Искусство - Воздушный Замок
По ту сторону холста (полевые заметки о «спасении мира»)

0 Участников и 1 гость просматривают эту тему.



По ту сторону холста
(Дорожный альбом)
 
 
 
В.А.Серов. Портрет балерины Т. Карсавиной
В.А.Серов. «Портрет балерины Т. Карсавиной»
 
 
 
….По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
Вот счастье! вот права…
А.С.Пушкин
 
 
 
 
Полевые заметки о «спасении мира»
 
 
Человек потерял рай, когда перестал видеть Бога.
Память об увиденном у кого-то дремлет, у кого-то спит глубоким сном, но лишь ей одной живо человеческое сердце, лишь ей одной свободно дышит душа.
 
Осыпаются  лепестки с калейдоскопа заката, впервые видит солнце новорождённый цветок – сам воздух светится улыбкой. И человек радостно восклицает: «Как красиво!», а сердце почему-то начинает биться чаще, воздух немного пьянит, и жизнь убаюкивает, ласкает, утешает... «Ты не один», –  слышен ее шепот в многоголосье лучей, с ее трепетно-теплых ладоней улетает мгновение за мгновением... она дарит их тебе, эти святые минуты, когда небо ближе, чем земля. Эти минуты с запахом вечности.
Все как будто проясняется, становится просто, как любовь и улыбка.
 
Как я жил раньше? Чем я жил? Кем я был? Когда вот он – я: в этих опадающих лучах, в неуловимом росчерке ветра, в аромате июньских лип... всю жизнь ко мне обращались волны, птицы, звезды, а я не слышал, но клеил свой маленький бумажный кораблик и мнил себя капитаном, а море между тем утекало мимо меня, ветер проходил сквозь  пальцы, не задевая парусов.
 
И вот ты видишь мир по-другому. Ты становишься старше, хотя и в детстве, наверное, не смотрел на мир таким ребенком...
 
Открывается новое, осыпается бывшая «реальность», обнажая  Небывшую. Все случайности вплоть до случайности твоего рождения вдруг обретают смысл. И прыгая по ним, как по клавишам фортепьяно, ты слышишь музыку своей Судьбы. Ты слышишь призыв: тебя словно узнали и окликнули по неповторимому имени.
 
Красота – это память о лице Бога. И мы ничему так безоговорочно не доверяем, как красоте. Переживая красоту, человек видит Бога, поэтому сам становится богом, чувствует: когда-то я захотел быть соавтором чудотворства жизни и сейчас вспоминаю себя. Моя жизнь не внешний набор безликих обстоятельств, моя жизнь улыбается из самой глубины лазурного холста. Терпеливо я глажу взглядом облака – перья улетевших ангелов, своим выбором  – свожу и развожу звездные мосты. «Вниз летят ладони-листья, махавшие нам свысока…»
 
Приходит «сознание минутной силы, забвение печальной смерти». Сейчас ты в раю, ты свободен, потому что больше не живешь по принуждению. «Рай – это и есть место встречи». Не мир ставит рамки нашей радости, но сам человек берет ровно столько, сколько может унести: душа – это жизненный опыт, который измеряется глубиной памяти. Память не упавшая в обморок хроника: в ней раскрывается многомерная динамика жизни. Аккуратно собирая мгновения в свой подол, память собирает их не с тем, чтобы засушить и спрятать, но чтобы вырастить, чтобы они пустили корни, потом шептались в ее саду. Поэтому память может подслушать будущее раньше, чем человек увидит его.
 
В такие минуты приходит чувство восторга... под руку с чувством завораживающей до боли тоски. Щемящая тоска по недостижимой красоте, которая показалась, мелькнула, и через секунду – она уже не она, а только след, слабый оттиск совершенства. Она общалась с тобой на равных и улетела, не желая верить тому, что ты еще бескрылый и уже слишком привык ходить по земле – смешной, маленький ребенок:  тебе некогда было учиться летать...
 
Скорость можно набрать только в пути.
Тоска перед долгой дорогой – тоска по раю –  мечта...
Душа вытягивается в струну до пронзительно-синего пятнышка на небе. Нет, выше... Еще выше…Чем выше, тем тоньше звучание. Еще чуть-чуть – и будет угадана нота твоей минуты. Чем выше, тем тоньше струна – дотянувшись до желанного аккорда, она неминуемо оборвется. Весь путь придется пройти с начала.
 
В муках падений рождается новая воля, с новым взмахом крепнут и приживаются крылья. Человек учится воскресать.
 
С тобой остается только то, что проросло в памяти. Прорастают живые зёрна – мгновения «из ряда вон», похожие на сон. В них нет суеты, но есть поступок; нет случайностей, но есть судьба. Услышанное слово трепещет и готовится стать чудом. Желаемое не выдает себя за действительное, но действует, подчиняя хаос косных обстоятельств: волны, придя к согласию, отражают небо без искажений, дарят ему возможность видеть глубину моря, солнечным лучам – касаться дна.
 
Сейчас ты понимаешь, зачем тебе следующий день и почему над тобой распахнутый праздник облаков. Бытовые мелочи и тщедушные факты выводят на дорожной пыли черты бледнолицей пустоты. Такие же, как сотни номеров записной книжки, по которым ты никогда не позвонишь. «Живую минуту» узнаёшь сразу, как строчку с телефоном любимого человека.
 
В эту минуту ты видишь, «чем смерть жива и жизнь сложна». Нет лишнего, рушится пустота. Ты видишь – ты можешь действовать.
Мечта? – да. Жизнь? – а есть ли жизнь, кроме живой?..
 
Стерев с зеркала лет погрешность пыли, ты видишь любимое лицо жизни – свою Мечту. Как на море: сегодня есть волны, завтра штиль, но соль его остается солью, вода – водой...
 
…Тонет нитью Ариадны за новым поворотом жизненного лабиринта Мечта, кидается в тебя вопросами и загадками, и ты чувствуешь Её близость, как чувствуешь близость солнца в раскиданных на полу зайчиках. Мечтаэто маяк вопроса в океане готовых ответов.
 
Особое столкновение красок в небе или беспорядок теней на столе, особый оттенок в голосе или слишком тихая тишина – и… «струн провода, ток по рукам» – мир перевернулся, силы тяготения приложены иначе. Творчество – это попытка остановить чудесное мгновение, поймать взгляд возлюбленной Мечты. Погоня Аполлона за Дафной.
Художник – не тот, кто пишет картины, поэт не тот, кто пишет стихи. Картины и стихи – следствия… Художник-поэт – особый склад личности, даже на биологическом уровне: способность видеть «многодонную жизнь вне закона». Законы красоты прежде законов Ньютона: первое – вечно зовущая истина, не откликнуться на нее художник не в состоянии. Второе может и подождать. Художник – необходимая ступень «эволюции человека», когда ему больше не нужно видеть свою «фактическую» наготу.
 
Мечта неизменно приводит к белому листу. И тут в противоток логике охватывает страх: вдруг она ушла насовсем? И я не встречу ее, никогда! не вернётся «живая минута»…
Она исчезнет – я исчезну.
 
Прекрасная Дама ждет подвига, свершения невозможного («любовь – это теорема, которую нужно каждый день доказывать»). Нет рисканет творчества: для творчества нужно «ничего», из которого художник лепит край пропасти, чтобы удержаться на нем.
 
Каждую секунду из плеска жизненного океана до него доносятся ноты прощания. Художник не подрезает крылья Ангелу-Хранителю затупившимися «планами» и ожиданиями. Он занят. С нежностью неизлечимо больного претворяет взглядом маленькие чудеса жизни, выстраивая в памяти «ряд волшебных изменений милого лица».
 
Жизнь вокруг – палитра. Твоя доля – холст, нотная тетрадь. Испытать нужно всё: комедию красок в трагедии осени и ленивое кино летнего вечера, скорбь первого снега и молитву первых цветов, огонь страсти и тишину потерь,чтобы мечта смогла изобразить в твоем сердце как можно больше, чтобы ей хватило пространства. Художнику всегда и всего мало. Про Врубеля современник писал: «Природа ослепила его за то, что он слишком пристально вглядывался в ее тайны». Саврасов говорил своим ученикам: «Как сады покрылись инеем! У меня в Печатниках – там из окна видно забор и около бузина, тоже в инее мороза, колодец заледенел, какие формы! Гм, гм! Надо смотреть, наблюдать: кто влюблен в природу – будет художник».
 
Вся жизнь художника направлена к мечте. Она требует – пиши картины, музыку, стихи – ты будешь писать картины, музыку, стихи. Это – отпечатки твоих шагов, бортовой журнал путешествий за любимым образом по неведомым королевствам, память корабля об изгибах океана... Нет, не так. Эти картины – новая земля для следующего шага, новый кусочек неба для пробивающихся крыльев и… новая золотая клетка для твоей мечты, но с неизменно распахнутой дверцей! Художник, да, ОНА была у тебя и отражалась в твоих очах. В тоске зеркала твоих картин солнечным зрачком замерла память.
 
Настоящий художник предельно точен, нет и не может быть излишеств в его произведениях. Все, не оправданное движением души, не содержит дорогих черт. Это просто холст и просто краски, мертвые – не любимые.
 
И сносить непонимание художнику «так больно и так трудно» не потому, что «меня не поняли!», но что увидели мою возлюбленную в кривом зеркале. И хочется плакать и бить проклятые зеркала.
 
За эту картину художник отдал свою жизнь: эта картина – его судьба. Каждый шаг содержит все предыдущие и все последующие шаги: без этого шага путь уже был бы другим. Шаг возрождает всё, что «до», и зачинает всё, что «после». Шаг, как часть целого, носитель цельности.
 
И вот… ты входишь в картину. Оживляешь зазеркалье. В этот момент ты – художник: это твоя картина!
Тебе здесь близок каждый штрих, ты знаешь, почему все именно так, а не чуть-чуть по-другому. В этих линиях – волнение твоих пальцев. Даже полмазка теперь не уступишь! Ни доли оттенка! Иначе нарушится совершенство взаимопонимания.
 
Каждый раз, подходя к одной и той же картине, проникая в нее, ты причащаешься целому миру, но не сразу, а медленно поднимаясь по лестнице удивления. Чтобы начать этот процесс, нужно узнать лицо возлюбленной мечты художника – увидеть его без искажений. Потому что она здесь хозяйка, ее выбор, впустить тебя в свою жизнь, рассказать тебе свою историю или нет. Захочет ли она узнать тебя, полюбит ли твою душу? Ответ зависит от степени открытости твоего сердца и его готовности. Сумеешь ли вместить? Неизвестно, но попробовать стоит.
 
Так сплетаются судьбы. Между действительно творческими людьми всегда есть негласное братство и невозможна зависть. Все мое – твое, и чем больше и лучше сделал ты, тем богаче я, тем я талантливее. Что создаю я – создаешь ты. Вместе мы переживаем радости и неудачи, отчаянье и вдохновение.
 
Каждая картина – начало нового пути. Дверь в другую вселенную. Создается контекст – и «жизнь» уже не выброшенный в пустоту «отрезок», а незаменимый штрих в Картине мира: твоё «я» обретает значение, разомкнувшись...
 
Картина оживет, лишь воплотившись в живом, вырвавшись из чистой материальности. Она сходит с холста и разворачивается в тебе. Она зародилась в «любовной утробе» художника. Теперь ее жизнь – это реальность вашей встречи, это таинственное «между-сердечье». Именно встреча одухотворяет холст и краски, просветляет материю. Произведение и его автор бессмертны настолько, насколько бессмертен читатель. Чуткий читатель преодолевает линейность времени.
 
Погружаясь в картину, становишься её режиссёром и сам выходишь на сцену. Образы не марионетки: не предсказуема их реакция на тебя, развитие событий не определено. У подлинного произведения искусства нет последнего штриха, заключительной строчки. Ты – участник мистерии, со-творец времени в его захватывающей импровизации.
 
Автор рождает, а читатель воспитывает.
Художественный критик – помощник, нянька для наших детей.
 
Есть люди, которые воспринимают мир сначала через зрительные образы; к другим первыми приходят звуки, у кого-то душа отталкивается от тактильных ощущений. Память тоже «устроена» у всех по-разному. Кто-то помнит музыку момента, кто-то – запахи, кто-то – цвета и освещение. Иногда первоимпульсом служит самозарождающееся слово. Художественный критик выступает в роли «переводчика» с одной образной системы на другую. Он – строитель языковых переправ.
 
Искусство – это царство воплощенных художником образов. Царство многих планов и измерений. Образы живут не в одиночестве: они общаются.
Это новый мир, новая земля, со своей «физикой»,  со своими законами и традициями. Художественный критик – и ученый, и писатель в одном лице.
Ученый – потому что изучает законы, наблюдает закономерности, проводит эксперименты, «собирает материал». Возьмите за аксиомы другие принципы другого мира – вот вам новая физика и математика. И мир тем реальнее, чем больше в нем степень свободы.
Критик – писатель, разворачивающий свои сюжеты в мире искусства, на его планете. Он пишет детективы и трагедии, притчи и любовные романы, даже стихи (многие поэты писали стихи о своих собратьях – чем не художественная критика?).
Критик, который не писатель, такой же пейзажист, который не художник. Муза не делит своих возлюбленных на творцов и критиков. В таком разделении заключено желание отгородить жизнь от искусства: писатели – о жизни, критики – об искусстве, писатели – направо, критики – налево…
 
Это противопоставление губительно: жизнь без искусства так же бессмысленна, как вера без Бога. Жизнь стремится к искусству, отчаянно вырываясь из своей обыденности. О самых прекрасных, удивительных моментах мы говорим: «как в кино!» – возвышая свою жизнь до искусства, вылавливая в потоке событий главное – Божественное зерно.
«Пусть верит перу жизнь как истина в черновике».
 
Самозабвенное погружение в произведение искусства – это молитва. Ты верой своей проходишь сквозь холст и время, пересоздаешь мир и… обретаешь себя.
 
«Мы встретимся – теперь!»

___________________________________
Красота – это память о лице Бога.
Александра Таран
«Последнее редактирование: 12 Октября 2015, 16:46:04, Саша»

Лесные дали
 
 
 
Художник в своем творении должен, подобно Богу в природе,
быть невидимым и всемогущим; его повсюду надо чувствовать.
Гюстав Флобер
 
 
 
«Умом Россию не понять, аршином общим не измерить…» Так же многозначна и безмерна душа человека, судьба которого прошита нитями российской истории, российской судьбы. Он слушает и слышит радости-горести русской природы, лирику русских рек, исповеди лесов, молчание полей, сны озер. Для него это не отзвук, а звучание души, влюбленность и болезнь, страсть и совесть… жизнь.
 
В такую жизнь – в многоразличной простоте и полноте приводит творческий путь Ивана Ивановича Шишкина.
 
С широким кругом произведений этого «художника-лесовика» я встретилась на выставке два года назад. Там было представлено более ста картин, рисунков и гравюр Шишкина из собраний Третьяковской галереи и Русского музея.
 
Только когда творчество приведено не отрывочно, а «единой волной», можно уследить его переменчивость, увидеть движение художника, почувствовать «динамику многообразия». Увидеть, как общаются картины друг с другом и с судьбой художника, и самому поучаствовать в этом «цвето-представлении».
 
Впечатлений от выставки было много, и «они» не раз просили меня вернуться к картинам, как будто еще не все оговорено и досказано, как будто раз за разом от внимания ускользает что-то важное. Тайна его произведений влекла меня, очаровывала снова и снова, и до сих пор не «разочаровала».
 
Есть картины, к которым так и хочется прикоснуться; есть такие, в которые хочется «заглянуть» или «зайти». По картинам Шишкина нужно «гулять»: они открывают пространство. Хочется вдохнуть воздуха «Лесных далей», касаться сосен в «Корабельной роще», постоять под «Дождем в дубовом лесу».
 
И.И.Шишкин. Дождь в дубовом лесу
И.И.Шишкин «Дождь в дубовом лесу»
 
Из-за этого оглушительного чувства правды Шишкина часто называют «фотографом». Но как поверхностны такие выводы! «Фотографической», слепо копирующей живописи «не может быть, потому что не может быть никогда». Только суть, образ предмета – ключ к достоверному изображению. Если писать портрет человека без внимания к его душе и судьбе, на полотне получится прямой нос, широкие скулы, глаза какого-то цвета и губы, тонкие или пухлые, но вечно молчащие. Получится все, что угодно, но это «все» никогда не сольется воедино, не обретет лица. То же самое с живописью пейзажной. Если, пытаясь изобразить дерево, срисовать в точности каждую мелочь, но не поймать цельное впечатление, не услышать ритм сочетания изгибов ветвей и игры цвета, то есть не понять, почему дерево растет так, а не иначе, в чем его особенность, отличие, дающее ему право на существование, получится бессмысленный «натюр-морт». Груда «хвороста» и испорченный холст. Такое дерево никогда не будет на картине живым.
 
Только узнанная жизнь изображается. Но видение у человека глубоко личное, неповторимое. Природа на картинах Шишкина живая, значит особенная, значит преображенная личностью художника и воплощенная его заботливой и любящей рукой.
 
Как он лелеял каждый цветок, каждую травинку! Незаметная подробность, каждый случайный листок нашли в его картинах свое предназначение, свой смысл. Как солнце ласкает и утешает весь лес: от могучего и важного дуба и взмывшей в небывалую высь сосны до мельчайшего лепестка и заблудившейся букашки, – так и сердце художника освещает, пронизывает произведения, открывая тайны природы, не нарушая их. На картинах Шишкина нет случайных  деталей: каждая подробность оправдана любовью. Он изображал не больше не меньше, чем вмещало его сердце.
 
И.И.Шишкин. Зима.
И.И.Шишкин «Зима»
 
«Зима» – одна из самых волшебных картин Шишкина. Мало того, что там решена очень сложная живописная задача: если присмотреться, зимняя однообразная палитра светится цветами всех времен года. Осенняя охра, легкая позолота ранней весны, летние густо-зеленые мазки, тени вечно-голубого, небесного содержания… И все написано предельно деликатно, как будто зимнему лесу видятся сны, а художник так бережно любуется спящими деревьями, что сам балансирует на грани яви и полузабытья, сам видит то, что снится заснеженному лесу. Он сумел не нарушить тайны, преподнес зимнюю сказку нетронутой, в первозданной чистоте и торжественном спокойствии. Даже птица не шевельнулась.
Композиция картины круговая, и, кажется, что деревья расступились, оставив место художнику. Видно, что лес доверяет ему, подпускает к себе близко-близко. Ребятня елочек выбежала ему навстречу. Словно ждали его!
Эта картина – замершее чудо: несмотря на то, что царствует зима, лес полон жизни и дыхания. Такое чувство, что художник вселил надежду оцепенелой природе, напомнил о хрупком солнце весны. Утешил, точно любящий друг: «Спи, лес, спи, теперь к тебе будут приходить только светлые сны, с бабочками и весельем цветов…»
 
 
И.И.Шишкин. Дубки.
И.И.Шишкин «Дубки»
 
У Шишкина есть и «идейные» картины, где пейзаж не самоцель, а только помощник в решении жизненной задачи. Художник не только помогает природе, но и советуется с ней. В картине «Дубки» можно ясно выделить идейную линию. Такое впечатление, что был поставлен вопрос, скажем, о различных жизненных дорогах, и сама природа иносказательно ответила на него.
А именно, на первом плане изображена полуразмытая развилка троп – как вопрос о дальнейшем пути: свернуть направо или налево, поступить так или иначе. И прямо по курсу ответ: небольшая группа «дубков», под ними разлеглось стадо коров, а над кронами трепещет легкокрылая «братия». Если предположить, что «дубки» символизируют жизнь, то «коровы» – это путь спрятавшихся от солнца, усталых и отмахивающихся от подвигов и порывов,  «птицы» – путь интереса, странствий и риска. Первый – телесный, плотский. Второй – одухотворенный: если плоть подчиняет дух, то становится толстым животом; дух, подчинивший плоть, лепит из нее крылья.

 

И.И.Шишкин. Лесные дали.
И.И.Шишкин «Лесные дали»
 
А картину «Лесные дали» даже картиной назвать сложно. Тут сочетаются всевозможные планы,  встречаются безграничные пространства, это целая звучащая поэма, поэтическая симфония. Поэма воздуха и небесной глубины, известных и пропавших без вести измерений, строгих деталей и стройной обобщенности. Здесь звучит гармония близкой, родной, переменчивой, знакомой до каждой травинки природы, но одновременно видна ее непреклонная отдаленность, королевская, благородная стать, которая манит и завораживает. Хочется разбежаться и, не оглядываясь, броситься со склона в неизведанное, вдаль, к недосказанным небесам и нерожденным очертаниям горизонта, достигнуть озера, где дремлют все тайны и замыслы земли, где живая вода и вечная жизнь соединились в зеркальной памяти, – разбиться и родиться заново.
Здесь звучит песня одинокого поэта. Образ сосны, рвущейся от земли, ветви которой словно охвачены бешеными порывистыми ритмами… Образ озера как мечты, идеала, вдохновения – отражения неба. Образ птицы – беспокойной ищущей души, погнавшейся за выдуманным ветром и теперь навсегда поселившейся в бездонных небесных просторах. И эти три образа составляют пространственно-диагональную линию картины, задавая ее глубину и высоту. Но птица вольна в своем полете, значит, картина становится безразмерной, динамичной. Она, поющая, оживает, всё тянется и тянется к более чистому звуку и высокой ноте и тянет тебя за собой.
 
Чем ближе подходил к земному завершению творческий путь Ивана Ивановича Шишкина, тем краски его картин становились более хрупкими и прозрачными, от этого не менее полноценными, но чувствительнее и полнозвучнее.
И.Н. Крамской восклицал о Веласкесе: «…Этот человек работал не красками и кистями, а нервами!..», он сам стремился к такой «технике». Мне кажется, что портретист Крамской по духу очень близок «поэту-лесовику» Шишкину. Шишкин тоже работал не красками и не кистями, а сплетал произведения лучами своей необъятно-любящей души.

___________________________________
Красота – это память о лице Бога.
Александра Таран
«Последнее редактирование: 12 Октября 2015, 16:46:56, Саша»

Озеро
 
 
А.П.Остроумова-Лебедева. Весенний мотив.
А.П.Остроумова-Лебедева «Весенний мотив»
...Я люблю все, чему в этом мире
Ни созвучья, ни отзвука нет.   
Иннокентий Анненский
 
 
Это было ранней весной, той весной, которая еще не весна, но предвкушение и предчувствие, всего лишь новое дрожание морозного воздуха, от чего по стеклу холода проходит едва заметная трещинка. Эта трещинка висит в воздухе не больше двух дней, потому что солнце, уже полгода копившее свое тепло за этой преградой, не сдерживает его больше и метлой гибких лучей стремительно выметает осколки зимы из самых дальних закоулков городского сердца. Именно в один из таких дней, как-то по-особенному располагающих к раздумьям, поискам и душевным заботам, а также к прогулам и прогулкам,  в моей жизни произошла удивительная встреча.
 
К тому времени у меня уже сложилось смутное, но твердое ощущение того, что же нужно искать в изобразительном искусстве. Эта дверь уже была для меня приоткрыта. Дважды мне удалось подглядеть, как штрихи, линии, мазки и цвета встречаются, влюбляются, падают  в объятия друг друга и становятся с этих пор неразлучны, спаяны. Становятся целым. Оживают: каждый элемент неповторим и неслучаен, и неслучайностью своей обретает право на жизнь. Сердце успело заразиться манией «оживлять», глазам недостаточно плоского холста, но необходимо выуживать новые и новые пространства, с каждой новой глубиной избавляться от привычной суетливой близорукости, а в голове с безутешностью маятника сновал вопрос «зачем?». Зачем здесь так, а не иначе? Зачем такой угол, зачем именно этот оттенок, зачем вот так, как есть – это живая картина, а было бы одним мазком больше – сразу мертвая, сразу лишнее? И «лишнее» чувствуется тут же, как запах тления, начало болезни – попрание совершенства.
 
А где оно, это совершенство? Я ведь его ищу во всем: в дружбе, в любви, в искусстве, в общении с природой,– без него нет ни жизни, ни смерти, оно – как признак подлинности, «гарантия качества». Но раз без совершенства нет ни жизни, ни смерти, значит – это связующее звено, недостающая скрепка, без которой все рушится, теряется. То есть совершенство – это исход одновременно и из жизни, и из смерти – это граница, встреча, причем полюбовная, преодоление – создание нового состояния, когда ты сам становишься хозяином и жизни, и смерти, потому что не разделяешь их, а, наоборот, видишь пути соединения и соединяешь, заключаешь внутри себя. Как биение сердца с одной стороны дарит нам жизнь, с другой – с каждым ударом отмеряет и отрезает ее посекундно. Поэтому то, что совершенно, всегда звучит в пульс.
 
То ли эти размышления, то ли другие неведомые дороги привели меня тогда к Левитану. Маленький, но светлый зал располагал к улыбке и общению с восемью представленными работами. Одна за другой они оживали на моих глазах. Душа все четче вырисовывала лицо художника… И казалось, сейчас произойдет наше знакомство, еще чуть-чуть и встретятся наши взгляды, но вдруг одна картина не захотела оживать. Она выбивалась противоречием из всего, что мне открылось с такой пронзительной ясностью в остальных семи работах. Мне не хотелось тогда верить, что ее написал тот же художник. Он не мог ее написать! Кто угодно, но не Левитан.
И.И.Левитан. Сумерки. Луна.
И.И.Левитан «Сумерки. Луна»
 
 
И.И Левитан. Долина реки. Осень.
И.И Левитан «Долина реки. Осень»
 
 
С его ненавязчивой точностью красок, с неуловимой легкостью,  с обобщением без потери природной правды и достоверности никак не сочеталась яркость, утрированная насыщенность цвета этой работы. Левитан естественен, он не может быть вычурным, все его картины многослойны, у него потаенная яркость, цвета не блещут сразу на холсте, а только начинаются. Будто подмигивая с полотна, они проникают в согласную душу, и тогда можно увидеть, насколько каждый из них своеобразен, полноценен; ощутить всю силу цвета, все богатство палитры художника и поразиться. Его картины влекли меня внутренним, скрытым содержанием, как влечет тишина.
 
И.И.Левитан. Тишина.
И.И.Левитан «Тишина»
И.И.Левитан. Озеро.
И.И.Левитан «Озеро»
 
…Но тут! Все вверх тормашками! Все против негласных «правил» художника. Где «правда»? Где тонкость? На фоне других, эта картина пугала непривычной, почти неприличной неестественностью. Ну что такое: небо темнее, гуще написано, чем вода с его отражением. Таких больших облаков не бывает. Не может быть небо таким высоким, а облака так низко. Если столько облаков, откуда столько солнца?..
Это была загадка – огромный вопросительный знак, разочарованно поставленный около моего мировосприятия и понимания искусства.
Поэтому успокоиться не представлялось возможным, и с настойчивостью серийного убийцы (только тут обратная страсть – страсть к «оживлению») я приходила снова и снова к этой картине. В мыслях вертелось, жужжа: «Пока ты не оживешь, я не оставлю тебя в покое. Либо ты оживаешь, либо мне жить незачем, понимаешь?» Взгляд на картину – взгляд в окно. Взгляд на картину – опять в окно. За окном уже успело зазеленеть, поставили какой-то памятник, а у картины по-прежнему как табличка висит в воздухе: «Не верю! Так не бывает!»
 
Странно, ведь раньше из всех картин, когда я еще совсем ничего не понимала и даже не пыталась понимать, ты одна поражала меня и привлекала. Но теперь! Ты стала моим кошмаром.
 
Я смотрю на реакцию людей: их тоже в первую очередь останавливаешь именно ты. Особенно хорошо «работает» для детей и пожилых людей. Ребенок мог баловаться, грубить, ныть, но неизменно, проходя мимо тебя, хотя бы на мгновение замирал. Несколько раз подслушала вырвавшиеся мысли детей: «Красиво, как в сказке», «Очень хочу такую домой, я все хочу, но эту больше всех», «Настолько реально написано, что хочется потрогать», «Не верится, что это только картина», «Я видел такое, здесь что-то очень знакомое».
Лица стариков озарялись у этой картины, начинали как будто светиться. Даже если им было не очень интересно в музее и говорили они пустяки, эта картина непременно задерживала их, и было уже неважно, что они говорили.
 
Я теперь знаю, что Левитан с Чеховым были близкими друзьями, и вижу – это действительно два родных по духу человека: в литературе и живописи не найти более соответствующей пары. Их творчество даже странно рассматривать отдельно.
 
Мне известно, что это последняя картина Левитана, он писал ее смертельно больным. Считается, что она не окончена. Он назвал ее сначала не «Озеро», а «Русь»…
 
Да, семь картин и то, что я в них почувствовала,– существуют по-настоящему. Но и эта тоже не выдумка. Получается, я просто боюсь поверить? Картина не может быть ошибкой. А это последняя картина (причем Левитан знал, что она последняя, что он при смерти), значит в ней, скорее всего, заключен итог творческого пути, своеобразное «завещание». Он знал, что в этой картине его последний шанс. Нужно попытаться посмотреть на нее глазами художника. Для него она реальна, почему мне в нее не поверить? Может, мне не вместить правды, открывшейся ему?
 
Чехов говорил о Левитане, что это человек, который не только любит природу, но постоянно и страстно влюблен в нее. Вся жизнь Левитана посвящена творчеству, семьи у него не было, детей тоже. Все внимание, все силы, все мечты – туда, в омут природных тайн. Он работал очень много, успевал за месяцы сделать то, на что другим нужны годы. Ему пришлось пройти и через нищету, и через одиночество. Но грусть его картин, невольно запоминающаяся каждому, – это не грусть одинокого художника, это грусть от избытка радости. Радости за любимую, что она так прекрасна. А грусть оттого, что он человек, и всего увиденного не передать ему. Он писал Чехову: «Может ли быть что трагичнее, как чувствовать бесконечную красоту окружающего, подмечать сокровенную тайну, видеть Бога во всем и не уметь, сознавая свое бессилие, выразить эти большие ощущения» (1897 г.)
 
Горячо любящему сердцу открываются все тайны. Но тайны иногда слишком велики и тяжелы для человеческого сердца, оно может не выдержать, но отречься не позволит совесть. В этом одна из трагедий творчества: самозабвенной любовью к мечте художник открывает слишком много дверей в бездну. «Дар тайнослышанья тяжелый, психея падает под ним.»
 
Близость смерти делает мир прозрачным, обнажает главное, то что заберешь с собой. У порога разлуки смотришь на земной мир и земную красоту как на что-то уже не доступное. Ты здесь, но понимаешь, что ты больше чем здесь: видишь бесконечность и дочитываешь последние страницы. Каждая минута теперь ознаменована прощаньем. Ты так любил ее, родную страну, ее природу. Все эти шорохи, шелесты, лесные нашептывания; ты как будто помнишь каждую снежинку, каждый упавший под ноги лист; ее цветы незаметно проникли в душу своими свободными ароматами и оттенками. Но теперь эта природа уже не та, ты видишь ее как бы с другой стороны. Ты стал причастен небесным замыслам: шорохи, шелесты, цветы – только покров, мгновенные вспышки и проблески Высшего.
 
Художник не может написать ничего, что не видит его душа, что он не переживает. В данный момент он воплощает не общее видение, а прозревание момента, выходит за рамки привычки. Не фиксирует как секретарь, а в процессе творчества обретает зрение, само творчество и дарит это зрение и волю двигаться в неизвестность, чтобы превращать далекое и незнакомое в невыразимо понятное, близкое сердцу до боли. И нельзя принять картину, не приняв художника.
«Озеро» – открывает панораму нашего мира, нашей страны, нашей природы, но это взгляд «оттуда», потому что сам художник, когда писал картину, душой уже переступил смертельно-жизненный порог. Это больше икона, нежели картина. И в ней самой дан ключ к возможности последовать за художником, заглянуть в его новый мир: небо написано ярче, гуще, чем отражающая его вода ­– как будто говорится: «Моя земля – теперь облака и эта синь. А ты, родная, мои небеса, мой рай, то, что невозвратно, но так маняще прекрасно. Да, мне придется уйти, но я оставляю дверь открытой для тебя, возлюбленная!» И сколько радости в этой картине, в светящихся чудом красках! Словно художник наконец нашел выход из человеческой ограниченности и теперь радуется, что может видеть Россию в полноте ее очарования, пусть даже ненадолго, пусть даже ценой своей жизни.
 
Понятно и название «Русь», и реакция детей и стариков, для которых тоже мир сказочно-заоблачный ближе, чем земной. Они смотрят вместе с художником, поэтому картина их не настораживает, она для них естественна.
Дух «Озера» – сказочный дух. Картина-легенда, солнечная баллада о нашей стране. Чем глубже погружаешься в нее, тем больше смыслов и измерений раскрывается. Главное – сделать первый шаг. Здесь в гармонии судьба России и судьба художника.
 
Своей последней картиной Левитан подносит волшебное зеркало своей стране. Смотри, вот ты какая, красавица, мученица! С твоих озер, как мечты, слетают облака. Ты можешь выдумать свою перспективу, перешагнуть пределы и в пространстве, и в цвете, и в свете.
Картина не обрывает озера, оно продолжается за холстом. Где другой его берег? На земле он тонет, на небе ли?.. Пусть зритель дорисовывает лицо своей страны, потому что он ­– часть ее души, как и художник. Другой берег у каждого свой. Здесь нужно черпать весть и верить.

___________________________________
Красота – это память о лице Бога.
Александра Таран
«Последнее редактирование: 12 Октября 2015, 16:50:35, Саша»

Корабельная роща

 
…Все, с чем расстаться нельзя ни за что,
Все, с чем возиться не стоит труда, –
Надвое царство мое разделив…
Арсений Тарковский
 
 
Случайность – это автограф судьбы. Поэтому случайных случайностей не бывает. Чудо, вдохновение всегда случайны, но могло ли их не быть?
 
Последняя картина И.И.Шишкина называется «Корабельная роща». Корабельные сосны – это сосны, из стволов которых делают мачты. Смерть – это переход, первые ассоциации: океан, долгая дорога. Более подходящего названия и сюжета для предсмертной картины не найти: всю жизнь художник посвятил лесу, природе, всю жизнь проникал в ее тайны, и теперь именно дорогие деревья построят ему «Летучий корабль». И на этом корабле никакие расстояния не страшны, из любого шторма он выйдет невредимым. Случайно ли сошлись ход мыслей художника и линии судьбы? А могут ли они вообще расходиться?
 
И.И.Шишкин. Корабельная роща.
И.И.Шишкин «Корабельная роща»
 
Здесь пространство как бы разделено на две половины хрупким забором. Он пересекает измельчавшую речку, почти ручей, которая выливается из-за поворота, из сосновой рощи.
Что если это еще одна поэма Прощания в русской живописи? Художник стоит перед картиной и пишет собственную жизнь, как и всегда писал. Речка – вот она, жизнь, исходившая столько дорог и поившая их своей водой. Но, измельчав, она не останавливается, течет дальше, чтобы за пределом холста перейти в другое качество, и художник дарит ее всю, без остатка сердцу зрителя. Забор – еле заметная граница между богатым прошлым и переходным состоянием ожидания «долгой дороги». Преддверие разлуки. В таком состоянии думаешь, что взять с собой на память о земле. Во-первых, взгляд назад, в любимые леса. Из всей рощи с этой стороны забора – только одна сосна, как символ любимой природы, который всегда останется рядом, и мелкая молодая поросль – из нее художник вырастит себе новый лес на новой земле.
Но есть еще деталь. На переднем плане изображены две бабочки. Зачем они? Просто так ничего в искусстве не бывает. "Просто так" – это неуважение к своему дару, это превознесение самости над Высшей волей, принижение любимого образа, что для истинного художника невозможно: такое принижение – его самая большая боль. В чем же тайна двух бабочек?
 
Очень плохо, что мало публикуют материалов о жизни художников. Не где учился и когда работал, а о встречах с людьми, событиях личной жизни. Художник все, что создает, черпает из жизненных событий. Любое новое направление в его творчестве, скорее всего, связано либо с влюбленностью, либо с новой встречей, либо с новой потерей. Жизнь и творчество – неразрывны, их рассматривать в отдельности – это ничего не понимать ни в жизни, ни в творчестве. Творчество для художника – это все равно, что дышать. Без творчества – нет художника, физически нет такого человека. Вырывать творчество из жизненного контекста – равносильно убийству.
 
И.И.Шишкин два раза женился, обе жены были гораздо моложе его. С первой, сестрой художника Ф.Васильева, Е.Васильевой, Шишкин прожил 4,5 года, после чего она умирает (1874г.). В 1880г. он женится снова, на молодой начинающей художнице О.А.Лагоде, и через полтора года опять придется пережить смерть жены.
 
Может, бабочки ­не что иное, как символическое изображение двух любимых, но покинувших его женщин? Ведь именно за "порогом" эти две души ждут его и ждут непременно.
 
Последняя картина Шишкина – по-человечески, по-земному, лична. И она, в отличие от «Озера» Левитана, не оставляет за художником приоткрытой двери «за порог». Но последовать за ним можно и без всякой «двери», достаточно только впитать в себя его жизнь, послушать внимательно шум русских лесов. В «Корабельной роще» почти не изображено неба, да и зачем? Для неба впереди целая вечность. Шишкин, полюбив родную природу, свою страну, дает ощутить в ней Божественный замысел, показывает его близость в самой малости, в самой никчемной травинке и букашке. Он каждый листочек, как драгоценность, подносит в дар солнцу – «гляди, какое чудо!» В каждой коряжке разверзает целые небеса. Да, мы ходим по небу и не замечаем его. Мы живем под солнцем, но носим темные очки. Именно такие очки снимает с любящего «зрителя» художник.
 
В.А.Серов, художник неподражаемого, тончайшего вкуса, говорил: «Смотришь на одну сторону, а писать нужно другую – тогда верней». Так и Шишкин намного мудрее тех, кто называет его "фотографом" и восторгается точностью мелочей. За мелочами не замечают главного ­– не их жаждал изобразить художник: детали – тонкий, правдивый, но все же предлог. А суть – за ними, в глубине. Шишкин вглядывался в жизнь, знал большие страдания и большие радости – ход жизни, пытался расслышать ее вопросы и найти ответы в том, что больше всего привлекало – в природе, постигая мудрость и безграничность ее творений. Чтобы понять этого художника, нужно смотреть «в ту же сторону»,  тогда и та, другая, которую он написал, оправдает себя: каждая мелочь заиграет своей неповторимостью и станет началом мелодии странницы-любви, кочующей по внимательным сердцам. Сложность Шишкина – это пушкинская сложность, сложность воздушной простоты. Форма у Шишкина настолько незаметна, настолько ненавязчива, что, кажется, ее и нет совсем: все как живое, как на «фотографии». А видим ли мы жизнь, когда смотрим на нее? Видим ли мы подсказки судьбы? Шишкин – поэт "неслучайных случайностей", и глубокое знакомство с его творчеством может научить верить в жизнь и видеть жизнь: в его творчестве дремлют мгновения, которых касается Бог.

___________________________________
Красота – это память о лице Бога.
Александра Таран
«Последнее редактирование: 12 Октября 2015, 16:52:23, Саша»

Спасибо за прекрасные работы!

Если мы дорастем когда-нибудь до публикаций материалов сайта в печатных изданиях, то такие работы нужно публиковать в первую очередь. Здесь хорошо найден жанр, сочетающий обращенность к широкому кругу читателей и тонкость личностного видения. Нравится язык, яркий, взволнованный, с обилием точных формул-афоризмов.

Жду продолжения. Может быть, тогда обсудим подробнее.

____________________________________
Пою, когда гортань сыра, душа – суха,
И в меру влажен взор, и не хитрит сознанье.
О. Мандельштам

Красота – это память о лице Бога

Лучшая  фраза, что я когда-либо слышал о Красоте!...

Marat Shahman

---------------------------------
За движением и полётом – вечная свобода!…

ОффлайнСергей С.

  • Небеса наполнены музыкой так же, как океан водой.
Картина оживет, лишь воплотившись в живом, вырвавшись из чистой материальности. Она сходит с холста и разворачивается в тебе. Она зародилась в «любовной утробе» художника. Теперь ее жизнь – это реальность вашей встречи, это таинственное «между-сердечье». Именно встреча одухотворяет холст и краски, просветляет материю. Произведение и его автор бессмертны настолько, насколько бессмертен читатель. Чуткий читатель преодолевает линейность времени.
Потрясающее совпадение! Именно этими словами можно было бы описать мою сегодняшнюю встречу с графикой Дали и Пикассо. Это искусство жило во мне в тот момент, и я оживал в нём. Мы были чем-то одним. Со мной никогда такого не было. Только сегодня я по-настоящему понял, что такое сила и влияние подлинного искусства. Спасибо, Саша.

Зажги во мгле свою звезду!
___________________________
Сергей Сычёв

                                                              Импровизация


Сегодня случайно столкнулась с одним художником-акварелистом. Но я почти ничего про него не нашла. Только то, что его зовут Мохан Рао и что он из Хайдерабада (штат Андхра Прадеш, юг Индии).

Мохан Рао, акварели



Мохан Рао, акварели



Мохан Рао, акварели



На его акварелях Индия именно такая, какая она на улицах, приправленная солью солнца и взрывоопасными специями, обмазанная клеем из пыли, пота, огромно-карих взглядов и ярких красок. Ни грамма вымысла, ни капли преувеличенного. В Индии вымысел - это отсутствие вымысла.



Мохан Рао, акварели



Мохан Рао, акварели



Мохан Рао, акварели



Обратите внимание на эту работу:

Мохан Рао, акварели

Вот оно - значимое отсутствие. "Прорезы" не закрашенной бумаги - и от зноя уже не спрячешься. Какой находчивостью нужно обладать, чтобы додуматься так нарисовать? Точнее так не-нарисовать?



Левитан, Золотая осень. Слободка

Чувство похожей находчивости и от картины Левитана "Золотая осень. Слободка". Типично осеннюю, прозрачную и потому безапелляционную яркость света художник изобразил одним единственным приёмом: четкими, резко-контрастными тенями-ободками избушек. Под крышами черно, и домики обведены непрерывными толстыми линиями, словно это - детский рисунок. Тут Левитан приближается к Сезанну: тени от складок пиджаков и скатерти - точь-в-точь как у солнечных избушек.

Сезанн, Игроки в карты


У Серова, мастера линии, находим подобный прием.

Серов, Портрет Николая II
Портрет Николая II

Только для Серова это не прием, а манера письма. Кажется, что у него каждый мазок либо опирается на линию, то есть сам превращается в ту избушку с резкой тенью, либо подчеркивает какую-нибудь линию, чтобы она заиграла и стала главным в решении картины. Например, на картине "Лошади на взморье" как будто линий и нет никаких, но если всмотреться, картина не расплывается, свет ограничен и четок.

Серов, Лошади на взморье

У нее есть "хребет": диагонально от нижнего правого к левому верхнему углу наблюдается трехчастное деление, а разделителями как раз служат темные, толстые линии. Неважно, что это не всегда тени. Глаз все равно темные хвосты, уши etc лошадей воспринимает как тени, строит на этих островках объем композиции. Такая мелочь, как темная загогулинка между головой и шеей средней лошади, оказывается центром равновесия всей работы. Мысленно уберите эту "зазнавшуюся запятую", и картина потеряет всю свою стройность, окажется недописанной кашей. Ведь на этой точке - качелями наперевес - диагональ, начинающаяся с бурых следов на песке и завершающаяся черно-синим отрезком морского горизонта. Также эта точка собирает в единый аккорд серединную серию темных пятен картины.

Если оставить только эти темные линии-пятна-вкрапления, мы получим рентгенограмму картины, ее скелет. Я часто прибегаю мысленно к подобному приему, чтобы узнать почерк Серова. Но почерк его не в определенной структуре "скелета". Особенность письма художника в том, что мы можем этот скелет выделить практически в каждой его работе.

Серов, Купание лошади

На картине "Купание лошади" опорные линии сразу бросятся в глаза, если знать, что их нужно искать. Однажды в ходе экскурсии по золотым и бриллиантовым кладовым Эрмитажа экскурсовод постоянно повторяла про археолога (который, из ее рассказа, почти всю нашу кладовую и откопал), что он просто знал, где копать.

Опорные линии преобладают в картинах на мифологические сюжеты, как "Похищение Европы".

Серов, Похищение Европы

Парадокс: именно сочность линии делает картину живописной, словно аплодисменты, заставляя плясать цвета вокруг.

В итоге в работах Серова устанавливается абсолютная и нескрываемая монархия линии. "Портрет Иды Рубинштейн" - одна из последних картин художника, достаточно холодно встреченная публикой и, по доброй человеческой традиции, признанная шедевром только после смерти художника.

Серов, Похищение Европы

___________________________________
Красота – это память о лице Бога.
Александра Таран
«Последнее редактирование: 26 Марта 2014, 04:36:19, Саша»

ОффлайнСергей С.

  • Небеса наполнены музыкой так же, как океан водой.
Огромное спасибо, Саша!

Потрясающий художник. Гениальные акварели. Настолько точную передачу цвета, света и тени, пространства и форм, пластики, пойманного движения, поворота, наклона (и даже грандиозно пойманной, гипнотически контактирующей со зрителем, вмещенной в особое пространство статичности, как в акварели с волом), а через это - внутреннего состояния как самого художника, так и изображаемого им места, и собственно произведения, я не встречал ни у кого. Особенно удивляет, как через играющий окрас акварельных "пятен" (в одежде людей, например), художник точно передаёт богатство и игру солнечного света, присутствующего во всём и влияющего на всё. Его персонажи как бы светятся солнечным светом изнутри (как в работе с "порезами" неба). Через этот "свет изнутри" художник наполняет фигурки людей жизнью, делает их живыми, достоверными и близкими.

Всегда восхищался умением художников работать в акварели. Есть в ней что-то такое, чего не выразишь порой на холсте. Какая-то акварельная тайна  :( Пожалуй, что Мохан Рао - главный властелин этой тайны  :) :) :)

Зажги во мгле свою звезду!
___________________________
Сергей Сычёв

Недавно читала про Матисса, а через его заинтересованность Шарденом заинтересовалась сама.
Особенно мое внимание привлек этот натюрморт:

Шарден, Серебряный кубок
Жан Батист Симеон Шарден "Серебряный кубок"

Этот натюрморт написан в 1728 году, а уже в нем просматриваются черты будущих работ Сезанна, Серова, Гогена, Матисса, Пикассо. Темно-коричневые контуры стеклянной вазы, а также линия тени кубка, опорные линии фона и теней на столе создают каркас работы, который виден выше, в работах Серова и Сезанна. Это начало того самого обобщения, которое характерно для примитивистского  искусства, а также для искусства, вдохновлявшего художников-примитивистов - первобытного искусства грубых и точных символов, творческой колыбели человечества.

___________________________________
Красота – это память о лице Бога.
Александра Таран
«Последнее редактирование: 05 Ноября 2014, 01:16:33, Саша»

Точка кристаллизации впечатлений

Бесконечное путешествие – это бесконечный поиск. Художник – сыщик, который не знает, что он ищет, но у него искать –  потребность, основа характера. В сердце у художника флажок: «Потерял. Надо искать.» А что искать и куда вообще все это приведет, неважно. Это особая, трагическая структура натуры, которая не может усидеть на месте и для которой она сама – лишь средство поиска. Страстность поиска и есть полнота жизни, наше бессмертие. Один из основных путей служения Богу, которые перечисляет возница-Кришна в Бхагавадгите, - карма-йога, путь действия. Делать можно все, что угодно, но есть два условия: отдаваться делу целиком и не задумываться о плодах. Это условия абсолютного бескорыстия и абсолютной веры. Ты не можешь сделать что-то плохое, если ты можешь этому делу отдаваться целиком, потому что целиком тебя принимает и узнает только Бог. Зло всегда делает вид, что принимает, на самом деле, оно тебя использует. А когда что-то используют, то сводят это что-то к одной функции, к одной черте. Поэтому, занимаясь «нехорошим» делом или превращая нейтральное дело в идола, человек гиперболизирует в себе какое-то одно свойство, сводит всего себя к нему и превращается, таким образом, в карикатуру. Кстати, с возрастом лица все больше похожи на шаржи. Человек превращается в персонажа, которого чаще всего играл в жизни.

Слово «йога» происходит от санскритского глагольного корня «yuj» - впрягаться, соединяться. «Yoga» значит «хомут», «связывание», «путь, способ». Есть даже индийский аналог пословицы «нет пророка в своем отечестве» - «в своем доме йог – ханжа». Получается, что «бесконечный путь» - почти «бесконечная йога», бесконечный хомут и труд. Ищите, художник: пока ищете, Вы бессмертны.

Художник не умеет жить. Он забрал все краски, которые есть на пути от смерти до бессмертия, чтобы творить свое искусство, и не оставил себе шансов. Либо быть бессмертным, либо умереть. Либо белое, либо черное – это для себя. Все остальные цвета – для искусства. В своих картинах художник любит жизнь, как если бы он знал, что больше никогда ее не увидит. И сейчас не видит, а только помнит. Художник не родился полностью на земле, поэтому и может видеть эту землю со стороны, может стремиться к ней. Он чувствует, что что-то не так, ему хочется дотронуться до жизни, как до возлюбленной. Но его гонят прочь, как Меджнуна от дома Лейли, потому что Меджнун слишком сильно любит и люди боятся его. Люди живут и умирают, художник бессмертен и умирает, поэтому с людьми он пересекается только в смерти, не в жизни. Парадокс: когда умирает художник, не он уходит из жизни, а словно жизнь уходит от него, словно жизнь, которую он любил, больна и умирает.

Люди боятся смерти, а художник переживает смертность жизни. Он знает, что он бессмертен, но зачем ему бессмертие, если то, что он так любит – смертно? Нужно спасти. Он и спасает. Поэтому так дороги детали, любимые черты. Картины – это чемоданы с жизнью, список Шиндлера. То, что художник высветлит своим именем, своим временем и заберет в бессмертие.

Художник страстно ищет. Ищет то, что ответит взаимностью, откликнется. То, что откликнулось, можно спасти. Бог не может спасти человека, пока тот Ему не ответит да, пока сам человек не протянет руку. Вдохновение – отклик жизни на призыв художника. Когда мы влюбляемся, самая большая радость приходит тогда, когда два сердца связываются, когда слышен отклик одного сердца в другом. Поэтому невзаимная любовь – это еще не любовь. Это только возможность любви, но без протянутой руки в ответ она не может заработать.

Бывает, находишь то, что не терял. Или не знал, что ты это потерял, пока случайно не нашел. Ведь то, что находится, когда-то терялось. И мы очень многое теряем, не замечая, как это происходит. А потом вдруг случайно обнаруживаешь что-то и думаешь, а как ты мог раньше без этого жить? Спокойно жил и, казалось, хорошо. Это и есть самое страшное. С другой стороны, самое веселое. Это чувство, например, возникает, когда знакомишься с человеком и вдруг узнаешь в нем друга.

Расскажу Вам один анекдот. Произошло это "открытие" в парижскую поездку в музее Орсэ. Давно люблю эти пионы Мане, видела их в детстве в каком-то каталоге или в какой-то книжке дома, и с тех пор не могу насмотреться.

Мане, Белые пионы
Белые пионы. Эдуард Мане

Странно, просто два цветка, но когда смотрю на них, вижу и пейзажи, и танец, и музыку слышу. Похожее чувство у меня вызывает "Дама в голубом" Гейнсборо, только там портрет превращается в закатные облака и морской ветер.

Гейнсборо, Дама в голубом
Дама в голубом. Томас Гейнсборо

Причем все было нормально с портретом, и склонности к метаморфозам он не проявлял, пока я не обратила внимания на губы и браслет героини. Они словно отражают друг друга, и создается сквозняк через всю картину. В браслете есть неожиданные оттенки розового, а еще краска на нем закручена, словно платье вокруг героини, получается, что вся она ураганом сравнения-отражения вырастает из браслетного звена. Отсюда чувство, будто что-то творится с пространством, а пространство меняют на глазах только ветер, море и облака.

На самом деле, неважно, что изображено на картине, но если художнику удается поймать суть вещи, он изображает всю тайную грусть мира. Интересно, с чем это связано? Можно ведь и дотошно все нарисовать, а ощущения такого не возникнет. Тут именно не фотографическая точность, а экзистенциальная, то есть точность сущностная, от которой всегда грустно и очень красиво на душе. И что хочешь, изображай, но ощущение точного попадания всегда практически одинаково. Конечно, разные картины открывают разную красоту, однако одно и то же чувства выхода, чувство освобождения всегда сопровождает эти различия.

Есть индийская легенда об одном музыкальном инструменте, подобии флейты. Точного названия не помню, слышала эту историю на конференции в Дели, записала подробности в блокноте, а блокнот, естественно потеряла. По-моему, название флейты «наи», могу ошибаться. Так вот, когда Бог создал тело человека, то легкая, свободная душа не хотела вселяться в тяжелую материю. Бог заиграл на флейте. Душа заслушалась и сама не заметила, как оказалась в обреченном, приземленном теле. Теперь всякий раз, стоит человеку услышать стройные звуки флейты, душа вспоминает, что была свободной и думает: сейчас ее освободят. Но музыка стихает, а душе только и остается, что ждать, когда она услышит эти звуки снова.

Вопрос остается, почему точность, пойманная суть так волнуют человека? Ведь не в красоте самих изображенных цветов дело. Ван Гог вообще считал самыми красивыми с точки зрения живописи предметы неприглядные, как, скажем, морщины, уставшие лица, грубые руки. Изобразить можно хоть пепельницу, хоть окурок. Но пойманная суть и красота будет в них та же, что и в этих цветах. Почему вся соль, все удовольствие и вся тоска в такой воссозданной человеком "точности"? Абстракция тоже может быть точной, когда удается разгадать символ или когда понимаешь, что оставишь от всего натюрморта пару линий, пару геометрических фигур, пару ярких пятен-амеб, а зритель все равно узнает вазу и фрукты.

Вернемся к Мане. Во-первых, конечно, я не могла поверить, что сейчас вижу ту самую картину, которую столько лет практически боготворила. Репродукции в книжках всегда боги, прекрасные и полуреальные. Реальные, потому что когда на них смотришь, они вызывают чувства, а полу, потому что они пришли из мира, где ты никогда не был, из мира, который ты только веришь, что существует. На стене картина оказалась очень маленькой, где-то с клавиатуру среднего ноутбука, если ее несколько растянуть в ширину. Кажется, это просто фрагмент шершавой столешницы с двумя крыльями, сброшенными щедрым садом после дождя. У меня пионы Мане всегда в сознании возникали вместе с четверостишием раннего Блока (после того, как прочитала четверостишие, конечно, так как читать начала гораздо позже, чем разглядывать картинки в книжках):


                   * * *

Гроза прошла, и ветка белых роз
В окно мне дышит ароматом…
Еще трава полна прозрачных слез,
И гром вдали гремит раскатом.


Неважно, что тут пионы, а не розы. Главное - белые, и фон на картине темный, поэтому создается ощущение укрытия, которое, в свою очередь, эмоциональный опыт достраивает до ощущения укрытия от дождя. Слишком много фантазии, но цветы - это застывшие стихи и поэмы, сложно прочитать их только один раз. Стихи - это вообще беззаконие, цветы, в принципе, тоже. Чтобы читать стихи, можно быть каким угодно, только нельзя быть несвободным.

А открытие мое было совсем прозаичным. Видимо, специально, чтобы сейчас уравновесить неподобающе эфирное вступление. Раньше я думала, что на картине два цветка и один бутон. Мне и в голову не могло прийти, что это не бутон, а секатор! Помню, почти прошла мимо картины, как вдруг боковое зрение правого глаза заподозрило неладное. Пришлось вернуться и распознать секатор. Ну секатор и секатор, что в нем такого. Моя проблема была - в разбитых стереотипах. Сложно поверить, что бутон, к которому за последние лет десять ты привык и в котором не сомневался, вдруг оказывается садовыми ножницами. Чувствуешь, будто тебя все это время водили за нос собственные глаза. Нельзя доверять предметам, нельзя.

Как нельзя не вспомнить об Эмиле Нольде, если речь зашла о цветах. Как-то раз на пути от кухни до компьютера мне попалась книжка, которую мама привезла из Германии. В книжке собраны репродукции акварелей Нольде. Вот несколько его работ, какие-то нашла в книжке, какие-то подсмотрела в интернете.

Нольде


Нольде


Нольде


Нольде


Нольде


Нольде


Нольде


Нольде


Нольде


Жаль, не нашла одну работу, где Нольде изобразил одним из элементов натюрморта - осенние листья. Там настолько неожиданно, но при этом точно подобраны цвета, что сразу из пары листочков возникают все осенние запахи и вся осенняя тишина. И тлен, и разноцветность, и дождь с туманом, и прозрачный осенний воздух. Сразу все осенние синонимы и антонимы, это и есть многогранная точность искусства. Обычно самое точное в стихах, картинах как раз самое неожиданное и в итоге самое нереальное. Казалось бы, именно эта деталь нам видится настоящей, благодаря ей картина жива, а в итоге именно этой детали и не существует, она преувеличена или придумана, как оригинальное обобщение, находчивый концентрат жизни, семечко, из которого прямо на глазах вырастает тюльпан с дюймовочкой. Например, так происходит на картине Коровина, о которой речь в этом посте.

Цветы - одна из любимых тем Нольде. У художника с детства была страсть к садам, сначала его мать разводила сады, а потом он сам вместе с женой. Его жену звали Ада, и у них на участке были рядом две специальные клумбы, одна цветами выводила латинскую букву "E" (для Emil), вторая - "A" (символизируя имя жены). Вот цитата из его автобиографических "Заметок на полях": "Линии, краски, глухие и цветущие, их бездонное великолепие - это мое бытие, мой прекрасный, мой трагический мир."

Несмотря на то, что еще в 30-х годах Эмиль Нольде вошел в национал-социалистическую партию на волне возвращения себе национальности, тяги к родине (он был датским подданным, хотя генетически и лингвистически был скорее немцем) и прочих романтических наклонностей (изначально фашистские партии выдвигали романтические лозунги, кровь, как всегда, полилась позже), он считается один из самых угнетаемых художников того периода. Его искусство было категорически не принято правящей элитой, ряд картин  изъяли, часть уничтожили, часть представили на назидательной для населения выставке "дегенеративного" искусства. Нольде не только не принимали, не выставляли и запрещали, в 1941-м году ему официальным указом запретили заниматься своей профессией, запретили рисовать. У нас в таких случаях поступали проще: расстреливали, ссылали в лагеря... Конечно, поэтому, в некотором смысле, Нольде все-таки повезло. Он продолжал тайком писать акварели, маслом работать не мог ввиду того, что маслом незаметно работать не получится. После окончания Второй Мировой Нольде "реабилитировали", стали почитать и награждать.

Интересно, что запретили художника, чьей страстью были цветы. Цветы, стихи, требование свободы… Вероятно, гестапо неслучайно испугалась акварельных цветочков. Подсознательный страх того главного в человеке, с чем борется любая диктатура. Дьявол может победить человека только на своем поле, для этого нужно вырезать из человека зерно свободы, не подвластное никому. Цветы - маленькие революционные флаги, символы освободительного движения, потому что цветы прекрасны и бесполезны. Как писала Агата Кристи: "It is completely unimportant. That is why it is so interesting." – «Это совершенно неважно. Именно поэтому это так интересно.» Цветы - бунт против необходимости, как все прекрасное. Прекрасное в принципе не может быть по необходимости, не может вписываться в схемы и планы. Оно не должно никому и ничего, оно прекрасно по доброй и легкой воле, всей щедростью нечаянной любви. Оно прекрасно избыточностью, что не должно было, а сделало. Цветы, красота - вестники из мира, где не нужны гарантии - бессмертие раньше времени. Гарантии - это обратная сторона революций. Если время течет естественно и общество развивается, то никакие гарантии не нужны, потому что с некоторого момента человек перестает быть способен на подлость. А если человек еще может убить, украсть, предать, обмануть, значит, на самом деле, общество еще не готово к другому человеку,  еще долгий путь впереди, а гарантии, как и революции, - попытка ускорить время. Но это с одной стороны. Есть и решка. Гарантии, законы, как форма в искусстве, каркас, дисциплинирующее начало для нашей низшей природы, которую постоянно приходится воспитывать и подстегивать, чтобы она научилась нас слышать.

В одной старой индийской песне мне очень понравились строчки: "aadmi jo kehta hai aadmi jo suntaa hai, zindagi bhar wo sadaayen peechhaa kartin hain  - Если человек что-то говорит или слышит, то всю жизнь эти голоса бегут ему вослед. aadmi jo detaa hai, aadmi jo letaa hai zindagi bhar wo duaayen peechhaa kartin hain - Если человек благословляет или, напротив, его благословляют, то всю жизнь эти молитвы бегут ему вослед. pyaar ke rishte tooten to, pyaar ke raste chhooten to raaste mein phir wafaayen peechhaa kartin hain - Если вдруг отношения с дорогими тебе людьми ломаются или дороги любви разбегаются, то все равно преданность, которая была когда-то, не уйдет с твоего пути и будет бежать вослед тебе."

«Музыкально-индийскую паузу» хотелось бы завершить двумя цитатами из индийского фильма:

"Мы постепенно всё забываем, если нам некому это рассказать."

"Иногда поезд, в который сел по ошибке, привозит именно туда, куда нужно."


Вот прекрасная "Мадонна с воробьем" Гверчино, ее привозили в Эрмитаж осенью прошлого года.

Гверчино. Мадонна с воробьем
Мадонна с воробьём. Гверчино

Эта картина написана в 1615-1616 гг.  Думаю, воробей тут неслучаен и, скорее всего, связан с одним суеверием. Когда распинали Христа, ласточка уносила гвозди, а воробей приносил их обратно. Поэтому отныне воробей наказан, и у него невидимые путы на лапках, из-за них он не может ходить, а только прыгает. В русских приметах воробей считается несчастливой птицей, исключение составляют сны, в которых часто все наоборот. Если приснился воробей – к любовным приключениям, хотя вопрос о счастье остается, конечно, открытым и непринципиальным.

На картине птица тоже за лапу привязана ниточкой, которую почти не видно. Помню, как на выставке было видео интервью с каким-то искусствоведом, и он недоумевал, почему Гверчино (это прозвище художника, а не фамилия, от итальянского "гверчио" - guercio - косой, отлично для художника, не правда ли? Для абстракциониста подошло бы хорошо) вдруг решил изобразить Мадонну с воробьем. Изобразил бы, как да Винчи, с зябликом или как там эту птичку зовут, не знаю, та, что на "Мадонне Литта": эта птичка по легенде вытаскивала шипы из тернового венца Христа и поэтому ее голова окрасилась Его кровью, а сама птичка стала почитаться священной.

Есть в этой работе какая-то интимность, минимализм средств, тот же эффект, что от рисунка балерины Серова. Зритель будто сразу становится причастным тайне. Знаете, когда человек говорит предельно искренне, он тоже говорит просто и сжато. Видимо, в сжатости изобразительных средств именно эта искренность спрятана, именно это отсутствие пространства для лжи. Нам неважно, что изображено, как и человек, когда говорит о самом личном, важном, болезненном, может, в принципе, сказать о чем угодно, упомянуть любую деталь, но глубиной чувства эта деталь становится оправданной и бессмертной. Деликатный, внимательный слушатель ловит именно это чувство и не будет расспрашивать дальше. Не нужно ничего объяснять, есть вещи, в которые не поверить - кощунство. Точнее, не поверить в то, что за этими вещами пережито. Замечание, сами слова могут быть любыми, хоть о погоде, хоть еще о чем. У Ходасевича:

Странник прошёл, опираясь на посох, —
Мне почему-то припомнилась ты.
Едет пролетка на красных колёсах —
Мне почему-то припомнилась ты.
Вечером лампу зажгут в коридоре —
Мне непременно припомнишься ты.
Что б ни случилось, на суше, на море
Или на небе, — мне вспомнишься ты.

Вот и тут то же самое. Художник изобразит пролетку на красных колесах, а человеку, который смотрит на картину, вдруг, непонятным образом, припомнится любимое "ты". Поэтому картины становятся дороги сердцу: они напоминают тебе о чем-то очень важном и главном, о том, что другим неведомо. Художник грустит о своем «ты», а ты – о своем. Как будто вместе молчите, ждете. Сжатость изобразительных средств оставляет место для подвига веры. Художник протянул тебе руку, а протянешь ли ты ему? Не потребуешь ли доказательств, не усомнишься?

Когда я начинала пытаться понять живопись, пейзажи мне дались легко. Там настроение возникало сразу и понятно было, в общем-то, где это настроение искать, как эти картины оживлять. А вот с портретами сложнее, долго у меня с ними не клеилось, потому что я долго не могла понять их принципиальное отличие от фотографий. Ведь просто похоже изобразить - это любая фотография лучше сделает. И тут мне помог Крамской, который, кстати, был другом Шишкина, не раз упрекаемого/прославляемого ("Обиды не страшась, не требуя венца, Хвалу и клевету приемли равнодушно...") из-за его фотографической точности в изображении пейзажей. Крамской сам некоторое время занимался фотографией, однако видел отличие живописного портрета в том, что художник изображает не внешность модели, а ее внутренний мир. Крамской даже эксперименты проводил, он написал монохромный портрет рано умершего от чахотки (в 23 года) талантливого художника-пейзажиста Васильева.

Крамской. Портрет художника Ф.А. Васильева
Портрет художника Ф.А. Васильева. И.Н.Крамской

Этот портрет висит у нас в Русском музее. Он в точности похож на большую старую фотографию, но при этом чувствуешь, что это картина. Словно художнику удалось написать объемный портрет, не одно душевное, минутное состояние, а характер человека на всем протяжении его личности.

Портрет Жанны Липчевской чем-то похож и на "Мадонну" Гверчино, и на "Карсавину" Серова. Тот же минимализм и обезоруживающая, берущая врасплох лиричность.

Крамской. Портрет Жанны Липчевской
Портрет Жанны Липчевской. И.Н.Крамской

Разбегаются картины врозь, как дороги перед русским богатырем, одна другой краше. Однако логика в понимании этих работ у меня была одна. От частного к общему, то есть от изображения к идее, образу, чувству, настроению. В реалистичной живописи есть изобразительный язык, и ты его читаешь. Ты отталкиваешься от реальностей и приземляешься в рощи абстракции, где-то в платоновском мире идей. В портрете, натюрморте увидеть настроение пейзажа, услышать ветер, узнать то или иное переживание, - это и есть связать картину в символ, одухотворить ее. Пойти с ней по «бесконечному пути».

Абстрактное искусство работает в противоположном направлении. Оно показывает тебе обратную сторону символа, развоплощенную реальность, сразу бросает тебя в мир идей художника, дает тебе послушать язык красок и линий без перевода. Если от конкретного мы двигались к абстрактному, то, имея абстрактные данные, нужно искать дорогу к конкретному. Например, узнать в совокупности линий натюрморт или разглядеть внутренний мир человека, изображенного горстью геометрических фигур. Понять, почему именно так, почему нельзя было, скажем, добавить больше квадратов и убрать парочку красных кругов? Этот путь очень сложный, и тут необходимы названия. Или их значимое отсутствие. Здесь названия являются намеком на конкретику, они компенсируют развенчанную привычку к форме. Мы еще живем внутри тела, поэтому без конкретного воплощения символ не работает, портал в бессмертие закрыт. У абстракции есть опасность отпасть от конкретики и превратиться в «общие слова», которыми вертеть можно как угодно. Нужна точка отсчета или точка кристаллизации впечатлений, отправной тон для импровизации.

___________________________________
Красота – это память о лице Бога.
Александра Таран
«Последнее редактирование: 09 Января 2015, 15:48:11, Саша»

ОффлайнСумалётов

  • Упёрся – отойди.
По ту сторону холста —
я всё тот и ты всё та.
А по эту — нет поэта.
Есть судья и есть свинья.
Правда выпита до дна.
И видна одна вина.
Время лечит нас сполна.
Друг нальёт тебе вина:
ты не плачь, пожалуйста.
Проживёшь с ним лет до ста,
по ту сторону холста...

Твой злонежелатель,
недалёкий от народа
Слава Сумалётов

По ту сторону и эту - 
всюду место есть поэту.
Даже если место с краю,
мы его не выбираем.
Мы растем, и наши тени
вместе с нами вырастают.
Многотомник отражений,
снами дышит явь простая.

Тянет сырость, воздух терпкий
крылья опоясал крепко.
Бремя глины, чернозёма,
Каин трудится бездомный.
Мусор жгут, и дыма ругань
на своем шипит наречье.
Мы привязаны друг к другу
невозможностью быть вечно.

___________________________________
Красота – это память о лице Бога.
Александра Таран


 
Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика