Искусство - Воздушный Замок
Искусствоведы, медитация на корешках

0 Участников и 1 гость просматривают эту тему.

Искусствоведы
(копирую с дружественного форума)

Появилось у меня желание подвести предварительный итог этой ветки (а раз появилось желание, почему бы не удовлетворить его тут же, пока не простыло?) Да итог-то совсем курьёзный: навешен старательно и настойчиво ярлык - искусствоведы. (Почему-то на дереве? но это уже так, для живости рекламы, наверное.)

Вот об этом ярлыке и выскажусь на самом простом языке. И весь мой итог сводится только к антиярлыку. Ведь, как известно, снять ярлык во много раз труднее, чем его навесить: для навешивания надо только подобрать слово, которое внешне похоже на правду, но внутренне меняет эту правду на что-то скользкое. А потом часто и настойчиво, к месту и не к месту это слово употреблять. "Лги, лги, лги - что-нибудь да прилипнет",- как говаривал гениальный технолог по утилизации человеческого материала, Николо Макиавелли.
Поэтому я буду навешивать антиярлык (так легче: на один навесить другой,- чем отодрать то, что уже прилипло.)
Мы - антиискусствоведы!
(Но сначала немного об ярлыке, а потом уже об его анти.)

Под "искусствоведами" понимаются такие существа: своеобразные патолого-анатомы искусства, воспринимающие искусство как произведение, вещь (в самом буквальном смысле слова!), исследующие эту вещь, препарирующие её структуру, оторванные от народа, от мира, вообще от всего живого, интересные только сами себе и никому не нужные, даже вредные. Снобы - в предельном своём состоянии. Коллекционеры мертвечины. Да, такие существа есть и таких немало, как немало бездарных бизнесменов, политиков, писателей и участников интернет-тусовок. Это всё - тусовщики. Все посредственности - всегда тусовщики (даже если сидят в себе, как в гробу, и ни с кем слова не молвят: одна масть - тусовщики). Искусствоведы - не исключение.

Правомерно ли вешать такой ярлык на ту публику, что сидит на маленьком ВОЗе, который тащит, весело надрываясь, добрый упрямый ослик (с ярославовыми ушами, но с детским выражением морды)?
Я расскажу, как понимают искусство близкие мне по духу люди - и судите сами: "искусствоведы" сии смертные или антиискусствоведы.
Буду говорить на личном примере, потому что так и проще, и честнее. (А подобное тянется к подобному.)

Искусствоведов не люблю с детства. Равно как и психологов. И попов. И философов. И учёных. И поэтов. И прочие должностные и что ещё противнее - ответственные лица (прямые и отвесные).
Но люблю людей, люблю природу, - как говорил мой друг Ходасевич. Но не люблю ходить гулять; и твёрдо знаю, что народу моих творений не понять. Ни грубой славы, ни гонений от современников не жду... - так он говорил мне (привив-таки классическую розу к советскому дичку!)... А я вот, например, его люблю и понимаю, значит - поэт ошибся? Или я не народ? Но у меня есть много документов, подтверждающих то, что я как раз самый что ни на есть народ, со стажем, корнями и мозолями.
Люблю общаться с интересными и любимыми (это я о Ходасевиче). И более того - это общение для меня синоним жизни. Общение и открытость.

Искусство вообще и чтение в частности - для меня удивительная, чудесная возможность общения. Мне повезло в жизни: я встретил несколько изумительных, глубоких, безумно одарённых людей, которые стали моими друзьями и учителями (настоящий друг - всегда учит, не уча). Но это бывает так редко, чтобы встретить в отведённом отрезке местного времени человека близкого, а равного по масштабу Пушкину или Достоевскому - ещё несколько сложнее (и встретить сложно и узнать нелегко, даже встретив). Но какое счастье, что есть искусство! Что есть книги - открытые окна и связь.

Искусство - это диалог с автором. Живой как сама жизнь, захватывающий как воплощенное чудо бытия. Испытав это чудо, так трудно от него отказаться. (Трудно, но можно; и многие отказываются. Многие, но не все.)

Любить и понимать. Прощать, понимать и любить - это три грани одного смысла, которые "не работают" по отдельности, но восполняют и подпитывают друг друга.
Любовь не дробится, а лишь усиливается от количества любимых. Каждый автор всё лучше понимается и больше любится с приходом в душу новых авторов. Чем больше друзей, тем каждый ближе и дороже в отдельности; тем больше видишь его неповторимость и незаменимость; тем глубже понимаешь его, а значит любишь.

Любовь не дробится, а лишь усиливается от расширения объёма личности, от расширения диалога. И выбирать узость или широту волен каждый, как выбирать низость или высоту.
Понимание искусства и его чтение - это расширяющийся диалог с живыми друзьями сердца, а не какое-то искусствоведение! Искусство - квинтэссенция жизни.

И какое это счастье не читать, а перечитывать: в сравнении впечатлений - открывается новое качество, автор становится близким, интимным единственным другом (каждый - единственный!). А потом - новое качество: уже не перечитывать, а листать и мечтать над книгой... И следующее - высшее - "медитация на корешках". Смотришь на книжные полки - и они оживают голосами: идёт хор - жизней и судеб, творчества и любви, смысла и его пересечений: говорят все и друг с другом и с тобой - но в этом хоре ты слышишь каждый голос в отдельности, понимаешь каждого. И твой голос слышен - и не тобой одним! Такое невозможно в физической реальности, но возможно в искусстве. Это смысловые аккорды - из которых складывается симфония параллельных потоков бытия. Победа над раздробленным эгоизмами временем и пространством.

А через диалог с живым человеком - через его сердце, раскрывающееся навстречу твоему доверию и твоему труду (любовь - это труд души, работа души через понимание себя и другого), - через его дар - раскрывается в тебе Тот, Кто этот дар дал...
Искусство - в предельной своей глубине и высоте - это молитва. 

Упереться в одного или двух-трёх любимых авторов, отбросив остальных, - это обделить не только себя, но и самих этих авторов: не дать им раскрыться в тебе во всей своей полноте. Эта узость души, которую надо преодолевать, если хочешь любить и быть любимым. Не только тело, но и душа нуждается в тренировке. На одном вдохновении далеко не уедешь, нужен труд. Нужно осваивать языки искусства, чтобы понимать своих друзей. Без понимания нет любви.

В Данииле Андрееве поражает не только глубина, не только мистические дары и прозрения, но и широта (эрудиция - если не вкладывать в это слово исключительно рассудочный смысл). Это перекличка имён, не просто имён - а друзей, воспринятых всей душой и впущенных в твой мир, а не рассматриваемых как объекты познания.

Искусствоведение - скучно, как любое внешнее, любая объективация. Скучно - и бессмысленно по большому счёту. Но как есть талантливые писатели, так есть и талантливые критики, критики-поэты. И ведь совсем не важно, какую из множества реальностей открывает поэт; главное - открывает. Искусство - такая же реальность, такая же жизнь. И можно писать о ней талантливо, а можно бездарно, как и о любой жизни. Чаще оба дара совмещаются: лучшие критики - по совместительству художники. Но бывает уникальный дар: критик-художник. Например, "Мудрость Пушкина" М.Гершензона я читаю и перечитываю как захватывающий детектив (например, детективы Достоевского такие же - захватывающие).

Мы так же отличаемся от "искусствоведов", как патолого-анатом от друга...
Я знаю, что ярлык навешен. Что избавиться от него невозможно без помощи другого друга: друга-времени. Время работает на нас. А я сказал, что хотел.

__________________________________________
Преображение хаоса в космос – это и есть культура.
"Дикой Америке" интернета нужны свои пионеры, свои безумные мечтатели.
Ярослав Таран
«Последнее редактирование: 15 Ноября 2014, 16:25:09, Ярослав»

Абрам Терц.

Метафора – это память о том золотом веке, когда всё было всем. Осколок метаморфозы.

_______________________________________________
Роза Мира не является новой религией и новой культурой,
но ансамблем и диалогом религий и культур.

Чтением преодолеваешь время. И не только отделяющее тебя от автора, но и то время, которое отделяет тебя от самого себя. Вот, например, читаешь роман, а герой вдруг переживает то, чего в жизни у тебя еще не было, например, несчастную любовь, или потерю близкого человека, или лишения и ужасы войны... но ты все равно переживаешь вместе с ним, переживаешь так, что от книги оторваться не можешь, как будто узнаешь себя... А как можно узнать те чувства, с которыми еще не встречался?! Значит встречался... но не было, например, в твоей жизни войны или безответной любви... Значит все-таки были, в одной из прошлых жизней, раз так остро их ощущаешь. Чтение помогает вспоминать себя, будит глубинную память.

Тут хочется вспомнить авторов индийских поэтик. Для индийцев восприятие искусства, философия, религия переплетены очень тесно. Все нижеприведенные  цитаты я взяла из книги П.А. Гринцера «Основные категории классической индийской поэтики», некоторые приведены дословно. В круглых скобках  - мои примечания.
 

Абхинавагупта писал, что произведение искусства – продукт особого поэтического вИдения и воплощает в себе не внешние качества явлений, а их сущность. Именно потому, что драма не имитирует мир, в одной и той же пьесе несколько раз и в разные дни одного месяца позволительно, например, изображать полную луну, и это никак не нарушит правды искусства.

Маммата: «Ограниченный в силу необходимости, по природе своей связанный с радостью, горем и заблуждением; зависящий от материальных причин, в частности законов кармы; наделенный шестью вкусами и потому не только приятный – таков этот мир – творение Брахмы. Иное по сути своей – творение поэта, и потому оно превыше всего.» (Здесь особенно интересна связь свободы и искусства.)

Знатока, ценителя поэзии индийцы называли «сахридая» - «обладающий согласным сердцем».

Абхинавагупта: «Сердце становится незамутненным, как зеркало, ибо все мирское полностью забыто, и человек, как только слышит пение и музыку, погружается  в наслаждение».…«мир пьесы укореняется внутри его[зрителя] сердца», становится частью его внутреннего опыта.

Бхатта Таута, учитель Абхинавагупты, утверждал: «Переживания героя, поэта и слушателя – общие». (в смысле, универсальные, над-стоящие этому миру)

Возможность идентификации «я» реципиента с эмоциональным фокусом художественного произведения определяется, как указывает Абхинавагупта, тем, что в сознании читателя или зрителя в латентной форме имеются те же духовные комплексы, которые по отношению к драме или поэме именуются «постоянными чувствами» -  стхайибхава, т.е. любовь, скорбь, гнев, мужество, страх и т.д. Они формируются у человека на основе его личного эмоционального опыта в настоящем и – в соответствии с индийской доктриной метампсихоза – в прошлых рождениях, но откладываются, «суммируются» в уме как своего рода универсальные модели, «впечатления» пережитых чувств. Описание или изображение возбудителей, симптомов и преходящих оттенков доминирующего в произведении чувства пробуждает в знатоке эти собственные его «дремлющие» впечатления, и именно они, освобожденные от всякой конкретности, привязанности к чему-то реальному, от признаков времени и пространства, вкушаются как раса. (Раса – понятие санскритской поэтики, обозначает эмоциональное содержание произведение, его «вкушение» читателем или зрителем.)

Абхинавагупта: «Они[зрители] наслаждаются в уме, свободном от влияния какого-либо органа чувств, поскольку находятся во власти сладостного вкушения, в котором не различаются «я» и «он». Это вкушение отличается и от обычного восприятия, всегда затуманенного желанием получить что-либо и т.п., и от восприятия йогинов, жесткого из-за нечувствительности к сладости мира. Оно являет собой высшую сладость самопознания, потому что пронизано красотой впечатлений от радости, горя и т.д, испытанных прежде.» (Т.о. искусство раскрывает глубинную память человека.)

В процессе восприятия произведения искусства, вкушения его «расы» человек осознает свою универсальную сущность, что подобно выявлению в индивидуальном «я» абсолютного «я», или Брахмана, который есть не что иное, как блаженство.

Абхинавагупта считает источником вдохновения поэта восприятие какого-либо жизненного момента как произведение искусства. Например, Абхинавагупта так интерпретирует первую шлоку «Рамаяны», по легенде невольно вырвавшуюся из уст Вальмики, когда тот увидел самку птицы краунча, убитую стрелой охотника: «Да лишишься ты навеки покоя, нишадец, за то, что убил одну из этой пары краунча, завороженную любовью!»: постоянное чувство скорби, возникшее у самца краунча из-за гибели подруги, стало для поэта «предметом вкушения, приняло форму горестной расы, отличной от чувства земной скорби и состоящей по своей сути из таяния собственного сознания». И затем уже это преобразованное в расу чувство скорби вылилось у Вальмики (легендарного автора Рамаяны) в стихотворение, «подобно тому, как изливается кувшин, полный влаги.»

Творческое состояние поэта Абхинавагупта тем самым уподобляет состоянию ценителя поэзии.   

___________________________________
Красота – это память о лице Бога.
Александра Таран
«Последнее редактирование: 22 Апреля 2011, 17:01:15, Саша»

Значит все-таки были, в одной из прошлых жизней, раз так остро их ощущаешь. Так чтение помогает вспоминать себя, будит глубинную память.
Необязательно - в прошлых жизнях. Чтение переводит в духовный план (помогает войти - через систему своих символов, опознавательных знаков, метафор - в иной мир и раскрывает подлинную реальность), где нет этого нашего "трёхмерного" и "пуленепробиваемого" разделения на субъект и объект, на "я" и "не-я". В подлинном мире - "всё во мне и я во всём".
В духовном плане, в подлинной реальности - всё есть моя судьба, всё происходит со мной и во мне, всё есть мой путь. Это и есть любовь: когда "не-я" становится "ты". Это и есть Общение (с большой буквы). И судьба "ты" так же близка и дорога, как и судьба "я", вернее, их уже нельзя разделить - они становятся единой судьбой (без смешения, без утери индивидуального лица!).
Это почти невозможно описать, это надо почувствовать и прожить. Сопереживая "ты" (герою, автору, другим эпохам, временам и судьбам), читатель забывает о себе, перерастает себя, выходит из себя...
Не столь важно физически жить в ту или иную эпоху, общаться с теми или иными людьми и культурами на физическом плане (хотя и такое не исключено, но это лишь частный случай: нельзя физически успеть пожить везде и тем более одновременно), чтобы эмоционально воспринимать и сопереживать им - как самому себе, как своей судьбе и своему пути. Это духовный, подлинный мир, где всё едино, где нет разделения и внеположности, где нет "объективного" внешнего мира как последней реальности: внешнее лишь символика внутреннего. Это выход в царство свободы из царства необходимости.
Можно очень остро и очень эмоционально воспринимать, например, библейскую историю, события, связанные с земной жизнью Христа (гораздо эмоциональнее и глубже, чем многие события своей эмпирической теперешней жизни), хотя никакого физического воплощения в те времена и в той среде у тебя не было. И так далее...
При чтении автор становится ДРУГОМ, часто гораздо большим другом, чем сотни нынеживущих знакомых. Это Общение, это, не побоюсь слова, настоящая любовь, это - выход в подлинное существование, в подлинный мир.
На мой взгляд, такое "виртуальное" общение гораздо реальнее, чем "физические встречи" (редко - в самые-самые счастливые моменты жизни - могут совпадать оба плана: это максимальная полнота жизни, которая нам доступна здесь).
Чтение - это припоминание. Но не только и не столько своих "прошлых жизней", а подлинной реальности, реальности духа, настоящей и единственной РОДИНЫ.
Там всё родное, нет ничего чуждого...
Это и есть Царство Божие, которое внутри нас...

__________________________________________
Преображение хаоса в космос – это и есть культура.
"Дикой Америке" интернета нужны свои пионеры, свои безумные мечтатели.
Ярослав Таран
«Последнее редактирование: 14 Февраля 2011, 17:59:40, Ярослав»

Н. А. Бердяев.

Жизнь в своем особом мире не была исключительно жизнью в воображении и фантазии. Прежде всего, я убежден в том, что воображение еcть один из путей прорыва из этого мира в мир иной. Вы вызываете в себе образ иного мира.

Есть люди, которые чувствуют себя весело в пустыне. Это и есть пошлость.

_______________________________________________
Роза Мира не является новой религией и новой культурой,
но ансамблем и диалогом религий и культур.

Индийское стихотворение:
"Тогда проявляются достоинства, когда их замечают ценители. Лишь освещенные лучами солнца лотосы становятся лотосами."

_______________________________________________
Роза Мира не является новой религией и новой культурой,
но ансамблем и диалогом религий и культур.

Булат Окуджава.

Я встретился как-то с одним крупным чиновником и ему сказал, что по телевидению, в кино показывают всякую белиберду, я ничему этому не верю. «А это не для вас»,– ответил он, подразумевая народ.

Я тоже «народ». У нас произошло какое-то искажение понятия «народ». Почему под «народом» стали понимать не историческую культурную категорию, а просто простонародье, малограмотных людей? Но за всеми этими громкими фразами о судьбе народа пропало очень важное – у нас за многие годы исчез институт уважения к личности. Для меня лично лозунг восстановления этого института является главным… Если мы научимся уважать личность, тогда мы научимся уважать и народ, и человечество.

_______________________________________________
Роза Мира не является новой религией и новой культурой,
но ансамблем и диалогом религий и культур.

Григорий Померанц.

Культура – не набор предметов, из которого можно выбросить лишнее. Скорее организм, где нет ничего лишнего; всё, что сложилось за тысячелетия, зачем-то нужно.

_______________________________________________
Роза Мира не является новой религией и новой культурой,
но ансамблем и диалогом религий и культур.

Григорий Померанц.

Зритель сплошь и рядом не видит оттенков, не чувствует паузы. Созерцание природы, живописи, восприятие музыки, поэзии, театра, кино органически связаны, одно помогает другому. И если человек смотрит только кино, футбол и хоккей, то он чего-то не видит.

Это проблема всей современной цивилизации. Прямое пророческое слово может захватить улицу. Но это, по большей части, слово лжепророка. А распространение вести (истинного пророчества через истинное искусство) заторможено. Весть распространяется как величина первой степени, а пошлость – как квадрат или куб. Отсюда могущество пошляков, гениев пошлости, умеющих превратить свою пошлость в знамя (иногда консервативное, как у Ильи Глазунова, а иногда либеральное).

Вероятно, положение можно изменить, если с детского сада воспитывать на хороших образцах, учить отбрасывать суррогаты, отбрасывать ложное, искать подлинное. Без чувства подлинного никакой катехизис не спасёт. Спасают не стереотипы идеологии или церковности, а глубина и ясность чувства.

Иногда достаточно перевести фальшивую идею на простой и ясный язык, чтобы она рухнула.

Первый шаг к подлинному – отбросить ложное, ещё не зная истинного.
В наш век, когда массовая полуобразованность повсюду творит пошлые массовые штампы, простота и ясность – первый шаг к глубине.
Не надо только думать, что это весь путь, и во имя ясного подступа к глубине восставать против самой глубины. Большая глубина может ускользать от прямого точного слова и открываться в подобии, в притче...

Современная весть – это стиль поисков подлинного...
Это чувство связи с традицией...
Связь, как правило, не выраженная сюжетно, но по сути, по духу...
Связь, создающая новую соль, способную, может быть, "просолить" массу и сделать её народом.
В постоянной перекличке искусства с религией и философией, в перекличке России со всем миром, ищущим выхода из общего кризиса.

_______________________________________________
Роза Мира не является новой религией и новой культурой,
но ансамблем и диалогом религий и культур.
«Последнее редактирование: 17 Июля 2011, 17:18:18, ВОЗ»

Д.С. Лихачев.

Жизнь – самая большая ценность, какой обладает человек. Если сравнить жизнь с драгоценным дворцом со многими залами, которые тянутся бесконечными анфиладами, которые все щедро разнообразны и все не похожи друг на друга, то самый большой зал в этом дворце, настоящий "тронный зал", – это зал, где царствует искусство. Это зал удивительных волшебств.
Это зал бесконечных празднеств, что делают всю жизнь человека интереснее, торжественнее, веселее, значительнее.

Награждённый даром понимать искусство, человек становится нравственно лучше, а следовательно, и счастливее. Да, счастливее! Ибо награждённый через искусство даром доброго понимания мира, окружающих людей, прошлого и далёкого, человек легче дружит с другими людьми, с другими культурами, с другими национальностями, ему легче жить.

Источником доброго является любое подлинное искусство. Оно в самой основе своей нравственно именно потому, что вызывает в читателе, в зрителе – во всяком, кто его воспринимает, – сопереживание и сочувствие к людям, ко всему человечеству.

Лев Толстой говорил об "объединяющем начале" искусства и придавал этому его качеству первостепенное значение: "Благодаря своей образной форме искусство наилучшим способом приобщает человека к человечеству: заставляет с большим вниманием и пониманием относиться к чужой боли, к чужой радости. Оно делает эту чужую боль и радость в значительной мере своими... Искусство в самом глубоком смысле этого слова человечно. Оно идёт от человека и ведёт к человеку – к самому живому, доброму, к самому лучшему в нём. Оно служит единению человеческих душ".

Искусство освещает и одновременно освящает жизнь человека.
Но понимать произведения искусства далеко не просто. Этому надо учиться – учиться долго, всю жизнь. Ибо остановки в расширении своего понимания искусства не может быть. Может быть только отступление назад – в тьму непонимания.

Пониманию искусства следует учиться прежде всего у самого себя – у своей искренности.
Часто говорят про кого-нибудь: у него врождённый вкус. Вовсе нет! Если вы приглядитесь к тем людям, о которых можно сказать, что они обладают вкусом, то заметите в них одну общую им всем черту: они честны и искренни в своей восприимчивости.
Я никогда не замечал, чтобы вкус передавался по наследству.

В своём отношении к произведениям искусства не следует быть успокоенным, следует стремиться к тому, чтобы понять то, чего не понимаешь, и углубить своё понимание того, что уже частично понято. А понимание произведения искусства всегда неполное. Ибо настоящее произведение искусства "неистощимо" в своих богатствах.

Весь вопрос только в том, что нельзя понять сразу сложное, не поняв ранее более простое. Во всяком понимании – научном или художественном – нельзя перескакивать через ступени. К пониманию классической музыки надо быть подготовленным знанием основ музыкального искусства. То же в живописи или в поэзии. Нельзя овладеть высшей математикой, не зная элементарной.

Искренность в отношении к искусству – это первое условие его понимания, но первое условие – ещё не всё. Для понимания искусства нужны ещё и знания. Фактические сведения по истории искусства, по истории памятника и биографические сведения о его создателе помогают эстетическому восприятию искусства, оставляя его свободным.

Искусство нельзя поймать голыми руками. Зритель, слушатель, читатели должны быть "вооружены" – вооружены знаниями, сведениями. Вот почему такое большое значение имеют вступительные статьи, комментарии и вообще работы по искусству, литературе, музыке. Вооружайтесь знаниями! Недаром говорится: знание – это сила. Но это не только сила в науке, это сила в искусстве. Искусство недоступно бессильному.

Но и зритель, слушатель, читатель – тоже всегда творец. Восприятие художественного произведения всегда сотворчество.

Зритель не просто смотрит картину – он её познаёт, догадывается, проникает в суть замысла художника. Слушателю музыкального произведения всегда "легче" слушать его во второй и третий раз, чтобы иметь возможность предугадывать развитие музыкального замысла композитора.

_______________________________________________
Роза Мира не является новой религией и новой культурой,
но ансамблем и диалогом религий и культур.

Г.Гессе

"- Ирис, - говорил он ей однажды, - милая Ирис, если бы мир был устроен по-другому! Если бы не было ничего, кроме твоего прекрасного, кроткого мира: цветов, раздумий и музыки! Тогда бы я хотел только всю жизнь просидеть рядом с тобой, слушать твои истории, вживаться в твои мысли. От одного твоего имени мне делается хорошо, Ирис - необыкновенное имя, я сам не знаю, что оно мне напоминает.
      - Но ведь ты знаешь, - сказала она, - что так называется голубой и желтый сабельник.
      - Да, - воскликнул он со сжимающимся сердцем, - это-то я знаю, и это само по себе прекрасно. Но когда я произношу твое имя, оно всегда хочет мне напомнить еще о чем-то, а о чем, я не знаю, чувствую только, что это связано для меня с какими-то глубокими, давними и очень важными воспоминаниями, но что тут может быть, я не знаю и не могу отыскать.
      Ирис улыбнулась ему, глядя, как он стоит перед нею и трет ладонью лоб.
      - Со мной так бывает всякий раз, - сказала она Ансельму своим легким, как у птички, голоском, - когда я нюхаю цветок. Каждый раз моему сердцу кажется, что с ароматом связано вспоминание о чем-то прекрасном и драгоценном, некогда принадлежавшем мне, а потом утраченном. И с музыкой то же самое, а иногда со стихами: вдруг на мгновение что-то проблеснет, как будто ты внезапно увидел перед собой в глубине долины утраченную родину, и тотчас же исчезает прочь и забывается. Милый Ансельм, по-моему, это и есть цель и смысл нашего пребывания на земле: мыслить и искать и вслушиваться в дальние исчезнувшие звуки, так как за ними лежит наша истинная родина."

___________________________________
Красота – это память о лице Бога.
Александра Таран

И.А. Ильин.

…Художественная критика требует целостного вхождения в самое произведение искусства. Надо забыть себя и уйти в него. Надо дать художнику выжечь его произведение в моей душе, вроде того, как выжигают по дереву. Надо дать ему вылепить его произведение из моей, покорной ему, лепкой и держащей, душевной глины. В послушном ему, непредвзято-чистом пространстве моего внутреннего мира должно верно и точно состояться его видение. Все, что он носил, вынашивая в себе; весь его художественный замысел и помысел; и все образы, в которые он уложил эту свою художественную медитацию; и все внешнее тело его произведения, — слышимые звуки и слова, видимые линии, краски, плоскости, массы, — все должно быть воспринято моим духом, состояться в нем, стрястись, пропеть себя, выжечь себя в нем; словом — развернуться во мне, в пространствах моего духовного внимания. И тогда только...

Но, увы, люди воспринимают искусство рассеянно и безразлично; никто и не думает о «целостном вхождении», о верном и точном восприятии, о глубокой и таинственной медитации художника. Думают о своем развлечении и удовольствии. Приносят в концерт или в картинную галерею свои повседневные интересы и настроения, свое обывательское «самочувствие». И не думают освободить в себе «духовное место» для художественного произведения. И потом судят о своих личных, мимолетных впечатлениях так, как если бы в них заключалось все дело. Дайте художнику властно дохнуть в ваш внутренний мир; дайте ему свою душу, как покорный и крепкий пластилин; не «уши» и не «глаза», а всю душу до дна. И тогда вы увидите, что возможна верная встреча в художественном произведении — и с самим художником, и с другими, так же сосредоточенно и предметно воспринимавшими его, как и вы...

Вам приходилось когда-нибудь видеть лицо художника, когда вы, возвращаясь из глубокого, самозабвенного созерцания его произведения, как бы из некоего священного колодца, в котором вы слышали или видели его видение, — когда вы начинаете выговаривать вслух, с трудом подыскивая слова, его основную медитацию, то Главное, ради которого он создавал свое произведение? Вы говорите в великой сосредоточенности, как бы ощупью, медленно, беспомощно, то иносказанием, то намеком; иногда почти изнемогая от напряжения, — но по существу верно. А его лицо, — и не лицо уже, а лик, — сияет радостным светом свершённости; ибо он видит, что искусство его состоялось в вас и что власть его передала вам (сквозь все образы и сквозь внешнее тело искусства) ту художественную медитацию, ту выношенную им тайну, ради которой он творил. И вам уже не нужно спрашивать его, верно ли вы осязали духом его художественный помысел; ибо на лице его вы уже прочли ответ...

Итак, во всяком подлинно художественном произведении имеется это главное, это сказуемое, некая бессознательно выношенная тайна, которая ищет себе верных образов и верного художественного тела (звуков, слов, красок, линий и т. д.). Эта тайна есть как бы душа произведения; отнимите ее — и все тело распадается на случайные куски и обрывки. Эта тайна есть как бы внутреннее солнце произведения, лучами которого все оно пронизано изнутри; она царит, и ей все подчиняется; она диктует художнику закон, и меру, и выбор, и необходимость, и все оттенки... Ей он повинуется. Из нее творит. Из нее критикует и исправляет свое создание. Ибо он знает, что всякое слово и весь ритм его поэмы; всякая модуляция его музыкальной темы; всякий персонаж его драмы; всякая деталь его картины; всякий жест и поза его танца — должны служить ей, являть ее; должны быть потребованы и выращены из ее глубины; должны быть необходимы для ее художественного прикровенного раскрытия...

Искусство есть прежде всего и глубже всего — культ тайны, искренний, целомудренный, непритязательный... Где нет этого сосредоточенного вынашивания тайны, где нет художественного тайноведения (о, сколь ответственного!), — там нет и настоящего искусства. Там или совсем нет Главного, или же оно подменяется рассудочными выдумками и произвольными комбинациями. Истинный художник есть не только «жрец прекрасного» (Пушкин), но и жрец мировой тайны, постигаемой в глубине сердечного созерцания. Он внемлет ей и в «дольней лозы прозябании», и в «подводном ходе гад морских», и в «криках сельских пастухов», — И бездны мрачной на краю, И в разъяренном океане, Средь грозных волн и бурной тьмы, И в аравийском урагане. И в дуновении Чумы...

Если нет тайны и ее бессознательно-созерцательного вынашивания, — то нет и художника, нет и искусства, а есть лишь их праздная и соблазнительная видимость. Ибо искусство родится из таинственных недр мирового бытия.

Только при таком понимании искусства может быть верно разрешен вопрос о художественном совершенстве и художественном критерии.

Творящий художник имеет дело обычно с тремя слоями искусства.
Во-первых, — с внешней материей: в поэзии — это звучащее слово и язык; в музыке — это поющий звук и инструмент; в скульптуре — глина, камень, дерево, металл; в живописи — краски и цвета, линии, светотень; в театре и танце само человеческое тело, декорации, обстановка. Эта внешняя материя имеет свои законы (законы языка и грамматики, законы музыкального звучания и созвучия, законы цвета, законы масс, законы человеческого естества). Эти законы должны быть соблюдены, но при соблюдении подчинены двум более глубоким слоям. Ибо внешняя материя искусства есть лишь средство и орудие; она не самостоятельна и не смеет быть самодовлеющей. Она призвана быть верным знаком художественного образа и художественной тайны...

Так, безграмотное стихотворение не может быть художественно совершенным, какие бы яркие образы и глубокие помыслы оно ни несло читателю. Но одной грамотности и «стильности» — конечно, недостаточно. Нельзя попирать законы музыкального звучания и созвучия, но музыкальная грамотность в композиции и инструментовке и верный слуховой вкус — отнюдь не обеспечивает еще художественности. Мастер краски и линии может создать совершенно нехудожественную картину; мастер естественного телодвижения может художественно провалить свою роль и свой танец. Над внешней материей должен царить образ; над образом должна царить про-рекающаяся тайна.

Во-вторых, художник имеет дело с образным составом искусства. Строитель не просто скрепляет камни и дерево, но показывает нам образ храма и жилища. Воображение живописца дает зрителю, сверх того, образы плодов, цветов, деревьев, животных, гор, моря, неба, человеческого тела (и через него — человеческой души) или же просто узора; воображение поэта властно дать сверх этого всего еще и весь внутренно-душевный мир человека (в отвлечении от их внешности, напр., «Я вас любил» Пушкина); воображение музыканта властно показать по-своему не только все это, но и многие, ни словесно, ни зрительно не передаваемые состояния мира и содержания человеческого духа...

Все эти образы имеют свои законы (законы, подсказанные природой, законы пропорции, гармоничности, перспективы, законы человеческой психологии и другие, теоретически еще не исследованные и не формулированные... целое великое поле для исследователя!). И эти законы настоящий художник соблюдает интуитивно и бессознательно, но, соблюдая, подчиняет глубочайшему содержанию про-рекающейся художественной тайны. Ибо и образ не смеет быть самодовлеющим; и он есть лишь средство и орудие (чего не признавала, например, венецианская живопись) .

... Образный состав искусства имеет свою, обязательную «грамотность». Но и она подчинена Главному — третьему слою искусства, прорекающейся через художника тайне!

Итак, вот критерий художественного совершенства: будь верен законам внешней материи, но, осуществляя их, подчини их живую комбинацию главному образу; будь верен законам изображаемого образа, но, осуществляя их, подчини их живую комбинацию своему главному замыслу, являемой тайне; а художественный замысел свой всегда вынашивай до полной зрелости, и пусть он будет всепронизывающим, внутренним солнцем твоего произведения.

...Как солнце взращивает плод, пронизывая его своими лучами, так художественный замысел поэта должен пронизывать все стихотворение, глядясь в него и сияя из него людям...

Таково и было всегда все великое и классическое в искусстве. Таково оно будет и впредь.
Вот откуда открывается художественное совершенство. Вот где начинается настоящая и плодотворная художественная критика...

_______________________________________________
Роза Мира не является новой религией и новой культурой,
но ансамблем и диалогом религий и культур.


 
Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика