Иван Бунин. Избранные стихотворения в Библиотеке вестничестваПоэзия Ивана Бунина ценится немногими. Этому есть свои причины: в отличии от бунинской прозы, всегда блестящей, артистически-отточенной, стихи его крайне неравноценны. Но дальнейшее для меня непонятно: почему-то все мне известные сборники его избранных стихотворений включали не лучшее из написанного, а как раз наименее интересное. Здесь, видимо, сказывалась инерция оценки Бунина как преимущественно реалиста-бытописателя, а также безвольно ностальгирующего лирика. Сыграла свою роль и неоднократно заявленная позиция самого Бунина, дистанцировавшего себя от творчества литераторов Серебряного века, не разделявшего ни языковых новшеств, ни их духовных метаний.
Тем не менее как его проза не исчерпывается лирическими и житейскими зарисовками (что я попытаюсь показать впоследствии, разместив избранные рассказы), так и поэзия являет собою не только бескрылый традиционализм (как можно было бы подумать исходя из обычно публикуемых стихов). А нелюбимый Буниным символизм – не в виде «изма», а как живое качество искусства, как присутствие второго, высшего слоя над изображаемым – так же присутствует в его творчестве. В прозе – почти всегда, в поэзии – в ее лучших образцах.
Таким образом, из действительно лучших стихов Бунина складывается совсем другой, непривычный облик поэта. Его вовсе не придется противопоставлять Серебряному веку, он затрагивает все те же сложнейшие и мучительные проблемы, что и его современники. И вместе с тем он традиционен – в настоящем смысле этого слова, так как в его распоряжении весь духовный опыт русской литературы, Бунин ощущает себя продолжателем ее живой традиции.
Черта, присущая и его рассказам, и лучшим стихам – особая точность, полновесность слова. Это делало возможным в восьмистрочной миниатюре создавать многозначный, объемный, переливающийся драгоценными гранями образ:
Зеленый цвет морской воды
Сквозит в стеклянном небосклоне,
Алмаз предутренней звезды
Блестит в его прозрачном лоне.
И, как ребенок после сна,
Дрожит звезда в огне денницы,
А ветер дует ей в ресницы,
Чтоб не закрыла их она.
Неуловимо-прозрачный колорит, холодноватая чистота красок составляют узнаваемую особенность пейзажей Бунина, но этим не исчерпывается его палитра. Часто образы природы получают дополнительную объемность, наполняясь мифологическими и художественными ассоциациями («Когда на темный город сходит…», «Сумерки», «Не слыхать еще тяжкого грома за лесом…», «Бретань», «Ночные цикады», «Там не светит солнце, не бывает ночи…»).
Живое присутствие мысли поэта внутри различных культур и эпох роднит Бунина с его современниками-символистами с их ощущением себя «гражданами мира». Здесь встречаются и поэтические фантазии о древности человека и античности («Дикарь», «Эсхил»), и проникновение в мифологический мир Востока («Ковсерь», «Эльбурс»). Особенно охотно Бунин погружается в мир древней Руси, будь то исторический или былинный сюжет, или просто авторская импровизация на основе архаически-русской языковой стихии («После битвы», «Казнь», «Руслан», «Святогор и Илья», «Песня», «Алисафия»).
Библейские сюжеты тоже поначалу используются поэтом в качестве красочного мифологического материала. Интересен разработанный им жанр ярко-национального по окраске русского апокрифа («Канун Купалы», «Бегство в Египет»). Но чем дальше, тем более серьезное наполнение получают библейские стихи, в них концентрируются размышления о путях человека и человечества («На пути из Назарета», «Кончина святителя», «Свет»). А когда в первые годы эмиграции в творчестве Бунина проступили мотивы опустошенности и горечи, евангельские образы помогали выразить и эти чувства («Вход в Иерусалим», «Шепнуть заклятие при блеске…»).
Размышления о миссии художника, традиционные для русской литературы, также представлены у поэта обильно и многообразно. Они являют Бунина человеком с обостренным чувством пути, сверяемого по высоким духовным ориентирам.
