О свободе,
или можно ли закрыться от бездны свободы свободой выбора?
Пост #29 Андрея мне показался весьма значимым для темы о «внутреннем христианстве». Постараюсь ответить поподробнее на основные тезисы этого поста:Свободу можно сделать при желании очень заумным понятием, но стоит ли? В отличие от всяких метафизических категорий, свобода - это понятие из человеческого мира, понятие по природе субъективное.
Свобода, любовь и творчество — это не просто «метафизические категории» или «заумные понятия», но «три кита», на которых стоит вся духовная, социальная и культурная жизнь человека. Без религиозного осмысления свободы никакое религиозное осмысление любви и творчества невозможно. Нуждается ли человек в таком осмыслении? Является ли оно только игрой заумными понятиями или одним из главных вопросов совести, заглушить который уже невозможно? А вопросы совести, как и вопросы веры,
субъективны по определению. Объективность же является синонимом истинности только в научной картине мира, но не в религиозной.
Собственно, все эти «заумные понятия» и были истоком религиозного осмысления человеком самого себя, а вовсе не страшные и непонятные стихии природы, как думали атеисты, уповая на науку в развенчании религиозного мифа. И развенчали бы окончательно, если бы духовная бездна не находилась в самом человеке.
Только ли к человеческому миру относится понятие свободы или является духовным содержанием всей космической драмы? Разделение добра и зла имеет только человеческую природу, исчерпывается религиозно-юридическим пониманием нравственности или добро и зло — это духовные категории, отражающие две полярные духовные воли в бытие и человека, и природы, и Вселенной?
После нескольких веков гуманистической эры, расцвета великих светских культур, философии и науки возврат человека к младенческой вере, в которой достаточно катехизиса и никакая философия не нужна для спасения души, невозможен. Невозможно и перечеркнуть страшный исторический опыт этих веков. Невозможно христианству отмахнуться, как от назойливых мух, от последних вопросов, от проблематики человеческого творчества и свободы, от вопросов теодицеи и происхождения зла.
Если христианство хочет оставаться
живым духовным источником, оно не может закрыться в средневековом монастыре и продолжать отвечать на все вопрошания ума и совести человека цитатами из писаний, и говорить, что такие вопрошания только «мешают спасению души» и человек должен вернуться в младенческое целостное состояние и забыть все эти «заумные понятия». По-моему, очевидно, что такой возврат невозможен, и обсуждать здесь особо нечего.
А вот от того, найдёт ли в себе творческие силы христианская церковь ответить на вопрошания человеческой совести так, чтобы эти ответы стали
обогащением духовной жизни, чтобы весь огромный духовный опыт гуманистической эры, светской культуры, философии и науки органически вошёл в христианскую духовную жизнь и привёл человека ко Христу, а не оттолкнул от Него, — от этого зависит не только судьба христианской церкви, но и всей человеческой цивилизации, без какого-либо преувеличения. И вопросы свободы творения, вопросы происхождения зла в мире, вопросы теодицеи и религиозного оправдания человеческого творчества — это краеугольные камни на пути человека в Церковь. И путь этот
внутренний и
свободный.
Великая заслуга русской православной культуры в том, что её творческое лоно в XIX-XX веках родило феномен русской классической литературы и религиозной философии. Где и ставятся, и осмысляются эти «проклятые вопросы» — в
христианском свете. И неважно (хотя и печально), что официальная православная церковность до сих пор пытается оставить за порогом церкви русскую религиозную философию и пророческую русскую литературу. Это уже вопрос времени — процесс творческого оплодотворения православной церкви духовным богатством русской культуры, возникшей из её же, церкви, духовного лона, не остановить никакими схоластическими методами. Такие представители православия, как о. П. Флоренский, о. С. Булгаков, о. А. Мень, — это лишь первые ласточки новой эры, нового духовного расцвета церкви и культуры.
Первым во всей остроте и глубине поставил вопрос свободы, как краеугольный христианский вопрос, Ф.М. Достоевский. Его Инквизитор и бросает свой главный упрёк Христу, что Тот захотел
свободной веры,
свободной любви и
свободного творчества от человека. А человеку эта свобода не нужна, не по силам (только немногим избранным). Малым сим, коих миллионы и миллионы, нужно счастье, простые и ясные своды правил. И «умный дух» предлагал свои («человеколюбивые и практичные») рецепты, но Христос их отверг и вверг человечество в ужас и кровь истории... И т.д.
Русское сознание, по-моему, склонно интерпретировать свободу как анархию, вседозволенность, "волю". Нам хочется абсолютной свободы.
Бакунин — лишь частный случай в истории русской мысли. Никакого столбового пути понимания свободы как анархии и вседозволенности в русской философии и близко нет. Абсолютная свобода и вседозволенность — это духовные противоположности.
На Западе свободу понимают скорее как свободу выбора в рамках структурированного окружения. Это примерно как свобода выбрать одну из дорог на развилке по сравнению со свободой передвижения в чистом поле или бескрайней степи.
Нет в русской философии и ограниченного понимания свободы — «как свободы выбора в рамках структурированного окружения», здесь Вы правы. Парадокс свободы в том, что настоящая свобода приходит тогда, когда выбор уже сделан. Какая свобода выбора в Раю — выбора между Раем и Адом, что ли? Свободу, как и любовь, можно понимать по-разному: «свобода выбора в рамках структурированного окружения» достаточна для
любви как толерантности. Но не достаточна для любви как жертвенного служения и творческого горения.
И всё бы ничего, если бы человек мог закрыться от пугающих бездн и успокоиться в срединном человеческом царстве, создав
грамотно структурированный социум на долгие века. Если бы человек мог просто ходить в церковь, выполнять таинства, быть порядочным гражданином и навсегда позабыть о психически больном Достоевском с его безднами, человек так бы и сделал. Да вот беда: обе бездны — внутри самого человека находятся, и дьявол борется с Богом в сердце человека. За образ Божий — борется...
Вот и появляются в
грамотно структурированном обществе «родитель N1 и N2», гей-парады, садомазохистские извращения... И это только начало падения Нового Рима. На границах его уже колышется другая бездна — радикальный религиозный фанатизм (и образ Бога в нём страшен). Трагедия в том, что и Древний Рим, став структурированным срединным царством, утратившим религиозный огонь внутри себя, был обречён на вырождение, так и Новый Рим
напоролся на то, за что боролся.
Нельзя закрыться от бездны, если она внутри тебя, её можно только просветлить духом. Но для этого дух должен быть пламенным и иметь незыблемую Вертикаль, и благодаря ей не бояться видеть бездны, и не закрываться от них в плоском и тепло-хладном срединном царстве. Всё повторяется в истории Европы — практически один в один...
Меня вполне устраивает понимание свободы на бытовом, психологическом уровне, которое у каждого свое в зависимости от ситуации (для заключенного свобода вне тюрьмы, для избирателя - свобода голосовать за кого он хочет, для собственника - продать или нет свой дом и т.п.).
Есть формальное, есть бытовое, есть философское, есть творческое, есть духовное
содержание свободы. Если бы человек мог удержаться на бытовом и психологическом уровне и прописать мудрые юридические законы, которые бы регулировали социум, заслоняя его от иррациональной бездны, то давным-давно такой социум был бы создан и процветал века и века. Но получается, что не может человек уйти от самого себя — и внутренние его бездны выплёскиваются в социум с железной неизбежностью.
Прошло несколько десятилетий после Освенцима (когда адская бездна вышла на поверхность зримо), как новая бездна стала просвечивать сквозь структурированное и формально уравновешенное общество... — гнилостным свечением разврата, пресыщенности и скуки, по краям которого пламенеют адские всполохи религиозного фанатизма, готовые затопить срединное царство Нового Рима, развратившегося и духовно ослабевшего.
Надеяться, что юридические процедуры и формальные структуры сдержат эту бездну и не допустят её выплеска вновь на поверхность истории, не просто наивно, а преступно наивно. Это состояние социума и называется «после нас хоть потоп» (в Библейском смысле). Главное, чтобы нам отсидеться в тихом и спокойном омуте, а что в нём черти водятся, нас это не касается: где эти черти? не видать на поверхности пока, и ладно. Хотя уже и видать... но так не хочется, так ведь всё было понятно и благопристойно...
В целом я понимаю свободу как свободу перемещения в рамках заданного окружения. Если человек начинает видеть свободу в том, чтобы ломать это окружение - это уже не свобода, а разрушение, вандализм.
К «всё позволено» приходят как раз Бесы, соблазнённые Ставрогиным; и позже — Иван Карамазов, соблазняющий Смердякова. Иван Карамазов не Бога не принимает, но Божий мир, в котором Бог равно ответствен за добро и зло. Иван Карамазов и приходит к «всё позволено», потому что не может разделить добро и зло в образе Бога. А этот образ поддерживается в душе Ивана всей церковной традицией. Но и внутри церкви Достоевским символически показано непримиримое противостояние двух пониманий спасения души и жизни во Христе — в лице двух старцев. Образы Достоевского и их духовная борьба послужили началом великой русской религиозной Мысли. В её традициях и Даниил Андреев творил будущий великий Миф. И мы тоже стараемся в меру сил в тех же традициях существовать.
Русская философия смотрит в обе бездны — бездну разрушения и бездну творческую, бездну адскую и бездну Божественную. И свобода — это путь и в ту, и в ту бездну. И свобода нуждается в просветлении, в том числе и в просветлении — мыслью. Унять адскую бездну не в силах юридическое срединное царство: адская бездна находится внутри человека, а не на социальной поверхности. И изнутри человеческого духа эта бездна тёмной свободы вырывается периодически на дороги истории и заливает срединное царство. И успокоить, обуздать и просветлить тёмную бездну может только другая бездна — Божественная. А для этого человеку необходимо внутри себя разделить обе бездны, не смешивать их, назвать по именам каждую —
способность разделять духов и есть духовная зрелость.
Если прародитель зла служит в соседнем ведомстве и посылается в мир Богом для выполнения «грязной работы» (а именно такой вывод можно сделать из некоторых буквально понятых символов Ветхого Завета и писаний отцов Церкви); если Бог использует одной рукой силы добра, а другой силы зла — для вразумления своих чад, то что же получается? А получается вот что: Бог заведомо обрекает одних своих детей на вечную погибель, а других на спасение. При помощи первых Он обучает и воспитывает вторых, а потом первых, которых Сам же и послал искушать мир и воспитывать его страданиями, обрекает вечным мукам. А за что? Разве они не выполняли Его же волю? Если зло входило в изначальный план Бога, то в него и входили все исполнители зла (без них и план бы такой не состоялся). За что же их на Страшном Суде потом карать, да ещё и навечно обрекать адским мучениям?
Получается: Бог — лукавей самого лукавого, которого и посылал Сам в мир лукавствовать, а потом же и осудил, и свалил на него свой же лукавый воспитательский план. Получается не просто космический деспот и самодур, но подлее самого дьявола лжец и жестокостью превосходящий любое явное зло. Если нет разделения добра и зла в Самом Творце, то не может быть разделения добра и зла и в мире, Им сотворённом. А значит — «всё позволено».
Христианство и человек уже вошли в тот духовный возраст, когда нужно договаривать все мысли до конца и не бояться заглянуть в бездну. И я верю, что у христианства есть творческая потенция, чтобы ответить на все проклятые вопросы, а не отворачиваться высокомерно от них и не прятаться в бытовое и психологическое понимание (ради малых сих).
Христос и пришёл в наш мир, чтобы очистить образ Божий в наших сердцах, не дать отцу лжи окончательно омрачить образ Божий в человеке. Образ Божий в нашей душе и есть наше спасение, наше внутреннее солнце. И на нём не должно быть никаких пятен, никакой тьмы. И только тогда мы сможем не юридически, но духовно разделять добро и зло — исходя из образа Бога в нашем духе. Появится незыблемая Вертикаль.
Если же в самом образе Бога добро и зло смешиваются, то человек обречён попадать в ловушки того духа, для которого это смешение и является единственной формой существования в нашем мире: дух лжи и держится только тем, что смешивает добро и зло.
Про образ Бога в Ветхом и Новом Завете в другой раз.
Ветхий Завет неоднороден. Единого образа Бога в нём нет. В разных книгах и у разных пророков разный образ Бога превалирует. Это огромная тема. Например, два тома из своей семитомной «Истории религии» Александр Мень посвятил Ветхому Завету и книгам пророков. Отец Александр как раз показывает, как очищался и просветлялся образ Бога в Ветхом Завете, как подводился пророками иудейский народ к принятию того образа Бога, который должен был воплотить в Себе Сын Божий...
Вся человеческая история и есть не что иное, как борьба двух разных образов Бога в нашем сердце. За одним из них стоит Бог, а за другим — Противобог («обезьяна Бога»). Эти образы смешиваются в нашем духе, а затем смешиваются и в социальных, и в культурных, и в церковных телах. Смысл истории и есть окончательное очищение образа Бога, отражающегося в человечестве.
Какого Бога образ и подобие человек, такова и его история.
Страшный Суд и есть окончательное отделение образа Бога от образа дьявола, называющего себя «богом». Настоящее зло никогда не приходит под своим именем, но под именем Бога. Это и есть духовная
ложь — воля к небытию, основа основ зла. Образ и подобие Божие — это Богочеловек. А человек — лишь путь, в котором ещё смешаны образ и подобие Бога и образ и подобие дьявола: и называть второй «образом Бога» — значит лить воду на мельницу зла и лжи, пожиная в истории последствия работы её дьявольских жерновов.
Нет для судьбы человека важнее предмета, чем образ Бога в сердце, поэтому и нет важнее религиозного вопроса, чем теодицея. И решить этот вопрос человек должен
свободно и творчески. Великий инквизитор считал, что такая ноша (свободного творчества) не под силу человеку. А Христос — всей Своей жизнью, смертью и воскресением — утвердил свободу совести как человеческое достоинство, как то качество, что и делает человека
образом и подобием Божьим, а не образом и подобием того «умного духа», которым соблазнился инквизитор. Христос
уважает человека, а инквизитор высокомерно структурирует счастье малых сих. В этом духовном противостоянии символически отражён основной смысл христианских веков истории, завершающих её первый эон.
