Мраморная плита
Огромная площадь за несколько часов была переполнена. Толпа людей, объединенная в одну громадную колонну, ползла по направлению к Мавзолею, расплываясь темно-красным пятном на серой булыжной мостовой. В руках люди несли красные флаги, траурных оттенков транспаранты, плакаты с державной символикой. Некоторые из них плакали, другие кричали, третьи скандировали лозунги, потрясая кулаками, но все шли и шли к воротам Мавзолея, зиявшего изнутри зловещей черной дырой, ослеплявшей взгляды телеоператоров и зрителей, столпившихся по противоположную сторону площади. Несмотря на то, что людская колонна, состоявшая из абсолютно разных и непохожих друг на друга людей, изначально была заряжена протестным духом, она с удивительной покорностью, словно направляемая одной и той же руководящей рукой, шла вперед, к избранной цели.
Вынос тела был назначен на 14.00, и люди спешили попрощаться с Великим учителем и вождем. Лидеры различных политических партий, власть и оппозиция пришли к согласию, обсуждая долгие годы этот, расколовший общество, вопрос. Толчком к окончательному решению захоронить мертвого лидера, послужило личное обращение председателя оппозиционной партии к своим соратникам. Он призвал их не препятствовать власти и духовенству совершить обряд погребения Тела, пролежавшего на поверхности земли целый век. Обращение председателя было встречено бурей протеста со стороны однопартийцев, но были и те, кто внял увещеваниям своего лидера и теперь уговаривал остальных прислушаться к "мудрому решению" наместника Вождя. Истинной причиной метаморфозы произошедшей с ним, на протяжении всей своей политической карьеры являвшимся самым ярым противником захоронения Тела, был сон, приснившийся ему в ночь на 10 мая. Но публично, для народа приводились другие, более логичные аргументы в пользу этого шага. Самым популярным аргументом было якобы обнаруженное недавно завещание Вождя о том, что перед смертью он просил похоронить его в старинной рубахе, холщовых штанах, в липовом гробу в простой крестьянской деревеньке, каких, благо, было много в его бескрайней, необъятной стране. О таинственном сне знали лишь жена Главрука, наиболее приближенные к нему товарищи, Президент, Главный министр и Патриарх.
В этот день Главрук был приглашен на открытие храма, разрушенного ровно столетие назад по приказу Совета, возглавляемого хозяином Тела, о котором ныне велось столько споров и которое стало камнем преткновения и источником множества конфликтов, а также по мнению отдельных умов - причиной тех неурядиц, что преследовали страну в течении всех лет. Отобедав на общей трапезе, простояв на литургии о погибших в годы преследований служителях храмов и церквей, пообщавшись с епископом, он собрался было уезжать домой, как услышал старческой голос позади себя:
- Сначала разрушали, теперь ездите на литургии, святотатники! - обернувшись, он увидел старика в драной одежде с деревянной клюкой в руках. - Разрушили тело, но душу не смогли убить - она и воскресла, воссоздав тело! Сохранив тело, погубили душу, ввергли ее в страдания и мучилища! Ибо, что Бог творит, то вечно. А деянья рук ваших прах есть.
- О чем вы говорите, не пойму, объясните, - взмолился он. Однако старик был неумолим:
- Иди себе, узнаешь сам, когда время придет для того...
- Постойте, о чем вы, - настаивал он, но старик развернулся, показав ему горбатую спину и ушел, куда-то по своему, неведомому никому, кроме него самого и Господа Бога, пути. Уязвлённому политику ничего не оставалось, как сесть в машину и отправиться назад в город, который за последнее время утомлял его все больше, отчего он стал чаще ездить в провинцию, в народ, как любили выражаться в его кругах. Но и такие случаи, как разговор со стариком, не делали эти поездки краше городских мытарств и встреч с высокомерными, подобострастными, равнодушными чиновниками и неизменно назойливыми избирателями. Речь старика всерьез взволновала его, и теперь, лежа в кровати рядом с любимой женой, он не мог уснуть, перебирая в сознании каждое слово, услышанное у стен храма...
Он пристально смотрел на потолок, уставившись в маленькую черную точку на нем, по мере созерцания превращавшуюся в огромное, расплывающееся на глазах пятно прямоугольной формы. Внезапно он почувствовал и увидел, как на него сверху опускается огромная плита размерами и формой с гроб. Она опустилась ему на грудь и сдавила изо всех сил, так, что он даже не мог вскрикнуть, хотя боль и страх душили его всеми силами.
- Расступись! - услышал он вдруг, - что столпились, как истуканы, дайте ход, не заграждайте землю! -
Какая-то сила ударила его в бок и отбросила в сторону, плита прошла мимо, вкапываясь глубоко вниз и зарываясь в землю.
- Готово! - звучал тот же голос из плиты, - в нашей стране нет фараонов, фараоновы могилы нам не нужны! Даешь гроб на душу населения и сотку на упокой бренного тела! Прочь, бюрократы, дайте почувствовать запах земли, каменный склеп душу измучил! Чтоб вас бетонной накрыло стеной, помраморённой!...Истерия беззаконья!... Липовый строй!...Всем домой!...
До боли знакомый Главруку голос продолжал протестовать, требовать и обличать, и он, наконец, понял, что он спит, а сон протекает как бы наяву, но никто этого больше не слышит кроме него, даже его "всеслышащая" жена, спавшая сейчас самым чутким сном. С трудом проснувшись, он первым делом рассказал супруге о своем сне. Та была удивлена, и стала вспоминать истории, рассказанные ей знакомым священником о том, какие муки испытывает душа, чье мертвое тело не захоронено. Посовещавшись, они пришли к выводу, что сон явно не из простых и тут попахивает мистикой и своеобразным знаком извне... Сложив различные составляющие стороны проблемы, они вынуждены были признать несостоятельность науки в вопросах религиозного характера. Мучительный период переосмысления идеологических установок, казавшихся прежде незыблемыми, наступил в судьбе Главрука. И может быть он бы со временем и успокоился, если бы этот сон не стал преследовать его по ночам. Каждый раз ему снилось все то же самое, только всякий раз менялся цвет плиты и видоизменялись некоторые фразеологические обороты в речи Вождя, остальное представало прежним.
Устав бороться с этой напастью, он решил обратиться за помощью. А так как к докторам с подобной проблемой обращаться было нельзя, потому что любой доктор, услышав его историю, вынес бы ему не самый перспективный для дальнейшей политической карьеры диагноз, он решил прибегнуть к помощи клерикалов, как он еще недавно именовал церковнослужителей. Но обращаться к рядовым "батюшкам-матушкам" ему не позволяла гордость, и он задался целью встретиться с Патриархом и поведать ему обо всем. Патриарх встретил его в своей загородной келье. Отобедав, выпив чаю, они завели разговор о главном. Наместник Вождя поведал наместнику Бога о своей драме и признался, что не может больше терпеть происходящее, он был втайне убежден, что его кошмар не кончится до тех пор, пока проблема не будет решена, пока мраморная плита нависает над ним, угрожающе покачиваясь уже не только во сне, но и наяву. Выслушав, главный иерократ церкви сказал главному руководителю партии:
- Хватит вам упираться лбом в потолок, отпустите вы его, иначе ваш сон свершится и погребены будете не только вы, но и все, кто за вами и под вами.
После этих слов вопросов быть уже не могло.
Двое решили донести суть дела до первых лиц и затем определиться с дальнейшими действиями. Так как дело имело состав государственной важности, договорились о строгом соблюдении конфиденциальности информации. После ряда встреч с Президентом и Главным министром был установлен план действий, принята программа по внедрению в общественное сознание мнения о "фараоновом синдроме" царей и вождей, чьи тела были мумифицированы после смерти. СМИ без умолку просвещали читающую, смотрящую и слушающую аудиторию о необходимости захоронения Тела бывшего Вождя. Церковь убеждала народ в том, что мумификация есть карикатура на действо, именуемое сохранением святых мощей, что Тело - это квазимощи, а Мавзолей - квазихрам. Внутри партии тоже созревало обратное фундаментальной позиции мнение. Многие члены партии, кружков и ячеек на местах стали открыто выражать несколько раз озвученные мысли и идеи руководства и призывать к прекращению векового Эксперимента. О движении внутри либеральной среды и говорить не приходится, годами дремавшее болото всколыхнулось, забурлило, почувствовало силы, но не тут-то было, официальная власть в лице всевозможных гражданских институтов и общественных палат мгновенно потушила первоначальный порыв либералов, мечтавших словить очередную порцию форели в мутной воде.
Итак, общество было практически готово к решающему действию, несмотря на протесты раскольников и прочих отколовшихся от всеобщественного мнения. Во всем этом было меньше фарса, чем нитратов в плодах дикой яблони после обработки ее шанхайскими "мичуринцами", чем снега у подножья весенних гор после схода лавины. Нет, доля фарса, конечно же, присутствовала, и скрывалась она вовсе не в речах и действиях чиновников и сановников, где фарсу традиционно чувствуется вольготно, но в самих протестах против захоронения, в позиции людей, внушивших себе, что можно внешним вмешательством поддерживать обратный процесс разложения мертвого организма, сравнивая его с чудодейственным нетлением мощей святых угодников. Когда у этих людей спрашивали, хотели бы они быть мумифицированы после смерти, почти все опрошенные отвечали - "нет"! На вопрос, почему? Отвечали, что они не вожди и им этого не надо.
Но, а Вождю это было надо?!
И вот сейчас колонна людей, протестуя против решения властей, шла к гробу с Телом, чтобы попрощаться с ним, проводить его в последний путь. Другой фланг колонны приветствовал решение своего руководства и тоже шел попрощаться с давно усопшим и проводить его под душераздирающие звуки марша в последний путь. Люди шли и шли непрекращающимся потоком, среди них были и граждане преклонного возраста, заставшие на этой самой площади грандиозные шествия и парады и, что говорить, принимавшие в них непосредственное участие будучи ветеранами великих войн, которые вела страна в разные эпохи прошлого века. По привычке они поднимали головы кверху, бросая взгляды на Трибуну в надежде увидеть на ней родные образы и знакомые до боли фигуры, но Трибуна была пуста и молчалива, как ложа Сената после гибели Цезаря.
Внутри Мавзолея царила тишина; тишина торжественная, с придыханием предвкушавшая событие века. У гроба с Телом стояли все первые лица кроме представителей клерикального сословия. Патриарх должен был встречать процессию у дворцовых стен, где должно было пройти захоронение. Незадолго до церемонии был распущен аппарат, поддерживавший жизнедеятельность безжизненного (несмотря на парадокс) материального организма, законсервированы лаборатории, еще тщательней засекречены результаты многолетних работ и исследований. И сама тайна жизни мертвого Тела была незаметно от всех законсервирована, осталось лишь само Тело один на один со своей смертью, второй раз явившейся к нему из мрачных чертогов небытия.
Молчание нарушили звуки, доносившегося снаружи марша, похожие на рев мамонтов, бродящих вокруг холодных скалистых пещер в поисках приюта. Сердце Главрука дрогнуло. Он вдруг испугался, что совсем скоро навсегда потеряет то, что беспримерно было дорого ему всю жизнь. Что давало ему надежду на будущее. Звало его к вечной мечте о бессмертии. Вдохновляло на борьбу за свободу и справедливость. Но лишь доля сомнений закралась в его разум, как огромная плита заслонила всего его своей массивной тенью и угрожающе качнулась над ним. Преодолев первоначальный страх, вытирая слезы, Главрук продолжал трепетать над Телом и связывать с ним свои надежды и грезы. Бессознательно он продолжал вводить себя в сентиментальный транс и забывать о своем сне и знаках, связанных с ним. И тут он попытался закричать, но голос как-будто провалился в глубокую яму, а дыхание спёрло.
- Не надо! - неслышно орал он, - не надо! Оставьте его нам! Мы его наследники! Мы! Не трогайте его, сволочи! - И тут плита, качнувшись еще раз, опустилась на него со всей силой, что состояла в массе, помноженной на скорость и на ярость вместе взятые. Ярость, следует полагать, возникла вследствие глупости, ставшей ее (ярости) катализатором. Незаметно ни для кого, но был открыт новый не то физический, не то метафизический закон, поставивший точку в этом неразрешимом, внутри отдельного человека, вопросе.
Народ еще прощался с провожаемым в последний путь, первые лица говорили в честь уходящего торжественные речи, женщины с красными гвоздиками плакали, оркестр играл, а Главрук пребывал в состоянии полного покоя и невозмутимости. С даром речи он потерял и способность адекватно воспринимать реальность. Он лишь смотрел на всех и хлопал распухшими от безудержных слез веками. Его личная трагедия превратилась внезапно в пустую заботу, о которой не было сил и думать. Соратники смотрели на него и молчали, похоже мраморная плита задела своим остроносым краем и их. При выносе гроба они принялись коллективно рукоплескать и петь партийные гимны во славу уходящему. Вскоре помещение опустело, окончательно превратившись в безжизненный склеп колоссальной конструкции. Плоская крыша давила сверху, замыкая пространство в четырех углах. Если гробница фараона представляла из себя пирамидальной формы строение, то здесь являлось торжество формы иного типа, ясно напоминавшей гроб, замкнутый наглухо в себе.
Процессия вела свой путь к Дворцовой стене. Вслед за ней по мостовой тянулся шлейф из красных гвоздик и других всевозможных цветов. У будущей могилы, заранее втиснутой в мраморный плиточный каркас, стояли в ожидании Патриарх с несколькими церковнослужителями в посеребренных рясах, группа офицеров в морских мундирах с карабинами через плечо, пара-тройка ветеранов, люди в штатском. В середине стоял человек похожий на помощника политика из КДК (комитета по делам культуры). Он бодро речетативил, глядя на приближавшийся к ним людской поток:
Время идет,
Новый народ,
Бьет в барабан, бьет!
Им невдомек,
Данный зарок
Выжил свой срок в срок!
Все по местам,
Дно есть у ям,
Там суждено быть телам.
Мысль не умрет,
Дух не уснет,
Вот вам свидетель - народ!
Он читал, размахивая руками, напоминая уличного регулировщика на перекрестке. Как по команде он смолк и перестал маяковать, а вместе с тем и фальшиво
маяковствовать. Колонна уже была совсем рядом. Тело было принесено на алтарь захоронения и положено у могилы - у самого средоточия смерти. Снова заиграл, молчавший недолго оркестр. С последним словом выступил Секретарь Президента:
- Мы провожаем в далекий путь - его...
В этот момент Главрук вознес руки к небу и стал молиться, голос его ожил и звучал громко и надрывно. Секретарь прервал свою речь и вместе со всеми уставился на Главрука. Затем он перевел взгляд на своего шефа и подал знак Патриарху. По мановению его руки священники затянули заупокойную, но так как канонической молитвы подходящей к такому случаю быть не могло, читали о прощении грешных душ и о неупокоенных.
Из-за плотных туч выглянуло солнце, касаясь лучами оттаявшей от мороза земли. Вокруг посветлело, но лица присутствующих оставались серы и мрачны. Светились, поблескивая только одежды священников и гладкая лысина Главрука, который быстро стих и стоял в стороне, молча слушая монотонное чтение молитв. Он перевел взгляд на Тело Вождя и увидел, что лицо его просияло, плотные морщинистые веки увлажнились, руки как-будто потеплели, а на губах стала вырисовываться легкая, с едва заметной хитрецой улыбка. Главрук в изумлении замер, но не посмел привлекать к этому внимание других. Он смотрел и любовался происходящим, восхищаясь тем, что только он один может лицезреть это чудо, открывшееся его очам. Остальным было не понять его чувств, они видели лишь то, что видели, ничего больше. Но именно такие управляли этим миром, - думал он, - для которых не существовал идеальный мир ни здесь на земле, ни там за ее пределами... Мысли Главрука оборвали звуки тубы и звон литавр.
- Товьсь! - Скомандовал старший офицер. Щелкнули затворы карабинов. - Пли! - прозвучала вторая команда. Громыхнуло. Вскрикнули вороны, отлетая подальше от "горячей точки". Раздался еще один грохот, но то захлопнулась крышка гроба в такт звенящим литаврам. Каждый гвоздь в его крышку сопровождался новым и новым ударом звенящей меди. Пришло время спускать гроб. Спускали вручную четверо человек в штатском. За мгновения, пока гроб с Телом уходил под землю, его поверхность покрылась цветами, образовав холмик, возвышавшийся последние секунды над основанием могилы.
...И тут плита еще раз сорвалась и полетела вниз, но где-то на середине остановилась и зависла в тесном пространстве, паря в нем, как в открытом небе на тонких параплановых стропах, тянувшихся к застывшим над городом облакам. Спуск в бездну превратился в парение в воздухе под светом весенних лучей. И только крик воронья возвращал в реальность грезивших нетленными идеалами где-то посередине между прошлым и будущим, в мгновении, в котором звучало одно лишь слово: "Свобода "!
18.12.2012.
