Перекличка вестников
Перекличка вестников (история, новости и философия проекта, интернет-рассылка выпусков)

0 Участников и 1 гость просматривают эту тему.

Выпуски Переклички вестников находятся в Библиотеке Замка.
Подписаться на рассылку выпусков.
(Прим.ред.)



О вестничестве и поэтической рассылке (тексты, сопровождавшие открытие рассылки осенью 2007 г.):

Для многих из нас картина мира, выстроенная Андреевым, пока воспринимается лишь в той части, где она покрывается понятиями историческими, общественно-политическими и философскими. И особенный акцент, по моим наблюдениям, делается именно на философии: мы пытаемся смысловой аппарат, разработанный к настоящему времени в философии, применить к явлениям, для которых, как это многократно подчеркивал Андреев, еще нет обозначений ни в нашем обыденном языке, ни в каких-либо специальных дисциплинах. Постепенно такой словарь будет возникать, но это будет происходить не быстрее, чем станет перестраиваться сознание человека, когда и трансперсональный опыт, и метаисторическое видение жизненного потока станут такими же приемлемыми для сознания вещами, как, например, наше ощущение свежести утреннего воздуха – ощущение трудно передаваемое словами, но все же не вызывающее сомнений в своей «нормальности» и могущее быть предметом разговора.

Такая эволюция сознания будет проходить, конечно, очень длительно, на протяжении жизни нескольких поколений. Что, однако, может этот процесс ускорить? Для некоторых людей, возможно, этому будет способствовать дисциплина мышления, умение ориентироваться в мировоззренческих построениях, переводить их в область веры, а затем взращивать в себе внутренние ощущения, созвучные, подтверждающие эту веру. Это – вполне реальный путь, но все же путь специфический, требующий определенного склада личности. Для большинства же людей такой путь не годится: у них слова «мировоззрение», и тем более «философская система», если и вызывают уважение, то все-таки относятся к понятиям чисто умственным, не рождающим живого душевного отклика.

Вместе с тем Д.Андреев обозначил явление вестничества и не только поставил его по своему значению выше философского осмысления (в его классическом понимании), но и привел пример, как вестничество принимает на себя задачи, неподъемные и для земной церкви (в России 19 века). Действительно, путь к человеку через искусство более универсален, он обращен ко всем способностям личности: и мыслительным, и эстетическим, и интуитивным, таинственным, скрытым от его дневного сознания. Одним из главных отличительных признаков вестника Андреев называл несводимость смысла его творчества к уже существующим, освоенным понятиям; вестник – это всегда сдвиг во что-то непознанное, необъяснимое, хотя бы это и опиралось на понятную, традиционную основу (например, на бытовой, реалистический сюжет). И не только для читателя (зрителя, слушателя), но и для самого автора это может быть игрой по неизвестным правилам – ведь передача запредельных смыслов, уловленных художником, не может быть буквальной, здесь всегда есть что-то вроде преломления лучей при переходе в тело другой плотности. И при таком переходе автор всегда один на один со своей интуицией, никакие готовые решения тут не помогают. Естественно, такое искусство ждет и от воспринимающего особой гибкости и широты восприятия, свободы от стереотипов.

Здесь можно условно противопоставить два подхода к искусству, назову их «философским» и «вестническим» (названия, наверное, не вполне удачны, но остановлюсь пока на них). Философский подход ждет от искусства подтверждения каких-нибудь из уже имеющихся в его распоряжении идей; при рассмотрении произведения искусства он стремится, отбрасывая частности и индивидуальные особенности, сконцентрировать внимание именно на идеях, обязательно закрепить их в строгих терминах, а если эти идеи недостаточно четко выявлены – то признает такое произведение неубедительным, не исполнившим своих задач. Напротив, вестническое восприятие признает право на индивидуальность решений и интуитивность, несформулированность первичных художественных посылов; при восприятии желательно как можно дольше воздерживаться от сведения смысла к знакомым, словесно оформленным величинам (особенно из сферы логического мышления). Такое удерживание восприятия «на весу», вне закрепленных понятий помогает приблизиться к настоящим истокам творчества автора, настоящим смыслам, скрытым, быть может, и от него самого.

Далее – философский подход рассматривает язык искусства, его условность как нечто мешающее восприятию; это – как бы неизбежное зло всякого художества, от которого лучше абстрагироваться, чтобы воспринять мысль в ее чистом виде. На самом же деле смысл искусства неотделим от формы его выражения. Язык и сам по себе несет определенную смысловую нагрузку: в нем откладывается психологический опыт поколений, строй мышления и чувств; в нем всегда читается своеобразие эпохи; претворяются традиции, уже переставшие быть осознанными традициями, перешедшие уже в сферу подсознательной психологической инерции. Если же речь идет о художнике-вестнике, то к этим функциям языка прибавляются и новые задачи. Когда он духовным наитием улавливает иноприродные смыслы, невместимые в обычные понятия, то для выражения этих смыслов ему на помощь приходят языковые средства, имеющееся только в искусстве. Одним из них становится система условностей и внутрикультурных ассоциаций – либо разработанная самим автором, либо переданная ему традицией, но художником переосмысленная, наполненная новым содержанием. Обычные, незаметные в других случаях выразительные приемы (например, в поэзии – ритм стиха, звуковые аллитерации) могут оказаться в руках вестника некими проводниками в другой, необъяснимый мир; и при переводе такого стиха в прозаическую форму обнаруживается, что и сами слова теряют несомый ими смысл.

Еще одно недоразумение: ожидание того, что в каждом произведении автора будет выражена конечная суть его творчества. На самом деле в каждом виде искусства существует сложная система жанров, и эти жанры разнятся по принимаемым на себя задачам. Одни из них наиболее приспособлены к выражению обобщающих, масштабных концепций, другие – к личностному высказыванию. Практически каждый художник испытывает потребность одновременно выражать себя в различных жанрах, на разных смысловых уровнях. Ему может быть свойственно углубляться в житейские частности, отдавать этим частностям свою душевную энергию, а в других произведениях – подниматься над обычным течением жизни, творить мир по собственным законам. Поэтому человеку, воспринимающему искусство, нужно уметь ориентироваться в разнообразии художественных задач: именно их многоплановость в совокупности может дать представление о многомерности человеческой души, а в творчестве вестника – и об отражении многомерности мира.

Не нужно упускать из внимания и внутреннюю эволюцию каждой индивидуальности. Некоторые художники с самого начала несут в себе присущие им внутренние качества, для них творчество является постепенным, все более полным раскрытием этих качеств. Для других творческий путь – это именно путь, поиск, и только в конце становятся видны его итоги.

Навыки ориентации в законах искусства и его языке помогают, таким образом, воспринять его результативно, в полной мере ощутить смыслы, в каждом произведении заложенные. Главный же принцип здесь – не ждать, чтобы художник говорил на языке для нас привычном и делал акценты на проблемах, которые для нас сейчас актуальны. Наоборот – нужно уметь пойти художнику навстречу, чтобы в личности другой эпохи и другого склада мышления увидеть человека себе близкого.


*********


Теперь появился повод продолжить разговор о вестничестве, опираясь на конкретные примеры.

Стали регулярно выходить выпуски поэтической рассылки «Перекличка вестников» (…) В каждом из выпусков – два или три стихотворения русских поэтов, объединенные в маленький осмысленный цикл. Предупреждая недоуменные вопросы, сразу скажу, что среди авторов будут иногда появляться и такие, которых я вестниками не называю. Но у многих поэтов время от времени случаются прорывы в особенную художественную и даже трансфизическую глубину. Если собрать крупицы таких единичных прозрений, то сложится весьма значительный и ценный пласт явлений, расширяющий наше представление о русском поэтическом вестничестве. В таком контексте здесь появятся Кюхельбекер, Языков и многие другие. По мере накопления материала станет видно, какие из поэтов появляются здесь особенно часто, и, соответственно – чей вклад в развитие вестнического потенциала поэзии я считаю более значительным.

Я не могу сказать, что у меня есть четкий критерий для определения присутствия вестнического прозрения. Знаю только одно: его нужно определять не у автора в целом, а в каждом конкретном произведении, опираясь на текст. (Возможно, полезно было бы знакомиться с текстами, не зная имени автора.) Каждое стихотворение говорит само за себя. Иногда впечатление от него не выходит далеко за пределы буквального смысла сообщенного. Но иногда за читаемыми словами явно встает другой, более значительный смысл, он сообщает новое свечение каждому из слов (как правило – очень простых), и можно почти физически ощутить парение мысли – даже не мысли, а какой-то особой духовной субстанции. Если это возникало, то я твердо знал – прозрение здесь состоялось.

Таким способом я отбирал стихи для «Библиотеки вестничества». По мере собирания материала я обнаруживал, что некоторые стихотворения – написанные разными авторами, в разное время, в совершенно различном историко-культурном контексте – будучи поставленными рядом, рождают какой-то смысловой резонанс, усиливают звучание друг друга. Так у меня возник замысел выстраивать мини-циклы.

Каждый из них складывался по наитию. Иногда можно ясно проследить центральную мысль, объединяющую части цикла; иногда мне даже удавалось добиться последовательного развертывания мысли от одного стихотворения к другому. В других случаях объединяющей становится какая-то стилистическая или интонационная совместимость, трудно определимая общность духа.

Вы увидите, что вестнические явления могут произрастать почти на любой почве. Будут, конечно, темы, особенно интенсивно здесь разрабатываемые, но в целом спектр тем, художественных подходов, психологических состояний, жанрово-стилистических сфер будет безгранично широк. В целом это должно создать впечатление огромного духовного простора, дающего некоторый намек на масштабы и потенциальные возможности русской метакультуры.

______________
Историческая справка (от 6 дек. 2009 года):

Расскажу немного об истории этого проекта. Идея найти в творчестве русских поэтов и собрать воедино наиболее явные моменты вестнических прозрений оформилась у меня осенью 2006 года. Тогда мы с Володей Камским готовили к андреевской конференции DVD-диск, включающий текстовые, музыкальные и видео-материалы, связанные с Розой Мира. Я тогда составил первоначальную версию своей «Библиотеки вестничества», позднее я начал размещать ее в отдельном разделе форума. Теперь, уже в полном виде она появится здесь. Тогда же, три года назад, я написал и первый вступительный текст, поясняющий суть проекта.
   По мере моего вхождения в материал стали складываться и стихотворные мини-циклы, ставшие затем выпусками рассылки.
   Первые выпуски относятся к весне 2007 года, а систематически они стали выходить с сентября. В ветке М.Белгородского Феномен вестничества на примере Российской метакультуры я сначала привел текст о вестничестве (написанный раньше в другой связи), а затем объявил о начале рассылки. Выше приведены эти два поста.

____________________________________
Пою, когда гортань сыра, душа – суха,
И в меру влажен взор, и не хитрит сознанье.
О. Мандельштам
«Последнее редактирование: 01 Декабря 2014, 02:50:43, ВОЗ»

Затем в ветке, посвященной рассылке, я время от времени писал комментарии к выпускам, а также публиковал эпистолярные послания ко мне Ирины Николаевой. Особенно активно – в конце лета прошлого года. Привожу их здесь (письма И. Н. – выделены зеленым цветом)


Спешу сообщить: в рассылке «Перекличка вестников» появился новый момент, во многом изменяющий ее восприятие. В каждом выпуске теперь будут даваться ссылки на другие выпуски, образующие с ним смысловые и эмоциональные параллели.

Так, выпуск № 81 объединяет с пятью другими ощущение родства человека с природными стихиями. В одних случаях это выражается весьма эмоционально, наполнено человеческими чувствами восхищения и благодарности, в других примерах больше самоуглубления, желания постичь некую светлую тайну природы.

Сегодняшний цикл № 82, посвященный совсем другой теме, также имеет две ссылки. Здесь, правда, не нашлось достаточно близких выпусков из числа имеющихся, и данный объединяющий макро-цикл вышел несколько рыхлым. Но по мере накопления материала (сейчас рассылка выходит два раза в неделю, с сентября станет выходить через день) у меня будет возможность каждый раз находить соответствующие, художественно корректные параллели. Тогда рассылка станет в полной мере выполнять задачу, которую я перед ней поставил с самого начала: представить вестническую традицию в русской поэзии как целостный и непрерывный процесс, показать широту тем, ей доступных, и интонационно-стилевое многообразие.


********


С разрешения Ирины Николаевой я публикую здесь несколько ее писем ко мне. Речь в них идет о некоторых последних выпусках рассылки.


12.07.08
О выпуске 83

Женя! Вот, этот выпуск менее определен поэтически, менее явен философски, - так на первый взгляд, по крайней мере. Читала его несколько раз и только потом оценила. Но зато здесь тема смерти отчетливо звучит как тема расставания с земным.  Соответственно, дух человеческий или удивляется единству жизни и смерти, как у Бунина, или страдает сомнением, как у Тарковского. И как это хорошо прочитывается, что у Тарковского  сомнение это более чем  мучительно, потому что  расставания он познал уже  на путях самой жизни. И так становится понятно, что вера у Бунина и Тарковского одна, но ее дороги  - разные. И сколько времени их отделяет друг от друга? Совсем не много, но...  Прямо оторопь берет, как много пришлось пережить и передумать русскому человеку в такой короткий исторический срок с тем, чтобы остаться поэтом и мыслителем. А потому и звучат эти стихи мучительно по-разному.  А вот Анненский совершенно точно знает, что есть какие-то мгновения земной красоты, которые устрояют в нас гармонию жизни и смерти. Вот это у Анненского очень хорошо: как будто он находит светлую и отчетливо звучащую уверенность в том, что не может для нас умереть красота, если мы способны о ней помнить и чтить ее в земных созданиях. Спасибо! И.Н.


15.07.08
О выпуске 84

Женя!  По своему звучанию 84 выпуск - очень необычный. Казалось бы: точно выбранный для сопоставления поэтический образ морских волн облегчает восприятие. Ан нет, наоборот. Удивительно, насколько круто и насколько исторически предопределенно  разнится вот это особое, поэтически выразительное, а значит и осмысленно человеческое, сознание жизни природы!..  Майков переживает ее прямо-таки как антик. Для него каждое ее действие есть действие какого-то огромного, отдельного от самого человека, точно и особо организованного,  единого и живого механизма, способного самостоятельно производить то, что сам человек воспринимает уже как естественное чудо. И у этого живого и огнедышащего механизма есть масса способов это чудо производить, в том числе и битва.  А Мандельштам мыслит и видит природу совершенно противоположным чувством и образом: он видит и чувствует не ее целое, а ее отдельную часть, робкую и обреченную. Но Мандельштам, обрати внимание, чувствует себя и свой поэтический язык   как некоторую возможность быть больше природы и уникальнее ее. По сути, это очень библейское чувство, а лучше сказать, - видение: только оно позволяет сознавать Бога совершенно отдельно от Природы. У Мандельштама это очень органично и очень трагично, потому и оборвано: на мой взгляд,  понятно, почему стихотворение так и не было окончено, хотя он возвращается к нему спустя семнадцать лет... Ведь эта отдельность Бога и Природы оправдывается только существованием человека! А если история и мысль ее - против человека и против Бога? Тогда в истории и ее действиях уже нет ни Бога, ни человека. Вот что чувствует, угадывает и не может сказать Мандельштам! Так, по крайней мере, кажется, если оценивать и сопоставлять Мандельштама и Майкова... 

И как очевидно  иначе переживает то же самое чувство М. Волошин!! У него все органично, все есть жизнь и ее переливы, в которых и сам человек - только дитя... А вот Бунин куда более интересен: он природу переживает как храм. И это очень определенное и очень точное чувство, которое  мало кто замечает и мало кто отмечает. И в "Сумерках" эта мысль и это отношение звучит у него  очень мощно, прямо поразительно. И поразительно вот это его понимание, что природа сама не сознает своих богов и не может их, соответственно определять. Ее славословие неведомым богам стихийно, и иным быть не может. Это уже не библейское чувство. Более того, это особая оценка сил природы, существующих без человека.  Наверное, это отношение евангельское, но еще  нераскрытое до конца, еще только робко приложимое к началам природы, для самого поэта пока еще полубессознательное. И это очень трудное отношение, его регистров мы  практически  не знаем. И Бунин как раз и ценен тем, что попытался выразить то, что еще невыразимо. Спасибо, Женя, эти выпуски очень непростые, но они соприкасаются с давними и заветными моими размышлениями. Во всяком случае, бунинское осознание природы как храма (но не наоборот!) мне очень близко! И.



15.07.08

Жень, я перечитала письмо и вдруг увидела: а ведь у Бунина это переживание природы и ее сил и действий не только не библейское, но и не античное, что очень важно. Важно для того, чтобы понять или хотя бы почувствовать, какой именно скачок в своем сознании самого себя попытался совершить мировой процесс путем явления Христа. Даниил Андреев, по сути, об этом и размышляет, возвращаясь к Будде именно потому, что совершившаяся история и социальный человек очень много  в этом скачке сознания пропустили и не учли. Но, конечно, и повторить его символически, образно или интеллектуально  было очень трудно. И, кажется, я понимаю, с какими именно трудностями и ограничениями самосознания столкнулся человек... Понимаю, но сформулировать ясно пока не в силах.  Бунинские стихи 63 выпуска в этом отношении очень ценны.  Они показывают, что мысль Бунина развивала  новое, совершенно необычное понимание евангельских смыслов жизни и отношений человека и природы. И если бы его можно было довершить, - а основания к этому есть, мы могли бы надеяться преодолеть очень многие опасные повороты в развитии истории и социальных начал жизни. Спасибо. Пока. И.А.


19.07.08
О выпуске 85

Женя, я потеряла текст письма о выпуске 85. А в письме я высказывала несколько мыслей. Во-первых, мысль о том, что поэтический язык человека обладает большим эволюционным потенциалом, чем умения и образы научной деятельности. Современные биотехнологии, писала я, скорее «контр-эволюционны», чем революционны и значимы. Поэтический язык способен сохранить открытость человека истории и природе в куда большей степени, чем это принято думать, о чем свидетельствует выпуск 85. Потом, я ссылалась на выпуск 24 и короткое, но такое печальное стихотворение Давида Самойлова, где точно было сказано о том, что только в поэзии человек преображает "человеческое, слишком человеческое" и создает для этого естественный ход и развитие традиций культуры.   Обрыв этого естественного хода чреват смертельными разрывами для ума человека. У меня была эта мысль очень точно выражена, но сейчас, после потери письма - не помню как. Тему этого выпуска я назвала самой музыкальной темой, темой поэтической Музы. Ее образ действительно музыкален и отклик на этот выпуск требует абсолютного музыкального слуха, и в течении письма я его так хорошо отладила, но письмо потерялось. 

... Хотя продолжим.  В письме я писала, что Муза - это преображенное Я человека, не альтер-эго, а преображенное Я, столь значимое для истории и природы, что отказ от внимания к этой возможности преображения и воскресения человека чреват искажением смыслов его существования. Я прямо выразила там эту проблему как проблему Христа, ибо Его завет можно на языке культуры истолковать так, что... вот там я это сформулировала, а теперь - от горя потери - не помню как... Но вывод был:  для истории и природы, следовательно, поэтический язык человека не менее значим, чем наука и философия.

Во-вторых, была мысль о том, что специфика поэтического языка как раз состоит в том, что он позволяет выразить особые и непростые отношения человека со смертью. Не столько язык науки и философии, но первоначально язык поэзии находит  пластичные формы для выражения духовной сущности человека. А значит, поэтически человек более точно и глубоко может почувствовать грань жизни и смерти и, соответственно, дать уму более гибкие инструменты для того, чтобы ограничить права смерти. Да, почти так я и писала, упоминая о том, что известно каждому настоящему поэту: об уверенности смерти в своей неизбежности. Это ранит человека более всего, если он думает об этом. Иногда он отказывается думать, и это его сознательный выбор. Иногда он признает абсолютность прав смерти и начинает считать выгоды жизни, и это есть выбор судьбы и образа жизни. Но этому все равно что-то противостоит: некоторая стихия чувства, о которую закоротило стихотворение Д.Самойлова.  Но здесь  думать действительно  трудно, потому что нет у ума инструментов. У меня именно поэтому и возникали там новые смыслы, которые нес с собой сам выпуск. Ну, например, я писала о том, что тема Музы - тема, пришедшая  из глубин античности и отколовшаяся от ее глыб, но оказавшаяся для христианской традиции такой органичной... Что она развивалась очень неровно и медленно (во всяком случае, несопоставимо медленнее в сравнении со скоростями науки и техники), судя по различиям ее разработки у Афанасия Фета и Владимира Набокова. Поразило меня то, что у Набокова уже как бы и нет Музы, но есть Дар. Это очень  хорошо чувствуется в его стихотворении. Я писала, что, как кажется, для него Муза утратила черты женственности. А это очень интересный момент в развитии его писательского самосознания. Лично мне представляется, что это связано с тем, что физическое расставание с Россией  оказалось для него событием,  равносильным утрате представлений о естественной женственности жизни и природы. И только его поэтическая память цепко хранила женственный образ родины. Я даже вспоминала в связи с этим А. Блока и его знаменитое восклицание: "О, Русь моя! Жена моя!". Как кажется, такой же символический, а не естественно-родовой смысл этого отношения к России сознавал в себе и Набоков,  только для него это уже было поэтической нормой, тогда как А. Блок только угадывал это в самом себе. Отсюда столь большая разница в творческих задачах его поэзии и прозы. Но там, в том письме, все это было в свернутом виде, потому что это рассуждение, в сущности - побочная ветвь главной темы выпуска - темы Музы как преображенного Я поэта.

Еще я хотела написать о том, что мужчина и женщина переживают это преображение совершенно по-разному, что тоже естественно. У Ахматовой само преображение выражено куда более интенсивно: она чувствует само действие преображения,  переживает его  как этапы страдания, отрешения, соприкосновения с вдохновением природы,  а затем уже как явление единственно доступной в личной жизни благодати творчества и слова. И у нее все это не столько чувственно, сколь объективно и самостоятельно действенно. Это очень серьезное и глубокое отличие от Дара, которым владеет Набоков. А он именно владеет. Вот такие мысли, Женя. Пиши. Ирина Александровна.



24.07.08
О выпусках 86, 70

Женя, этот выпуск и смежные с ним выпуски - пример и образец поэтически зрелой мудрости.   И вообще они свидетельствуют, что один из творческих оплотов поэзии суть стремление к единству добра и благодати, в жизни не всегда достижимое, увы. Это единство сакрально и освящено религией, пока оно и удерживает тайны бытия.  Поэт  его только угадывает. Но оно оплот: вне этого поэтически зрелого стремления нет и не может быть поэзии как традиции, объединяющей свободный ум и слово. Не может быть, соответственно, и открытого в поэзии человеческого Я. Представь себе мир и природу без этой возможности!?  Поэзия больше, чем что-либо иное, может открывать нам самих себя, сообщать нашим чувствам их опыт и обновлять их действенные силы. Живопись удерживает в нас силы восприятия, памяти и восторга перед красочностью мира или событийностью истории. Но каждый из нас рано или поздно возвращается к самому себе, и тогда очень нужно поэтическое слово. Ну, хотя бы для того, чтобы этот возвратный путь не становился бегством от самого себя.   Поэт - всегда немного мистагог, и иначе быть не может. Он не может не чувствовать жизнь как почти  необъяснимую тайну и от многих скрытую мистерию. Объяснить ее - нельзя, но можно  в ней пребывать, оставляя метки слов и образов.  И тогда одно из дел поэзии - предоставлять нам  следы для наведения в выборе добра и зла, правды и лжи - оправдывает самое себя. Оправдывает тем, что облегчает нам вечную ношу греха. Или несовершенства - в версии Н.Рериха. Или ношу колебаний и страхов, - в версии М.Петровых. Обрати внимание - как чудно хорошо перед лицом и традицией поэзии согласны с этим поиском "узла жизни" О. Мандельштам и Н. Рерих. Даже несмотря на то, что по тропам поэзии их ведет разная религиозная традиция и разный личный опыт. Что, на мой взгляд, индивидуализируется  и различается, в конечном итоге, ритмикой и интонацией их стиха. А лучше сказать - дыханием поэта.   Тема зла - тема, корневая для поэзии? Нет, думаю,  не совсем так, скорее это - внезапно  отраженный светом образ наших долгих блужданий впотьмах. Вот так я бы и оценила чувства, отраженные в Ларисином стихотворении...  Спасибо! Пиши. И.А.

____________________________________
Пою, когда гортань сыра, душа – суха,
И в меру влажен взор, и не хитрит сознанье.
О. Мандельштам
«Последнее редактирование: 25 Августа 2014, 06:16:13, ВОЗ»

Вып. 92 и открывающиеся с него 2 и 45 объединяются интересом к динамическому, праздничному моменту в жизни природы, каким становится гроза. Так, наверное, воспринимает большинство людей: обычным состоянием является спокойное, когда всякий предмет имеет свое известное, предсказуемое качество, а гроза – нечто праздничное, выход за привычные пределы, раскрытие невиданных возможностей. И это вызывает ответ в самом человеке, строй его чувств становится интенсивнее, раскованнее; он, забывая про земные условности, приближается к своему истинному Я. Особенно ясно эта мысль высказана в стихотворении М.Петровых (в вып. 2)

В каждом из этих циклов я старался дать движение по нарастающей: от более спокойного, объективного, внимательного взгляда на природу к большему раскрытию субъективности поэта. Во втором выпуске мне, кажется, удалось передать через последовательность стихотворений и некоторый естественный ритм природного дыхания. В начале – у Бунина – напряженная статика, каждая деталь рисует ожидание грядущего взрыва, и вместе с тем выражает состояние придавленное, гнетущее. Затем – у Тарковского – постепенное приближение чего-то неясного, грозного и обновляющего. Интересно проследить, как культурные ассоциации, наполняющие стихотворение, тоже возникают в какой-то естественной, природной последовательности, как бы рождены природными силами. И затем – открытый, эмоциональный авторский монолог у Петровых.

Следующий цикл – тоже движение к все более глубоко высказанной авторской позиции. У Заболоцкого здесь почти нет субъективного взгляда: стих пытается воссоздать саму природу, ее изначальность, чистоту, животворящую силу. Бунин здесь ближе к традиционному (вполне раскрывшемуся в искусстве 19 века) отношению к природе как среде дружественной, могущей помочь человеку выразить свои собственные чувства, дать человеку моменты радости и утешения. Но не более того.

Такое же отношение берет за отправную точку и Пастернак. Но затем – несколько неожиданных поворотов мысли, приводящих в итоге к образу природы-храма, ощущению таинственности, неразгаданности мироздания. И к признанию своего долга как вестника, обязанного не утерять и не растратить впустую своей способности слышать «далекий отголосок хора».

Примерно такая же логика прослеживается и в трех стихотворениях последнего  выпуска. Еще их объединяет волевой, мужественный колорит и наполненность мифологическими ассоциациями (у Заболоцкого они тоже присутствуют, только в скрытом виде, у Вяч. Иванова – наиболее открыто и красочно).



Два стихотворения выпуска 93 близки по музыкальности звучания, но разрабатывают разные аспекты одной темы. У Цветаевой – ощущение внутренней дисгармоничности, несогласованности собственных душевных сил. Впрочем, сама эта дисгармония понимается (во всяком случае – подается вовне) как признак отмеченности автора, его художническое достоинство.

У Ахматовой в большей степени акцент делается на коллизии непонимания между поэтом и «другими». Та же ситуация непонимания, отсутствия точек соприкосновения, иронически обрисована у Самойлова (вып. 54).

Другие параллельные выпуски по-разному раскрывают причины постоянной неудовлетворенности художника (естественно, он здесь выступает моделью человека вообще). В первую очередь это несовместимость внутренних ощущений с той разумно упорядоченной формой, к которой поэту приходится прибегать для их передачи. Об этом – стихи Блока и Фета (вып. 13), Патраковой (вып. 64). У М.Петровых осознание драматичности ситуации доходит до признания фатального разобщения между мыслящими существами и бесполезности всяких усилий.

С этого же начинается и стихотворение Тарковского. Но по ходу его развертывания происходит некое расширение спектра восприятий героя, постепенно раскрывается его слух и в отношении окружающего мира, и, как ответ на это – слух к внемирному голосу Музы.

В стихотворениях 53 выпуска показаны некоторые пути к обретению гармонии. Поэт оставляет за собой право на утонченность, аристократизм чувств, даже на некоторую браваду артистизмом своего слога (у Мандельштама), но все это – не от замкнутости поэта на себе. Это только избранная им форма восхищения миром, в котором могут гармонически сосуществовать и взаимно дополнять и красота физических, зримых проявлений, и мир человеческой субъективности, и мир незримого.



15.08.08

Женя! Вот как хорошо, что ты написал свои комментарии! Теперь можно больше и точнее представить мотивы и основания в ы б о р а стихов в качестве "п е р е к л и ч к и вестников". Мы толкуем о темах. Но вот вопрос: сама по себе перекличка может состояться только внутри этих тем? Или перекличка в е с т н и к о в может состояться как сверхличная – через века и страны, через темы и образы – как чуткая отзывчивость поэтов на звуки горнего мира? Мне очень хочется сейчас, после усвоения опыта своих комментариев и после знакомства с твоими, еще раз прочитать самого Даниила Андреева о вестничестве. И сверить свое прошлое понимание с сегодняшним. Ведь этот опыт должен же нас чему-то научить, как иначе!?

Теперь о твоих комментариях не как о личном опыте, а как о методе его построения. Жень, он у тебя очень объективный и научно-позитивный, обрати внимание, как будто разложенный по полочкам. В принципе, иначе быть не может, потому что все наше мышление устроено по принципам позитивизма. В своей последней работе об идеале женской красоты во французской живописи я как раз попыталась указать на истоки и смысл этого «оскудения» мышления. Но я не оценивала, чего нам это стоит. А стоит нам такой образ мысли именно сопричастности "идеальным сферам" человеческого Я (не случайно возможность высказаться об этом возникла именно в рамках этой работы). Т.е. я хочу сказать, что "за приведение самих себя к общему знаменателю" мы платим не своим Я, а его образом, или идеальной формой. А если говорить более точно с философской точки зрения, – самосознанием. Поэтому-то и существуют такие психологически резкие порывы, рывки и срывы божественно беззащитного таланта. И особенно они усилились на фоне развития науки и придания ее методологии статуса всеобщности и истинности. А теперь еще и информационная эра, которая – волей-неволей согласишься! – информацию сделала ширпотребом.

Альтернативой позитивизму может быть только диалектика, которая, как говорил А.Ф. Лосев, «есть именно это самое простое, живое и жизненное, непосредственное восприятие». (Очень рекомендую просто и непредвзято прочитать Предисловие к «Философии имени», я читала несколько раз: сначала только очень внимательно, а потом, когда вникла, просто радовалась тому, что все это звучит в его тексте как отповедь неловкостям и претензиям позитивизма). На самом деле альтернативу позитивистскому методу нужно только еще ковать. И это притом, что диалектику мы не забыли: мы ее просто не знали. А точнее мы ее не знаем, но бессознательно любим как саму жизнь, если она нам поддается как сильным и вольным (не свободным, а не безвольным). Но приложить эту, пусть и бессознательную, любовь к чему-то высшему, чем мы сами, мы пока не в состоянии. Это и правда непросто, совсем непросто. Ну вот, пока все. Я, может быть, напишу свои комментарии к выпускам. Во всяком случае, Ахматова и Цветаева, - с моей точки зрения, - очень разные по своим смысловым и поэтическим обертонам поэтессы. Спасибо тебе. Пиши. И.А.



24.08.08.

О выпуске 95

Женя, ты меня так заинтриговал 95-м выпуском, сказав, что он будет не такой простой, как предыдущий, что выпуск 94 я даже еще и не прочла. И ты был прав, он действительно стоит того, чтобы о нем поразмышлять, особенно на фоне современного дня, в котором, точно так же, как всегда, как в капле воды, отражаются вечные вопросы войны и мира. А выпуск 95 – это как раз весть из времени войны.

Но не будь этого, стоила ли бы жизнь человеческая хотя бы медный пятак? Вслед за раздумьями Марии Петровых, думаю, что ответить надо кратко: нет. Поэтому, хотя под стихотворением Давида Самойлова и не поставлена дата военного времени, чувствуется, что автор не хочет и не может со временем этим расстаться: в нем как будто слышится не умолкающее эхо войны. И эхо это столь сильно, что автор поверяет им и только им правду своего бытия.

Наверное, у людей, переживших ту страшную войну, иного быть не могло. Война 1941-45 гг. оказалась смыслом их жизни и жаждой свободы и действия, которую невозможно было утолить в мирной жизни. В ней переплелись их судьбы, и только она могла решить вопросы, которые возникали по мере осознания лжи и неправды мирного времени. То есть я хочу сказать, что только война придала в их же глазах их жизням истинную цену…

Вдумайся. Это – страшно. Мирная жизнь обесценивает жизнь человека, а война становится мерилом ее конечных смыслов, ее потенциала и воплощенных в личности качеств!? И это – непреложный закон для ХХ века?..

Тут уж точно уместно вспомнить о стойкости: «…Мы ни единого удара не отклонили от себя…» (А. Ахматова).

А ведь трагедия мирной жизни в России ХХ века порождалась ее сопряжением с задачами политики переустройства мира, не так ли? И судьбы лучших людей – тому подтвержденье…

Вот оно – вечное переплетение войны и мира, политики и веры, жизни и судьбы. Но судьба в той, довоенной, как будто бы и мирной жизни, возвращалась нам не в обличии античных смыслов, а как затаптываемый абсолютной верой в расчеты политики христианский идеал…

Знаешь, о чем я думала, читая строки этих пронзительных стихов?
Конечно, о сегодняшнем дне в его информационном аспекте. День сегодняшний – словно гулкое эхо написанных в стихах 95 выпуска строк…
Но информационное его отражение напоминает о скудости нашей веры и уж точно не связано с моральными смыслами войны.

А жаль. Ведь только обращение к ее моральным смыслам или хотя бы скрытый их учет обеспечивает возможность сознавать и искать слова правды будущего мира, а не следовать законам войны, оставаясь в пределах борьбы за власть и влияние.

И найдется ли вестническое вдохновение и слово для сегодняшнего дня? И что увидим мы в его отраженьях?

Наверное, я сказала не все.
Но тем не менее, спасибо, Женя. Пиши. И.А.

____________________________________
Пою, когда гортань сыра, душа – суха,
И в меру влажен взор, и не хитрит сознанье.
О. Мандельштам
«Последнее редактирование: 24 Апреля 2020, 10:49:50, Е. Морошкин»

У стихотворений выпуска 96 и смежных с ним 7, 50, 75, и также недавнего 94 выпуска есть одна объединяющая их черта. В них человек оказывается перед лицом природы (или в своем обыкновенном, зримом виде, или, как в вып. 50 – перед своим личным ощущением мироздания), и каждый раз переживание ее высокой гармонии заставляет человека забыть про свой статус «царя вселенной». В нем исподволь возникает понимание своего настоящего места среди космоса природы – это не роль хозяина, законотворца, но и не унизительная роль ничего не значащей песчинки.

Спектр чувств, которые при этом раскрываются в человеке, очень многообразен. Это какая-то душевная тихость, бережность, благоговение, возникающие от созерцания первых примет осени (в выпуске 96), или строгого, заколдованного пейзажа Севера (вып. 75); исповедальные, благодарственные интонации в стихах Бунина и Андреева (вып. 7). Ощущение величия космических ритмов и своего скромного масштаба рядом с ними может выразиться через наивно-чистое, почти детское звучание стиха (у Есенина в вып. 94), или напротив – воплотиться в изысканной словесной вязи (у Пастернака).

В стихах 50 выпуска, уже не связанных с непосредственным созерцанием природы, эти ощущения даны в еще более чистом, концентрированном виде. Здесь (особенно у Марии Петровых и Ларисы Миллер) открыто декларируется модель поведения и самоощущения человека – полная внутреннего достоинства, легкости, свободы, внимательности и любви к окружающему миру.




Выпуск 97 имеет ссылки на выпуски 19 и 41. В сущности, между ними нет настоящего внутреннего родства. Просто это то, что на сегодня выложено из стихов, имеющих явную национально-русскую окраску. Можно еще сюда добавить два цикла сказочного колорита (1 и 69), а также цикл своеобразных русских апокрифов (26)


В целом мы здесь видим попытки в различных направлениях раздвинуть рамки русского культурного мифа, его сердцевинной части, непосредственно соприкасающейся с многовековым народным творчеством. Хочется здесь привести то место из «Розы мира», которое стало отправной точкой для моей статьи о прароссианстве:

Меняются формы выражения; в качестве выразителей на историческую сцену выступают новые человеческие группы; от анонимных творцов фольклора и обряда задача мифотворчества переходит к мыслителям и художникам, к чьим именам поднимаются волны всенародной любви; но миф живет. Живет, углубляясь, наполняясь новым содержанием, раскрывая в старых символах новые смыслы и вводя символы новые – сообразно более высокой стадии общего культурного развития воспринимающих – во-первых, и сообразно с живым метаисторическим развитием самого трансмифа – во-вторых.   (РМ 3.1.6)

Из представленных здесь поэтов только Клюев и Есенин были связаны органически с глубинными пластами народной жизни. Все остальные принадлежали к относительно тонкому культурному слою, формировались на европейских культурных ориентирах. И тем не менее каждый из них на определенных поворотах своего духовного развития испытывал потребность участвовать в творении национального мифа. Для одних это были единичные обращения, у других национальное мифотворчество присутствует постоянно. (Кроме уже представленных здесь авторов появятся и другие; особо хочется упомянуть Марину Цветаеву, необыкновенно много сделавшую в сфере обновления прароссианского мифа).

Можно было бы отдельно написать о каждом из поэтов: какие внутренние мотивы побуждали их к обращению к этим образам, как это вписывалось в общую картину их миров, как могли соединяться сложность и утонченность их душевной организации с традиционной образной канвой. Можно увидеть и разнообразие словесно-стилистических результатов этого соединения: от ясно распознаваемой стилизации под устные народные жанры до неожиданных и весьма изощренных интонационных сплавов.

Интересно также проследить, как органично здесь взаимодействуют два основных, согласно Андрееву, источника русской культуры – христианский и прароссианский. Высказанная Андреевым идея их грядущего синтеза уже давно неосознанно направляла вдохновение поэтов, выражалась в поисках новых интонаций и чувствований.



Стихи выпусков 104, 11 и 29 представляют то направление в разработке национального культурного мифа, которое как бы сопровождает его выражение в образах зодчества и создает некую вторичную мифологию: словесную рефлексию на архитектурное творчество. В свое время Денис в статье «Русский миф» очень точно обрисовал эту ситуацию: в словесном искусстве, начиная еще с народных сказок, могли найтись краски, недоступные для их материального воплощения в зодчестве. А поскольку русской метакультуре было органически присуще выражать представление о запредельной реальности именно через архитектурные образы, то эта вторичная, словесная мифология несла огромную смысловую нагрузку. Может быть, в ней больше, чем где-либо еще, можно было найти опору ищущему духу (понимающему невозможность буквального, зримого воплощения небесного града в земных формах), увидеть какие-то ориентиры, максимально приближающие созерцание небесных стран.

Каждое из представленных здесь стихотворений, беря за основу те или иные земные реалии, по сути выводит нашу мысль в пространство без земных опор, в свободный поток высоких метакультурных образов и ощущений. Особо хочется отметить «Василия Блаженного» Андреева – стихотворение уникальное по богатству рождаемых смысловых обертонов. К произведениям, прозревающим запредельную реальность сквозь образы русских храмов, своеобразно примыкает цикл Волошина «Руанский собор»; в целом выдержанный в напряженно-сумрачных готических тонах, он завершается сияющим и очень по-русски звучащим финальным аккордом (целиком цикл можно прочесть здесь: https://lib.rmvoz.ru/bigzal/voloshin/izbr#17 )

Совсем другие области русского самосознания затрагивают стихи Ахматовой и Набокова. Это – грани мифологии Петербурга, остро и болезненно ощущающего свое положение между различными культурными полями, русским и европейским, пытающегося вопреки всяческим странным обстоятельствам осуществить какую-то собственную гармонию, хрупкую и торжественную. И исповедальная лирика Ахматовой, и картина вознесения города, рожденная мучительным и неизбывным ностальгическим чувством Набокова – действительно несут в себе предварение некой новой гармонии, пока трудно объяснимой. Это не столько обращение к вечным и чистым истокам, сколько переживание перехода в новый культурный возраст, полный новых и еще не понятых сложностей.




В рассылке намечается еще одна сквозная тема – тема женственности в ее идеальном, космическом аспекте. Пока ей посвящены выпуски 110, 6, 80 и отчасти 100. Больше всего здесь будет стихов раннего Блока, а также Жуковского, Фета, Гумилева, Сологуба,  Андреева…

Программным, задающим ориентир для восприятие всего этого цикла, можно считать стихотворение Волошина из вып 6. Здесь, как и в предваряющей его поэтической зарисовке Блока, обозначена степень абстрагированности от реального женского образа, пока еще небольшая по сравнению с дальнейшими произведениями, но уже открывающая некий интеллектуальный и художественный простор, уносящая от земли.

Настоящее поэтическое парение мы видим в двух первых стихотворениях 80 выпуска. Но в них, одновременно с ощущением (или, скорее, умственным осознанием – у Блока) высочайшей гармонии есть и чувство скрытой тревоги. Оно исходит от понимания несоответствия между человеком и открывшимся перед ним идеалом, невозможности даже вместить его целиком в свое сознание. И, как один из результатов – признание двойственности человеческих желаний у Сологуба, как бы выделение отдельного места в душе и для небесной, и для земной любви.




Вып. 137. Пора поговорить и о Дуггуре.

До сих пор в стихах рассылки только вскользь появлялись мотивы непознанной сложности чувства любви, его двойственной природы. В стихотворениях Набокова и Ходасевича (в выпуске 123) любовь раскрывает перед человеком новые возможности его личности, дает понятие о его собственном масштабе. И только между строк сквозит какая-то тревога, ощущение неясной опасности. То же – у Лермонтова и Адамовича (вып. 89).  И тут же – «Как неразгаданная тайна…» Тютчева, здесь уже яснее осознается некоторая разорванность единого чувства, словно за предметом любви угадываются две разные сущности.

То же самое – в миниатюре Блока «Как сон молитвенно-бесстрастный…» (вып. 137). Здесь у молодого поэта, уже воспринявшего понятие Женственности из книжного источника, начинает сказываться и собственный, личный мистический опыт, появляется догадка о том, что сам образ Женственности не всегда бывает однозначно-чистым, при его созерцании возможны заблуждения и подмены.

Стихотворение Баратынского рассматривает эту же коллизию, но не выходя за пределы земного плана. Возможно, это первая в русской поэзии столь ясная постановка вопроса. А явное противопоставление чистой мистической любви земному влечению дается у Сологуба (в выпуске 80).

Таким образом рефлексия и самоанализ в стихотворениях различных поэтов могут подвести нас к мысли о разных мистических сущностях, могущих наполнять единое, казалось бы, чувство любви. В дальнейшем появятся произведения, в которых еще более явно будет сквозить реальность Дуггура. Здесь будут произведения Блока, Сологуба, Анненского, Вяч. Иванова, Гумилева, Мандельштама, Андреева.

____________________________________
Пою, когда гортань сыра, душа – суха,
И в меру влажен взор, и не хитрит сознанье.
О. Мандельштам
«Последнее редактирование: 30 Ноября 2015, 20:47:35, Е. Морошкин»

Все уже появившиеся выпуски рассылки теперь выкладываются в моей библиотеке (выпуски перенесены в Библиотеку Замка. Прим. ред) Сейчас я вношу в них дополнения: из каждого выпуска теперь можно пройти по ссылкам не только на некоторые предыдущие, связанные с ним по смыслу, но и на последующие. Первые сто выпусков уже приведены в такой вид и по ним можно составить представление о том, какой рассылка была изначально задумана.

Мне в свое время глубоко запали в сознание слова Даниила Андреева о его трансфизическом общении с друзьями сердца – о том, что форма речи их была более совершенна, полифонична, включала в себя и звуковые и световые средства, и каждый элемент их речи выражал собою целый аккорд смыслов. Это стало для меня каким-то внутренним ориентиром; при знакомстве с любым произведением искусства я всегда мысленно сопоставляю его с этим образом, определяю для себя: в какой степени тут можно говорить о приближении к такой многоплановой, многосмысловой речи.

Составляя рассылку, я тоже держал в уме этот ориентир. Каждый выпуск из двух-трех стихотворений я мыслил как отдельный звук этой полифонической речи, а выпуск с десятком параллельных, сопряженных по смыслу – надеюсь, мог бы дать представление об отдельном слове, которое может расслышать духовидец от обитателя синклита. Это, конечно, условное сравнение, но всякий творческий человек имеет право ставить себе настолько высокие критерии, насколько он их может вместить своим сознанием. В моем же случае это не столько личное творчество, сколько обобщающий и осмысляющий взгляд на уже достигнутые поэзией высоты – тут я просто обязан был, имея дело с шедеврами из шедевров, услышать за ними голос метакультуры.

Этот ориентир заставлял меня находить неожиданные соединения стихов и авторов. Я стремился к тому, чтобы значимым оказывалось не только буквально написанное словами, но и то, что находится между ними: перекличка и контраст стихотворных ритмов, сопоставление взглядов на один предмет людей разного эмоционального темперамента и разного спектра впитанной ими культуры. Хотелось присутствия некой неуловимой субстанции в каждом цикле, досказывающей то, что только бессознательно проскользнуло у автора, создающей впечатление не только словесной речи, но и чего-то более объемного, тонкого, многопланового.

Теперь по мере появления новых выпусков будут возникать новые связи, будут дополняться смысловые аккорды в уже имеющихся циклах. Результат оказывается неожиданным для меня самого, я с интересом наблюдаю за их самостоятельным, от моей воли теперь не зависящим смысловым ростом. Для меня это сегодня стало еще одной формой постижения культуры, всегда предстающей своими неожиданными гранями, находящей непредсказуемые повороты мысли.

____________________________________
Пою, когда гортань сыра, душа – суха,
И в меру влажен взор, и не хитрит сознанье.
О. Мандельштам
«Последнее редактирование: 25 Августа 2014, 06:30:12, ВОЗ»

Проект «Перекличка вестников» достиг значительного рубежа: недавно появился тысячный выпуск переклички. Это примерно три четверти всех составленных мною выпусков.

Около двух лет назад я перестал размещать новые выпуски на своем сайте http://moroshkin-lib.rmvoz.ru из-за того что на гугл-сервисах, где он был создан, внезапно, без уведомления авторам, поменялся дизайн страниц и не было возможности вернуть всё к прежнему виду. Сейчас эти страницы имеют совершенно нечитаемый вид, однако мне приходится до сих пор отправлять к ним в своей рассылке на http://subscribe.ru .

Теперь я стал переносить весь проект в Библиотеку Замка. Уже выложена первая сотня выпусков, и работа эта продолжается. Сейчас, на этапе подготовки и загрузки (который, возможно, займет насколько месяцев), на страницах не будет работать большинство ссылок: тех, которые ведут вперед, к последующим выпускам и к неразмещенным еще авторским страницам. Но со временем всё станет на свои места, и тогда проект «Перекличка вестников» обретет свой изначально задуманный вид.

____________________________________
Пою, когда гортань сыра, душа – суха,
И в меру влажен взор, и не хитрит сознанье.
О. Мандельштам

На сегодняшний день в Библиотеке Замка размещено 685 выпусков "Переклички вестников".
В сентябре планируем запустить новую инернет-рассылку Переклички и Новостей портала.


Проект Евгения Морошкина "Перекличка вестников" в литературоведении сравним по своей революционности с "Теорией Времени" Н.А. Козырева в физике. Классическое литературоведение искало и подчёркивало прежде всего объективные взаимосвязи в поэзии, выстраивало их по тому или иному формальному или внешне-историческому признаку. Именно объективность считалась показателем истинности (научности) подхода.

Проект Евгения Морошкина - это субъективное пространство творческого мира читателя. Оно уникально и неповторимо. И в этом его главная ценность. Точно так же неповторимы и уникальны опыты Козырева. Субъективное в обоих подходах становится синонимом творческого, подлинного, экзистенциального. Именно субъективность козыревских опытов явилась революционным прорывом в науке, позволяющим открывать человеку о мире то, что закрыто перед классическим объективным научным подходом. Козырев стал пионером новой философии науки. И проект Евгения Морошкина "Перекличка вестников" стал пионером новой философии поэзии, принципиально нового литературоведения.

Оба подхода, Морошкина и Козырева, являются своего рода внутренним мостиком, по которому и физика (шире - точные и естественные науки), и литературоведение (шире - искусствоведение, культурология и гуманитарные науки) могут выйти на содержательный диалог и с религией, и с мистикой. От горизонтов познания, какие потенциально открываются в этом диалоге, голова кружится... Не привыкли мы ещё к такой многовариантности мира и к тому, что истина - субъект, а не объект.

"Перекличку вестников" Евгения Морошкина можно назвать экзистенциальным литературоведением, как "Теорию Времени" Н.А. Козырева, наверное, можно назвать "экзистенциальной физикой".

__________________________________________
Преображение хаоса в космос – это и есть культура.
"Дикой Америке" интернета нужны свои пионеры, свои безумные мечтатели.
Ярослав Таран
«Последнее редактирование: 26 Августа 2014, 01:34:13, Ярослав»

Если Евгений Морошкин не против и коллеги меня поддержат, то хотелось бы в этой теме - через диалог - приступить к раскрытию самой философии экзистенциального литературоведения.

"Перекличка вестников" как нельзя лучше может послужить и наглядной иллюстрацией такой философии, и поводом, и стимулом задуматься об очень многих и важных аспектах, сближающих религию, искусство и науку и открывающих пути к мировоззрению Новой Эпохи, эпохи Диалога.

Вот навскидку несколько тезисов, от которых можно оттолкнуться для осмысления нового подхода - и к искусству, и к миру, и к религии, и к науке - как диалогу субъекта с Субъектом.

Под Субъектом можно понимать и мир, и природу, и культуру, и космос, и Бога.
Диалог же субъективен и неповторим.

Царствие Божие внутри нас. Объективация - это воля к небытию. По большому счёту, до конца объективированный Бог и есть дьявол, тиран, а его царство - царство абсолютной необходимости.

Путь объективной науки и есть путь в Ад. В пределе.

Общеобязательная повторимость эксперимента - критерий истинности для науки - это критерий понижения бытия и роста небытия. Бытие субъекта неповторимо.

Объективация творческого акта в культуре - первый шаг к небытию. Объективация культуры в науке, в том числе и в литературоведении, следующий шаг.

Догматика - это объективация Откровения, диалога с Творцом.

Государство - это дальнейшая объективация культуры. Удельное количество небытия растёт.

Если вместо живого диалога религий и культур объединяющееся человечество захочет создать единую объективную догматику, в которой объективируется опыт разных религиозных систем и сводится в одну универсальную систему, это будет ещё одной победой небытия над жизнью.

Объективность не синоним истины, как и субъективность не синоним ложности. Объективность - мера умирания, а субъективность - мера неповторимости, без которой невозможна никакая жизнь.

Внутренние взаимосвязи "Переклички вестников" гораздо глубже и гораздо истиннее, и больше говорят уму и сердцу, чем любые объективированные формальные взаимосвязи, что исторические, что культурологические.

Именно такие - внутренние взаимосвязи, а не общая догматика, должны сближать религии в единое соборное целое. Эти внутренние взаимосвязи и надлежит нам искать, в глубине своего духа.

На таких внутренних взаимосвязях должен строится и диалог новой науки с Природой. Этот диалог может несказанно обогатить любого человека, но не может быть им повторён.

"Перекличка вестников" Евгения Морошкина, "Теория Времени" Николая Козырева, "Роза Мира" Даниила Андреева, экзистенциальная философия Николая Бердяева и мистический символизм Владимира Соловьёва - это первые всполохи Новой Эпохи, эпохи Диалога.

Новая Эпоха требует новых подходов во всём. Но главный вектор её - это вектор обратный объективации, что в науке, что в религии, что в искусстве.

Только усиление внутреннего, субъективного и творческого начала и ослабление воли к объективации может раскрыть систему к диалогу, понизить её претензию на единственность и универсальность. Любую систему.

Насколько субъективна и глубоко содержательна "Перекличка вестников" и "Теория Времени", настолько объективна и формальна схематизация и классификация того же родонизма, а претензия этого духа на универсальную и общеобязательную систему мировоззрения и есть воля к небытию, противоположная в самой своей сути Розе Мира - ансамблю и диалогу и жанров, и дисциплин, и сфер.

Нет ничего враждебнее диалогу, чем претензия одной системы на универсальность и объективность. Диалог заканчивается там, где начинаются общеобязательные повторы. Инквизиция и есть объективация религиозной жизни.

Формализация и объективация родонизма (имя условное - как символ претензии) - это лишь следующий шаг к небытию. Объективации подвергается уже не только внешний физический мир, как в классической науке, но и внутренний духовный, религиозный, мистический и творческий мир человека. Это в высшей степени тираническая тенденция.

И противостоять ей может только обратный вектор - от смерти к жизни, от формализации и объективации к внутреннему субъективному и подлинному бытию. Этот вектор и есть воля к диалогу, к общению, а не самоутверждению системы.

Продолжим?

__________________________________________
Преображение хаоса в космос – это и есть культура.
"Дикой Америке" интернета нужны свои пионеры, свои безумные мечтатели.
Ярослав Таран
«Последнее редактирование: 26 Августа 2014, 02:44:13, Ярослав»

Спасибо за внимание к проекту. Я включусь в разговор, но попозже.

____________________________________
Пою, когда гортань сыра, душа – суха,
И в меру влажен взор, и не хитрит сознанье.
О. Мандельштам

А на выпусках Переклички можно гадать...  :)
Интересные бывают открытия, совпадения и... подсказки! Главное, чтобы выборка числа была случайной и чтобы на эту случайность могло влиять что-то внешнее, не зависящее от твоей воли. Получается вопрос и ответ - через Случай (козыревская методика эксперимента).

На сегодняшний день загружено в Библиотеку 882 выпуска. В течение месяца-двух будут загружены 1200, это архив старых выпусков, начиная с 2007-го года. С 1201-го выпуска будут появляться новые, один-два в неделю. Автор проекта говорит, что в перспективе более 1400 выпусков будет.

Чем больше я всматриваюсь в этот проект, тем больше мне открывается необычайного - и не только в русской поэзии... Такие неожиданные цепочки ассоциаций возникают, что поражаешься отзывчивости и творческому характеру памяти. Об этом ещё напишу здесь. А пока предлагаю всем подписаться на выпуски Переклички, потому что человек ленив по природе и когда ещё руки дойдут сесть и почитать выпуски в Библиотеке? Может, и никогда не дойдут: к тому же, как выяснилось, жизнь коротка. А так, приходят на почту выпуски - откроешь письмо, прочтёшь, и на этот конкретный день возникает уникальный подсознательно-музыкальный фон, свой рисунок ассоциаций и связей, который, коррелируя с твоей личностью и текущим временем, рождает нечто новое в твоём отношении к этому дню, открывает необычные ракурсы в нём. Правда, попробуйте: погадать или просто, просматривая текущую почту, на несколько минут погрузиться в поэтическую перекличку времён, каждый раз неожиданную. Хороший камертон для души и добрый "соус" для "злобы дня"...

__________________________________________
Преображение хаоса в космос – это и есть культура.
"Дикой Америке" интернета нужны свои пионеры, свои безумные мечтатели.
Ярослав Таран

Поэзия или смерть
(читательский отклик на проект Евгения Морошкина "Перекличка вестников")

Мы ленивы и нелюбопытны.
А.С. Пушкин. Из "Путешествия в Арзрум" (1836)

"Мы ленивы и нелюбопытны",– посетовал поэт над гробом другого поэта и незадолго до своей собственной гибели. Эта фраза преследовала меня, пока я помогал технически оформлять автору Переклички выпуски в нашей библиотеке. Преследовала настойчиво, помимо воли зажигаясь в душе то ли как предупреждение, то ли как подсказка... И вдруг я услышал её продолжение: "мы ленивы и нелюбопытны – и поэтому смертны".

А ещё меня преследовали одни мои старые стихи, и не только потому, что в них речь идёт о тех же незримых миру связях, которым и посвящена Перекличка, но потому ещё, что написаны они были при весьма показательных для поэзии обстоятельствах...
Вот эти стихи:

Мне пишется легко,
когда после дождя земля парит сырая:
туманов молоко,
губами припадая к твоим сосцам, родная,
я пью как речи дар. Семья у нас большая!–
и старшие играют, беседуют со мной:
и тех созвездий пульс, созвучий чистых соль,
весёлых сказок грусть, струящаяся ввысь,
лесного строя ритм и тайной яви смысл,–
питают мою кровь. И тесно звёздам в спальне!
Я тоже подрасту! Пусть волка я боюсь…
Но звёзды на посту! Строка ведёт как память.
Туманов молоком я допьяна напьюсь –
не станет страшно жить, небесных рыб ловить!
В растерзанных просторах несбывшейся любви –
в затворах, ямах, норах моей земли –
связать её времён разорванную нить
и цепь немых подмен влачить как пёс в ночи…
Но омут неба полн – и звёзды говорить
научат нас… Молчи!
                                                       октябрь 2006

Я тогда работал в аварийной бригаде одной конторы, обслуживающей автоматизированные котельные, и ждал сменщика, прогуливаясь возле объекта. Был поздний осенний вечер. Сам объект находился в промзоне на окраине города, где на пустырях мечутся стаи бродячих собак и тени одиноких личностей, встреча с которыми не сулит благорасположения к ближнему. Мы старались меняться засветло, но мой сменщик задерживался, и дорога к ближайшей станции метро по этим пустырям в потёмках не представляла удовольствия. Ни с того ни с сего, как это и бывает у меня обычно, мелькнула в сознании одна строка, затем другая... Сменщик опоздал часа на два, к тому времени стихи уже полностью выбормотались из души, и дома я их просто записал на бумагу (я тогда ещё писал на бумагу, а не в компьютер).

Больше я этого парня никогда не видел: его убили по дороге домой на следующий день. В ту осень в нашей конторе убили троих. Одного оглушили и раздели в такси, выбросили на обочину – и он замёрз, не приходя в сознание. Другой работал с температурой, чтобы не терять в деньгах, присел на скамейку и умер, не выдержало сердце. Моего сменщика ударили сзади по голове, чтобы отобрать мобильный телефон. Одному из них не было и тридцати, двоим другим – тридцать с небольшим. Столько смертей на одну небольшую контору за одну осень – явление неординарное... В ту осень мне писалось как никогда. После долгого многолетнего перерыва я вновь стал слышать стихи.

Настоящие любители поэзии знают, что она всегда ходит рядом со смертью и что это отнюдь не случайно. Обе – сёстры вечности. И это сёстры-антиподы. Поэзия противостоит смерти в нашем мире. Поэзия – это переклички и взаимосвязи жизни, открытые всем впечатлениям бытия. Смерть – закрытая система, она монолитна, автономна и лишена связей с другими системами, лишена вообще образного ряда. Но ничто так не поэтично в этом мире, как воспоминание о той жизни, что во времени уже миновала черту смерти и кажется нам невозвратной...

"Перекличка вестников" Евгения Морошкина – это поэзия поэзии. В её внутренних взаимосвязях раскрывается каждое произведение, каждый выпуск, каждый автор. Создаётся объёмное соборное творческое пространство. Первое, что поражает, память автора проекта – грандиозный объём памяти! Но память в данном случае только инструмент. Если таков инструмент, то какой же мастер им владеет! "Критик", "искусствовед" – слова куцые и неадекватные. Только великий художник может породить такую идею и, более того, осуществить такой проект. И не просто художник, но гениальный читатель. Читатель-друг, читатель-соавтор, сотворец.

Художественное произведение, а поэзия в особенности, существует в нашем мире и воплощается только в душе читателя. Объективно-материального бытия у стихов нет. Слово – это связь духовного и материального миров, связь как таковая. "Перекличка вестников" и есть воплощение взаимосвязей бытия, тех, что делают жизнь жизнью, а мир – единым живым организмом. Смерть – это тотальное разрушение взаимосвязей, обрыв и распад их на автономные объекты. Смерть формальна: у неё нет никакого внутреннего содержания.

"Перекличка вестников" поражает, завораживает своим духовным объёмом, своими неформальными, смысловыми и образными перетяжками сквозь времена и эпохи, как поражает физическое зрение грандиозное архитектурное сооружение. Учит не уча – и прежде всего любви, доверию, забвению своего узкого эго. Поражает гениальная память автора, но трижды поражает большое, доброе, любящее сердце. Чтобы столько вобрать в себя, так зорко видеть и так глубоко понимать, нужно любить – любить беззаветно и самоотверженно Божий мир, творчество, людей. Любить так, как могут любить только очень большие люди. Поэзия – это любовь. Но "мы ленивы и нелюбопытны". А потому смертны. Поэзия бессмертна.

__________________________________________
Преображение хаоса в космос – это и есть культура.
"Дикой Америке" интернета нужны свои пионеры, свои безумные мечтатели.
Ярослав Таран
«Последнее редактирование: 21 Сентября 2014, 00:29:04, Ярослав»

Ещё штрих.
Названием каждого выпуска является строка одного из стихотворений, задающая тональность выпуска. По статистике большая часть посетителей нашей Библиотеки заходят через поисковики по таким знаковым строкам. В поисковиках по данным запросам Перекличка выходит на первых позициях. Ищут конкретное стихотворение: поэта и строку. А попадают в смысловой аккорд: находят не только данное стихотворение, но и перекликающиеся с ним стихи других авторов. Ничего подобного в Сети нет. Капля камень точит... Взаимосвязи жизни - через подсознание - должны победить тотальную стандартизацию смерти. Люди вернутся от усредняющих штампов к подлинному бытию: Чудо непреложно.

__________________________________________
Преображение хаоса в космос – это и есть культура.
"Дикой Америке" интернета нужны свои пионеры, свои безумные мечтатели.
Ярослав Таран
«Последнее редактирование: 22 Сентября 2014, 16:51:56, Ярослав»


__________________________________________
Преображение хаоса в космос – это и есть культура.
"Дикой Америке" интернета нужны свои пионеры, свои безумные мечтатели.
Ярослав Таран

ОффлайнСергей С.

  • Небеса наполнены музыкой так же, как океан водой.
К выпуску № 25.

Нередко оказывается так, что волнуют не только глубокие внутренние совпадения, обнаруживаемые в стихах различных поэтов, но и те обстоятельства их жизни, которые сопутствовали жизни авторов в тот период и отражались в их творчестве.

Первое стихотворение написано Ф.Сологубом на склоне лет, вскоре после трагической гибели его жены. Одиночество, боль утраты и крушение надежд. Другое стихотворение написано молодым Набоковым в первые годы эмиграции спустя непродолжительное время после не менее трагического убийства отца. Схожие ощущения.

Что они видели вокруг, что ощущали внутри себя, что чувствовали, какими им виделись мир, человеческая жизнь и своё место в этом мире?.. Ответы на эти вопросы и пытаешься разглядеть в стихах и в судьбах поэтов, в неразрывной связи стихов и судеб...

Зажги во мгле свою звезду!
___________________________
Сергей Сычёв
«Последнее редактирование: 05 Октября 2014, 11:27:25, ВОЗ»

Сергей, спасибо Вам за неравнодушие, за этот краткий, но емкий комментарий. Он мне очень помог почувствовать эти два стихотворения в нужном ключе. Настроилась душа. Пока лично не воспримешь произведение искусства, не поймешь его. Отвлеченного понимания не существует, объективного понимания тоже. Как не существует объективного произведения искусства.

Интересно, что я сразу в другом выпуске переклички обнаружила еще один, на мой взгляд, шедевр Набокова. Хотя Евгений развел стихотворения в разные выпуски, у меня они прочитались вместе, почти зеркально.

Владимир Набоков

             СМЕРТЬ

Утихнет жизни рокот жадный,
и станет музыкою тишь,
гость босоногий, гость прохладный,
ты и за мною прилетишь.

И душу из земного мрака
поднимешь, как письмо, на свет,
ища в ней водяного знака
сквозь тени суетные лет.

И просияет то, что сонно
в себе я чую и таю,
знак нестираемый, исконный,
узор, придуманный в раю.

О, смерть моя! С землёй уснувшей
разлука плавная светла:
полёт страницы, соскользнувшей
при дуновенье со стола.



Владимир Набоков


                       *  *  *

Живи, звучи, не поминай о чуде, –
но будет день: войду в твой скромный дом,
твой смех замрёт, ты встанешь: стены, люди
всё поплывёт, – и будем мы вдвоём…

Прозреешь ты в тот миг невыразимый,
спадут с тебя, рассыплются, звеня,
стеклом поблескивая дутым, зимы
и вёсны, прожитые без меня…

Я пламенем моих бессонниц, хладом
моих смятений творческих прильну,
взгляну в тебя – и ты ответишь взглядом
покорным и крылатым в вышину.

Твои плеча закутав в плащ шумящий,
я по небу, сквозь звёздную росу,
как через луг некошеный, дымящий,
тебя в своё бессмертье унесу…


Эти стихи что-то очень важное мне подарили. То, что было никак не расслышать в последнее время. Кстати, сегодня наконец-то выбралась за город. Уже года три не видела нашей золотой осени, моего самого любимого времени для прогулок. Ездили в Павловск с мамой. Упрямое небо не выдало и грамма солнца, словно землю закрыли крышкой и тушили на еле различимом огне бытия. Небо белое, как пар, плоское, как аппликация, будто и отклеить можно, если захотеть. Желтые яркие листья повисли в воздухе тонкими пластинками под разными углами, - точь-в-точь инсталляция какого-нибудь современного творца. А веток, на которых держатся листья, не видно вовсе на фоне темно-зеленых вездесущих елей. Только когда вижу эти ели, понимаю, что я за городом. Высокие-высокие, немного зловещие, глядя на них, чувствуешь, что у деревьев и леса совершенно иной, чужой мир, с которым не так-то просто договориться. Ели для меня как ворота, прохожу между ними - преодолеваю границу. И сразу думаю о зиме. Осенью на яблонях вывихнутыми гроздями в стиле барокко клонятся яблоки, зимой на елях будто созревает снег. Не с неба он падает, нет, это ели плодоносят снегом. Ели без снега немыслимы, как яблоки без яблони.

Стиль барокко -  безумие человечества, а не глупое позолоченное изобилие, как я думала раньше. Само слово "барокко" происходит от слова "жемчужина неправильной формы", и это первый кризис гуманизма. Человек вырвался из средневековья, стал мерой всех вещей. И вдруг рождается мысль, что мир обманчив, что мерить его бессмысленно, потому что наше сознание не может отличить иллюзию от действительности. Отсюда в архитектуре барокко такое изобилие зеркал. Излюбленный прием - зеркала напротив окон, символ того, что человек не может различить, где настоящее окно, а где отражение. Отсюда - росписи потолков в технике гризайль, когда рисунки издали смотрятся как скульптуры, потому что эта техника подразумевает применение оттенков одного цвета, в основном, серого или бурого. То, что мы видим, обманчиво, то, что кажется скульптурой, лишь нарисовано, а мир не больше, чем отражение мира. Или не меньше, но это опять-таки вопрос без ответа. Лабиринт, где главный минотавр ты сам.

Вот еще несколько стихотворений, которые  мне сразу вспомнились при чтении стихов Набокова.

Владислав Ходасевич

        ПРО СЕБЯ

I

Нет, есть во мне прекрасное, но стыдно
Его назвать перед самим собой,
Перед людьми ж - подавно: с их обидной
Душа не примирится похвалой.

И вот - живу, чудесный образ мой
Скрыв под личиной низкой и ехидной...
Взгляни, мой друг: по травке золотой
Ползет паук с отметкой крестовидной.

Пред ним ребенок спрячется за мать,
И ты сама спешишь его согнать
Рукой брезгливой с шейки розоватой.

И он бежит от гнева твоего,
Стыдясь себя, не ведая того,
Что значит знак его спины мохнатой.



Владислав Ходасевич

                * * *

Так бывает почему-то:
Ночью, чуть забрезжат сны –
Сердце словно вдруг откуда-то
Упадает с вышины.

Ах! – и я в постели. Только
Сердце бьется невпопад.
В полутьме с ночного столика
Смутно смотрит циферблат.

Только ощущеньем кручи
Ты еще трепещешь вся –
Легкая моя, падучая,
Милая душа моя!



Владислав Ходасевич

                *  *  *

Не верю в красоту земную
И здешней правды не хочу.
И ту, которую целую,
Простому счастью не учу.

По нежной плоти человечьей
Мой нож проводит алый жгут:
Пусть мной целованные плечи
Опять крылами прорастут!



Владислав Ходасевич

                * * *

Когда б я долго жил на свете,
Должно быть, на исходе дней
Упали бы соблазнов сети
С несчастной совести моей.

Какая может быть досада,
И счастья разве хочешь сам,
Когда нездешняя прохлада
Уже бежит по волосам?

Глаз отдыхает, слух не слышит,
Жизнь потаенно хороша,
И небом невозбранно дышит
Почти свободная душа.

___________________________________
Красота – это память о лице Бога.
Александра Таран


 
Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика