Выставка графических работ и личных вещей писателя Алексея Ремизова проходила в Манеже в апреле-мае этого года. Она составлена из материалов архива писателя, хранившегося до этого в Париже в семье Егора Даниловича Резникова. Объявление о ней я давал
здесь.
Предваряющие материалы и отклики на выставку можно найти здесь:
cultobzor.ru/2013/04/aleksey-remizov/
www.rg.ru/2013/04/18/manezh.html Копирую некоторые тексты и некоторые воспроизведенные на этих страницах рисунки и коллажи. Все найденные картинки собраны в архиве:
rmvoz.ru/lib/arhiv/int/2013/0418/Remizov.rar
Заметка Майи Кучерской (Vedomosti.ru):
Алексей Ремизов (1877-1957), словесный художник, мистификатор, выдумщик, названный Иваном Ильиным «мифа ради юродивым», последние тридцать с лишним лет прожил в Париже. Хранительницей его архива стала Наталья Резникова, помощница писателя в последние годы жизни. В прошлом году Министерство культуры приобрело у ее наследников архив Ремизова для Государственного литературного музея. Часть обретенных сокровищ и представлена на выставке «Алексей Ремизов. Возвращение».
Это необычное зрелище. Диковатое, с тайным хаосом, жутью внутри. И величественное в безоглядности той жизненной игры, которую Алексей Ремизов вел до последнего своего часа. Впрочем, если бы игры…
В «Манеже» представлен резной деревянный стул писателя, круглая вышитая шапочка (ермолка), кукла-перчатка с мужичком-коловертышем, Фейерменхен («огненный человек»), дух дома Эспри. И все это не игрушки и не элементы сценического костюма. Канцеляриус царя обезьяньего Асыки Первого, главы Обезьяньей Великой и Вольной Палаты, которым Ремизов себя назначил, не таков. Коловертыша и шапочку можно оторвать от его бытия только с мясом и кровью. Точно так же, как его рисунки от встроенных в них строк. Потому что и они никак не «иллюстрации», не «почеркушки на полях», а равноценный компонент текста.
Так во всех его альбомах — «Сибирских огнях», «Соломонии», «Из Лескова»: рисунки тушью и акварелью, окликающие и древнерусскую рукописную традицию, и графику Кандинского, перетекают в выписанные каллиграфическим почерком слова, слова в узоры. Кикиморы, лешие, бесноватая Соломония сосуществуют с Петром и Февронией, Адамом и Евой. Но и они, и гоголевские карикатурные чиновники, и «тройка» (три одутловатых уродливых лица) рассказывают скорее о рисовальщике и его мире, чем о самих себе.
Поэтому и в портретах альбома «Современники и предки» не стоит искать сходства с реальным Львом Толстым, Валерием Брюсовым или Андреем Белым. Это тоже не столько о них, столько о той таинственной взвихренной стихии русской словесности и мифа, которую так тонко и объемно чувствовал Ремизов. Кстати, умевший быть и просто нежным тоже. На выставке есть и альбом «Живые мне мертвые цветы» — засушенные цветики, травки, листочки — с посвящением «Моему ангелу-хранителю Наталье Резниковой».Фрагмент статьи Юрия Арпишкина (novayagazeta.ru):
Графика Алексея Ремизова — явление абсолютно отдельное, она ничем не напоминает пресловутое рисование писателей и очень слабо связана с богатой графической традицией начала ХХ века, хотя при желании там можно расслышать тонкое лепетание Бердслея или рокотание ранних немецких экспрессионистов. Но рискнем утверждать, что это все случайные созвучия. Ремизов не был художником, никогда этому не учился и, скорее всего, не имел амбиций. Рисовал, однако, всю жизнь и посвящал этому делу времени никак не меньше, чем литературе. По-видимому, на каком-то метафорическом уровне для него самого не было принципиальной разницы между словом и рисунком. Таким образом, он являет собой уникальный случай в истории русской культуры — живую апологию начертательности. Рисунки Ремизова — это непрерывный поток запечатленных эмоций, размышлений, впечатлений и т.п. Это близко к дневнику или записным книжкам, маргиналиям и прочим сиюминутным жанрам. Вместе с тем это чрезвычайно выразительные и законченные вещи, подчиненные стройному и вполне рациональному замыслу. Замысел этот не всегда нам внятен, потому как продиктован был какими-то реалиями, потерянными в истории. Так что иные рисунки Ремизова нуждаются в таком же пристальном дешифровщике, в котором нуждается и читатель его прихотливой и завораживающей прозы.
