Вернитесь вспять! Под вечер, ночью,
когда угодно, лишь бы вновь
торжественно и полномочно
соединила нас любовь...
Я снова внимательно вчитываюсь в Ваши стихи. И какое-то смутно знакомое чувство подкатывает комом к горлу. Стихотворение за стихотворением. Предчувствие всё сильнее и сильнее. Пытаюсь услышать за стихами Ваш голос, тон, то внутреннее состояние, изнутри которого Вы обращаетесь к себе и к Другому в этом поэтическом «побеге» от академизма, от классических форм и способов философского языка. И почему-то всё тревожнее и радостнее становится.
И вдруг я вспоминаю, узнаю, в чём дело!
1993 год, мы сидим на кухне с моим будущим свёкром, Сергеем Павловичем Подзолковым
https://rmvoz.ru/sobor/avtory/sergey-pavlovich-podzolkov/. Нам есть о чём поговорить, я студентка первого курса философского факультета, я только что открыла для себя Плотина, я потрясена учением о Едином, я много думала о Боге, я пишу это слово с большой буквы, я понимаю разницу. Я много чего понимаю. Он просит меня: расскажи мне о Боге? Я говорю, он молчит и слушает. Я говорю осторожно, корректно, пытаюсь сформулировать чётко и без лишнего пафоса. Но я чувствую, что он не следит за моей мыслью.
Он смотрит на меня внимательно, как будто понимает про меня больше, чем я сама (это не очень приятно, я за это не хочу быть психологом, чтобы так не смотреть на людей), но он смотрит не как психолог, а куда-то глубже, в ту часть меня, которая не относится ни к телу, ни к эмоциям, ни к мыслям, а потом … он что-то говорит, что-то очень важное и простое, но я никак не могу вспомнить, потому что моё сознание это не ухватывает. Оно (сознание) только продолжает чувствовать неловкость: «я думаю, что он думает, что я не понимаю ещё, а я уже так много понимаю»… И я не слышу того, что он мне говорит.
А говорит он мне вот что:
Внимать тому, что опытно познали,
сверять ученость с голосом любви,
пускать свой ум в заоблачные дали
лишь после «Господи, благослови!».
Я не помню, какими словами он мне это сказал, но точно вспомнила, что именно это: «Не важно, что тебе кажется, что ты сейчас понимаешь, ты оставайся открытой опыту, голосу Бога. Ты проверяй, туда ли ты идёшь, просто спрашивая Его и внимательно слушая ответ. Этот ответ очень прост, он родится в твоём сердце, в нём будет пусто, если ты идёшь не туда». Он говорил со мной не словами даже, а глазами: «Я знаю, что ты хорошая девочка, и что тебе не всё равно, кем быть, и куда идти, я знаю, что ты очень хочешь понять и сделать правильно. Только этого мало. Научись доверять Ему. Не своему молодому и прыткому уму, а Его Простоте. Просто спроси Его, и Он ответит. Ты сейчас не понимаешь, о чём я говорю, но ты поймёшь. Учи пока свою философию, она тебе не сильно помешает (хотя, конечно, затруднит дело), потому что в тебе уже есть любовь, ты пока веришь своей любви, поверишь когда-нибудь и Ему».
Он подарил мне тогда потрёпанный журнал «Москва» №8 за 1982 год, где напечатана поэма в прозе Валентина Сидорова «Семь дней в Гималаях». Мудрость Индии, которую открыл для себя Сидоров, называется
культурой сердца.
С того самого дня долгих и в то же время быстротечных 18 лет папа Серёжа был моим наставником, хотя мы редко разговаривали о главном, об этом не говорят. Но так получалось, что дела жизни он учил меня сверять с Его Благодатью. И внимательно всматривался в меня, словно ждал, когда росток проклюнется. Сам он всё дальше уходил от Индии, с которой когда-то много лет назад начинался путь его духовного возрождения (не отрицал, а просто уплывал по волнам своего духовного опыта), и приближался к берегу православия. Его православность никого не напрягала и не тяготила, хотя в те годы рядом стали появляться в большом количестве «воцерквлённые» знакомые, от «православия» которых хотелось бежать на Северный полюс.
Способ его отношений с Богом был естественен и прост как дыхание. В больнице после бесполезной уже операции он просто сказал: «Мне нужно исповедоваться», и всё сложилось как по волшебству в тот же день, хотя это было технически почти невозможно. И, казалось, нет никакой острой необходимости. Впереди ещё много времени. Но в тот же день пришёл батюшка, они долго разговаривали, а ночью совершенно неожиданно для всех папа умер на руках своей жены. Ему предстояли ещё все муки поздних стадий заболевания, когда никто уже не может помочь, и обезболивание постепенно забирает разум. Но Бог, которому он доверял, явил свою Благодать.
Все эти воспоминания как-то разом нахлынули и раскрылись через Ваши стихи. И такое счастье вдруг вспомнить и понять то, что когда-то осталось не услышанным и не понятым. И был этот разговор на кухне как вчера, только теперь я слышу и помню, что сказал мне в тот вечер папа Серёжа.
И глухие, в гортани застывшие звуки
изольются музыкой, слезой иль стихом.
Потекут напролом, и запекшейся муки
из души распахнувшейся вытолкнут ком.
А сегодня прочитала у Михаила Пришвина:
«До последней крайности надо беречься пользоваться философическими понятиями и держаться языка, которым мы перешептываемся обо всем с близким другом, понимая всегда, что этим языком мы можем сказать больше, чем тысячи лет пробовали сказать что-то философы и не сказали.
В жизни, кроме меня, действует другой человек, и путь к этому другу и есть наш жизненный путь.
...
Вот к чему и сказал мудрец: бойся философии, то есть бойся думать без участия сердца, и хорошо сказано, что «бойся» – это значит: думать надо, – думай, но бойся».
Вот так и папа Серёжа мне говорил: «бойся, но не бойся». Просто «думай сердцем», «доверяй Ему», «поверяй сердцем всё, что вычитаешь в книжках». Действительно, если сердца людей близко, то кричать не нужно, можно шептать, как делают любящие, но они не нашёптывают друг другу философские трактаты, а шепчут прекрасные стихи.
Сколькими удивительными голосами отзываются Ваши стихотворения!
И вот уже рядом с Боратынским, Кюхельбекером, Пушкиным встаёт их друг Владимир Фёдорович Одоевский (брат декабриста Александра), который обладал тем же редким даром «мыслить любовью», и в своих сказках дедушки Иринея предостерегал, защищал детей от «подмены сердца».
Спасибо, Фёдор Николаевич, за Ваши стихи, оживляющие память в прошлое и в будущее, врачующие, связующие, воскрешающие любимых и напоминающие их заветы!
Но если мы – о связи поколений,
о перекличке с разных берегов,
о дружестве сердец и разрешении
пространства-времени мучительных оков,
иной мне музыки любезны переливы,
рекой текущей из конца в конец,
длиннотами врачующей разрывы
времен и судеб, мыслей и сердец.
