Евгений, как же мне близко то, что Вы пишете об этих стихах Ярослава. Когда прочла их, было странное ощущение, похожее на мандельштамовский образ упавшего камня. Камень падает на дно, камень глубоко, а на поверхности замирают последние круги. Читаю слова, но смысл каждой строки, каждого образа и стихотворения в целом звучит только эхом: в него нужно вслушиваться. Благодаря этим стихам еще раз убедилась: поэзия - это совершенно особый способ познания мира, близкий к интуиции, к тому, что только частично поддается сознанию и другим органам чувств. Чтобы стихотворение смогло создать новое в существе человека, нужно смиряться с этой щекочущей неисчерпаемостью, возвращаться к ней снова и снова. Органы чувств и сознание не могут вместить всю красоту, весь "смысл" океана. Это нечто непредставимое в своем многообразии, но самое парадоксальное, что эта красота волнует нас настолько, насколько мы не можем вместить ее, насколько глубока наша тоска по ней.
Недавно совсем по-другому взглянула на стихи Хлебникова. Пока знакома только с небольшим количеством его вещей, однако раньше читала его неправильно. Читала его головой, но не видела самой поэзии. А сейчас понимаю, что это музыкальный, осязаемый поэт, достигавший предельной плотности поэтической, метафорической ткани.
Этим двум стихотворениям оказалось созвучно одно стихотворение Хлебникова, по дате - написанное в год смерти поэта. Мне это стихотворение открылось, когда я стала читать его буквально. Кажется, что это абстракция, но стихи оживают, когда начинаешь в них верить, когда представляешь ровно то, что написано, и не сомневаешься в переданном опыте. В этом плане, стихотворение можно назвать мистическим, так как в нем идет речь о глубинном, сокровенном, то есть мистическом переживании души на языке этого переживания, так сказать, без перевода.
Велимир Хлебников
* * *
Я умер и засмеялся.
Просто большое стало малым, малое большим.
Просто во всех членах уравнения бытия знак «да» заменился знаком «нет».
Таинственная нить уводила меня в мир бытия, и я узнавал Вселенную внутри моего кровяного шарика.
Я узнавал главное ядро своей мысли как величественное небо, в котором я нахожусь.
Запах времени соединял меня с той работой, которой я не верил перед тем как потонул, увлеченный ее ничтожеством.
Теперь она висела, пересеченная тучей, как громадная полоса неба, заключавшая текучие туманы, и воздух, и звездные кучи.
Одна звездная куча светила, как открытый глаз атома.
И я понял, что все остается по-старому, но только я смотрю на мир против течения.
Я вишу как нетопырь своего собственного я.
Я полетел к родным.
Я бросал в них лоскуты бумаги, звенел по струнам.
Заметив колокольчики, привязанные к ниткам, я дергал за нитку.
Я настойчиво кричал «ау» из-под блюдечка, но никто мне не отвечал, тогда закрыл глаза крыльями и умер второй раз, прорыдав: как скорбен этот мир!
1922
В стихах Ярослава мне прозвучала такая же сильная мистическая нота. Конечно, все стихи - это мистика, то есть глубинный, внутренний смысл человеческой жизни. Но здесь даже самим изображаемым предметом оказался мир переживаний, без перевода на язык конкретных событий и трехмерных, привычных явлений.
И просто в качестве впечатления. Не с первого раза, а только сейчас перечитав эти стихи, я заметила, насколько оригинальна и глубока мысль о том, что в тоске по умершим человек начинает понимать Бога. Только тогда человек "на деле" перестает сомневаться в Боге, а значит может довериться Ему = начать понимать.
