и другие комнаты… А вы безошибочно… Ведь это… – заметив вдруг на внезапно напрягшемся лице Александра Петровича быстро растущую озабоченность, а затем и крайнее удивление, она, осекшись, недоговорила.
– Признаюсь, меня сейчас озадачивает совсем иное… – произнес он вслед с неприкрытым волнением в голосе и несколько раз с недоумением оглянулся на дверь. – Судя по вашему телефонному звонку, я полагал увидеть здесь лишь случай… так сказать… некоторого перенапряжения физических и умственных сил… – продолжил монах несколько задумчиво. – Я полагал, что у вашего зятя и мужа… в результате тяжелого умственного труда… всего лишь расшатались нервы… расстроилась психика… не более того… Но вот уже теперь… – добавил он и проницательные глаза его словно заволокло туманной пеленой. – Здесь все не так просто… – пробормотал он едва-едва слышно и замолчал.   
Александр Петрович стоял некоторое время в глубокой задумчивости, точно силясь разглядеть что-то находящееся далеко-далеко впереди. Он беззвучно шептал о чем-то одними губами, а правая рука его, то поднималась к небольшому кресту на груди, то тут же опускалась вниз.
Мать и дочь, по-прежнему сидя напротив, недоуменно несколько раз переглянулись и не найдя слов сказать что-либо друг другу, едва дыша, заворожено смотрели на своего странного гостя… 

Продолжение следует...

С уважением,
Гарайшин

« #5 : 01 Февраля 2015, 21:36:07 »
Фаиз, всё проще гораздо: чтобы писать художественные произведения, нужно иметь талант и нужно его совершенствовать, т.е. совершенствовать своё мастерство. На мой взгляд, ни того, ни другого в Вашем тексте нет и близко. Если Вы считаете, что Ваши тексты художественно и духовно значимы, попробуйте найти другое место для их публикации. На нашем ресурсе у них перспективы нет. Говорю это прямо и честно, потому что как человека Вас уважаю, но как художник слова Вы, на мой взгляд, не имеете шансов. Только поэтому я Вам предложил попробовать изложить свои идеи в другом жанре, не художественном. Если Вы думаете, что дело только в моей субъективной оценке, у Вас есть масса возможностей попробовать предложить свой текст другим литературным порталам или журналам в реале. Может, и здесь появятся кроме моего другие отклики, хотя маловероятно (Вы бы это сами поняли, наверное, если бы почитали произведения наших авторов; но судя по Вашему ответу, Вы не имеете никакого представления о содержании портала, на котором разместили свой текст).

Ваши темы я объединил в одну. Большая просьба к Вам: не открывать новые темы для размещения своих рассказов и повестей, а размещать их в одной ветке - этой. Хотя, повторюсь, лучше бы Вам не терять ни времени, ни нервов и поискать другую площадку для публикации своего творчества. Разумеется, участвовать в дискуссиях на форуме Вам никто мешать не будет. Но художественное творчество - это другое; и к сожалению, редактору иногда приходится говорить жестокие вещи, ранящие авторское самолюбие. Но другого способа удержать интернет-ресурс на определённом качественном уровне пока не придумали.

__________________________________________
Преображение хаоса в космос – это и есть культура.
"Дикой Америке" интернета нужны свои пионеры, свои безумные мечтатели.
Ярослав Таран
«Последнее редактирование: 01 Февраля 2015, 22:02:18, Ярослав»

« #6 : 05 Февраля 2015, 11:29:38 »
+++Кто из стороннего читателя поверит во все эти «многосложные» идеи Андреева, если действовать прямолинейно как шпалы и быть плоским как стол?... +++

Вот это отлично сказано. И, уж простите великодушно, вполне применимо к впечатлению от Вашего первого рассказа, покритикованного Ярославом.
Бездарным я бы его не назвала, назвала бы слабым, топорно сделанным.
Аналогия у меня возникла такая: представьте, что в круг обычных современных людей приходит некий "специалист" по, допустим, этикету, манерам, по "светской жизни", и начинает говорить о правилах сервировки стола, принятых условностях в выборе тем, допустимой лексике и т.п.  А слушающие его люди смотрят на него и видят: ногти грязные, одежда не второй даже свежести, а с запашком, (пардон!) ширинка расстёгнута, и в поучениях своих уважаемый специалист не особенно твёрд в лексике... Много доверия вызовет предмет его поучений? (Даже если всё, что он говорил, абсолютно верно). Неумелость, небрежность исполнения снижает (часто даже не до 0, а до -1) высокую цель автора. Именно это сказано Вам Ярославом, понимается однозначно. Даже табуретка, сколоченная кое-как, неприемлема в обиходе... А Вы всё-таки не табуретки работаете, намного более ценные и важные вещи...
И не "этикету" учите, в сфере высшей духовности пытаетесь творить.
 Ваш первый рассказ нужно положить в стол на полгода, потом написать заново. Повторить процедуру раза 3. Есть вероятность, что после этого он значительно улучшится...
...В "бесовской гордыне" я себя не подозреваю, вроде бы нет оснований,  говорю от собственного имени - читателя с большим стажем.
Сравните своё творение с художественными текстами (намеренно "снижаю", не говорю "великими произведениями") Тургенева, Толстого, Лескова, того же Даниила Андреева.
Если не увидите особо больших различий, значит "бесовская гордыня" (или же полная художественная слепота и неразвитость) свойственна именно Вам...
Не угощайте людей "недопечённым пирогом". 
...Теперь буду читать вторую Вашу работу.
Погрешности грамматические устраню, если позволите. Спрашиваю позволения, поскольку был случай, когда мне это впрямую запретили. 

Путинцева Т
«Последнее редактирование: 05 Февраля 2015, 11:54:26, КАРР»


 
Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика