Роза Мира — диалог культур и культура диалога

Наталья Крандиевская

               *  *  *

Нам больно от красивых лиц,
От музыки, от сини водной,
От душных шорохов зарниц,
От песни жалостной, народной.
 
Всё, до чего коснулся Бог,
Всё, что без дум, без цели манит,
Всё, что уводит без дорог,
Земное сердце ранит, ранит…



В нем словно эхо поэзии Анненского, в особенности слышится это стихотворение:


           Я  ЛЮБЛЮ

Я люблю замирание эха
После бешеной тройки в лесу,
За сверканьем задорного смеха
Я истомы люблю полосу.

Зимним утром люблю надо мною
Я лиловый разлив полутьмы,
И, где солнце горело весною,
Только розовый отблеск зимы.

Я люблю на бледнеющей шири
В переливах растаявший цвет...
Я люблю все, чему в этом мире
Ни созвучья, ни отзвука нет.

Сегодня услышал стихотворение Беллы Ахмадулиной, известное как "Описание обеда" или Как долго я не высыпалась.

* * *
Как долго я не высыпалась,
писала медленно, да зря.
Прощай, моя высокопарность!
Привет, любезные друзья!

Да здравствует любовь и легкость!
А то всю ночь в дыму сижу,
и тяжко тащится мой локоть,
строку влача, словно баржу.

А утром, свет опережая,
всплывает в глубине окна
лицо мое, словно чужая
предсмертно белая луна.

Не мил мне чистый снег на крышах,
мне тяжело мое чело,
и все затем, чтоб добрый критик
не понял в этом ничего.

Ну нет, теперь беру тетрадку
и, выбравши любой предлог,
описываю по порядку
все, что мне в голову придет.

Я пред бумагой не робею
и опишу одну из сред,
когда меня позвал к обеду
сосед-литературовед.

Он был настолько выше быта
и так воспитан и умен,
что обошла его обида
былых и нынешних времен.

Он обещал мне, что наука,
известная его уму,
откроет мне, какая мука
угодна сердцу моему.

С улыбкой грусти и привета
открыла дверь в тепло и свет
жена литературоведа,
сама литературовед.

Пока с меня пальто снимала
их просвещенная семья,
ждала я знака и сигнала,
чтобы понять, при чем здесь я.

Но, размышляя мимолетно,
я поняла мою вину:
что ж за обед без рифмоплета
и мебели под старину?

Все так и было: стол накрытый
дышал свечами, цвел паркет,
и чужеземец именитый
молчал, покуривая кент.

Литературой мы дышали,
пока хозяин вел нас в зал
и говорил о Мандельштаме,
Цветаеву он также знал.

Он оценил их одаренность,
и, некрасива, но умна,
познанья тяжкую огромность
делила с ним его жена.

Я думала: «Господь вседобрый!
Прости мне разум, полный тьмы,
вели, чтобы соблазн съедобный
отвлек их мысли и умы.

Скажи им, что пора обедать,
вели им хоть на час забыть
о том, чем им так сладко ведать,
о том, чем мне так страшно быть.

Придвинув спину к их камину,
пока не пробил час поэм,
за Мандельштама и Марину
я отогреюсь и поем.

И, озирая мир кромешный,
используй, боже, власть твою,
чтоб нас простил их прах безгрешный
за то, что нам не быть в раю».

В прощенье мне теплом собрата
повеяло, и со двора
вошла прекрасная собака,
с душой, исполненной добра.

Затем мы занялись обедом.
Я и хозяин пили ром,
нет, я пила, он этим ведал,
и все же разразился гром.

Он знал: коль ложь не бестолкова,
она не осквернит уста,
я знала: за лукавство слова
наказывает немота.

Он, сокрушаясь бесполезно,
стал разум мой учить уму,
и я ответила любезно:
«Потом, мой друг, когда умру,

вы мне успеете ответить.
Но как же мне с собою быть?
Ведь перед тем, как мною ведать,
вам следует меня убить».

Мы помирились в воскресенье.
– У нас обед. А что у вас?
– А у меня стихотворенье.
Оно написано как раз.

1967

С первой и до последней строки не покидало ощущение, что где-то рядом с ним живёт и ходит рука об руку есенинское

Собаке Качалова

Дай, Джим, на счастье лапу мне,
Такую лапу не видал я сроду.
Давай с тобой полаем при луне
На тихую, бесшумную погоду.
Дай, Джим, на счастье лапу мне.

Пожалуйста, голубчик, не лижись.
Пойми со мной хоть самое простое.
Ведь ты не знаешь, что такое жизнь,
Не знаешь ты, что жить на свете стоит.

Хозяин твой и мил и знаменит,
И у него гостей бывает в доме много,
И каждый, улыбаясь, норовит
Тебя по шерсти бархатной потрогать.

Ты по-собачьи дьявольски красив,
С такою милою доверчивой приятцей.
И, никого ни капли не спросив,
Как пьяный друг, ты лезешь целоваться.

Мой милый Джим, среди твоих гостей
Так много всяких и невсяких было.
Но та, что всех безмолвней и грустней,
Сюда случайно вдруг не заходила?

Она придет, даю тебе поруку.
И без меня, в ее уставясь взгляд,
Ты за меня лизни ей нежно руку
За все, в чем был и не был виноват.

1925

Одна тональность, одно настроение, одно состояние души... В таких случаях в последнее время в моей голове всегда возникает один и тот же вопрос: "интересно, мне одному так услышалось?.."

Это можно рассматривать как "ответ" плеяды поэтов,  на стихотворение Ахмадулиной, сказанный за несколько десятилетий до его появления, будто это её портрет ("та, что всех безмолвней и грустней") в стихотворении Есенина.

Мне очень понравился такой взгляд и такое сравнение. Возможно, всё именно так и есть 

Стихотворение Есенина "благородней" и лаконичней. Ахмадулина - злее.

Лаконизм не был свойственен Ахмадулиной    Благородство стихотворения Есенина достигается за счёт меланхоличной грусти и лаконичной ясности, за что его и любят миллионы. Мне знакома злость Ахмадулиной (не только в контексте), у самого прорывалась на бумагу не раз; возможно, поэтому стихотворение и зацепило. Меланхоличная грусть наоборот действует на меня разрушающе, но это есенинское стихотворение всё равно люблю с юности отрочества 

Впрочем, я не очень хорошо отношусь к Ахмадулиной,

Я к обоим не очень хорошо отношусь  Но здесь для меня произошла некая кристаллизация момента 

Поэзия и рефлексии по поводу поэзии

Уважаемые участники ВОЗ!

Ничуть не умаляя общение братьев-поэтов и реальность феноменов их общения, больше того, сам как поэт имея опыт точно таких же встреч, тем не менее я как философ пытаюсь еще и осмыслить и понять природу этого поэтического космоса и даже выработать философскую (эстетическую) теорию такой реальности. Конечно, если дело ограничить только пребыванием в этом космосе, то никакие рефлексии не нужны. Хотя ни одна творческая личность никогда не удерживается от рефлексий по поводу своего творчества.

Вот начальная рефлексия Саши:

Ветка - очень нужная и своевременная… Мне она виделась веткой именно дискуссионной, лабораторией творчества чтения. Своего рода поэтическим спектаклем-импровизацией...

Согласен. Но хочется всё же подискутировать (к чему призывает и Саша): в чем эта  нужность, своевременность? Что значит, дискуссия, если идет обмен только стихотворениями и поэтическими резонансами? Или допускается рефлексия? А если допускается, то какой она должна быть?

Вот еще рефлексия Саши:

И сам читатель, как во сне, приобретает волшебную способность быть сразу в нескольких местах одновременно, поэтому не теряется, а наоборот, - чем больше открывает "ходов", тем легче ему ориентироваться в пространстве искусства.

Согласен. Но хочется разобраться в этой способности. Как она возникает, возможно ли ей научиться? Способствует ли ей синтез искусств? Ну, поэту быть с братьями-поэтами всегда комфортно, а как быть с не-братьями-поэтами? В поэзии имеются ведь не только ласкающие ухо примеры резонансных перекличек, но и диссонансные противоборства (я уже приводил пример Есенина и Маяковского, Есенина и Пастернака, есть и другие). Это тоже часть поэтического космоса. Как к ней относиться?

Еще рефлексия Саши:

…В жизни есть что-то большее, чем сама эта жизнь, что-то прекрасное, вечное, к чему не стремиться невозможно. Что в этом "что-то" подлинная жизнь и есть, и, может быть, в этом Что-то заключается всё, потому что здесь есть вероятность всего. Росток той силы, которая делает чудо чудом. Она манит, манит, и без нее задыхаешься.

Согласен. Но мое философское нутро не может мириться с такой расплывчатой и неопределенной квалификацией – «что-то». Хочется изучить и понять, что же это такое? Почему именно в этом «что-то» подлинная жизнь? Почему в нем вероятность всего? Почему оно так к себе манит любую творческую личность?

Наконец, рефлексия ВОЗ:

В этом художественном акте могут участвовать все силы души, — и такие, для которых у нас есть слова и названия (например, чувство, воображение, мысль, воля), и такие, для которых у нас, вследствие бедности языка и чрезвычайной ограниченности внутреннего наблюдения, ни слов, ни названий еще нет. Здесь тонкому и художественно зоркому психологу предстоит обширное и упоительное поле для исследования; и работа его даст бесконечно много и психологии творчества, и эстетике, и художественной критике, и творящим художникам, и воспринимающим обывателям.

Полностью подписываюсь. Если практика поэзии и поэтического космоса чрезвычайна богата и развита, то теория пока бедна, не хватает слов, терминов, наблюдений, обобщений, исследовательских эстетических и философских работ и т.д. К коим я и призвал всех желающих, начав специально для этого тему «Синтез транс-искусства» – https://rmvoz.ru/forums/index.php?topic=4952.0

Настоятельная просьба: в текущей ветке не отвечать мне, она посвящена не рефлексиям, а общению братьев-поэтов, а рефлексии, как показывает опыт, могут приглушить огонь поэтического энтузиазма. Потому что у рефлексий другая специализированная задача – огонь философски ориентированного творческого поиска. И статус общения у них другой  – не брата-поэта с братом-поэтом, а брата-поэта с братом-философом. О встрече поэта и философа – см. сообщение – https://rmvoz.ru/forums/index.php?topic=4952.30#msg40737
Если появятся ответы, то жду их там, в теме «Синтез транс-искусства».

  Три ПОЭТА сквозь время


     Р.М.Рильке

Твои ли это стопы, Исус, твои ли?
И всё же, о Исус, как я их знаю:
не я ль их обмывала вся в слезах.
Как в терн забившаяся дичь лесная
они в моих белели волосах.

Их до сих пор ни разу не любили.
Я в ночь любви их вижу в первый раз.
С тобой мы ложа так и не делили.
И вот сижу и не смыкаю глаз.

О, эти раны на руках Исуса!
Возлюбленный, то не мои укусы.
И сердце настежь всем отворено,
но мне в него войти не суждено.

Ты так устал, и твой усталый рот
не тянется к моим устам скорбящим.
Когда мы наш с тобою час обрящем?
Уже - ты слышишь? -
смертный час нам бьёт.
    1907г.
   перевод К.Богатырёва


    Б.Пастернак

    Магдалина
 1
Чуть ночь, мой демон тут как тут,
За прошлое моя расплата.
Придут и сердце мне сосут
Воспоминания разврата,
Когда, раба мужских причуд,
Была я дурой бесноватой
И улицей был мой приют.

Осталось несколько минут,
И тишь наступит гробовая.
Но, раньше чем они пройдут,
Я жизнь свою, дойдя до края,
Как алавастровый сосуд,
Перед тобою разбиваю.

О, где бы я теперь была,
Учитель мой и мой Спаситель,
Когда б ночами у стола
Меня бы вечность не ждала,
Как новый, в сети ремесла
Мной завлечённый посетитель.

Но объясни, что значит грех,
И смерть, и ад, и пламень серный,
Когда я на глазах у всех
С тобой, как с деревом побег,
Срослась в своей тоске безмерной.

Когда твои стопы, Исус,
Оперши о свои колени,
Я, может, обнимать учусь
Креста четырёхгранный брус
И, чувств лишаясь, к телу рвусь,
Тебя готовя к погребенью.
   1949г.

     М. Цветаева

     Магдалина

О путях твоих пытать не буду,
Милая! - ведь всё сбылось.
Я был бос, а ты меня обула
Ливнями волос -
И - слёз.

Не спрошу тебя, какой ценою
Эти куплены масла.
Я был наг, а ты меня волною
Тела - как стеною
Обнесла.

Наготу твою перстами трону
Тише вод и ниже трав...
Я был прям, а ты меня наклону
Нежности наставила, припав.

В волосах своих мне яму вырой,
Спеленай меня без льна.
- Мироносица! К чему мне миро?
Ты меня омыла
Как волна.
    1923


     Б.Пастернак

     Магдалина
 2
У людей пред праздником уборка.
В стороне от этой толчеи
Омываю миром из ведёрка
Я стопы пречистые твои.

Шарю и не нахожу сандалий.
Ничего не вижу из-за слёз.
На глаза мне пеленой упали
Пряди распустившихся волос.

Ноги я твои в подол упёрла,
Их слезами облила, Исус,
Ниткой бус их обмотала с горла,
В волосы зарыла, как в бурнус.

Будущее вижу так подробно,
Словно ты его остановил.
Я сейчас предсказывать способна
Вещим ясновиденьем сивилл.

Завтра упадёт завеса в храме,
Мы в кружок собьёмся в стороне,
И земля качнётся под ногами,
Может быть, из жалости ко мне.

Перестроятся ряды конвоя,
И начнётся всадников разъезд.
Словно в бурю смерч, над головою
Будет к небу рваться этот крест.

Брошусь на землю у ног распятья,
Обомру и закушу уста.
Слишком многим руки для объятья
Ты раскинешь по концам креста.

Для кого на свете столько шири,
Столько муки и такая мощь?
Есть ли столько душ и жизней в мире?
Столько поселений, рек и рощ?

Но пройдут такие трое суток
И столкнут в такую пустоту,
Что за этот страшный промежуток
Я до Воскресенья дорасту.
   1949г.

     Сергей Аверинцев

     Стихи о святой Варваре

Диоскор говорит к Варваре, к дочери обращает слово:
- Варвара, дочь моя, Варвара, я велю рабам выстроить башню.
У самого берега моря башню для твоего девства.
Рабы мои выстроят башню по мысли своего господина.
Два окна они в башне устроят, одно - на сушу и одно - на море:
одно во славу богов суши, одно - во славу богов моря.
Таков приказ господина, смерть - кара за ослушанье.
- Диоскор, Диоскор, отец мой, что увижу я в окна башни?
- В окно ты увидишь сушу, в другое увидишь море.
Косны  устои суши, буйны пучины моря.
Род приходит, и род уходит, но земля и море - вовеки;
что было, то и будет - вечно, и нет нового под солнцем.
- Диоскор, Диоскор, отец мой, что увижу я в окна башни?
Большие звери терзают малых на суше и в пучине моря;
кривого прямым не сделать, и человек - злее зверя.
Сердца людей - жёсткие камни, и слава Кесаря над миром.
Рука его легла на сушу, другая рука - на море.
- Диоскор, Диоскор, отец мой, что услышу я в окна башни?
Услышишь, как поют на свадьбе, услышишь, как воют над гробом.
Богатый и бодрый пляшет, убогий и хворый плачет.
Голос сильного - грозен, голос слабого - робок.
Голос Кесаря над миром, и никто ему не прекословит.-
Диоскор уехал из дома, в доме - дочь его Варвара.
- Рабы отца моего Диоскора, примите от меня ласку.
Я накормлю вас досыта и сама послужу вам на пире,
я сама вам ноги омою и вынесу отборные яства;
после отпущу вас на волю на четыре стороны света.
Только сотворите мне милость, три окна мне устройте в башне,
во имя Отца и Сына и Господа Святого Духа.-
Диоскор в свой дом вернулся и на третье окно дивится:
- Варвара, дочь моя, Варвара, что в третье окно ты видишь?
- Я вижу в рубище славу и свет - в темнице непроглядной.
Рабы ликуют в оковах и дитя смеётся под розгой.
До крови, до кости, до боли, до конца и без конца - радость.
И земля и море проходит, но любовь пребывает вовеки.
- Варвара, дочь моя, Варвара, что в третье окно ты видишь?
- Я вижу лицо Друга за сквозными просветами ставней:
на челе Его - кровавые росы, а в кудрях Его - влага ночи.
Голова Его клонится тяжко, и нет ей на земле покоя.
Я отворила ему сердце, я вкусила от ломимого хлеба.
- Варвара, дочь моя, Варвара, что в третье окно ты слышишь?
- Я слышу, как поёт дева в руках мучителей в темнице:
отнята её земная надежда, и Жених её с нею навеки.
И никто не научится песни, что поют пред престолом Агнца;
кто однажды её услышал, пойдёт за нею навеки.
- Варвара, дочь моя, Варвара, меч мой творит Кесаря волю.
- Да будет воля Отца и Сына и Господа Святого Духа!

  Ольга Седакова

   НИЧТО (Три стихотворения Иоанну-Павлу II)

Немощная,
совершенно немощная,
как ничто, которого не касались творящие руки,
руки надежды,
на чей магнит

поднимается росток из чёрной пашни,
поднимается четверодневный Лазарь,
перевязанный по рукам и ногам,
в своём сударе загробном,
в сударе мертвее смерти:

ничто,
совершенное ничто,
душа моя!  молчи,
пока тебя это не коснулось.


  Ярослав Таран

   ПРО ЭТО

Мне биться, как таран, о стены
удел от рода, видно, дан.
Чтоб на губах в ошмётках пены
вновь Афродиты белый стан
рождался в зримый идеал.
И признан не был. Но я стал
тобой читаем без помех,
исполнен горечи и славы.
Моей обидеться на всех
душе мешает только грех.
По ней он, мелочный, лукавый,
проводит языком, как пёс.
И нет в глазах собачьих слёз.
А есть там призрачное это,
что плавает в словах поэта
и, словно Божия роса,
здесь - на устах твоих и пса.