Прочитала сейчас текст Евгения и еще раз поняла, какая добрая традиция поздравлений сложилась у нас. Часто такие поводы рождают прекрасные, глубокие тексты. Особенно поразила идея об индивидуальном мифе, о котором и не расскажешь никому (только если самым близким людям, что судят тебя не по делам и, тем более, не поделом, и даже не по словам, и даже вообще не судят, но любят и радуются тому, что ты есть - а мог бы не быть, или быть, но не рядом). И, как заметил Евгений, именно на такой внутренный миф, на эту одному тебе ведомую, чудесную картину мира опираешься в первую очередь в принятии решений. Такой миф - ключ к интуиции, он целостный (отсюда его трудно описать словами, так как он не распадается на части и тем более не равен их сумме), и люди, действительно, поступают не рационально, а исходя из этого мифа. Так и получается закон, что мы есть то, во что и как мы верим.
"Верую, потому что абсурдно," - эти слова заряжены великим пафосом человеческой свободы. Миф, интуиция, вера наша - то, через что мы слышим эту жизнь, ощущаем, как сквозь нас проходят ее скрытые токи. И эта наша вера своей абсурдностью оставляет нас в меньшинстве - одиноком меньшинстве и тяжелой малости самих себя. И сила веры - в нашей готовности сделать шаг без какой-либо поддержки в одинокость свободы, к тому идеалу, что зернышком засел в нас, что заставляет нас расти: двигаться от привычного к непривычному, от уютного к неуютному и незнакомому, но почему-то самому родному, интересному, любимому: так, авансом, без каких-либо доказательств правоты. Так, потому что не можем иначе. Каждый такой наш шаг (а вера растет вместе с нами, и неизведанность всегда будет обгонять нас) - это первый шаг ребенка. Каждый раз первый.
В том сериале, над которым работаю сейчас, проводится мысль, что веры не бывает без терпения. Что истинность веры измеряется терпением. Там дается пример, что пророчества сбываются неточно, небуквально. Что, скажем (могу сейчас напутать в конкретике, но главное - суть), Моисей обещал вернуться через тридцать дней, а вернулся через сорок. И нетерпеливые люди усомнились. Что Святым Иоакиму и Анне обещали, что через них родится Мессия, а у них родилась Девочка - Дева Мария. То есть пророчества сбываются, но не напрямую, не сразу. Как будто смыслу и делу нужно вызреть, нужно успеть пустить корни. Для любого истинного дела нужно терпение, как растению, чтобы дать плоды, нужно воздействие солнечного света: изо дня в день, тихое, спокойное, терпеливое, ласковое свечение. Точнее, в любом деле есть два компонента (что-то похожее на мужское и женское начала, что есть в каждом явлении, в каждой личности): упорство, разбивающее камни, которому никакая боль, никакие удары ни по чем, дисциплина и безжалостность, требовательность к себе - с одной стороны, и ласковое, хрупкое, внимательное, отзывчивое, прощающее на тысячу жизней вперед терпение - с другой.
В самом начале написала "еще раз поняла". Взгляд остановился на этих словах. Ведь, правда, понимать что-то нужно, как книги читать, точнее, перечитывать. Сам закон перечитывания жизни окружает нас в цикличности времени, когда листаются дни недели, листаются времена года и суток, но каждая весна и каждое утро, каждое воскресенье и каждая улыбка на любимом лице всегда и одни и те же, и другие. Происходит узнавание в бывшем небывшего и наоборот. Можно еще вспомнить, как волны набегают на берег, это очень похоже на то, как происходит понимание: медленное набегание волн. Причем каждая волна этого понимания ценная, каждая волна - часть живого процесса.
Любимое дело - это и есть такой живой процесс, дом, где никогда не скучно, куда возвращаться, как смотреть на море или огонь, можно бесконечно. Любимое дело - это и наш ангел-хранитель. И самое сильное вдохновение возникает от нехватки, от ощущения ненасытной жажды, когда ты весь превращаешься в пустоту. Как самая чуткая, самая ломкая поверхность - поверхность пересохших листьев, так и душа в этой своей неистовой жажде становится чуткой, становится благодарной за любые крохи, и способна спастись, держась за самую хрупкую соломинку, которая без веры, без этой жаждущей надежды, по всем законам объективного мира просто обязана была сломаться.
Еще в этом сериале была сцена, что тронула меня до самой глубины души. Подробности и имена рассказывать не имею права, но в общих чертах смысл такой: мама отдала своего единственного и любимого ребенка на послушание в храм, по обету. Не навещала ребенка, чтобы не отвлекать от того, зачем, собственно, ребенок в храм и поступил, чтобы не привязывать ребенка к себе, чтобы ему не было трудно жить вдали от мамы. Но вот мать не выдерживает и уже на истощении сил (потому что в сильной тоске она начала постепенно умирать) идет к храму, чтобы побыть рядом со своим ребенком. Ребенок подходит к храмовой стене, разговаривает с подвижницей, которая этого ребенка и подозвала. А мать сидит у стены, так, что ребенок ее не видит. И ребенок говорит, что не понимает, почему мама могла забыть, как сильно он ее любит, что у него, кроме нее, и нет никого в целом свете, что он совсем один. И что когда он думает о маме, одиночество его растёт. А ведь мама-то сидит рядом. И в этой сцене есть, на мой взгляд, сущностно-глубокий смысл. За последнее время никогда настолько близко мама не подходила к своему ребенку, как тогда, потому что никогда он так сильно не любил ее. Именно сейчас, именно в этот момент нашего самого острого одиночества мы как раз наименее одиноки, мы, как никогда, приближаемся к тому, чего нам не хватает, к тому, что мы жаждем всем сердцем. Именно эта жажда и есть наша близость, и есть сила нашей любви, подвиг нашей одинокой, совершенно бескорыстной веры.
Арсений Тарковский
* * *
Чего ты не делала только,
чтоб видеться тайно со мною,
Тебе не сиделось, должно быть,
за Камой в дому невысоком,
Ты под ноги стлалась травою,
уж так шелестела весною,
Что боязно было: шагнешь -
и заденешь тебя ненароком.
Кукушкой в лесу притаилась
и так куковала, что люди
Завидовать стали: ну вот,
Ярославна твоя прилетела!
И если я бабочку видел,
когда и подумать о чуде
Безумием было, я знал:
ты взглянуть на меня захотела.
А эти павлиньи глазки -
там лазори по капельке было
На каждом крыле, и светились...
Я, может быть, со свету сгину,
А ты не покинешь меня,
и твоя чудотворная сила
Травою оденет, цветами подарит
и камень, и глину.
И если к земле прикоснуться,
чешуйки все в радугах. Надо
Ослепнуть, чтоб имя твое
не прочесть на ступеньках и сводах
Хором этих нежно-зеленых.
Вот верности женской засада:
Ты за ночь построила город
и мне приготовила отдых.
А ива, что ты посадила
в краю, где вовек не бывала?
Тебе до рожденья могли
терпеливые ветви присниться;
Качалась она, подрастая,
и соки земли принимала.
За ивой твоей довелось мне,
за ивой от смерти укрыться.
С тех пор не дивлюсь я, что гибель
обходит меня стороною:
Я должен ладью отыскать,
плыть и плыть и, замучась, причалить.
Увидеть такою тебя,
чтобы вечно была ты со мною
И крыл твоих, глаз твоих,
губ твоих, рук - никогда не печалить.
Приснись мне, приснись мне, приснись,
приснись мне еще хоть однажды.
Война меня потчует солью,
а ты этой соли не трогай.
Нет горечи горше, и горло мое
пересохло от жажды.
Дай пить. Напои меня. Дай мне воды
хоть глоток, хоть немного.
_______________________________________________________________
Папа, с днём рождения тебя! Всего тебе самого доброго, я очень люблю тебя.
Спасибо тебе. И сейчас всё, как всегда, только начинается. Пусть начинается чаще!
