Совсем недавно я вернулась к своим попыткам проанализировать творчество Ларисы Патраковой, написав новый, и значительно больший по объёму, вариант анализа и комментария к циклам её стихов. Первая, -и очень небольшая, - часть этой работы опубликована в журнале "Австралийская мозаика".
Работа, названная мной "Заметки о поэзии на полях времени. О творчестве Ларисы Патраковой" пока не закончена. Я продолжаю потихоньку размышлять о творчестве Ларисы, о путях её поэтической эволюции, о её восприятии своего призвания.
Размещаю сейчас первую половину этой работы, надеясь на то, что вскоре я смогу дописать и её вторую, заключительную часть.
Заметки о поэзии на полях времени.
О творчестве Ларисы Патраковой
Впервые я прочла стихи Ларисы Патраковой ранним летним вечером, когда предзакатное солнце светило сквозь широкое окно в квартире Аллы Александровны Андреевой . Солнце длило светлое время дня, и его лучи еще достигали стола, стоящего поодаль от окна, освещая угол, где лежала небольшая, аккуратно сложенная бумажная стопка. Это были листки с напечатанными на них стихами. Алла Александровна протянула мне один из листков, и я прочла:
Даниилу Андрееву
Слышу, слышу озабоченно
Ровный гул и лязг железа…
Там, за облачной обочиной
Бьются всадники над бездной.
Каждый вздох мой, слово каждое –
Всё для них дороже злата…
Десять тысяч – безобразные,
Трое – лёгких и крылатых.
День и ночь бои неравные…
Эти трое – вспышка света…
Десять тысяч обезглавлены,
Да троим победы нету…
Слышу, слышу рать нездешнюю,
От рассвета до рассвета,
Озаряет тьму кромешную
Золотая вспышка света.
Уже тогда меня эти стихи удивили и обрадовали. Поэзию Даниила Андреева часто воспринимают только как отклик на социальные трагедии русского ХХ века, и немногие угадывают в его творчестве напряжённые ритмы вселенской борьбы добра и зла, непрекращающейся, - как это остро чувствовал и понимал Даниил Андреев – и по сей день.
Очевидно, к этим немногим относилась и неизвестная мне тогда Лариса Патракова: в кажущейся простоте только что прочтённого стихотворения были плотно сжаты самые заветные чувства, пробуждаемые поэзией Даниила Андреева. Её стихи придавали им не мистический, а сказочный, былинный облик. И это было сразу, - и правдой, и тайной.
Это радовало, это обновляло восприятие поэтического мира, созданного Даниилом Андреевым, уверяло в непрерывности русской поэтической традиции, заставляло припоминать её драматические перипетии в стихийных бурях русской истории и политики.
Так состоялось моё первое знакомство с поэзией Ларисы Патраковой. С тех пор прошло много времени, и я читала её стихи в изданном двухтомнике её стихотворений и прозы, присутствовала на её поэтических вечерах в Москве и Черноголовке.
Но эта едва уловимая «золотая вспышка света» оставалась всегда неизменной и всегда присутствовала в каждом моём общении с её поэзией. И до сих пор я стараюсь угадать: то ли это предзакатные лучи солнца, озаряющие мир, в котором всегда присутствуют тени, то ли это те золотые капли поэтического света, которые тают в её стихах и образуют особенный характер её поэзии?
Для меня этот вопрос остаётся общим и чисто риторическим. Это не значит, что на него нет ответа. Но это значит, что он относится к пониманию источников поэтического языка и мысли, к познанию меры нашего отношения к слову и поэзии.
Эту меру угадывает и сама Лариса Патракова: её поэтическая интуиция вторит целостности природного цикла жизни, и мотив рождения слова ценится ею столь высоко, что в недрах души становится слышимым так же, как чуткое ухо может слышать рост травы или шёпот вечнозелёной ели:
Золотая тишина
С полосою синей
Опрокинута до дна
На густой осинник.
На закаты не похож
Этот свет звенящий,
Где тропинка через рожь –
Ручеёк журчащий.
Все лохмотья на виду –
Ель бредёт в закате,
На любовь и на беду
Не меняя платья.
Проступает, как во сне,
Мир в закатной дали…
Вечный сторож на сосне
Что есть сил ударит
И заладит: тут, тут, тут…
Гаснет свет лиловый,
Травы – слушаю – растут…
Или это слово?
Это уподобление рождения слова жизненной тайне природы для поэзии Ларисы Патраковой - не просто случайный мотив. В своём поэтическом восприятии мира и жизни она удерживает его как одну из основных перспектив, и, – вольно или невольно, - но требует признания за поэтическим словом права на естественность и сопричастность животворящим силам природы.
Её поэтическая интуиция не замыкается в игре слов, но по самому своему существу этой игрой живёт. И живёт ради того, чтобы в своих соприкосновениях с природой чистая интуиция бытия смогла бы обрести образное начало, способное поэтически раскрыть замысел о мире и жизни, а сама природа в поэте смогла бы угадать созвучия и отклики своему волшебному молчанию и его тайнам.
А потому Лариса Патракова знает и помнит об избирательности природы в её отношении к поэтическому дару человека. Помнит, и особо отмечает, что избирательность эта не случайна: поэтический дар удерживает в себе полноту того запаса слов и речи, который и самой природе сохраняет зрелую память, делая её доступной всем, кто дерзает любить жизнь и ценить красоту.
Как словарь, открывали меня этим летом
Травы, яблоки, ветры и певчие птицы:
Я дышала покоем на каждой странице,
Было каждое слово надеждой согрето…
Мы учили друг друга забытым названьям,
Старым тайнам, молчанью на разных наречьях,
Каждый день я достойна была этой встречи –
Я была самым поздним и полным изданьем.
В каждом звуке любви постигала приметы,
Понимала неясное, слышала дали…
Травы, яблоки, певчие птицы и ветры
Этим летом меня, как себя понимали.
Поразительно, насколько отчётливо и ёмко звучит у Ларисы Патраковой эта поэтическая интонация взаимного притяжения природы и поэзии. Во многих стихотворениях и почти в каждом поэтическом цикле её небольшого двухтомника, изданного в 2005 году, можно встретить её обертоны.
Даже самые названия сборников этого двухтомника - «Держись Горы» и «И коснулась звезды…» отражают поэтическую сопричастность человека силам и явлениям природы, её жизни и дыханию, непредсказуемости её тайн и знаков. А их содержание убеждает в том, что поэзия является необходимым звеном их отношений, - она и украшает, и облегчает эти жизненно крепкие узы и связи, - настолько крепкие, что человек в своём стремлении к автономной свободе рискует разрушить их естественность и красоту.
Поэтическое чувство Ларисы Патраковой как будто подсказывает ей, что поэзия эти риски стремления к безудержно автономной свободе предупреждает. Предупреждает настолько, насколько своим словом и образом способна сопрячь жизнь природы и духовную сущность человека, а значит, предугадать всеобщий, космический характер их взаимодействия.
В перспективах поэзии, - как в живописных полотнах художника, - поэт сохраняет и образно воспроизводит отношение к природе как к совершенному творению, способному увлекать за собой его мысль ради восприятия красоты и единства жизни, теряющихся и ставших почти неочевидными в скоростях технического вектора мира.
Эта ситуация - острая ситуация перемены мира, и она принципиально меняет параметры его восприятия: темпы изменений и преобразований технического и научного вектора мира способны, - по своему совершенству и устремлениям, - соперничать с совершенством природы. Внутренняя напряжённость этой ситуации столь остра, что самосознание культуры не может не реагировать на неё, оно ищет для её радикализма предметных, композиционно и образно осмысленных референций.
Всё это очень похоже на особое, и, - по глубине своих социальных проявлений и культурных следствий, - почти жизнесмертное испытание для бытия поэтического слова и образа. Оно испытывается и новым опытом открытой чувственности, и прихотливым воображением технологически вооружённого ума, и рациональностью научной парадигмы познания, принципиально допускающей образование новых знаковых систем, увлекающих доверчивое сознание современного человека вторичными, но постоянно обновляющимися смыслами и благами цивилизации.
И эта жизнесмертная тропа, на которой, - вольно или невольно, - оказалась традиция европейской и русской словесности, обнаруживает и новые риски, и новые возможности поэтической речи. Она же определяет для культуры не только технологически новую форму существования, но и верифицирует готовность человека сохранять опоры культурной традиции в этом мире скоростей, технологий и перемен социальных акцентов.
А это значит, что человек и общество – правда, на гораздо более низких скоростях, - но отбирают и обновляют средства, годные для самосохранения образных связей человека с природой и историей, способных удерживать устойчивость и равновесие социальной памяти. И поэтическое слово оказывается в этом жизненном контексте наиболее чутким, - но и редким! - регистром, по которому социальный мир может сверять органику своего бытия.
В поэзии Ларисы Патраковой отблески такого восприятия жизни как раз находят своё особое отражение. Они угадываются, среди прочего, и в особой изобразительности её поэтической интуиции, которая подсказывает ей выбор слова и образа, сопряжённый с живописным поиском реализма и естества природы.
Её поэтическое слово неожиданно стремится к полноте изобразительности, как будто душа сознаёт потребность в восприятии красоты природной формы, когда-то утраченной из-за увлечённости воображения художника подвижными и изменчивыми сущностями абстрактного искусства.
Синий сумрак с синими звёздами,
Синий шорох в синей воде…
Совершенной, тишайшей прозою
Этот вечер живёт во мне.
Продиктовано сразу набело,
И помарка всего одна:
В синий омут ночной добавила
Золотую каплю Луна.
Они угадываются и в поэтическом удивлении перед почти сверхъестественной способностью природы оставлять свои образные знаки и следы в насквозь урбанизированном мире и, - тем самым, - не тормозить, но противостоять скоростному вектору жизненных обстоятельств и такой же скоростной дорожке случаев и событий.
На мокрой ленте серого асфальта
Живой лягушки чуткий иероглиф…
Как будто кистью и китайской тушью
Весь день вчерашний кто-то здесь работал
И создал этот маленький шедевр…
И эта каллиграфия природы на плотном полотне цивилизации – уже не только перелицованная современностью сказка о лягушке-путешественнице, но почти воочию осязаемый зазор между вечностью и временем, творческим замыслом и исполнением, памятью и воображением.
Неожиданность этой поэтической образности допускает совмещение реальностей, столь привлекательное для воображения и памяти, столь притягательное для их игры и жизни. И в этом совмещении реальностей, доступном поэтическому воображению и выразимому поэтическим словом, поэзия как раз запечатлевает реальность своего существования, сохраняя для современного человека первозданность восприятия природы и её бытия.
Понятно поэтому, сколь естественной оказывается для Ларисы Патраковой тяга к синтезу поэтического и визуального: её поэзия допускает прямые аллюзии с живописью и архитектурой. Об этом свидетельствует множество её стихотворений, тематически восходящих к поэтическому осмыслению игры смыслов, мотивов и сюжетов, присущих опыту художника и живописца.
Таких стихов много, - это и «У эскизов, написанных маслом», небольшой цикл об акварельных красках, стихи о Соловках и Ферапонтово, стихи, посвящённые Дионисию, вдохновенные стихи о Соборе Рождества Богородицы.
На лесах собора Рождества Богородицы
Вхожу под утро в тёплый полусвет:
Круженье шатких лестниц, переходов,
Люнеты, арки, нефы, тайны сводов,
И мне назад пути отсюда нет.
Как трудно привыкаю к высоте,
Которую бесстрашно угадала:
Я здесь впервые, но я здесь бывала –
Блаженствуя в утробной немоте,
Когда меня и мать еще не знала.
И там простор, угадываемый мной
И необъятность этих гулких сводов,
И там предчувствовала я свободу –
Еще не сделав первый вздох земной…
Вхожу под утро в тёплый полусвет:
Круженье шатких лестниц, переходов,
Люнеты, арки, нефы, тайны сводов,
И мне назад пути отсюда нет.
Все эти стихи Ларисы Патраковой не уложились в отдельный цикл. Тем не менее, они как будто формируют основу и ткут словесную вереницу живописных восприятий природы, утверждают вневременность архитектурных творений человека, поэтически ищут и задают смыслы живописного постижения жизни, соотносят нас с попытками человека выразить бытие своей духовной сущности, всегда присутствующее в искусстве и его изобразительных вершинах.
Но сама по себе идея сопричастности поэзии природе наиболее полно оказалась выраженной в одном из самых объёмных поэтических циклов Ларисы Патраковой. Он так и назван ею - «Природа», - и именно в нём идея эта обретает свою поэтически значимую последовательность, становясь своеобразным поэтическим контрапунктом её размышлений о смыслах жизни и призвании человека на путях всей земли, теперь уже глобально открытой благодаря техническим возможностям современного мира.
Более того, эта идея придаёт глубоко философический оттенок всему творческому опыту Ларисы Патраковой. Она отличает её поэтическое Я, создаёт и поддерживает целостность её восприятия мира и позволяет её фантазии соединять несоединимое и творить поэзию как живой оттиск вечно изменчивой природы.
Весенние густые вечера,
Настоянные на сосновых почках,
На нетерпенье неумелых строчек,
Сбегающих с весёлого пера.
И, прорастая сквозь меня, звучит
Высокой нотой счастья звук призывный:
Стих на губах, как клейкий лист, горчит,
А утром грянут молодые ливни…
Порой её стихи заставляют задуматься. И каждый раз мне думается о том, что она точно знает – или только догадывается? – о том, что для природы, окружённой стремительно обновляющейся обстановкой цивилизации, само существование поэтического слова становится своего рода медитативным рефреном .
Медитативным рефреном, возвращающим бесконечность её сущности к самой себе, исцеляющим её угасающие и таящиеся от человека силы, способным восстановить в самосознании человека следы древней памяти о почти ритуальном доверии её животворящим силам.
Вот это своеобразие, - условно его можно было бы назвать своеобразием поэтической медитации, - и открывает Ларисе Патраковой источники самосохранения единства и целостности её творческого опыта, в котором слово и мысль обретают характер своих поэтически значимых связей и взаимно дополняют друг друга.
Её поэтический дар, поэтому, существует так, как будто чутко сознаёт потребность современного человека в обновлённых отношениях с поэтическим словом. Обновленных, и, соответственно, подразумевающих синтез реального и виртуально-сновидческого, которое, если пройдёт свой обжиг поэтическим словом, то сможет стать реальностью самосознания культуры также, как когда-то им становились целые исторические эпохи. Иного – не дано.
Этот синтез Лариса Патракова улавливает, но улавливает каждый раз по-разному. То она пытается опереться на внутреннюю свободу русского языка, - свободу, которая поэтически дозволяет менять местами субъективное и объективное, Я и не-Я. Эта её попытка и утверждает реально невозможное как поэтически необходимое. И тем самым обращается к началу прекрасного и живого, предостерегая душу от мертвящего страха перед иррациональным и нелинейным опытом, присутствующим в современной культуре и до известной степени управляющим её ростом и развитием.
Ночь читала стихи.
И июльское небо держалось
На высоких, зовущих, тревожных,
как правда, словах…
Жар молитвы, тоска, все заботы,
щемящая жалость
Откровенною песней дышали у ночи в устах.
Как высокая песня сжигала притихшие травы…
Как гудели деревья, разбужены волей стихий…
И в своей простоте невозможной,
до ужаса правы,
Шли слова по аллеям. Ночь читала стихи.
В других случаях этот поэтический синтез является нам в попытках овладеть быстротекущим течением времени и откликнуться на живую красочность мира, соотнося её с призванием божественного начала человеческой личности.
Я незабудок пламя голубое
Держу в ладонях, как счастливый сон,
И льётся жизнь в меня со всех сторон,
И каждое дыхание – живое…
Ступней босою целовать ручьи,
Глазами целовать простор за речкой:
Жить в этот миг – и только это вечно,
И лучшему никто не научил!
Но сколько боли, суеты, тревог –
Жизнь просочилась еле слышно мимо…
Очнись! Опомнись! Дорогой! Любимый!
В тебе живая кровь Вселенной – Бог!
Так поэзия оказывается уже не просто социально оправданным, но и необходимо естественным звеном или крепкой нитью, связующей жизнь, разум и чувства человека, переживающего драму своего существования уже в совершенно новых условиях социальной реальности.
Эта реальность не жестока, но она беспощадна к каждому, кто не застрахован от её натиска способностью предчувствия возможностей иного и лучшего опыта жизни и поэтически значимого узнавания его следов во времени. Вот эта страховка от натисков времени улавливается всяким живым и чутким читателем во многих стихотворных строках Ларисы Патраковой. Она же обнаруживает себя и в одном из её самых сокровенных поэтических циклов, который ею так и назван - «Встречи».
Весь этот цикл построен на посвящениях поэтам близкого и далёкого, далёкого и близкого литературно-поэтического пантеона. В нём встречаются Ли Цин-чжао и Федерико Гарсиа Лорка, Сапфо и Осип Мандельштам, А.С. Пушкин и К. Бальмонт. Но эти посвящения - не просто поэтические отклики Ларисы Патраковой на её встречи с поэзией и поэтами. Они завораживают другим: а именно тем, что угадывают их стремительные для своего времени идеи, их отношение к самим себе, к своему поэтическому выбору и ремеслу.
В восприятии образов литературы и образцов поэзии мы припоминаем о самих себе в потоках времени и истории и тем самым сохраняем способность к восприятию своих культурных корней. Но возможно и обратное, что точно и отчётливо высказано в этом сокровенном и неожиданно весёлом поэтическом цикле Ларисы Патраковой: в своей соизмеримости с сегодняшним днём поэзия оказывается открытым пространством, метафоры которого облегчают припоминание старых и поиск новых путей к благу и истине.
А потому этот цикл Ларисы Патраковой имеет еще и иную, особенную перспективу, - и её можно было бы назвать «перспективой перекрёстка», - в которой читателю открывается не дидактическая, но живая и непосредственная связь с узнаваемым и истолкованным каждым стихотворением творческим обликом поэта как вечного ловца метафор для судьбы и свободы.
Обликом, который предопределял их судьбы при жизни и экзистенциально предвосхищал их существование во времени. И каждое стихотворение прочитывается как непосредственная встреча с поэтом, в которой сопереживание их судьбе и поэзии кажется естественным и поэтически достоверным. И эта их поэтическая достоверность, - как кажется, - разрушает иллюзии утраченного времени и приближает поэзию к самому краю души и сердца.
Артюру Рембо
Мальчик мой, тоненький, слабый росток,
Весь – гениальное слово.
Ты, как корабль, отплыл на Восток,
Вечером, в четверть шестого.
Видел ты блики нездешней зари
В каждом своём озаренье,
Тихой улыбкой сжигал корабли,
Слышалось вещее пенье…
Сквозь океан обретённой тоски,
Сквозь переводов наплывы,
Мальчик мой, время сжимает виски,
Вслед тебе прыгнув с обрыва.
Как представляется, для самой Ларисы Патраковой этот цикл стал своеобразным мостом, связующим поэзию и жизнь в единое и нерасторжимое целое, которое оберегает её поэтический дар так же, как молитва оберегает и сохраняет верующему его связь с живым и личностно воспринимаемым Богом как божественным началом жизненного пути и смысла. И поэтому неслучайным кажется, что в этот цикл
ею включены стихотворения, посвящённые и русским святым, - Дионисию, Серафиму Вырицкому, Иоанну Кронштадтскому, - и предстоящим в прошлом, и служащим ныне священникам и монахиням, - о. Феодору, о. Николаю (Гурьянову), игуменье Таисии и монахине Николае.
О. Феодору
Тихий свет, синева куполов,
И живи…
Да покоя всё нет
Ни в душе, ни в крови.
И опять за суму,
И дорога легка,
И сама не пойму,
Сколь она далека…
Вам молиться – мне петь,
И простит нас Господь…
Вас обнять не посметь:
Где душа – тут и плоть.
Вечен круг здешних мук:
Не уйти никуда…
Не бывает разлук
Навсегда.
Поэтический цикл Ларисы Патраковой «Встречи» вновь обращает нас к размышлению о том, что непосредственная естественность и простота жизни поэзией угадывается и определяется как просветление, как порядок и соразмерность ритмам благого начала знания и понимания её смыслов.
Поэтическим аналогом этого становится образ вечной дороги, - её встречных перекрёстков и судеб, предопределённых каждому из нас. И эта вечная дорога каждого одаряет неповторимым опытом, но она же и испытывает самые основы нашей человечности и праведности.
А поэтому этот цикл Ларисы Патраковой естественным образом завершается посвящениями её друзьям и знакомым людям, встречи с которыми так похожи на непрекращающийся диалог с собственной судьбой и её содержанием, раскрывающим замысел своего личностного бытия как постижение действительности поэтического источника жизни.
Борису Мансурову
Я выхожу на перекрёсток дня,
Мне мудрость мира не даёт покоя:
Я знаю всё. И ничего не стоит
То знание, настигшее меня.
Мне ясен день и так же ночь ясна,
Я тихий час для золотой Вселенной,
Но мой покой – тоска земного плена,
Исполненная сладостного сна.
Я вижу сны уже в такой дали,
Где память у воды совсем иная.
И в этих снах я ничего не знаю.
И эта тайна – только тайна ли?..
Мне нет предела, имени, примет –
Я долгий вздох нездешней вещей птицы,
Мне с перекрёстка дня не отлучиться –
Лишь потому, что перекрёстка нет…
Так Лариса Патракова представляет и длит в этом цикле свой особый, поэтически осмысленный, опыт знания о единстве бытия и сознания. Синтез времени и памяти, который осуществляется поэзией и которого так взыскательно ищет интуиция поэтессы, - на мой взгляд, - почти неуловимо в этом стихотворении присутствует.
И присутствует как встреча с мудростью, испытуемой поэтом на прочность своих уз с культурой и самопознанием человека. Как будто мудрость, в образности своего бытия присутствовавшая в мире, но пребывавшая в нём отдельно и обособленно, уже испытала на себе натиск человека и бремя его бытия и познания. Познания, противоречиво связанного, но и строптиво отпадающего от веры и её мудрого опыта. И только поэт способен на жертвенные риски поисков истины и глубин отношения к страстям веры и знания как к горнилу и опыту культуры.
И не случайно эта тема остаётся одной из важнейших тем всего поэтического творчества Ларисы Патраковой, она возвращается к ней даже и за пределами этого цикла.
Я исчерпала собственные сны:
Нагруженные тайнами корветы
Уплыли в явь и тишину рассветов,
И реки подсознания чисты.
Я исчерпала знание о том,
Чего на самом деле нет в помине:
Всё, что я знала, было только Имя –
Холодный воздух обожжённым ртом
Я погасила памяти пожар,
Обманутая опытом столетий,
Я здесь спросила – мне не здесь ответят…
И внятен стал мне тёмной жизни дар.
